Варвара Александровна Монина (1894-1943)

• Биография Варвары Мониной

Все стихотворения Варвары Мониной на одной странице

- Оглавление -

Бедная, бедная Лиза прелестного Карамзина!
Как ты, пылая и плача
От счастье уносящего сна,
Я бы не ушла в дубовый прудок,
В кувшинковые плеча,
И бессмертной повести закрепленный атлас.

Случись – несла бы на себе – живой –
Светлое око бездумной кувшинки!
В резную изумрудную грусть уходя с головой
Плеснула бы стихами, глубь жизни –
Пыль – камень – газ –
Передыхая городом, скрипящим как повести новенький атлас.

Но как, как позабылось сказать
Светлой памяти и седой Карамзина,
Что когда открыта и когда позабыта, –
Грудь твоя трепетала как цитра,
Что нежно и трудно, лишь разрывая повести розовый атлас
Мог еще рассказ или сын родиться прекрасный
Достойный его пера и твоих, о женщина, глаз!

Мы не живем - мы спорим
С Богом, с землей, со стрельбой
Каждой радостью, каждым горем,
Каждой судьбой.
Ты жестокость и нежность запутал, Боже,
Отсчитал дыханье, как серебро.
И воин, - тогда - на Тебя похожий,
Нам с Тобою вместе пронзал ребро.
Но буду помнить Тебя, умирая,
Целовать дыханье твое за всех,
Чтобы каждому снова ночь огневая
Танцевала на колесе.

С.Б.

В ажур пожарной лестницы вперясь –
Так сквозь листву шелом –
О месяц, месяц, месяц – ясный князь,
Как тихо! как светло!

Ты тянешь в окна бледные зари
И руки повилик,
На зоркой-зоркой – на руке горит
Весь меловой твой лик.

Прости, прости... Бог весть зачем теперь
Горя, любя, кляня,
Мой вражий друг, мой дружий, о поверь:
Не забывай меня!

Так – смешной чудак –
Весь
На ручке кресел –
Остряк – враг – Парацельс,
Пугавший гром в поднебесьи,

Снова рассветом колымаг
О цоколь Гоголя ударяет,
Уверяя, что
Маг:
Все знает.
Все понимает.

Да. Да. Так.
Ни его, ни его бешеный фрак
Не смутит
Ни аэроплан, ни танк:
Перед танком
Гомункул в банке.

Брань кипит –
Пеной у рта:
– Черт! я не враг! я врач! –
И – отступает танк...
А он, чернее чем грач,

Не один
Расплющив ботинок,
Влетает в вихрь пуль:
– Кровь! прочь! тихо! –
Так
Укрощает пульс.

В чёрносиних глянцах
Ночи сонной,
Возникая, как дождь, летучим бобриком,
Стрекозку пенсне - росу смахнув словно,
Спишь, цветок колесованный,
Разбойник добрый!
Усталый ручеек руки,
Теплый, едва сознавая,
Впадает в глубокое озеро тоски, цветки
Озерные лелея, лебедь, лаская.
Спи-спи - ты - весь - здесь...
Что за музыка глянцевое горлышко,
Перекинувшее тебя - мне, лилии - воде,
чёрносиние зори -
Ночи подзорной.

За далью дальнего моста
Весна и красота.
Под легким платьицем цветов
Встает как пар земля.
Древа, деревни, шелк лугов, –
Цветет земля древлян.

Под рыжей радугой небес
Крутой любви набег.
Ладони. Косы, плечи. С плеч
Древлянской женщины, паля,
Ручей загара льется лечь
К тебе, земля древлян.

А рядом тонкая строга
Полянской девушки рука,
Полянской ласточки зигзаг –
Живой любви побег.
И голубого неба взмах
Медлительный к воде.

Бьет древний, нежный, хладный дождь
И в женщинах шум звонкий рощ.
Но вот и бури под платком
Уходят прочь, и ветер прочь,
И только сердцу под платком
Неистовствовать ночь.

Так темноглазая прамать,
Голубоглазая прамать,
Сквозь жилку на моей руке
Вы обе, в радугу скользнув,
Плоты приладив, по реке
Плывете в дикую весну.

Рука во сне торопилась.
Толкаясь, падали точки.
Милый. Где ты. Милый.
Милый мой. Ночь мой.

Вспыхнул гром телефонный.
К уху воздушный говор.
Месяц, ты? – я тронут,
Узнала. – И вновь, безмолвно,

Небо движется за угол,
Бледнеет на перекрестке.
С ним, ах с ним – глаза твои,
Месяц, – ночь, звездный мой!

Памяти Я.Г.
Погибшего в дер. Васильевне
под Новохоперском в ноябре 1919
  
Голубокрылую кобылку оседлав,
Взлетает ветер вольный,
А ты, любовь! Горячих, жарких трав
Зеленой сеткой спутана, не полем, –
Камнем, болью,
Весь воздух – весь – вобрав,
Грустя из под земли,
Как золотящий прах,
Протягиваешь звездную былинку!
Спой, одуванчик, спой о тех губах.

Две раковины - уши у меня,
Два розовых коралла на груди,
Двух красных рыбок грусть - мои уста,
А слезы - соль возлюбленных морей.

Мне ветер шум на голос обменял
И огненною сетью победил,
Чтоб человек любил скользящий стан
Наследницы морских царей.

О, синеокий - юноша - жених!
Как в раковину воздух, вдунь мне стих,
Мне музыку земли так сладко знать, -

Но родиной моей была вода,
Творцом - песок. С тобою - навсегда.
А если нет - волной мне снова стать...

Безлюдье. Безмолвье. Ночь. Век.
Движется – что – площадью?
Шопот – шопот и шелк по крепкой листве.
Неизъяснимое! Счастье! Дождь идет!

Ах, если б так близко, до нитки, скажи –
Дышать в серьгах закипающих!
Нет, так волновать, так ворожить
Мог – кто? Никто. Никогда еще.

Дождь, дождь! Ты вся в монистах его,
В колечках, в бусинах, в бусах,
Любуйся, любуся! Неистовством
Жизни любуйся, любуся!

Д. Ш-му

Друг мой, дороже, друг, чем нежданный
Ты, кто в каждый час весны
Тихой здоровался шапкой каштана,
Нежной, цветущей и зорче луны.
Друг мой! все это милее были,
И, если надо прямо в глаза:
– Боже, боже мой, как любили...
Только – пусть, вот и весь – рассказ:
Трижды родней, золотистее грусти,
Трижды трудней и слаще утрат –
Шопот каштана, хрустальная усталь,
Мой невиданный –
Друг ненаглядный!

Играешь с искрами в жмурки,
А ночь, блистая и мстя,
В ближайшие переулки
Облаком уплывает от тебя,

В пролеты глубоких башен,
В колокольные терема,
Уплывает ничего не спрашивая,
Все зная сама.

В сонную-сонную одурь,
Как всякая занавеска окна,
Сушу разметывая и воду,
Тихо неистовствует весна.

И, в сонную одурь,
С глаз повязку, – сама
Шлет поцелуи и цоканье
Цикада – цыганка – тьма.

И живой, и трепетно-воздушный
  Д.Г. 1913

1

Два неба в витрине –
В стеклах пенснэ –
Глаза синие
Показаны нам.

И губы – краткость.
И голос – штрих,
Сушеная радуга,
Строчка, стих.

Женщинам? Миру ли?
Поэту. Не вам,
Редактируя,
Их издавать!

2

За скрытыми дверцами пенснэ
Разве – не тот уже кленопад?
Разве не та же весна,
Шелестевшая книжкой,
Поджигавшая звезд лампады?

Да и могло ли быть лишним
Это – глубже любви –
Дыханье предбурья и утра:
Юность под гимназической курткой,
Жаждавшая живого – «живи»?

И теперь, теперь, не прекрасней ли еще
Не вдвойне ли чудесней тот сад
В зыбкой изгороди стихов печалящихся,
Слаженных мальчишеской рукой
Сколько-то лет назад?

И когда ты, сквозь ломку
Нежности, утрат, лет,
Несешь свое задыхающееся, чистое
Сердце коммуниста –
Трогательно издали вспомнить

Вспугнутую гордость,
Крепкую кротость,
Имя твое
Созвучное «мирту» и «городу».

3

Творимым томиком стихов,
Не морем в рупор!
Где слышать? Холодом в обход
Целуя губы,
И то лишь – тишью на тиши
И громом в громы:

Где слышать? Как не напиши –
Нет, не знакомы.
– Ты видел? – Нет. И не слыхал...
О, жар изустный:
Пусть трижды моего стиха
Коснется пульс твой!

4

Не звонкая – глухая – бор! – шумит
В пустынях жил. Дремотная. Мамаем
Кровь набегает кроткая. На миг
Неробкая, но громкая, пустая.
Не ластится, не пышный мех живой.
О мертвый мех! Гремит, пугая руку.
Луна! живая! мертвою рукой,
Зачем – живую – на разлуку!

5

Снег. Дом. Двор –
Голубой. Бельевой. Не заморский.
Галка шагает. Над кровлей – ворон
Железножесткий.
С арфы крыльца
Ржавой – жаркой – зажатой
Глубью и гладью двора, –
Мысли ль моей вожатый?
Выси ль моей вожатый?
Снегожаром я с арфы крыльца,
Что же
Скажешь?

Как в темный марш
Ольховых концертантов
К носкам корней
Луны прильнувший бант,
Так ты, любовь,
Ведешь в свое анданте
Планетный клок
Прижать к иным губам.
Они живут
И светятся как ветки,
Как облако
В прозрачный клонит куст,
С клоком луны –
С совиным бантом света –
Живут из уст
В уста моей страны.

И только воля
Гнать наперерез
Одной, как в поле
Ночи переезд,
Без боли,
Как от колокола звон
Сорвала с ольх
Луны живой помпон.
И шопот что
– Безлунная! не тронь!
Что в  порошок
Сотрет такая кровь –
Одно лишь: судий
Отклоняя взор,
Себе и судьбам
Жить наперекор.

С.Б.

Как серьги несешь в порозовевших ушах
Драгоценный прозрачный ритм.
Шелком дыша, холодом дыша, ночью дыша,
Им дикий лепесток горит.

Ты! цимбалист неба Потешного,
Кроткий ночи перелесок
Будил и будишь погудкой нежной
Славный Томило Бесов!

Цимбальные росинки, звонкая трава,
Чуть блистающая, колыхаясь,
В тонких серьгах, в разлучных словах
Любишь – горишь – умираешь.

Конь. Шпиль шапки.
Горизонт под круглой луной.
По камням цок шаткий.
Камни. Воздух ночной.

Гибкий. Лоза. Влажный. –
Всадник как конь-звездочал.
Конь шпиль стража
Колышет. Ночь на плечах...

Сколько, сколько их светлых,
Звонких – ручей дождевой –
Сколько обещано ветром!
Сколько в пучину луной!

Мой друг
По тьме и стихам -
Луны люк -
Недалек от разлук
Ночи и петуха.
Не просто пустым -
Мой друг.
Не в пропасть гремя -
Мой друг,
Но громом кормя,
Щедротой пустынь
Широкой
Мой друг.
Итак -
До завтра!
Прости.

1

Чудаченок!
Черноглаз кудрявый!
Дочурка!
Вырастешь – узнаешь: к славе
Шла с тобой, с этой
Крошкой-девчонкой.
Любопытной твоей ручонке
Было рано слово «поэт»,
Но когда ты, маленький,
От обиды, от счастья,
Разевал теплую пасть, –
Все века, все дали
Рушились, как в люк,
В тормошащее, бездонное,
Неизъяснимое, нестерпимое, звонкое,
Звончайшее – «люблю».

сентябрь 25 г.

2

Розовурка по губки –
Спит, будто под шубкой.
К носику байковый пушок.
С байки сон – на ушко,
С ушка – на глазок,
Тоненьким пульсом в висок.
Теплая в ямках лапка,
Вся, спя, распластала
Пять сонненьких главок
И розовой щечки около –
Веерок ресничек: ласковенький,
Веселенький, щёкотный.
Бархатный, уютный
Бочёк-дочёк переворачивается не спеша:
– Мамочка! ну ты!
Не мешай!..

1925

Нарядная ночь. В балладах. В болидах.
В плаваньях дальних медуз.
Золотые глаза виноградной долины
Падают в свист уст.

Был у дома один незажженный
Скелет аскета-фонаря
И тот пылает пышностью башен
Заревом рифм обуян.

А мимо встряхнутая душа автомобиля,
Как светляк, поливает на хвосте
Свет кротости. Сладость о Мире.
Любовь к простоте и красоте.

Памяти Я. Гордона

Моя ненаглядная
Высокая звонкая быль,
В годах неоглядных
Казавшаяся малой былинкой,

Золотом сухим
Горевшая в ветре цветном,
Ненаглядная:
Слепившая жесткие поля.

Ты! ты! былиночка легкая!
Быть тебе славной неоглядной былищей,
Горькой и крепкой, какую локоть
Исполина – вынесет? не выносил еще.

Конь Добрыни тебя топтал –
Разве вытоптал!
Ах, Добрыня песней пытал –
Любил – а не выпытал.

Былина – былинка – быль,
Счастье ненаглядное,
Крути золотую пыль – ковыль,
Огляни любовь – неоглядную!

Над уровнем веток, выше,
Над пулей худых глаз,
Над рукавом уплывающих книжек,
Над уровнем прикрас
Стоит сторожкой пустынной
Наша как месяц жизнь,
Над воздушной волной синей,
Над уровнем, как стриж.
Почему – отвечаю, спрашиваете –
Ни единого василька –
Строка, любя, вынашивает –
Не срывает рука?
Отвечаю: пенье сверчка
В звездоночном водоеме,
Шопоты камня, чекан
Месяца. Так живем мы,
На жестяной тарелке
Луны – вспыхивает ночь,
Клубится краткая, крепкая,
И через край в дно
Черной речки плещется,
Кормит, как мать птенца,
Ветром подернутые плечи,
Поступь крыльца.
О, это лунное, железное,
Когда почти дыша
Падают шишки и лязг
Тонких травин сквозь шаг.
Сквозь забытые заботы
Настоящее забытье. Сквозь
Тысячелетнюю юность: кто ты?
Сквозь тысячелетнюю – любовь!

С.Б.

Над черной, над черной, над черной,
Блестящей как телефон,
Над сухой электрической ночью
Расплакаться не дано:

Отчаяние разлуки –
Какая иная страсть? –
Сжимает на ручке руку,
Руке не дает упасть.

– Смотри, не вырвана с корнем,
В руке не рупор: дрожит
Взведенная к уху молния
Телефонной ночи...
– Мне жить!

Не в пригороде как,
Подзывая с крылечка месяц,
Встречая суровый декабрь, -
Не как девица - невеста, -

Краснея, перебирая
с щек на губы улыбку!
- Но хворостинкой, дотла сгорать
Задумана. Гибкостью - лыко,

Воздухотвердостью -
Обелисков каменный род.
Сосредоточенно, как отвертка
Жизнь повернет -

И ты, ты весь
Передо мною, как сок
На ладони. Тихой вестью,
как сон.

Не гербарием
Засушенным в страницах
И не арией
Девчонки о любви,
Не истомой
Книг в музейной живи,
Но из томов
Жизни о любви –
Ныне стих мой
Тихий и стихийный,
В книге теплой неба
И равнин,
Рощей жаркой
О насущной хлебе
Небывалой, небылой
Любви.

О тихий бег реки,
Когда, отчалив,
Уходят прочь железные дожди,
Как лишком четкое пожатие руки,
Отказ. Отчаянье.
И прочие печали...

Пойми, пойми.
Все это входит в вихрь:
Ручейный звук
И бег руки в истоме,
Уйми же стих, уйми,
Чтоб нестерпимо тих,
Как бег реки и рук
Был тонкий томик.

Поют, серебрятся заречные флейты,
Рябит ветерок на пушистую заболоть.
Под рыжим лучом лисехвостник и вейник,
Ходят полем типчак и чаполоть.

И топчут, топчут ходкие струны,
Под облаками через мостик,
Типчак и чаполоть топчут юные,
Вейник да лисехвостник косят.

– Ночь – далече ль? Курган прячет!
Высокий всадник, даль короткая,
Долго понурясь, – «о чем дева плачешь?» –
Выводит, – «о чем слезы льешь» – замолкает.

За что замолкает? что понурясь?
Рученьки вслед – не за ним ль девицы:
В белом платочке во поле буря,
Чаполоть во поле, да пушица...

Проходишь как луч озабоченная,
Маленькое свое чудо
Держа за рученьку, дочку
Солнцем, как пухом кутанную.
А навстречу кепки, портфели,
Туфли, толстовки, сапоги,
Смеющиеся апрели,
Други-други и други-враги,
И – неба стройнее,
Дождя стройнее, ручья – стройнее,
Какой – понять сумеете –
Юный красноармеец.
В струнку вытянувшись, как арфа,
Провожает нас фразой жаркой,
Провожает глазами: «Жалко,
Рисовать не умею...»

Пускай как в детстве: сонно и тепло,
И мирный снег, как сторож на дворе,
Отговорит воров разбить стекло,
А солнце впустит только на заре.

И снова сердце вспомнит уголки,
И полки над роялью, и рояль,
И кровожадные латышские стрелки
Вдруг отойдут невероятно вдаль.

Пускай как в детстве: книги не любить,
Ногтей не чистить, платьев не стирать,
Не знать, что значит умирать и жить,
И дневники, волнуясь, запирать.

Разве любившее! – крепко бившееся
У строк о любви, как жарка,
О сердце, сердце мое, – дикой вишенью
Стою в пустырях. Зааркань
Зарею речной, садовой заботой –
Дика – и худа – и горька.
Закалена ли? Загар-позолота,
Только взмах: и страх: зааркань
Разве любившую, – о мятежность,
Неистовство тишины! –
Стучащую пульсом в строке, кромешной
От нежности и от весны.

I

Шелестный страниц гам,
Раскрываются строчек звонкие раковины
Двухглавых ламп залп.
Льняные, каракулевые
Читателей маковки.

В мореогромное окно,
С мудрой головы до ног
Кариатиды женственная тень
Выпрямляет вечное тело.

И с мудрых ног до век,
Величавостью незабвенная,
Негромко и некротко. – (роща!) –
Врезает каменный бок в звездную ощупь

Зорко ли спишь
Над хвостом золотой страницы?
Глубже любви дышит
Жар-холод – жар-птица.

II

– Сладостью брызжется
Вволю купаться
В книгохранилищных
Липах Румянцева –

Слабостью взыщется
Музе и выси
В музочистилищной
Хитростной жизни...

– Сон мой толковый!
Нет, не жалей:
Теплых пуховый
Снег с тополей.

В пух золотящий
Плещется пламенка,
В каменночаще
Что же за камень!

Взыщется? Слабостью?
Холодом панцырным?
Также как с августа
Сада Румянцева!

С ребенком стоишь у околицы в поле,
Смотришь: уходит поезд облаков,
Руки тянешь.

– Вот тебе, вот тебе, вольная воля,
Вольное счастье на веки веков! –
Трава шатается.

Слепнет низкий оползень – небо,
Мертвый жеребенок жует траву,
Плывет осока.

Цветоножка! маленький стебель!..
В рог лесистый ветер зовут –
Ветер далёко.

Уходишь и плачешь, босая Жар-
Птица, в глухую лазурь
Глядишь, не глядя.

Опомнись, ручонку сжав,
Кудри к груди прижмуря,
Глядишь и гладишь...

Сей - дом
На шелку снега лиловом -
Сноп подстрочных истом:
В бровь, в кровь электризован.

Так что нельзя!
Даже вне всех
Хозяйств и обычаев -
Серной в дверном крюке,

Как в твоей,
Хозяин,
Руке,
Живет
Электричество!

С.Б.

Роднеющий ропот лиры,
Жалобное-жалобное бульканье,
Жемчугом выступающий всхлип
Деревянной груди,

Где вся ли ты? Не дрогнет,
Не дрогнешь в руках слепца.
Маленькая дымится дорога
В ручьях музык. С крыльца

Обветренная медь рук
Поет, поет. Слепая ладонь.
Боже, о друг!
Глубина – старина – огонь.

То в матовом зеленосеребре полыни,
То в ярком серебрении реки,
То в нестерпимых серебристостях заречных
Купающихся в утре голосов –
Пробудишься, сквозь дрему обронив,
Что это – счастье...
Много ль, много ль счастья
Земля моя! Прохладные поля,
Где в балалаечку вечерних трав
Легко уходит чуткий слух. О много ль
Счастья? Ночь. Всю ночь вобрав,
С мостком озерным бережно и нежно
Целуются безвестные копыта...

Уста. Ад. Танец
Железного сверчка,
Где жизнь никогда не устанет,
А смерть – сгоряча.

Не бал – чортова свалка.
Визг скрипки в очах.
– «Пьеретта! фиалка!»
– «Печаль моя! Счастье!

Жестокий жених твой
В плече – жесть рук» –
Не скрипка – вихрь хрипа.
– «О мертвый мой друг,

Крути покрывало,
Зажми грусть». – Хруст.
Уста сжала
Смерть. Пусть.

Черкну крылом два слова
О милом, о былом,
О чем поет подкова,
Как арфа, под окном.

О чем во имя неба
Морей твоих – ночей –
Нам пел волчок волшебный –
Сверчок в грома камней.

Он чище, слаще сердца,
О милый, милый мой
Сверчок! на полотенце
Луны – скользни и пой!

Плеснет в лицо прохладой,
Утрет концом луны.
Но все мне водопады –
Сверчковой тишины.

Не потому, что страсть – лиха,
Любовь – туманна, горе – повесть,
Но потому во власть стиха,
Что стих как страсть любовен.
Ночная ночь – а стих палящ,
И счастья шумный плащ
Не в силах искренно отвлечь
Поэта – стих – от этих встреч.
Потомки – блеск второй росы,
Пусть современникам язык
Поэта жив. Хочу равнять
Две разновидности огня!
Стих – мир особенный, с плеча
Поэт читателю не застит.
Пусть в лучший час и в трудный час
Поэта повторят как счастье.
И общий наш – так общий свет –
Потомок, слогом мудрым бога
Черкнет: читатель как поэт
Был прав и славен – вот эпоха!

Что же, мы знаем, как, волнуясь запахом,
Трава росла. Как через озеро
Весна плавала на четырех лапах
Розовых дымок. Мало нам. Просим

И еще оврагов, котловин, сучьев,
Неба морского чарок и кружек.
И рук не хуже - нет - самых лучших
По дружбе и нежбе - звезд южных!

О, в сны ли только: хоть семь дней моря,
Рог Ай-Петри, спина полумрака
В Гурзуфе, хмурая, в буром уборе
(Пушкину - так любилось?) - и мрамор,

Растепленный по морю. И - свежий трепет
Мака в степи. И - дума пробковой
Ветки дуба. А треск на орехе?
А жизнь? А счастье? Крепкое. Шелковое.

В горб неба вдвинули грозу
Ты вспомнишь. Бег деревьев в мыле
Ты вспомнишь. Ночь в руках несут.
Ты вспомнишь! ты забыть не в силе!

Ведь тонкий тополя мирок
Пился сладчайшей в мире чашей.
Ведь у твоих разбилось ног
Все небо, загремев на пашне.

Ведь у твоих. И для тебя.
Но разве не осудят люди,
Что плеском тополя – любя,
Ты холодна – и это – любишь.

Всего стихотворений: 39