Русская поэзия >> Василий Иванович Майков

Василий Иванович Майков (1728-1778)

• Биография Василия Майкова

Все стихотворения Василия Майкова на одной странице

- Оглавление -

Аркас

Только явилась на небо заря,
Только простерла свой взор на моря,
Горы приходом ее озлатились,
Мраки ночные с небес возвратились;
Полны долины прохладной росой
Стали одеты дневною красой;
Влагою все напоенны цветочки
Бисеровидны имели листочки;
Роза алеет, пестреет тюльпан;
Пляску заводит со нимфами Пан,
Страстны кидая свои на них взоры;
Нимфы, краснеясь, уходят на горы;
Знать, с ним не хочет шутить ни одна.
Бледная с неба нисходит луна,
Быв пастухом во всю ночь упражненна,
С светом оставить его принужденна;
Став недовольна судьбою своей,
Гнев обращает на робких зверей,
Ловлею их веселится с дриады.
Мыться на речки приходят наяды,
Чешут зеленые гребнем власы;
Солнцу коней запрягают часы;
Звери в пещерах убежища ищут;
Птички по рощам о вольности свищут;
Песнь скончавает со днем соловей;
Труд начинают пчела, муравей;
Овцы на пажить пастися приходят;
Песни и игры пастушки заводят,

С ними в свирелки и в зычны рожки
Складно играют, пристав, пастушки,
Тирсис с Клименой любовь прославляет,
Дафнис Кларису любить наставляет,
Ниса с Дамоном о страсти поет,
Атис Дельфире цветки подает;
Та, их принявши, себя украшает,
Атис стократ ей «прекрасна!» вещает.
Всяк, веселяся, овец своих пас,
Только невесел один был Аркас:
Стадо Аркасу казалось немило,
Ходит в печали по рощам уныло;
Птиц не стреляет, овец не пасет,
Рыбы не удит, цветочков не рвет;
Смолкла свирелка его громогласна,
Только видна в нем лишь грусть преужасна.
«Что ты задумчив и смутен у нас?
Будто ты нечто утратил, Аркас?
Псы ли от стада твои отбежали,
Волки ль овечек без них распужали,
Голос ли нежный свирелки заглох
Иль огород твой от жара засох?» —
Так вопрошала Аркаса Инета.
Что ж на вопрос свой не слышит ответа?
Стал перед нею как камень Аркас,
Только лиются лишь слезы из глаз.
Слезы, хотя вы и слов не речеге,
Часто вы тайну из сердца влечете.
Слезы Инете давали ответ,
Что у Аркаса скорбь в сердце живет.
«Что же, скажи мне, тебя сокрушает?» —
Паки Инета его вопрошает.
«Цело, — сказал он, — всё в доме моем,
Цело, и нет мне ущерба ни в чем:
Розы, тюльпаны цветут меж грядами,
Груши и вишни обильны плодами,
Овцы здоровы, и жучко со мной.
Ты лишь едина мой рушишь покой!
Целое лето тобою я тлею,
Целое лето открыться не смею,
Что я, несчастный, Инету люблю.
Ты в моих мыслях, хоть сплю, хоть не сплю;

Стражду тобою всечасно и ною.
Сжалься, Инета, теперь надо мною,
Сжалься, здоровье мое возврати,
Иль мне и муки, и жизнь прекрати».
Так изъясняет пастух ей свой пламень;
Стала пастушка сама будто камень,
Быв со Аркасом в единой судьбе.
«Чем досадил я, Инета, тебе?
Тем ли, что столько тобою я страстен,
Или что вечно тебе я подвластен?
Если ж не веришь ты страсти моей,
Будешь ли верить хоть клятве ты сей:
Пусть огород мой от жара засохнет,
Пусть мое стадо и жучко издохнет,
Пусть провождаю я век мой стеня,
Пусть не полюбишь, Инета, меня!»
Клятвы Аркаса Инету смягчили,
Слезы над сердцем успех получили:
Руку Инета Аркасу дает,
Слезы Инета с Аркасом лиет,
Тает пастушка любовью безмерной,
Тает и также клянется быть верной.
Птички престали на ветвиях петь,
Ветви престали от ветра шуметь,
Тихий зефир круг влюбленных летает,
Эхо по рощам их вздохи считает,
Игры и смехи в кусточках сидят,
Все меж собою их речи твердят.
Матерь любови, цитерска богиня,
Всё попеченье о свете покиня
И не имея его ни о ком,
С резвым своим прилетела сынком,
В тех же кусточках от них сокрывалась,
Зря на пастуший восторг, любовалась.
Вдруг пременился печальный пастух,—
Знать, успокоил он сердце и дух. 

1773


* * *

Во златой век на Севере,
При премудром правлении
Тишиной наслаждалося
Всероссийское воинство.
Возгордясь, Мустафа-султан
Изменил слово верное
И нарушил с Россией мир,
Посылал свое воинство,
Мнил Россию к ногам попрать.
Посреди лета красного,
При Хотине при городе,
На брегах у Днестра-реки
Не две тучи сходилися,
Что сходились две армии —
Со российской турецкая.
Там не грозные молнии —
Возблистало оружие
Православного воинства…
…
Договоры вы мирные помните
И с Россией союза не рушите.
Что один есть на свете неверный царь:
Он разрушил с Россиею вечный мир,
Раздражил тем царицу российскую
И подвиг на себя силу ратную… 

1769


Вор

Мужик был плут, 
Украл у палача 
Ременный кнут. 
Его поймали; 
Не волоча, 
То дело окончали; 
Но как он был введен в приказ, 
Так множество нашлось его тогда проказ: 
Он деньги у людей, 
В церквах он крал иконы, 
А ныне таковы законы: 
Таких людей 
Выводят, будто змей. 
Сей кнут, что вор украл, ему же пригодился: 
Он пытан тем кнутом, 
Потом 
И жизни вор лишился. 

Но сила басни в том: 
Когда по истине дела вершиться станут, 
Так воровать навек злодеи перестанут.

Между 1763 и 1767


Вор и Подьячий

Пойман Вор в разбое, 
Имел поличное, колечко золотое, 
Которое пред тем с Подьячего склевал 
В ту ночь, как Вор сего воришка разбивал; 
Хотя Подьячего так звать неосторожно, 
Однако ж взятки их почесть разбоем можно, -- 
Затем я назвал так. 
Подьячий не дурак, 
Да только что бездельник; 
Он Вора обличал, 
Что точно у него кольцо свое узнал, 
И с тем еще других пожитков он искал. 
На то в ответ сказал Подьячему мошенник: 
"Когда меня за то достоит бить кнутом, 
Так должно и тебя пытать, Подьячий, в том: 
Когда родитель твой жил очень небогато, 
Откуда ж у тебя сие взялося злато? 
Разбойник я ночной, 
А ты дневной; 
Скажу я и без пытки, 
Что я пожитки 
У вора крал, 
Который всех людей безвинных обирал. 
С тобою мы равны, хоть на весах нас взвесить; 
И если должно нас, так обоих повесить". 

Между 1763 и 1767


Графу Михайле Петровичу Румянцеву

О сын преславного победами героя!
Ты купно с ним в полях лишал себя покоя.
Ты туркам был Борей, ты россам стал Зефир,
Тобою возвещен нам радостнейший мир,
Который с Портою отцом твоим поставлен,
Двояким действием он в свете стал прославлен.
Победы ль исчислять? Победам нет числа:
Рука его Стамбул с Востоком потрясла.
Искусство ль прославлять? Им войски все счастливы.
Он собрал на полях и лавры и оливы
И их торжественно монархине поднес,
Как жертву чистую Минерве Ахиллес,
И словом, ко делам великим он способен.
Румянцев, будь счастлив и будь отцу подобен. 

1774


Двое прохожих и клад

Прохожих двое шло дорогою одною; 
Оставили пути уж много за спиною. 
А впереди река, 
Мелка иль глубока,-- 
Не знают прямо, 
Лишь видят, что река 
Быстра и широка; 
А за рекою зрят они статую тамо, 
У коей ноги, стан, грудь, руки, голова. 
Под ней насечены на мраморе слова. 
Но если скажет кто: река течет широко, 
И надписи едва ль возможет видеть око,-- 
На то в ответ: 
Мой свет, 
Иль мнишь, что у моих прохожих трубки нет? 
Не думай так: они ее имели, 
Так надпись рассмотрели; 
А надпись так гласит: "Кто перейдет ко мне, 
Тому не снилось и во сне, 
Колико подо мной он золота получит". 
Обоих жадность к злату мучит. 
Но одного из них так разум учит: 
"Река мутна, 
Не видно дна; 
Так я, не зная броду, 
И кинусь в воду; 
А если потону, 
Оставлю я детей, оставлю я жену, 
Оставлю сиротами. 
Нейду к тебе я, клад, такими воротами. 
Где много бед; 
Так ты не для меня и положен, мой свет! 
Зрю множество богатства, 
Да много и препятства; 
Хоть был бы миллион, 
Я больше жизнь люблю". Так думал, стоя, он. 
Другой, не рассуждая много, 
Сказал: "Чем жить убого, 
Я лучше поплыву: 
Умру или богато поживу". 
Сказав сии слова, пошел он в воду прямо; 
Так счастье не было отважному упрямо: 
Реку он перешел и злато взял. 
Другой, на берегу задумавшись, сказал: 
"Я зрю, что счастие о нас не рассуждает; 
Равно и дураков, как умных, награждает". 

Между 1763 и 1767


Его Высокопревосходительству Григорию Александровичу Потемкину

Любитель чистых муз, наперсник 
     Аполлона, 
Кому был спутник Марс, наперсница 
     Беллона, 
Участник подвигов военных и побед, 
Которых на брегах дунайских виден след, 
Потемкин, моея внимая лире гласа, 
К Екатерине будь предстателем Парнаса, 
Да лиры всех певцов достойных 
     возгремят, 
Что ты есть истинный российский 
     Меценат.

1774


К Гавриилу, архиепископу Санкт-Петербургскому и Ревельскому

Гонитель злых страстей и истины рачитель,
Благий наставник мой, и пастырь, и учитель,
Скажи мне, Гавриил, почто толь в краткий век,
В который осужден жить в свете человек,
Во тщетных помыслах и день, и ночь трудится
И тщетным именем пред тварию гордится,
Которой он возмнил владыка быть и царь,
Забыв, что он и сам такая ж точно тварь,
Которая творцом премудро сотворенна,
И чем он мнит себя пред нею быть отменна?
Иль тем, что разумом он большим одарен,
Иль тем, что он ко злу удобным сотворен,
Дабы ему других животных угнетати
И их владыкою себя именовати?
Отколе титло он себе сие извлек,
Чтоб всем животным был владыка человек?
За истину ль его или за добродетель
Снабдил сим именем вселенныя содетель?
Какую он ему услугу оказал
И чем он вышнего толико обязал,
Что он его почтил пред тварью всей на свете?
Я знаю, что сие речешь ты мне в ответе:
«Почто нам в глубину сию себя вдавать?
Не можно вышнего судьбы испытовать…»

Конец 1760-х или начало 1770-х


К Н.П. Архарову

Пишу в четвертый раз к тебе я на бумаге,
Чтоб ты, любезный друг, помыслил мне о благе,
А благо всё мое в едином состоит:
Да разум твой меня с Медоксом съединит;
С Медоксом, говорю, с Медоксом я, Архаров,
Затем что князь цены не знает сих товаров,
Которыми он стал с Иудой торговать.
Скажи, могу ли я на дружбу уповать,
Которую в тебе сыскать всегда я тщуся?
Единого теперь я этого страшуся,
Не втерся чтоб к нему в товарищи Поше,
А если галльская к юдейской сей душе
Хоть краешком своим на этих днях коснется,
Тогда уж, может быть, надежда вся минется
Театр российский мне в руках своих иметь.
Коль хочешь всем добра, то так сие наметь,
Как некогда о сем с тобой мы говорили.
Иль кашу мы сию напрасно заварили?
Скажи мне искренно, пенять не буду я,
Всё будем мы с тобой по-прежнему друзья.
Пусть будет с ними князь аукаться в том хоре,—
Лишь жаль, что "бедным" всем актерам будет горе! 

Козел и Жемчужная раковина

Козел, шатаяся, увидел мать жемчужну -- 
Так раковину все жемчужную зовут -- 
И, почитая ту за вещь для всех ненужну, 
Сказал с насмешкою: "Ты, лежа век свой тут, 
Какую сделала, скажи ты мне, услугу 
Земному кругу? 
А я всегда встаю с зарею по утрам, 
Хожу пастись в луга и лажу по горам 
День целый". 
Ответ дала Козлу и Раковина смелый, 
Сказавши так: 
"Козел, дурак, 
Когда ты по горам, тварь глупая, бродила, 
В то время перло я жемчужное родила".

Конь знатной породы

Два проданы коня, 
Какие -- лишь о том не спрашивай меня. 
Один был в них хорош, другой похуже; 
Так за худого дать не можно цену ту же, 
Какая за Коня хорошего дана; 
Коль хуже был собой, так меньше и цена. 
Хорошего Коня поставили на стойло, 
Всегда довольный корм дают ему и пойло. 
Конем любуется всечасно господин. 
Конь, будто дворянин, 
Пьет, ест, гуляет в поле 
И поднимает нос. 
Другой, всегда в неволе, 
Таскает на себе грязь, воду и навоз. 
Коню то стало скучно, 
Что он с трудами неразлучно; 
Наскучила навозна вонь; 
Хозяину пеняет Конь: 
"Конечно, моего не ведаешь ты роду, 
Что возишь ты на мне навоз всегда и воду; 
А если бы моих ты праотцев узнал, 
Конечно б пред Конем ты первенство мне дал, 
Которого купил со мною ты недавно; 
Рождение мое, конечно, с ним не равно. 
Меня 
Такого у себя имеешь ты коня, 
Которому Пегас и Буцефал родня; 
Так может ли тот конь в равенстве быть со мною?" 
Хозяин вдруг пресек речь конску дубино?ю; 
Ударив по спине, 
Сказал: "Нет нужды мне 
До знатнейшего роду; 
Цена твоя велит, чтоб ты таскал век воду". 

Между 1763 и 1767


Лягушки, просящие о царе

Лягушки некогда Юпитера просили, 
Чтоб дал он им царя; 
А просьбу вот они какую приносили 
Правителю небес, со плачем говоря: 
"Живем мы своевольно; 
Неправд у нас довольно, 
У нас 
На всякий час 
Друг дружку ненавидят; 
Бессильных сильные обидят; 
А сильный сильного считает за врага, 
И кто кого смога, 
Так тот того в рога; 
И словом, всё у нас наполнилось сим ядом; 
Мы стали фурии, болото стало адом". 
Зевес 
Услышал просьбу их с небес 
И ко просящему народу 
Отрубок древа бросил в воду, 
Сказав: "Вот, бедна тварь, 
Вам дался царь". 
Чурбан от высоты упал и сделал волны; 
Лягушки, радости и страха полны, 
С почтеньем на владыку зрят 
И тако говорят: 
"Теперь дадутся нам полезные законы, 
Восстановятся здесь правдивые суды, 
И не останутся вдовы без обороны; 
Все, словом, кончатся у нас теперь беды". 
И, в ожидании сего повсеминутном, 
Лягушки много дней сидели в блате мутном, 
Не выходя на свет. 
Но всё у них равно: царя как будто нет. 
Потом лягушек миллионы 
Восстали и царю все делали поклоны. 
Перед царем тварь бедная дрожит, 
А царь лежит, 
Поклонов их не примечает 
И ни словечушка на речь не отвечает, 
Которую ему лягушки говорят. 
Лягушки это зрят 
И думают, что их владетель горд безмерно; 
Однако ж служат все царю нелицемерно; 
Притом 
Жалеют лишь о том -- 
Угодна ли царю лягушечья услуга, 
И вопрошают все друг друга, 
Ко уху говоря: 
"Знать, царь не ведает лягушечья языка; 
Повеселим царя, 
У нас изрядная вокальная музыка". 
Запели все: одна кричит, 
Другая тут ворчит, 
А третия хлехочет, 
Четвертая хохочет, 
Иная дребезжит. 
Но царь лежит, 
Музыки их не внемлет 
И головы, как мертвый, не подъемлет. 
Лягушки целый день кричали: "Крак, крак, крак! 
Конечно, царь наш почивает". 
А царь и не дышит, и не зевает. 
Сказали наконец: "Владетель наш дурак 
И ничего не знает; 
К себе нас не зовет и прочь не отгоняет. 
Приступим мы к нему -- 
Учить его уму". 
Но что за чудеса! Лишь ближе подошли -- 
Чурбан, а не царя в царе своем нашли; 
В противность всей природе, 
Опять друг дружку бьют. 
Восстал опять мятеж в лягушечьем народе, 
Опять бессильные на небо вопиют: 
"Умилосердися, Юпитер, над рабами! 
Смягчися нашими мольбами! 
Воззри на бедну тварь! 
Какой тобою дан нам царь? 
Он наших бед не ощущает, 
Обидимых не защищает. 
Пошли ты нам царя, 
Который бы, на бедства наши зря, 
И царство управлял, как кормщик правит судно". 
Юпитеру нетрудно 
Спокоить тварь: 
Послал аиста к ним, и стал аист их царь. 
Приняв престол, аист лягушек всех считает, 
Обидчиков хватает 
И их глотает. 
Аисту царску честь 
Дают бессильные лягушки, 
Что им истреблены обидчиков всех душки; 
А царь их всякий день не может, чтоб не есть. 
Так не осталося в болоте ни лягушки.

Между 1763 и 1767


Мадригал пехотного полку полковнику

Не тщетно, воин, ты о должности рачил, 
Не тщетно ты свой полк, стараяся, учил! 
Чрез знание твое он знаньем процветает: 
Под предводительством твоим гремит, блистает! 
Сказать потребно то: каков бы ни был толк, 
Но видеть это льзя, что твой исправен полк. 

Медведь, Волк и Лисица

С богатым не сварись, 
А с сильным не борись -- 
Старинное еще сие нравоученье. 
Читатель, примечай в сей басне приключенье. 

Медведь, Лисица, Волк 
Пошли на промысел иль, лучше, на ловитву; 
Да только во зверях не тот, что в людях, толк, -- 
Мы ходим со двора, всегда творя молитву. 
Молитвы утренни судья в дому прочтя, 
Уж смело делает неправду, лоб крестя; 
Хотя виновного за деньги и оправит, 
Но за молитву то господь ему оставит. 
"Судья ведь человек; 
Коль с правдой жить ему, так жить без хлеба век", -- 
Так часто говорят бездушники и плуты, 
И деньгами чрез то карманы их надуты; 
Но у зверей не так, 
Да вот, скажу я, как: 
У нас устав -- 
Богатый прав; 
У них устав: 
Кто силен -- прав. 
Но рассуждение теперь сие оставим, 
Да сказку к этому старинную приставим. 
Как только в океан сокрыло солнце свет, 
Медведь, Лисица, Волк пошли искать обед, 
Но счастья нет: 
Нейдет обед; 
А попадались им всё волки ж да медведи, 
Которые себе такой же ищут снеди. 
Уж близок свет, 
Обеда нет. 
Товарищи в печале, 
Пошли подале 
Искать еды; 
Нашли следы, 
Ни заячьи и ни овечьи 
Следы, да человечьи, 
А именно мужик, 
Который ехал на телеге 
И полоть ветчины с телеги потерял, 
Когда в лесу стоял 
Он на ночлеге. 
Лишь только что медведь приник, 
Какое счастье вдруг явилось... 
Но не во сне ль то снилось? 
Увидел: полоть ветчины 
Лежит 
Среди дороги; 
Бежит 
Медведь, поднявши ноги; 
За ним Лиса и Волк. Но голод утолить 
Нельзя: как на?трое делить? 
И ежели сказать нескрытно -- 
Как одному, так сытно. 
"Так станем разбирать мы лета, не чины, -- 
Лиса сказала,-- 
И кто постаре в сем чину, 
Тот ешь и ветчину". 
Люба речь Волку стала; 
Но старшинство по летам чтоб иметь, 
Молчит один Медведь. 
Меж тем сказала им Лиса словами сими: 
"Нельзя считаться вам со летами моими; 
Женился как Адам и Ева замуж шла, 
Я не последнею на свадьбе их была: 
Была вторая дама". 
А Волк сказал в ответ: 
"Я старее тебя и твоего Адама: 
Как зачался лишь свет, 
А я был сед". 
Медведь то видит, 
Что старшинством их не обидит, 
Он полоть в лапу взял, 
А сам им так сказал: 
"Любезная Лиса и ты, дружочек мой, 
Хотя я вас моложе 
И нету у меня волос седых на коже, 
Подите от меня бесспорно вы домой, 
А полоть мой". 

Между 1763 и 1767


Наказание ворожее

Несется весть, 
Что будто колдуны, конечно, в свете есть, 
И если должно верить, 
Так должен я и сам сие за правду мерить; 
А ежели за ложь приемлют весть сию, 
Так я за что купил, за то и продаю. 
Село стояло, 
Велико или мало -- 
Того не знаю я, 
Лишь знаю, что в селе жила Ворожея, 
Котора дьяволам на жертву приносила 
Прокляты ворожбы, 
И через то ей дьявольская сила 
Покорна так была, как барыне рабы. 
Она могла луну лишати света, 
Деревья иссушать средь лета, 
Чрез дьявольскую мочь 
Из дня творила ночь, 
А по зимам цветы произрастала 
И ворожбой своей блистала. 
В ее послушности был Стикс и Ахерон, 
И сам Харон 
По повелению ее людей из света 
Перевозил во ад в цветущие их лета, 
Погибнувших различными смертьми; 
И словом, баба эта 
Была царица над чертьми. 
У сей Ворожеи пропала вещь бездельна -- 
Любимая ее собачка вдруг постельна. 
Несносная печаль! 
Собачки жаль. 
С печали баба чуть зевает, 
Наводит ночь, 
Диаволов к себе из ада призывает 
И им повелевает 
Себе помочь 
Чрез дьявольскую мочь. 
Земные недры отворились, 
И ветры в воздух устремились, 
Нагнали грозны облака; 
Лиется молния, как огненна река, 
Пределы света попалить готова, 
И только ждет колдуньина лишь слова, 
Что скажет ей она. 
Прибегли духи все и сам к ней сатана 
И в трепете сие вещает: 
"Вселенну гибель устрашает; 
Ты можешь всё сожечь". 
Ворожея не только внемлет речь, 
Не делает и к сожаленью знака; 
Ворчит. "Мне нужды нет, 
Пускай погибнет свет, 
Лишь только мне сыщись любезная собака". 
Но что потом? 
Блеснула молния, и грянул гром, 
Убил Ворожею и сжег ее весь дом; 
Вселенна в целости осталась; 
Собака вечно не сыскалась. 
Разбеглись дьяволы, как лестные друзья, 
Погибла изо всех одна Ворожея. 
Читатель, волен ты, тебе и думать вольно, 
Что в свете есть довольно 
Сей 
Подобных Ворожей, 
Которые рачат о пользе не чужей, 
А только о своей. 

Между 1763 и 1767


Описание торжественных зданий на Ходынке, представляющих пользу мира

Огромные врата в храм Янов затворились,
Угрюмые места в веселы претворились,
Кровопролитная пресеклася война,
И царствует везде любезна тишина,
Источник общего спокойства и богатства.
Пловец не зрит себе во плаваньи препятства,
Не зрит себе в морях он более врага,
И съединяются торгами берега;
Рукою мудрыя в царях Екатерины
Отверсты россам днесь врата во все пучины;
Пастух без робости идет со стадом в луг,
И ратай веселясь влачит по ниве плуг,
Зеленый лавр главы героев украшает,
И слава их дела вселенной возглашает.
При самом устии, сверх влажных берегов,
Где тихий Дон, лия свои в пучину воды,
России напоял подвластные народы
И где ее рука воздвигнула Азов,
Возобновя свою до Черных волн державу,
Неутомимый Марс, оставя брань кроваву,
Оставя острый меч, броню и тяжкий щит,
На мягкой мураве в спокойствии лежит;
Там духи мирные во отроческом виде,
Резвяся, во его скрываются хламиде:
Един, прияв его меч острый, тяжкий щит,
Клеврета своего, играючи, страшит;
Тот страшную броню на рамо возлагает
И сам под тяжестью ее изнемогает;
Иной, на нежное чело пернатый шлем
Надев, со ужасом играет копием,
От коего лились во бранех токи крови.
Се тако иногда резвяся, бог любови
Играл его мечем, оставя действо стрел,
Когда сей бранный бог огнем его горел.
И се желанный мир с Олимпа низлетает,
Покоящегося Арея обретает:
«О, воин! — так ему со тихостью речет, —
Да век златый в местах сих паки потечет,
Да не колеблет их рука твоя отныне,
Угодно тако днесь российских стран богине;
Румянцев заградил махин твоих уста,
Да не тревожит брань от днесь сии места,
Да флаги мирные на сей пучине веют,
И вихри пламенны смущати их не смеют;
Да Дон свои струи в спокойствии лиет
И изобилие местам сим подает,
Местам, где прежде лил ты смертных кровны токи
И где свирепствовал с тобою рок жестокий;
Да не дерзнет никто покоя здесь пресечь.
Азов и Таганрог, Еникаль, Кинбурн, Керчь,
Став частию теперь Российския державы,
Участники ее гремящей будут славы;
Да Днепр между крутых брегов, шумя, течет
И с шумом в Черный понт безмолвие несет;
Там малая Берда, но пользою велика,
Пребудет навсегда для росского языка;
Азов, внутри себя обильный пир дая,
Являет, сколько стал полезен россам я,
Да град сей чрез торги прославится отныне,
И слава будет ввек сия Екатерине.
Тага?нрог здесь тебе являет то теперь,
Что в Черный понт судам отверста стала дверь;
Там жители степей Нагайских пиршествуют:
Они довольствие свое изобразуют.
Дающие судам свободный в понт проход,
Еникаль с Керчию, вмещая мног народ,
Являют чрез его различное убранство
Российской области великое пространство,
Что внутрь себя сия обширная страна
Вмещает разные народов племена:
Хотя и разны их и юбразы и нравы.
Но чада все они Российския державы;
Различно думают, различно говорят,
И все одним огнем к монархине горят.
Там Кинбурн, кончится где росская держава,
Хранитель на водах торговли общей права;
Но здесь в нем слышатся гремящих гласы лир,
Поющих, сколько есть царям полезен мир.
Простри и за Дунай свои, о Марс, ты очи,
Где шумный юг стоит противу тихой ночи
И где поставил росс побед своих трофей,
Там блещет множество торжественных огней,
Размахи пламенны всю сферу освещают,
Рекут: «Подсолнечна, в молчании внемли,
Колико вознеслась Россия на земли
И сколько счастлива российская судьбина:
Ее отец был Петр, днесь мать — Екатерина!»

1775


Письмо Василью Ильичу Бибикову о смерти Князя Федора Алексеевича Козловского, который скончал жизнь свою при истреблении турецкого флота

Когда хочу писать к тебе сии я строки, 
В то время из очей моих льют слезны 
     токи 
И из трепещущей руки перо падет. 
О Бибиков, мой друг, Козловского уж 
     нет! 
Он кончил жизнь, и нам не зреть его 
     вовеки. 
Пролей и ты о нем со мною слезны реки; 
Я знаю, что тебя встревожит весть сия: 
Ты, Бибиков, его любил равно как я. 
Я знаю, что о нем и ты стенати будешь, 
И знаю, что его ты вечно не забудешь. 
Уже престала нас сия надежда льстить, 
Что время нам его возможет возвратить; 
Но время, как река, в понт вечности 
     стремится, 
А друг наш никогда уж к нам не 
     возвратится. 
Не возвратится он... Льзя ль было 
     вобразить, 
Что рок готовился нас вестью сей 
     сразить? 
О весть ужасная, ты ум мой устрашила, 
Жестокая судьба, ты друга нас лишила! 
Хоть больше свойственно рыдание женам — 
Но можно ль, Бибиков, о нем не плакать 
     нам? 
Кто сам чувствителен и дружбы цену 
     знает, 
Тот сам, увидя нас, и с нами 
     восстенает. 
Он более других тобою знаем был: 
Ты знаешь, сколько он отечество любил, 
Художеств и наук Козловский был 
     любитель, 
А честь была ему во всем путеводитель:  
Не шествуя ль за ней, он жизнь свою 
     скончал 
И храброй смертию дела свои венчал? 
Я мысленными зрю его теперь очами, 
Неустрашенного меж острыми мечами, 
Когда россияне стремились на врагов, 
Чему, я думаю, свидетель был Орлов, 
Свидетель дел его и был свидетель 
     чести. 
Преславный сей герой уверит нас без 
     лести, 
Когда его судьба во град сей возвратит, 
Тогда он нам о нем подробно возвестит. 
Не сомневайся в том и будь о сем 
     известен: 
Кто мог нам другом быть, тот должен 
     быть и честен. 
Сие одно меня в печали веселит, 
Что он окончил жизнь, как долг и честь 
     велит, 
Имея во уме отечество драгое. 
Так будем, Бибиков, с тобою мы в покое, 
Не станем более крушиться и стенать, 
Но будем иногда его воспоминать. 
Когда о храбрых кто делах вещати 
     станет, 
Козловский первый к нам во ум тогда 
     предстанет; 
Хвалу ли будет кто нелестным плесть 
     друзьям, 
Он должен и тогда представиться глазам; 
Иль с нами разделять кто будет время 
     скучно, 
Он паки в памяти пребудет неотлучно; 
Всечасно тень его встречать наш будет 
     взор, 
Наполнен будет им всегда наш разговор. 
Итак, хоть жизнь его судьбина 
     прекратила 
А тело злачная пучина поглотила, 
Он именем своим пребудет между нас, 
Мы будем вспоминать его на всякий час.

1770


Письмо Графу Захару Григорьевичу Чернышеву

О ты, случаями испытанный герой,
Которого видал вождем российский строй
И знает, какова душа твоя велика,
Когда ты действовал противу Фридерика!
Потом, когда монарх сей нам союзник стал,
Он храбрость сам твою и разум испытал.
Не сетуй, что и днесь ты вновь не побеждаешь,
Довольно, что ты строй к победам учреждаешь;
Рачение твое и неусыпный труд
Участие во всех победах тех берут,
Которые творят российские Алкиды
Под покровительством Минервиной эгиды.
Уже ты славен был на Марсовых полях —
Потребно славиться в других тебе делах.
Неутомимая твоя прилежность ныне
Не менее побед нужна Екатерине:
Она тебя в сей труд преславный избрала,
Ей должны быть твои известны и дела,
Дела твои и труд, и то ей всё известно,
Что дух имеешь ты геройский, сердце честно.
Ты, от премудрости ее заемля свет,
Преподаешь его для будущих побед
И не завидуешь других счастливой доле,
Лишь, может быть, скорбишь, что ты не в ратном поле,
Где победители виют себе венцы
И слава их дела гласит в земны концы…
Но слава не должна сия тебя тревожить,
Она еще должна твою собою множить;
Когда угодно то монархине твоей,
Чтоб ты при ней в числе избранных был мужей,
Ты должен сей судьбе быть с радостью послушен.
Я ведаю, что ты премудр, великодушен,
И можно ль, чтоб того чем дух был побежден,
Когда на свет к делам великим кто рожден?
Не спорю я о том, что лестно побеждати, —
Не меньше лестно есть с богиней рассуждати,
Из уст ее слова божественны внимать
И видеть купно в ней монархиню и мать.
Пускай там визирей Румянцев побеждает,
Пусть Панин твердые вновь грады осаждает,
Пускай Орловы там Стамбул к ногам попрут
И лавры новые с побед своих сберут, —
Заслуги и твои не меньше их почтутся,
Когда они от нас в потомство предадутся.
Екатерина всем надежда вам и свет
И милостей лучи на всех вас пролиет!

1770


Письмо Графу Петру Александровичу Румянцеву

Дивяся твоему числу великих дел,
Румянцев, я тебя особенно не пел —
И разумом твоим, и мужеством прельщался;
Но что ж?.. в молчании я только восхищался
И мнил всегда сие: писателя хвала
Для мужа славного, таков как ты, мала,
И может ли тебя моя прославить лира,
Когда прославлен ты в концах пространна мира,
О имени твоем гремит оружий гром,
И воздух, и земля наполнены Петром,
Твоею славою шумят леса и реки,
И разглагольствуют в беседах человеки:
Едины речь ведут о славной той горе,
Под коею рыдал Кагул о визире
И, кровию своих защитников багрея,
Стенал о участи несчастного Гирея,
Которого пред тем при Ларгских ты струях
Развеял всю орду, как вихрь легчайший прах;
Другие за Дунай поход твой прославляют
И тот не менее побед постановляют;
Но мир, преславный мир, всего превыше чтут
И честь Румянцеву повсюду отдают,
Тебя перед тобой самим превозвышают
И часто о тебе в восторге возглашают:
«Не хитрый ль Мазарин, не храбрый ль Мальборух
Воскресли в муже сем пленить наш славой слух?»
Итак, кто в разум твой тончайший проницает,
Тот Мазарином тя, Румянцев, нарицает,
А кто все действия войны, твоей проник,
Тому, как Мальборух, ты кажешься велик!..
Не лучше ли сказать: в Румянцеве едином
Сияют Мальборух и купно с Мазарином?
Но слава о делах великих сих мужей
Едва ли бы дошла до наших днесь ушей,
Когда б история о них не возвещала;
Их смерть бы все дела в ничто преобращала;
Не знал бы храброго Ахилла ныне мир,
Когда бы не воспел нам дел его Омир;
Мароновых стихов на свете не имея,
Не ведали бы мы троянского Энея;
Все, коим память мы героям днесь творим,
Каких рождали в свет и Греция, и Рим,
Ко сожалению пространныя вселенны,
Со временем от нас все были бы забвенны;
Подобно яко день вчерашний ввек погиб,
Так славные дела погибнуть их могли б.
То ради славных дел от времени защиты
Рождаются во свет с героями пииты,
Дабы на оное оковы наложить
И силу едкости его уничижить.
Итак, когда певцы героев воспевали,
С героями они жить вечно уповали.
Прости, великий муж, ты слабости моей,
Я вечно жить хочу со славою твоей;
Когда сии стихи читать потомки станут,
Конечно, и меня с тобою воспомянут.
Но что я говорю? Тебя ль какой пиит
В восторге песнию своею не почтит,
Иль будешь ты у нас в истории гремети,
И будут Марсовы по ней учиться дети?
На что им Фемистокл, Перикл, Филипемен,
На что им знать войны? героев тех времен!
Когда Румянцева прочтут дела военны,
Довольно хитрости той будут изученны.
Они покажут им, как грады осаждать,
Они покажут им, как в поле побеждать;
Покажет Колберг им своею то судьбою,
Колико крепости суть слабы пред тобою;
Кагул со Ларгою, доколе будут течь,
Рекут, колико твой ужасен в поле меч;
Дунай, лия свои в пучины быстры воды,
Явит твои чрез них искусные походы;
Тот край, отколе в мир является заря,
Покажет, как стеснял ты горда визиря,
Где Вейсман мертв упал, на том кровавом поле,
Держа срацинские ты воинства в неволе,
Со малым войск числом их тьме отважных сил
Отчаяние, страх и гибель наносил;
И в день, в который муж, быв выше смертных рода,
Со новым воинством российского народа,
Едва противился опасным сим врагам,
В тот день их гордый вождь упал к твоим ногам,
Просящий и себе, и воинству пощады, —
Ты, внемля кротости российския Паллады,
Прияв оливну ветвь геройскою рукой,
И Порте даровал желаемый покой.
Но мне ль дела твои, Румянцев, исчисляти,
Которыми весь свет ты можешь удивляти?
Ты прямо должен в нем гласитися велик
И должен быть включен героев в светлый лик.
Я мню, что тем себя природа услаждает,
Когда она таких людей во свет рождает,
Каких желается ей свету даровать,
Лишь только бы умел монарх их познавать;
А ежели на чью способность он не взглянет,
Способность с летами без пользы в нем увянет.
И ты, Румянцев, сам, с способностью своей,
Едва ли бы достичь возмог до славы сей:
Екатерина путь тебе к тому открыла;
Она, предвидя то, писаньем предварила,
При начинании прошедшия войны,
Что будут варвары тобой побеждены.
И се монаршее предвестие свершилось:
Срацинско воинство всей бодрости лишилось;
Ты только с россами пришел на их поля,
Уже покрылася их кровию земля,
Не множеством полков, не тяжкими громады
Разил противников и рушил тверды грады,
Но боле разумом ты их одолевал.
Когда с искусством в их пределах воевал.
Теперь, оставя лавр, взложи на шлем оливы.
Вложи в влагалище свой меч, и в дни счастливы,
В которые твое отечество цветет
И коего судьбе завидует весь свет,
Ты, став содетелем их мирного покоя,
Преобразися нам во брата из героя,
И, быв отечества всегда любезный сын,
Ты был в полях герой, здесь буди гражданин;
Спокойство наших душ на наших лицах види
И в радость твоея монархини днесь вниди.
Ликует ныне ей подвластная страна,
Ликует о ее спокойстве и она:
Такие, как она, полезны нам владыки,
Такие, как и ты, герои суть велики.
Не лесть тебе сию хвалу теперь плетет:
Известен о тебе, Румянцев, целый свет;
Тебе ж за подвиги приятна та награда,
Что знает цену им российская Паллада.
А ты, великий муж, за все твои труды
Вкушай спокойствия приятные плоды.

1775


Повар и Портной

Удобней повару и жарить, и варить, 
Как о поваренном портному говорить. 
Не знаю было где, в Литве ли, или в Польше, 
Тот ведает про то, кто ведает побольше; 
Я знаю только то, что ехал Пан, 
А ехал из гостей, так ехал пьян. 
Навстречу вдруг прохожей, 
И сшелся с Паном -- рожа с рожей. 
Пан спесью и вином надут. 
Под паном двое слуг коня его ведут. 
Конь гордо выступает, 
Пан в спеси утопает, 
Подобно как петух. 
За паном много едет слуг. 
А встретившийся с ним в одежде и?дет скудной. 
Пан спрашивал его, как человек рассудной: 
"Какое ремесло имеешь за собой?" 
- "Приспешник, государь, стоит перед тобой". 
- "Коль так, ответствуй мне, доколь не плюну в рожу; 
Когда Приспешник ты, так знаешь ли ты вкус, 
Что почитаешь ты за лучший кус?" 
-- "У жареного поросенка кожу", -- 
Ответствовал Приспешник так. 
-- "Ты -- повар не дурак,-- 
Пан говорил ему, -- и дал ответ мне смело; 
Поэтому свое ты прямо знаешь дело". 
И по словах его Пан щедро наградил, 
Подобно как отец, хотя и не родил. 
Приспешник с радости мой, поднимая ноги, 
Помчался вдоль дороги. 
Навстречу Повару дорогой шел одной -- 
А кто? Портной. 
Знакомцы оба. 
Притом же и друзья, хотя и не до гроба, 
Однако же друзья. 
"Куда ты, брат Илья, 
Бежишь поспешно?" 
Другой ответствует: "Теперь уж я 
Скажу смеленько, брат, что мастерство приспешно 
Получше твоего; 
Не знаешь ничего 
Ты, пьяница Петрушка, 
Что будет у Ильи великая пирушка! 
Взгляни на мой карман. 
Довольны мы с женою оба, 
И не прожить нам с ней до гроба, 
Что дал нам Пан, 
Который лишь теперь проехал пьян". 
И вытянул мешок со златом он с лисенка: 
"Вот что от пана я достал за поросенка!"-- 
И денежки в мешечке показал, 
Притом всё бытие приятелю сказал. 
Портной, на деньги глядя, тает, 
Из зависти он много их считает 
И помышляет так: 
"Конечно, Пан -- дурак, 
Что дал за поросенка 
Мешок он золота с лисенка; 
И сам я побегу 
И господина настигу; 
И если мудрость вся лишь в коже поросячей, 
Так я его обрею, как подьячий". 
Сказав сии слова, 
Пустилась в путь безумна голова. 
Пан ехал тихо, 
Портной бежал мой лихо 
И вмиг 
Боярина настиг. 
Кричит: "Постой, боярин! 
Я не татарин 
И не срублю; 
Я не имею сабли, 
Не погублю. 
Все члены у меня в бежании ослабли. 
Приспешник я, не вор". 
Пан слышал разговор 
И, видя за спиною 
Бегущего не вора с дубино?ю, 
Коня сдержал. 
Портняжка прибежал, 
Пыхтит и, как собака, рьяет, 
И чуть зевает, 
Лишася бегом сил. 
Тогда его боярин вопросил: 
"Зачем ты, скот, за мною 
Без памяти бежал? 
Лишь только ты меня, безумец, испужал; 
Я думал, что бежит разбойник с дубино?ю". 
Портняжка говорит: "Не вор я, государь!" 
А Пан ему на то: "Какая же ты тварь?" 
-- "Я мастерство, -- сказал, -- приспешное имею 
И хорошо варить и жарить я умею". 
Пан тотчас вопросил: "Что слаще у быка?" 
Сказал безумец: "Кожа". 
Тотчас раздулися у повара бока и рожа, 
И брюхо, и спина, 
Плетьми ободрана. 
Пошел портняжка прочь неспешно 
И плачет неутешно -- 
Клянет боярина и мастерство приспешно. 

Между 1763 и 1767


Рыбак и Щука

Для птиц силки становят, 
Зверей в тенета ловят, 
Мышам становят пасть, 
Чтоб им в нее попасть. 
Подьячие крючки имеют, 
Которыми ловить людей умеют 
И деньги с них берут; 
Об этом все согласно врут. 
А уду червяком прикроя, 
Поймаешь лучшего из рыб героя. 
Река 
Мелка 
Иль глубока -- 
Равно для Рыбака: 
Он может поимать повсюду; 
Рыбак лишь кинул в омут уду, 
Тут Щука приплыла и уду трях. 
О, Щука, для тебя не пища, смертный страх! 
Ты хочешь червяка сорвать с крючка и скушать, 
Тварь бедну погубя; 
Но если хочешь ты меня послушать, -- 
Побереги себя. 

Между 1763 и 1767


Скупой

Живал-бывал старик, а в нем была душа, 
Котора издержать жалела и гроша; 
Чрез что скопил себе он денег много 
И столько строго, 
Как стоик, жил, 
Ел хлеб и воду пил, 
И только мой старик лишь денежки копил 
И их любил, 
Любил он страстно; 
И держит их, ему казалося, напрасно; 
Но пользы нет, 
Хотя б во области имел он целый свет 
И злата б множество в дому его лежало: 
Скупому прибыли в богатстве нет ни мало. 
Он -- 
Как Молиеров Гарпагон 
Или каков у Федра есть дракон, 
Который на своем богатстве почивает, 
А Сумароков называет 
Такого дураком 
И стражем своего именья, 
Которому в нем нет увеселенья. 
Детина с стариком 
Был свой или знаком -- 
За подлинно я вас не уверяю, 
А только прежнее я слово повторяю: 
Детина с стариком в едином доме жил 
И спал с ним на одной постеле, 
А пил и ел ту ж воду, тот же хлеб, 
Чрез что душа едва держалась в теле; 
Но взять детине где б 
Послаще съесть кусок? Уж скучил той он пищей. 
Скупой живет, как нищий; 
Все деньги заключил 
В неволе у себя, без прибыли народу, 
Без пользы и себе, ест хлеб и пьет он воду. 
Детина ту тюрьму хотел освободить 
И бедных пленников на волю испустить, 
Старается о том и денно он и нощно, 
Влюбился в денежки детина и заочно; 
Желает страстно он мешки пересчитать, 
И стал он наконец любовник, а не тать, 
Имея сердце нежно, 
Старается прилежно. 
Детина был удал; 
Он, время улуча, желанье исполняет: 
Взял деньги, а мешки песком все наполняет, 
А деньгам волю дал; 
Старик еще сего несчастия не знает, 
Мешки свои с песком за деньги почитает. 
Но некогда он класть проценты вскрыл сундук; 
Поворотя мешок, не тот услышал стук, 
Кой прежде в нем бывал. Старик тут удивился, 
Вскричал: "Ахти, пропал я, денежек лишился!" 
В беспамятстве упал. 
Опомнясь и в тоске у петли уж стоял: 
Он с деньгами хотел и живота лишиться. 
Детина тут сказал: "Доколь тебе крушиться? 
Невозвратимо что, 
Жалеть о том почто? 
Престань, одумайся, прерви рыданье слезно, 
Ведь деньги у тебя лежали бесполезно. 
Богатства для тебя довольно в сундуке, 
И надобность одна -- что в деньгах, что в песке". 

Между 1763 и 1767


Сонет Графу Григорию Александровичу Потемкину 1775 года сентября 30 дня

Что в Риме Августу был другом Меценат
И что он музам был надежнейшим покровом,
То сами нам они великолепным словом
О славном муже сем поднесь еще гремят.

В тебе они его, Потемкин, ныне зрят,
Во северной стране, в своем жилище новом,
В пространнейшей Москве и в городе Петровом,
Где песнь победную монархине гласят.

Хоть Август был глашен вселенныя владыкой,
С Екатериною сравнятися Великой
Не мог бы никогда, то лесть была Сената.

Но сколько Августа она превозвышает,
То истина сама вселенной возглашает;
А музы возгласят: ты выше Мецената.

1775


Сонет к Михаилу Никитичу Муравьеву

Когда ты, Муравьев, пленен той гласом лиры,
С которою свою учился соглашать,
Последуй ей и пой: места не будут сиры,
Которые по мне ты будешь утешать.

Москва под сению монаршия порфиры
Здесь будет пение сугубое внушать,
Когда, виясь над ней, прохладные зефиры
Со нашим тоном тон свой будут соглашать.

И бог Невы хоть нас, как мню, не позабудет,
Но более скорбеть о пении не будет,
Когда ты тщание свое употребишь,

Чтоб был подобен слог певцов приятных слогу,
Как Сумароков всем к тому явил дорогу,
То пением своим, поверь, не согрубишь.

Стихи господину генералу-майору и кавалеру Александру Васильевичу Суворову

Кто храбрость на войне с искусством 
     съединяет, 
 Тот правильно число героев наполняет. 
 Суворов, ты в себе те качества явил, 
 Когда с немногим ты числом российских 
     сил 
 На превосходного напав тебя злодея, 
 Разбил его и так, как вихрем прах 
     развея, 
 К дунайским гнал брегам упорный сей 
     народ, 
 Пригнал и потопил в струях кровавых 
     вод. 
 Я зрю: крутит волна поганску кровь с 
     телами, 
 Река, прославленна Румянцева делами, 
 В пучину черную с водою кровь лиет 
 И, ударяясь в брег срацинский, вопиет: 
 «Внемлите, агарян неистовые строи, 
 Какие в воинстве российском есть 
     герои: 
 Румянцев лишь кому захочет повелеть, 
 То всякий вас из них возможет 
     одолеть!»

1773


Стихи к фейерверку на торжество вечного мира между Российскою Империею и Оттоманскою Портою

Не всякий тот монарх отечества отец,
Кто носит на главе блистающий венец;
Но тот, кто о своем отечестве печется,
Отечества отцем достойно наречется.
Екатерина, ты пример таких царей,
Достойна храмов ты, достойна алтарей;
Тебя произвела к тому на свет природа,
Чтоб материю быть российского народа,
И царствовать тебе судил всесильный бог,
Да гордых ты врагов сотрешь взнесенный рог:
Покрыта лаврами главы твоей корона,
Твой скипетр — страх врагам, союзным — оборона;
От трона твоего исходит правый суд,
Достойный ты себя на нем имеешь труд:
Премудростию ты всё в царстве учреждаешь
И прозорливостью наш вред предупреждаешь.
Когда Россию всю покоил мирный сон,
Тогда ты строила полезный ей закон;
Мы мужеством твоим на страсти ополчались
И трудолюбием к трудам приобучались,
Странноприимством же твоим привольский край,
Наместо всех степей бесплодных, зрится рай;
Ты милосердьем в них народы привлекаешь,
И, яко солнце мир, Россию обтекаешь,

Дабы пространную свою державу знать;
Мы зрели все в тебе младенцам сирым мать,
Которым люта смерть в рожденье их грозила, —
Ты их смертельный рок им в жизнь преобразила.
Се тако под твоим покровом мы цвели
И жизнь безбедную во счастии вели.
Но зависть, с злобою внезапно содружася,
Восстали, на златый наш век вооружася:
Пресекся сладкий мир, отверзся Янов дом,
И вместо тишины настал оружий гром;
Россия, пламенем военным быв разжженна,
Восстала, яко лев ловцами, раздраженна.
Премудрость паки ей вождем была твоя:
Ты всех врагов к ногам повергнула ея
Вооруженною перунами рукою
И паки ей врата отверзла ко покою,
В котором при тебе сперва она была.
Россия, яко крин эдемский, процвела;
Веселья своего внутрь сердца не вмещает
И храм своих торжеств тебе днесь посвящает,
Поставя во внутри его твой светлый лик
На сделанный алтарь из мраморов претвердых,
Со надписанием: «Се тако милосердых
Обыкли почитать россияне владык». 

1775


Стихи ко празднеству Императорской Академии художеств

Россия, зря свое сугубое блаженство,
Венчанную главу до облак вознесла.
Речет: «Внутри меня есть счастья совершенство,
Художества во мне цветут и ремесла,
И размножаются свободные науки
Тогда, как вне меня гремят военны звуки;
Когда я силою моих вернейших чад
Ражу, страшу, гоню кичливых сопостат
И становлю везде побед моих трофеи,
А здесь рождаются Апеллы и Орфеи,
Невтоны, Лейбницы, достойные хвалы;
Колумб мой там летит чрез грозные валы
Не для сыскания новейшей света части, —
Для избавления несчастных от напасти
И чтоб прегордого тирана наказать,
И тамо меч моей десницы показать.
Когда же взор простру во внутренни пределы,
В безмолвии везде я грады зрю и селы,
Ликуют жители, не чувствуя войны.
Народ мой образ есть морския тишины,
Которо, укротись после жестокой бури,
Поверхность кажет нам подобною лазури,
Изобразив в себе небес пресветлый свод, —
Подобно так и мой возлюбленный народ
Монархиню свою внутри сердец вмещает,
Которая его законом просвещает.
Такие от небес имев щедроты, я
Петром воздвигнута, взнеслась глава моя.
Я подвиги сего героя воспрославлю,
На каменной горе я вид его поставлю;
Но чем я днесь мою монархиню почту
И чем души ее прославлю красоту?
Хотя бы я Кавказ сюда предвигла ныне,
Я мало заплачу и тем Екатерине». 

1770


Стихи нa возвратное прибытие Её Величества из Казани в престольный град Москву июня 14 дня 1767 года

Хотя от нас пошло прочь дневное светило 
И ночи мрачная прибавилася тень, 
Пришествие твое весь город оживило, 
Ты нам, монархиня, даешь прекрасный 
     день. 
По стогнам шум везде приятный 
     раздается: 
«Пришла обратно к нам монархиня, наш 
     свет!» 
Никто из жителей в домах не остается, 
Всяк, шествуя тебе во сретенье, речет:  
Отшествие твое нам было тем полезно, 
Что ты для пользы всех пошла Россию 
     зреть: 
Пришествие твое, о, коль нам всем 
     любезно. 
Возможно ли к тебе сердцами не гореть? 
Ты благо общее покою предпочтила 
И пользу нашу чтишь превыше своея, 
Ты жизнь свою трудам полезным посвятила 
Со дня, как ты взошла на трон страны 
     сея. 
Что было здесь Петром Великим 
     насаждено, 
Тобой взращенное уже то видим мы, 
Тобой владычество твое обогащенно, 
Тобою зрим везде своих довольствий 
     тьмы; 
Здесь видим во твоем объятии науки, 
Там видим сиротам прибежище, покров; 
Везде полезное твои нам зиждут руки, 
Что зрят теперь в себе Москва и град 
     Петров. 
Воспитываяся там юноши тобою, 
Для пользы общия с млеком науки пьют. 
Возрастши, за тебя во время жарка бою 
Одни с усердием кипящу кровь прольют, 
Другие чрез моря незнаемы дороги, 
Тобой поо?щрены, без робости пройдут, 
Презрев в пути и страх, и все напасти 
     строги, 
В твое владычество богатство принесут, 
Инди?ю съединят с Российскою страною 
И Хину во твое подданство приведут — 
Не будет защищен пространною стеною 
Продерзостный манжур, что гордостью 
     надут. 
Лишь только там твое оружие возблещет 
И грозна молния в пределах их сверкнет, 
Сокрывшися злодей от грома затрепещет 
И скипетр в знак тебе подданства 
     принесет. 
Иной, с младенчества наукой 
     просвещенный, 
Правдивый будет муж и здравый на суде, 
Храня написанный закон тобой священный, 
Не поколеблется пристрастием нигде. 
Пол нежный, просветясь наукою полезной, 
Душевны красоты при возрасте явит, 
Благодаря тебе, как матери любезной, 
Домостроительство в домах восстановит. 
Усердием мой дух внезапно восхищенны! 
Я зрю перед собой прекрасные луга;  
Там вижу грады я, как кедры возвышенны, 
Обременяющи крутые берега, 
В которых Волга льясь, в восторге 
     удивилась, 
Увидя по себе Екатеринин ход, 
Стремление свое сдержав, остановилась 
И тем умножила быстротекущих вод, 
Которыми покрыв каменья все и мели, 
Творя владычице своей свободный путь. 
Эол ко ветрам рек, чтоб дуть они не 
     смели: 
Единому теперь зефиру должно дуть. 
При всходе тихия на небеса Авроры 
По рощам и лесам там свищут соловьи, 
Там гласа нежного наполнилися горы, 
Там нимфы, веселясь, дела поют твои. 
В присутствие твое во селах и во градех 
Любовь твоя к рабам, к тебе усердье их; 
Мать веселящуся там видели о чадех, 
Там зрели счастие велико обоих. 
Нельзя того назвать владетеля великим, 
Кто множество земель имеет под рукой 
И, обладаючи пространствием толиким, 
Несовершен еще имеет он покой, 
Когда единая их строгость обуздает 
И с принуждением рабы владыку чтут. 
Тот счастлив, кто, как ты, народом 
     обладает: 
Ты милосердие являешь нам и суд. 
Тобой возведены на верх мы 
     совершенства, 
Тобой мы счастливы, тобой вознесены; 
Причина нашего ты самого блаженства, 
Которым мы от всех сторон ограждены. 
В отсутствие твое желанием горели, 
Чтоб твой увидети, монархиня, возврат; 
Во Павловом лице твое лицо мы зрели, 
Им точно без тебя питался здешний град; 
Премудрость во очах его твоя блистает, 
И милосердие твое сияет в них; 
Великая душа во Павле обитает, 
Заемлет он сие от склонностей твоих. 
Толикою теперь отвагой восхищенны, 
К тебе, монархиня, усердием горя, 
Прости, что песни петь дерзаю я 
     священны, 
Едину истину нелестно говоря,  
И если нестройна моя звеняща лира, 
Оставь, монархиня, то слабости моей. 
Тебя я воспевал, о мать российска мира, 
Но что сравняется со славою твоей?

1767


Стихи на 1777 год

Как в бурный океан втекают быстры воды
И исчезают в нем,
Сему подобяся, летят во вечность годы,
Стремяся день за днем.

В природе всё, что есть, рождается и вянет:
Минул прошедший год и боле не настанет,
Настал теперь другой, но сей, как тот, минет,
И множество за ним веков еще прейдет.
Всяк к вечности плывя, во вечности потонет:
Кто в счастии живет или кто в жизни стонет,
Кто был под властию или кто им владел,
Единый будет всем со временем предел.
Скончаются равно и пастырь, и владетель,
Останется по них едина добродетель,
А прочее их всё по смерти их минет,
И всё во вечности безвестно пропадет.
В течении времен судьба необорима:
Прешли величества и Греции, и Рима!
О боже, царь веков, в Россию ты воззри
И благо по ее пределам распростри,
Да насажденные Петром наук в ней крины
Цветут, покрытые рукой Екатерины!
Да судии закон, им данный, сохранят
И святости его ни в чем не осквернят!
Да воин в тишине на лавр побед взирает,
И пахарь с ним плоды сторичны собирает!
Да плаватель в моря свой мирно бег стремит,
И слава росская по всей земли гремит,
Взывая навсегда немолчными устами,
Что мы к монархине усердием горим,
И будем доле цвесть, чем Греция и Рим,
Доколе род Петров владети будет нами!

1776


Стихи на отшествие российского флота из Ревеля в Средиземное море

Победоносный флот, в желанный путь гряди,
Соединившися со северным Ясоном,
И, тронут будучи несчастных греков стоном,
Прегордых их врагов преславно победи.

И, возвратясь оттоль, победою венчанный,
Не златорунную нам добычь принеси —
Екатериною исполнь успех желанный,
Невинных христиан от лютых бед спаси.

Она не ту себе имети хощет славу,
Дабы восток войной кровавой возмущать
И чтоб противу нас бунтующу державу
Оружием под власть свою порабощать.

Ее великие дела во свете громки
Останутся навек без грозныя войны,
И будут некогда чу?диться им потомки,
Узря блаженство сей счастливыя страны.

А вы, преславные российские герои,
Поверх морских зыбей свой скорый ход стремя.
Умножьте храбростью исполненные строи,
Блистая молнией и громами гремя;

Вещайте, что у нас зефир приятный веет,
Науки множатся, художества цветут,
Екатерина здесь о пользе всех радеет,
Из уст ее текут и милость к нам, и суд.

И если хочет быть кто в счастливой судьбине
И жизнь спокойную во весь свой век вести,
Тот должен покорить себя Екатерине
И сердце чистое ей в жертву принести.

1769


Стихи на прибытие Графа Алексея Григорьевича Орлова после Чесменского боя в Санкт-Петербург

На суше, на реках, среди морских валов,
Ты мужеством своим прославился, Орлов!
Морея, Чесмь и вся в том Греция свидетель,
Что в них ты был герой и купно благодетель.
Дела твои везде восходят до небес.
Орлов, ты ныне стал российский Геркулес!
Как гидру тот сразил, дышащу смертным ядом,
Подобно ты врага, зияющего адом,
Тьмочисленны уста жерл страшных заградил,
Узрел его, постиг и славно победил.
Ликуя днесь, тебя Петрополь весь встречает
И лаврами главу твою увенчевает!

Стихи на смерть Ф.Г. Волкова

Увидев мертвого тебя перед собою,
Смутился мыслями, содрогнулся душою,
Вообразя, что все мы смертны в свете сем,
И постоянства нет ни малого ни в чем.
Давно ль, любезный друг, с тобою мы видались,
Давно ль мы дружбою взаимной наслаждались,
Давно ль ты мне свои советы подавал,
Давно ль я речь твою приятную внимал?
Теперь из уст твоих она уж не исходит,
Увы! уж на тебя твой образ не походит.
Глаза, которые являли разум твой,
Закрылися навек ужасной смерти тьмой.
О бедный человек, разумна тварь и красна,
Колико ты умна, толико и несчастна! 

1763


Стихи пример-майору Юрью Богдановичу г. Бибикову

Тобою, Бибиков, нам весть привезена, 
Что сила агарян российской попрана, 
Что наша молния в странах противных 
     блещет 
И что наш сопостат, бежа ее, трепещет. 
О, вестник радостный прехрабрых 
     россиян! 
Ты сам участник был разбитья агарян, 
Хотя ты малой войск был части 
     предводитель, 
Над многим ты числом остался 
     победитель. 
Твой враг перед тобой бежати принужден. 
Я храбрость сим твою прославити пылаю, 
И вот чего тебе, еще тебе желаю: 
Подобен будь тому, кем Вернер побежден.

Премьер-майор Кабардинского полка Ю. Б. Бибиков — двоюродный брат генерала А. И. Бибикова, в 1767 г. выполнявшего роль маршала в Комиссии для составления нового Уложения, а позднее, в 1774 г., воевавшего с Емельяном Пугачевым. Юрий Бибиков явился в Петербург гонцом из армии с реляцией о взятии Хотина 29 августа 1769 г.

1769


Стихи умершему Академии художеств господину профессору и директору Антону Павловичу Лосенкову

Всеобщим ты путем ко вечности отшел, 
Лосенков, и свое блаженство там нашел, 
Где здешня суета тебя уже не тронет. 
Твой дух покоится и ни о чем не стонет; 
Но сколько нам твой рок здесь скорби приключил! 
С науками тебя и с нами разлучил. 
Искусство нам твое собою то являет, 
Какой ты в свете был великий человек, 
И правильно о том жалети заставляет, 
Что мы уже тебя лишилися навек. 
Рогнеда, на холсте тобой изображенна, 
С Владимиром, в своей прежалостной судьбе, 
Не столько смертию отцовой пораженна, 
Как сколько, кажется, стенает о тебе! 
Прощаясь с Гектором несчастна Андромаха, 
Не конченна тобой, уж зрится такова, 
Какою должно быть смущенной ей от страха -- 
Печаль ее тобой представлена жива. 
Всё живо, что твоя рука изобразила, 
И будет живо всё, доколь продлится свет. 
Единого тебя смерть в младости сразила, 
Единого тебя, Лосенков, с нами нет! 

1773


Цитемель

Лишь солнце бросило лучи в луга и горы
И птички стали петь пришествие Авроры,
Согнало солнце тьму с земного круга прочь,
Вступал на небо день и исчезала ночь;
Влюбленный Цитемель минут тех не теряет,
Всех ранее в луга он стадо выгоняет;
Все спали пастухи еще по шалашам,
А Цитемель ходил с овцами по горам.
Единственно тому ни день, ни ночь не спится,
Когда кто вольности нечаянно лишится;
Так сей пастух вчерась с пастушками гулял,
И Филоменою он сердце оковал,
Которая ему прекрасней всех казалась;
Тут Цитемелева кровь жарко загоралась,
А ночью возросла неутолима страсть,
И если б ночь длинна, так мог бы он пропасть,
И, счастием его, ночь летня не вели?ка;
Хотя она мала, но скорбь его толика
В часы те возросла, что в горести пастух
Ни на единый миг не мог спокоить дух.
Уж солнце высоко на небесах сияет,
И утрення роса от жару высыхает;
Но в наступающи полдневные часы
Не зрит пастух его пленившие красы;
В недоумении тут Цитемель бывает,
Во все страны? глядит, отвсюду ожидает,
Нейдет ли из кустов или с высоких гор
Пленивший мысль его пастушкин милый взор;
Но сколько бедный тот пастух ни зрит повсюду,
Не видит он своей любезной ниоткуду;
И так уж наконец, в задумчивости сей,
Кусточки и древа ему казались ей:
То вдруг перед глаза она к нему предстанет,
То в тот же миг его мечта сия обманет.
Не знает, что творить несчастливый пастух.
Обманывал его и взор его, и слух.
То эхо нанесет тут голос Филомены,
И, ожидающий сей радостной премены,
Бежит он к той стране, где был услышан глас,
Бежит, и голосу не слышит в тот же час.
То вдруг позадь себя он быть ей уповает —
Не зрит ее нигде, куда он ни взирает.
«Уж в тех ли я теперь, — вещает он, — местах?
Иль стадо я мое в других пасу кустах?
Нет, в тех местах, и те кустарники и речки,
В которых был вчерась… паслися здесь овечки».
Уж долго мучился в сем ждании пастух,
Как вдруг вблизи его пронзил глас громко слух,
Которым был пастух безмерно востревожен,
Но страх видением и больше был умножен.
Он зрит любезную, бегущу из кустов,
Где он не чаял быть ни стад, ни пастухов.
За нею зверь гнался: был волк то преужасный,
И уж касается почти одежд прекрасной.
В случа?е таковом пастушке близок страх;
Увидевши пастух несчастье то в глазах,
Бросается чрез ров, который был меж ими,
И волка стал травить собаками своими;
И способом таким минулся общий страх:
Пастушка у него осталася в руках.
Тут краска вся с лица пастушкина сбежала,
Когда она без чувств в руках его лежала;
По бледности грудей разметанны власы
Сугубили еще пастушкины красы.
Пастух от радости и страха сам бледнеет,
В восторге ничего начать он не умеет,
Зря нежную в своем объятьи красоту,
Благополучной чтет себе минуту ту,
Которая его с любезной съединила
И что спасти ее от смерти допустила.
И подлинно, пастух был счастлив в этот час:
Пастушку от беды, себя от муки спас.
К отраде подает он способы сугубы,
Целует руки он, целует нежны губы,
И за труды свои приемлет наконец
От Филомены он и сердце, и венец. 

1762


Эпистола Михаилу Матвеевичу Хераскову

О ты, которого глас мил мне в одах новых,
Певец под Чесмою геройских дел Орловых,
Скажи, за что нам рок явился столь суров,
Что некий школьник, став певец теперь Петров,
Сей некий, нам гудок неведомый устроя,
Гудит на нём сего преславного героя.
Худая чистота стихов его и связь
Претят их всякому читать, не подавясь.
Без переноса он стиха сплести не может
И песнь свою поет, как кость пес алчный гложет.
И сей-то песни он в натянутых стихах,
Поднявшись из-под бедр как конских легкий прах,
Повыше дерева стоячего летая
И плавный слог стихов быть низким почитая…

1772

Всего стихотворений: 36