Георгий Владимирович Иванов (1894-1958)

• Биография Георгия Иванова
• Стихотворения Георгия Иванова по темам

Все стихотворения Георгия Иванова на одной странице

- Оглавление -

А люди? Ну на что мне люди?
Идет мужик, ведет быка.
Сидит торговка: ноги, груди,
Платочек, круглые бока.

Природа? Вот она природа -
То дождь и холод, то жара.
Тоска в любое время года,
Как дребезжанье комара.

Конечно, есть и развлеченья:
Страх бедности, любви мученья,
Искусства сладкий леденец,
Самоубийство, наконец.

Беспокойно сегодня мое одиночество —
У портрета стою — и томит тишина...
Мой прапрадед Василий — не вспомню я отчества —
Как живой, прямо в душу глядит с полотна.

Темно-синий камзол отставного военного,
Арапчонок у ног и турецкий кальян.
В заскорузлой руке — серебристого пенного
Круглый ковш. Только, видно, помещик не пьян.

Хмурит брови седые над взорами карими,
Опустились морщины у темного рта.
Эта грудь, уцелев под столькими ударами
Неприятельских шашек,— тоской налита.

Что ж? На старости лет с сыновьями не справиться,
Иль плечам тяжелы прожитые года,
Иль до смерти мила крепостная красавица,
Что завистник-сосед не продаст никогда?

Нет, иное томит. Как сквозь полог затученный
Прорезается белое пламя луны,—
Тихий призрак встает в подземельи замученной
Неповинной страдалицы — первой жены.

Не избыть этой муки в разгуле неистовом,
Не залить угрызения влагой хмельной...
Запершись в кабинете — покончил бы выстрелом
С невеселою жизнью,— да в небе темно.

И теперь, заклейменный семейным преданием,
Как живой, как живой, он глядит с полотна,
Точно нету прощенья его злодеяниям
И загробная жизнь, как земная,— черна.

Было все - и тюрьма, и сума,
В обладании полном ума,
В обладании полном таланта,
С распроклятой судьбой эмигранта
Умираю...

В ветвях олеандровых трель соловья.
Калитка захлопнулась с жалобным стуком.
Луна закатилась за тучи. А я
Кончаю земное хожденье по мукам,

Хожденье по мукам, что видел во сне —
С изгнаньем, любовью к тебе и грехами.
Но я не забыл, что обещано мне
Воскреснуть. Вернуться в Россию — стихами.

В комнате твоей
Слышен шум ветвей,
И глядит туда
Белая звезда.
Плачет соловей
За твоим окном,
И светло, как днем,
В комнате твоей.

Только тишина,
Только синий лед,
И навеки дна
Не достанет лот.
Самый зоркий глаз
Не увидит дна,
Самый чуткий слух
Не услышит час —
Где летит судьба,
Тишина, весна
Одного из двух,
Одного из нас.

В меланхолические вечера,
Когда прозрачны краски увяданья,
Как разрисованные веера,
Вы раскрываетесь, воспоминанья.

Деревья жалобно шумят, луна
Напоминает бледный диск камеи,
И эхо повторяет имена
Елизаветы или Саломеи.

И снова землю я люблю за то,
Что так торжественны лучи заката,
Что легкой кистью Антуан Ватто
Коснулся сердца моего когда-то.

В середине сентября погода
Переменчива и холодна.
Небо точно занавес. Природа
Театральной нежности полна.

Каждый камень, каждая былинка,
Что раскачивается едва,
Словно персонажи Метерлинка
Произносят странные слова:

- Я люблю, люблю и умираю...
- Погляди - душа как воск, как дым...
- Скоро, скоро к голубому раю
Лебедями полетим...

Осенью, когда туманны взоры,
Путаница в мыслях, в сердце лед,
Сладко слушать эти разговоры,
Глядя в празелень стоячих вод.

С чуть заметным головокруженьем
Проходить по желтому ковру,
Зажигать рассеянным движеньем
Папиросу на ветру.

В тринадцатом году, ещё не понимая,
Что будет с нами, что нас ждёт,-
Шампанского бокалы подымая,
Мы весело встречали - Новый Год.

Как мы состарились! Проходят годы,
Проходят годы - их не замечаем мы...
Но этот воздух смерти и свободы,
И розы, и вино, и счастье той зимы
Никто не позабыл, о, я уверен...

Должно быть, сквозь свинцовый мрак,
На мир, что навсегда потерян,
Глаза умерших смотрят так.

В широких окнах сельский вид,
У синих стен простые кресла,
И пол некрашеный скрипит,
И радость тихая воскресла.

Вновь одиночество со мной...
Поэзии раскрылись соты,
Пленяют милой стариной
Потертой кожи переплеты.

Шагаю тихо взад, вперед,
Гляжу на светлый луч заката.
Мне улыбается Эрот
С фарфорового циферблата.

Струится сумрак голубой,
И наступает вечер длинный:
Тускнеет Наварринский бой
На литографии старинной.

Легки оковы бытия...
Так, не томясь и не скучая,
Всю жизнь свою провел бы я
За Пушкиным и чашкой чая.

Тяжелый виноград, и яблоки, и сливы —
Их очертания отчетливо нежны —
Все оттушеваны старательно отливы,
Все жилки тонкие под кожицей видны.

Над грушами лежит разрезанная дыня,
Гранаты смуглые сгрудились перед ней;
Огромный ананас кичливо посредине
Венчает вазу всю короною своей.

Ту вазу, вьющимся украшенную хмелем,
Ваяла эллина живая простота:
Лишь у подножия к пастушеским свирелям
Прижаты мальчиков спокойные уста.

Веселый ветер гонит лед,
А ночь весенняя — бледна,
Всю ночь стоять бы напролет
У озаренного окна.

Глядеть на волны и гранит,
И слышать этот смутный гром,
И видеть небо, что сквозит
То синевой, то серебром.

О сердце, бейся волнам в лад,
Тревогой вешнею гори...
Луны серебряный закат
Сменяют отблески зари.

Летят и тают тени птиц
За крепость — в сумрак заревой.
И все светлее тонкий шпиц
Над дымно-розовой Невой.

Склонились на клумбах тюльпаны,
Туманами воздух пропитан.
Мне кажется, будто бы спит он,
Истомой весеннею пьяный.

Луна, альмадинов кровавей,
Над садом медлительно всплыла
И матовый луч уронила
На тускло мерцающий гравий.

Иду у реки осторожно...
Боюсь Водяного -- утопит.
Томления кубок не допит,
Но больше мечтать -- невозможно...

Сладко выйти в весеннее поле.
Ярко светит заря. Тишина.
Веет ветром, прохладой и волей,
И далекая песня слышна.

Вновь весна. И осыпался иней,
Раскрывается трепетный лист.
Вечер русский, торжественно-синий,
Как ты благостен, нежен и чист!

Вот оглянешься, так и поверишь,
Что напрасны тревога и грусть…
Никакой тебя мерой не смеришь,
О, Великая Красная Русь!

Мать-отчизна! Ты долго томилась,
Восставая на черное зло,
Сколько гордых с неправдою билось,
Сколько смелых в бою полегло!

Говорили они, умирая:
"Крепко знамя держите, друзья!
В нем величье родимого края,
В нем, Россия, свобода твоя!"

И в несчетных мучительных жертвах
Наконец мы ее обрели.
Наконец-то воскресла из мертвых
Воля древняя русской земли!

Расцветайте же, красные зори,
Наша гордость, и слава, и честь!
От Невы до Каспийского моря
Разносись, вдохновенная весть!

Но сплотимся, друзья, наготове,
Не забудем в торжественный час.
О войне и о пролитой крови, -
Крови смелых, погибших за нас.

Мы покончили с черной тоскою,
Так воспрянем, чудесно-сильны,
И подымем победной рукою
Ярко-алое знамя Весны!

Месяц стал над белым костелом,
Старый сад шепнул мне: "Усни"...
Звезды вечера перед Божьим престолом
Засветили тихие огни.

И плывут кружевные туманы,
Белым флером все заволокли.
Я иду сквозь нежный сумрак, пьяный
Тонким дыханием земли.

Мной владеет странная истома,
Жаля душу, как прожитые дни.
Шелест сада грустно-знакомый
Неотступно шепчет: "Усни"...

Вновь губы произносят: "Муза",
И жалобно поет волна,
И, улыбаясь, как медуза,
Показывается луна.

Чу! Легкое бряцанье меди!
И гром из озаренных туч,
Персей слетает к Андромеде,
Сжимая в длани лунный луч.

И паруса вздыхают шумно
Над гребнями пустынных вод:
Она, прекрасна и безумна,
То проклинает, то зовет.

     "Дева! Я пронзил чудовище
     Сталью верного клинка!
     Я принес тебе сокровище,
     Ожерелья и шелка!"

Вся роскошь Азии напрасна
Для Андромеды, о Персей!
Она - безумна и прекрасна -
Не слышит жалобы твоей.

Что жемчуг ей, что голос музы,
Что страсть, и волны, и закат,
Когда в глаза ее глядят
Ужасные зрачки медузы!

Вновь с тобою рядом лежа,
Я вдыхаю нежный запах
Тела, пахнущего морем
И миндальным молоком.

Вновь с тобою рядом лежа,
С легким головокруженьем
Я заглядываю в очи,
Зеленей морской воды.

Влажные целую губы,
Теплую целую кожу,
И глаза мои ослепли
В темном золоте волос.

Словно я лежу, обласкан
Рыжими лучами солнца,
На морском песке, и ветер
Пахнет горьким миндалем.

Волны шумели: «Скорее, скорее!»
К гибели легкую лодку несли,
Голубоватые стебли порея
В красный туман прорастали с земли.

Горы дымились, валежником тлея,
И настигали их с разных сторон,—
Лунное имя твое, Лорелея,
Рейнская полночь твоих похорон.

...Вот я иду по осеннему саду
И папиросу несу, как свечу.
Вот на скамейку чугунную сяду,
Брошу окурок. Ногой растопчу.

Воскресают мертвецы,
Наши деды и отцы,
Пращуры и предки.

Рвутся к жизни, как птенцы,
Из постылой клетки.

Вымирают города,
Мужики и господа,
Старички и детки.

И глядит на мир звезда
Сквозь сухие ветки.

    М. Кузмину

Вот - письмо. Я его распечатаю
И увижу холодные строки.
Неприветливые и далекие,
Как осенью - статуи...

Разрываю конверт... Машинально
Синюю бумагу перелистываю.
Над озером заря аметистовая
Отцветает печально.

Тихая скорбь томительная
Душу колышет.
Никогда не услышит
Милого голоса обитель моя.

Все образует в жизни круг -
Слиянье уст, пожатье рук.

Закату вслед встает восход,
Роняет осень зрелый плод.

Танцуем легкий танец мы,
При свете ламп - не видим тьмы.

Равно - лужайка иль паркет -
Танцуй, монах, танцуй, поэт.

А ты, амур, стрелами рань -
Везде сердца - куда ни глянь.

И пастухи и колдуны
Стремленью сладкому верны.

Весь мир - влюбленные одни.
Гасите медленно огни...

Пусть образует тайный круг -
Слиянье уст, пожатье рук.

Все представляю в блаженном тумане я:
Статуи, арки, сады, цветники.
Темные волны прекрасной реки...

Раз начинаются воспоминания,
Значит... А может быть, все пустяки.

...Вот вылезаю, как зверь, из берлоги я,
В холод Парижа, сутулый, больной...
«Бедные люди» — пример тавтологии,
Кем это сказано? Может быть, мной.

Все чаще эти объявленья:
Однополчане и семья
Вновь выражают сожаленья...
"Сегодня ты, а завтра я!"

Мы вымираем по порядку -
Кто поутру, кто вечерком
И на кладбищенскую грядку
Ложимся, ровненько, рядком.

Невероятно до смешного:
Был целый мир - и нет его.

Вдруг - ни похода ледяного,
Ни капитана Иванова,
Ну, абсолютно ничего!

Скакал я на своем коне к тебе, о любовь.
Душа стремилась в сладком сне к тебе, о любовь.

Я слышал смутно лязг мечей и пение стрел,
Летя от осени к весне к тебе, о любовь.

За Фебом рдяно-золотым я несся вослед,
Он плыл на огненном руне к тебе, о любовь.

И в ночь я не слезал с коня, узды не кидал,
Спеша, доверившись луне, к тебе, о любовь.

Врагами тайно окружен, изранен я был,
Но все стремился к вышине, к тебе, о любовь.

Истекши кровью, я упал на розовый снег...
Лечу, лечу, казалось мне, к тебе, о любовь.

Гаснет мир. Сияет вечер.
Паруса. Шумят леса.
Человеческие речи,
Ангельские голоса.

Человеческое горе,
Ангельское торжество...
Только звезды. Только море.
Только. Больше ничего.

Без числа, сияют свечи.
Слаще мгла. Колокола.
Черным бархатом на плечи
Вечность звездная легла.

Тише... Это жизнь уходит,
Все любя и все губя.
Слышишь? Это ночь уводит
В вечность звездную тебя.

   Турецкая повесть

           1

Право, полдень слишком жарок,
Слишком ровен плеск воды.
Надоели плоских барок
Разноцветные ряды.

Все, что здесь доступно взору —
Море, пристань, толкотня,
Пять бродяг, вступивших в ссору,
Черт возьми, не для меня!

Что скучней — ходить без дела,
Без любви и без вина.
Розалинда охладела.
Генриэтта неверна.

Нет приезжих иностранцев,
Невоспитанных южан,
Завитых венецианцев,
Равнодушных парижан.

И в таверне, вечерами,
Горячась, входя в азарт,
Я проворными руками
Не разбрасываю карт.

Иль прошла на свете мода
На веселье и вино,
Ах, крапленая колода!
Ах, зеленое сукно!

           2

Что, синьор, нахмурил брови?
Горе? Вылечим сейчас!
Наша барка наготове,
Поджидает только вас.

Джон глядит: пред ним, в халате,
Негр, одетый, как раджа.
"Госпожа прекрасно платит,
Пылко любит госпожа.

Будь влюбленным и стыдливым,
Нежно страстным до зари,
Даже морю и оливам
Ни о чем не говори,

И всегда в карманах будут
Звякать деньги, дребезжа,
И тебя не позабудут
Ни Аллах, ни госпожа.

Лишь заря окрасит тополь,
Наш корабль отчалит вновь,
Поплывем в Константинополь,
Где довольство и любовь.

Если будешь нем и страстен,
Будешь славой окружен!"
И промолвил: "Я согласен",—
Зажигая трубку, Джон.

           3

Зобеида, Зобеида,
Томен жар в твоей крови,
Чья смертельнее обида,
Чем обманутой любви.

Ты с шербетом сладким тянешь
Ядовитую тоску,
Розой срезанною вянешь
На пуху и на шелку.

Ах, жестокий, ах, неверный,
Позабывший честь и сан,
Где ты нынче, лицемерный,
Обольстительный Гассан,

Где корабль твой проплывает,
Волны пенные деля,
Чье блаженство укрывает
Неизвестная земля?

"Я ли страстью не палима,
Я ли слову не верна?" —
"Госпожа!— Пред ней Селима
Низко согнута спина.—

Госпожа, исполнен строгий
Вами отданный приказ,
Ожидает на пороге
Джон Вудлей — увидеть вас".

           4

Нынче Джон, дитя тумана,
Краснощекий малый Джи,
Носит имя Сулеймана,
Кафешенка госпожи.

Взоры гордые мерцают,
И движенья горячи,
Возле пояса бряцают
Золоченые ключи.

Сладкой лестью, звонким златом
Жизнь привольная полна.
...Лишь порой перед закатом
Над Босфором тишина.

Ах, о радости чудесной,
Сердце, сердце, не моли,
Вот из Генуи прелестной
Прибывают корабли.

Прибывают, проплывают,
Уплывают снова вдаль.
И душой овладевает
Одинокая печаль.

Безнадежная тревога
О потерянной навек
Жизни, что из дланей Бога
Получает человек.

Для чего, как на двери небесного рая,
Нам на это прекрасное небо смотреть, 
Каждый миг умирая и вновь воскресая
Для того, чтобы вновь умереть.

Для чего этот легкий торжественный воздух
Голубой средиземной зимы
Обещает, что где-то — быть может, на звездах —
Будем счастливы мы.

Утомительный день утомительно прожит,
Голова тяжела, и над ней
Розовеет закат — о, последний, быть может, —
Все нежней, и нежней, и нежней...

        1

Друг друга отражают зеркала,
Взаимно искажая отраженья.

Я верю не в непобедимость зла,
А только в неизбежность пораженья.

Не в музыку, что жизнь мою сожгла,
А в пепел, что остался от сожженья.

	2

Игра судьбы. Игра добра и зла.
Игра ума. Игра воображенья.
«Друг друга отражают зеркала,
Взаимно искажая отраженья...»

Мне говорят — ты выиграл игру!
Но все равно. Я больше не играю.
Допустим, как поэт я не умру,
Зато как человек я умираю.

Душа человека. Такою
Она не была никогда.
На небо глядела с тоскою,
Взволнованна, зла и горда.

И вот умирает. Так ясно,
Так просто сгорая дотла —
Легка, совершенна, прекрасна,
Нетленна, блаженна, светла.

Сиянье. Душа человека,
Как лебедь, поет и грустит,
И крылья раскинув широко,
Над бурями темного века
В беззвездное небо летит.

Над бурями темного рока
В сиянье. Всего не успеть...
Дым тянется... След остается...
И полною грудью поется,
Когда уже не о чем петь.

Если бы жить... Только бы жить...
Хоть на литейном заводе служить.

Хоть углекопом с тяжелой киркой,
Хоть бурлаком над Великой рекой.

"Ухнем, дубинушка..."
              Все это сны.
Руки твои ни на что не нужны.

Этим плечам ничего не поднять.
Нечего, значит, на Бога пенять.

Трубочка есть. Водочка есть,
Всем в кабаке одинакова честь!

Еще молитву повторяют губы,
А ум уже считает барыши.
Закутавшись в енотовые шубы,
Торговый люд по улицам спешит.

Дымят костры по всей столице царской,
Визжат засовы, и замки гремят,
И вот рассыпан на заре январской
Рог изобилия, фруктовый ряд.

Блеск дыни, винограда совершенство,
Румянец яблок, ананасов спесь!..
За выручкой сидит его степенство,
Как Саваоф, распоряжаясь здесь.

Читает "Земщину". Вприкуску с блюдца
Пьет чай, закусывая калачом,
И солнечные зайчики смеются
На чайнике, как небо, голубом.

А дома, на пуховиках, сырая,
Наряженная в шелк, хозяйка ждет
И, нитку жемчуга перебирая,
Вздохнет, зевнет да перекрестит рот.

Закроешь глаза на мгновенье
И вместе с прохладой вдохнешь
Какое-то дальнее пенье,
Какую-то смутную дрожь.

И нет ни России, ни мира,
И нет ни любви, ни обид —
По синему царству эфира
Свободное сердце летит.

Закрыта жарко печка,
Какой пустынный дом.
Под абажуром свечка,
Окошко подо льдом.

Я выдумал все это
И сам боюсь теперь,
Их нету, нету, нету.
Не верь. Не верь. Не верь.

Под старою сосною,
Где слабый звездный свет -
Не знаю: двое, трое
Или их вовсе нет.

В оцепененьи ночи —
Тик-так. Тик-так. Тик-так.
И вытекшие очи
Глядят в окрестный мрак.

На иней, иней, иней
(Или их вовсе нет),
На синий,синий,синий
Младенческий рассвет.

Зеленою кровью дубов и могильной травы
Когда-нибудь станет любовников томная кровь.
И ветер, что им шелестел при разлуке: "Увы",
"Увы" прошумит над другими влюбленными вновь.

Прекрасное тело смешается с горстью песка,
И слезы в родной океан возвратятся назад...
"Моя дорогая, над нами бегут облака,
Звезда зеленеет и черные ветки шумят..."

Зима идет своим порядком -
Опять снежок. Еще должок.
И гадко в этом мире гадком
Жевать вчерашний пирожок.

И в этом мире слишком узком,
Где все потеря и урон
Считать себя, с чего-то, русским,
Читать стихи, считать ворон.

Разнежась, радоваться маю,
Когда растаяла зима...
О, Господи, не понимаю,
Как все мы, не сойдя с ума,

Встаем-ложимся, щеки бреем,
Гуляем или пьем-едим,
О прошлом-будущем жалеем,
А душу все не продадим.

Вот эту вянущую душку -
За гривенник, копейку, грош.
Дороговато?- За полушку.
Бери бесплатно!- Не берешь?

Злой и грустной полоской рассвета,
Угольком в догоревшей золе,
Журавлем перелетным на этой
Злой и грустной земле...

Даже больше - кому это надо -
Просиять сквозь холодную тьму...
И деревья пустынного сада
Широко шелестят: "Никому".

И пение пастушеского рога
Медлительно растаяло вдали,
И сумрак веет. Только край земли
Румянит туч закатная тревога.

По листьям золотым - моя дорога.
О сердце, увяданию внемли!
Пурпурные, плывите корабли
И меркните у синего порога!

Нет, смерть меня не ждет и жизнь проста
И радостна. Но терпкая отрава
Осенняя в душе перевита

С тобою, радость, и с тобою, слава!
И сладостней закатной нет дорог,
Когда трубит и умолкает рог.

Иду - и думаю о разном,
Плету на гроб себе венок,
И в этом мире безобразном
Благообразно одинок.

Но слышу вдруг: война, идея,
Последний бой, двадцатый век.
И вспоминаю, холодея,
Что я уже не человек,

А судорога идиота,
Природой созданная зря -
"Урра!" из пасти патриота,
"Долой!" из глотки бунтаря.

Из облака, из пены розоватой,
Зеленой кровью чуть оживлены,
Сады неведомого халифата
Виднеются в сиянии луны.

Там меланхолия, весна, прохлада
И ускользающее серебро.
Все очертания такого сада  -
Как будто страусовое перо.

Там очарованная одалиска
Играет жемчугом издалека,
И в башню к узнику скользит записка
Из клюва розового голубка.

Я слышу слабое благоуханье
Прозрачных зарослей и цветников,
И легкой музыки летит дыханье
Ко мне, таинственное, с облаков.

Но это длится только миг единый:
Вот снова комнатная тишина,
В горошину кисейные гардины
И Каменноостровская луна.

Измучен ночью ядовитой,
Бессонницею и вином,
Стою, дышу перед раскрытым,
В туман светлеющим окном.

И вижу очертанья веток
В лилово-розовом дыму.
И нет вопроса, нет ответа,
Которого я не приму.

Отдавшись нежному безволью,
Слежу за вами — облака,
И легкой головною болью
Томит вчерашняя тоска.

Заветный сон в душе моей
Расцвел и дал стремленью крылья:
Мне светят травы зеленей,
Легки мне первые усилья.

Я сотворил себе полет,
И эхо ужаса раздалось...
И полетел я ввысь, вперед,
Куда лишь солнце подымалось.

И пораженная река
В немом безумии застыла.
Я видел смерть издалека,
В лазурь она меня манила.

И дерзкий червь, рожденный тьмой,
Я к солнцу свой полет направил,
Но взор светила огневой
Мне крылья мощные расплавил.

И я упал, как горний прах.
Я в тлен ушел -- безумец тленный...
Я умирал... В моих ушах
Смеялось солнце, царь вселенной.

История. Время. Пространство.
Людские слова и дела.
Полвека войны. Христианства
Двухтысячелетняя мгла.

Пора бы и угомониться...
Но думает каждый: постой,
А, может быть, мне и приснится
Бессмертия сон золотой!

Как всё бесцветно, всё безвкусно,
Мертво внутри, смешно извне,
Как мне невыразимо грустно,
Как тошнотворно скучно мне...

Зевая сам от этой темы,
Её меняю на ходу.

- Смотри, как пышны хризантемы
В сожжённом осенью саду -
Как будто лермонтовский Демон
Грустит в оранжевом аду,
Как будто вспоминает Врубель
Обрывки творческого сна
И царственно идёт на убыль
Лиловой музыки волна...

Как древняя ликующая слава,
Плывут и пламенеют облака,
И ангел с крепости Петра и Павла
Глядит сквозь них - в грядущие века.

Но ясен взор - и неизвестно, что там -
Какие сны, закаты города -
На смену этим блеклым позолотам -
Какая ночь настанет навсегда!

Когда светла осенняя тревога
В румянце туч и шорохе листов,
Так сладостно и просто верить в Бога,
В спокойный труд и свой домашний кров.

Уже закат, одеждами играя,
На лебедях промчался и погас.
И вечер мглистый и листва сырая,
И сердце узнает свой тайный час.

Но не напрасно сердце холодеет:
Ведь там, за дивным пурпуром богов,
Одна есть сила. Всем она владеет -
Холодный ветр с летейских берегов.

Кофейник, сахарница, блюдца,
Пять чашек с узкою каймой
Но голубом подносе жмутся,
И внятен их рассказ немой:

Сначала — тоненькою кистью
Искусный мастер от руки,
Чтоб фон казался золотистей,
Чертил кармином завитки.

И щеки пухлые румянил,
Ресницы наводил слегка
Амуру, что стрелою ранил
Испуганного пастушка.

И вот уже омыты чашки
Горячей черною струей.
За кофием играет в шашки
Сановник важный и седой,

Иль дама, улыбаясь тонко,
Жеманно потчует друзей,
Меж тем как умная болонка
На задних лапках — служит ей.

О, столько губ и рук касалось,
Причудливые чашки — вас,
Над живописью улыбалось
Изысканною — столько глаз.

И всех и всех давно забытых
Взяла безмолвия страна,
И даже на могильных плитах,
Пожалуй, стерты имена.

А на кофейнике пастушки
По-прежнему плетут венки,
Пасутся овцы на опушке,
Ныряют в небо голубки;

Амур не изменяет позы,
И заплели со всех сторон —
Неувядающие розы
Антуанетты медальон.

Легкий месяц блеснет над крестами забытых могил,
Томный луч озарит разрушенья унылую груду,
Теплый ветер вздохнет: я травою и облаком был,
Человеческим сердцем я тоже когда-нибудь буду.

Ты влюблен, ты грустишь, ты томишься в прохладе
                                          ночной,
Ты подругу зовешь, ты Ириной ее называешь,
Но настанет пора, и над нашей кудрявой землей
Пролетишь, и не взглянешь, и этих полей не узнаешь.

А любовь - семицветною радугой станет она,
Кукованьем кукушки, иль камнем, иль веткою дуба,)
И другие влюбленные будут стоять у окна
И другие, в мучительной нежности, сблизятся
                                         губы...

Теплый ветер вздыхает, деревья шумят у ручья,
Легкий серп отражается в зеркале северной
                                          ночи,
И, как ризу Господню, целую я платья края,
И колени, и губы, и эти зеленые очи.

Луна упала в бездну ночи,
Дремавший ветер окрылив,
И стал тревожней и короче --
Уже невидимый -- прилив.

И мрака черная трясина
Меня объяла тяжело.
И снова сердце без причины
В печаль холодную ушло.

Я ждал -- повеют ароматы,
Я верил -- вспыхнут янтари...
...И в полумгле зеленоватой
Зажегся тусклый нимб зари.

Люблю рассветное сиянье
Встречать в туманной синеве,
Когда с тяжелым грохотаньем
Несутся льдины по Неве.

Холодный ветер свищет в уши
С неизъяснимою мольбой...
Сквозь грохот, свист и сумрак глуше
Курантов отдаленный бой.

Облокотившись о перила,
С моста смотрю на ледоход,
И над осколками берилла
Встает пылающий восход!

Все шире крылья раскрывая,
Заря безмолвствует, ясна,—
А там, внизу, кипит живая,
Ледяная голубизна.

И брызги светлые взлетают
То в янтаре, то в серебре...
А на востоке тучи тают
И птицы тихо пролетают
Навстречу огненной заре.

Меня уносит океан
То к Петербургу, то к Парижу.
В ушах тимпан, в глазах туман,
Сквозь них я слушаю и вижу —

Сияет соловьями ночь,
И звезды, как снежинки, тают,
И души — им нельзя помочь —
Со стоном улетают прочь,
Со стоном в вечность улетают.

Меняется прическа и костюм,
Но остается тем же наше тело,
Надежды, страсти, беспокойный ум,
Чья б воля изменить их ни хотела.

Слепой Гомер и нынешний поэт,
Безвестный, обездоленный изгнаньем,
Хранят один — неугасимый!— свет,
Владеют тем же драгоценным знаньем.

И черни, требующей новизны,
Он говорит: «Нет новизны. Есть мера,
А вы мне отвратительно-смешны,
Как варвар, критикующий Гомера!»

Мертвый проснется в могиле,
Черная давит доска.
Что это? Что это? — Или
И воскресенье тоска?

И воскресенье унынье?
Скучное дело — домой.
...Тянет Волынью, полынью,
Тянет сумой и тюрьмой.

И над соломой избенок,
Сквозь косогоры и лес,
Жалобно плачет ребенок,
Тот, что сегодня воскрес.

Мне весна ничего не сказала -
Не могла. Может быть - не нашлась.
Только в мутном пролете вокзала
Мимолетная люстра зажглась.

Только кто-то кому-то с перрона
Поклонился в ночной синеве,
Только слабо блеснула корона
На несчастной моей голове.

Мне все мерещится тревога и закат,
И ветер осени над площадью Дворцовой;
Одет холодной мглой Адмиралтейский сад,
И шины шелестят по мостовой торцовой.

Я буду так стоять, и ты сойдешь ко мне
С лиловых облаков, надежда и услада!
Но медлишь ты, и вот я обречен луне,
Тоске и улицам пустого Петрограда.

И трость моя стучит по звонкой мостовой,
Где ветер в лица бьет и раздувает полы...
Заката красный дым. Сирены долгий вой.
А завтра новый день — безумный и веселый.

   Мне грустно такими ночами,
Когда ни светло, ни темно.
И звезды косыми лучами
Внимательно смотрят в окно.

   Глядят миллионные хоры
На мир, на меня, на кровать.
Напрасно задергивать шторы.
Не стоит глаза закрывать.

   Глядят они в самое сердце,
Где усталость, и страх, и тоска.
И бьется несчастное сердце,
Как муха в сетях паука.

   Когда же я стану поэтом
Настолько, чтоб все презирать,
Настолько, чтоб в холоде этом
Бесчувственным светом играть?

Моей тоски не превозмочь,
Не одолеть мечты упорной;
Уже медлительная ночь
Свой надвигает призрак чёрный.

Уже пустая шепчет высь
О часе горестном и близком.
И тени красные слились
Над солнечным кровавым диском.

И всё несносней и больней
Мои томления и муки.
Схожу с гранитных ступеней,
К закату простираю руки.

Увы – безмолвен, как тоска,
Закат, пылающий далече.
Ведь он и эти облака
Лишь мглы победные предтечи.

Мы живем на круглой или плоской
Маленькой планете. Пьем. Едим.
И, затягиваясь папироской,
Иногда на небо поглядим.

Поглядим, и вдруг похолодеет
Сердце неизвестно отчего.
Из пространства синего повеет
Холодом и счастием в него.

Хочешь что-то вспомнить — нету мочи,
Тянешься — не достает рука...
Лишь ныряют в синих волнах ночи,
Как большие чайки, облака.

Мы из каменных глыб создаем города,
Любим ясные мысли и точные числа,
И душе неприятно и странно, когда
Тянет ветер унылую песню без смысла.

Или море шумит. Ни надежда, ни страсть,
Все, что дорого нам, в них не сыщет ответа.
Если ты человек — отрицай эту власть,
Подчини этот хор вдохновенью поэта.

И пора бы понять, что поэт не Орфей,
На пустом побережья вздыхавший о тени,
А во фраке, с хлыстом, укротитель зверей
На залитой искусственным светом арене.

На две части твердь разъята:
Лунный серп горит в одной,
А в другой костер заката
Рдеет красной купиной.

Месяц точит струи света,
Взятый звездами в полон.
Даль еще огнем одета,
Но уже серебрян лен.

И над белою молельной
Ночи грусть плывет, тиха,
Льется музыкой свирельной
Неживого пастуха.

Скоро смолкнет шум неясный,
В тишине поля уснут...
И утонет месяц красный,
Не осилив звездных пут.

Над закатами и розами —
Остальное все равно —
Над торжественными звездами
Наше счастье зажжено.

Счастье мучить или мучиться,
Ревновать и забывать.
Счастье нам от Бога данное,
Счастье наше долгожданное,
И другому не бывать.

Все другое — только музыка,
Отраженье, колдовство —
Или синее, холодное,
Бесконечное, бесплодное
Мировое торжество.

Над розовым морем вставала луна
Во льду зеленела бутылка вина

И томно кружились влюбленные пары
Под жалобный рокот гавайской гитары.

- Послушай. О как это было давно,
Такое же море и то же вино.

Мне кажется будто и музыка та же
Послушай, послушай,- мне кажется даже.

- Нет, вы ошибаетесь, друг дорогой.
Мы жили тогда на планете другой

И слишком устали и слишком стары
Для этого вальса и этой гитары.

Наконец-то повеяла мне золотая свобода,
Воздух, полный осеннего солнца, и ветра,
                                      и меда.

Шелестят вековые деревья пустынного сада,
И звенят колокольчики мимо идущего стада,

И молочный туман проползает по низкой
                                    долине...
Этот вечер, однажды, уже пламенел в Палестине.

Так же небо синело и травы дымились сырые
В час, когда пробиралась с младенцем в Египет
                                       Мария.

Смуглый детский румянец, и ослик, и кисть
                                 винограда...
Колокольчики мимо идущего звякали стада.

И на солнце, что гасло, павлиньи уборы
                                    отбросив,
Любовался, глаза прикрывая ладонью, Иосиф.

Настанут холода,
Осыпятся листы -
И будет льдом - вода.
Любовь моя, а ты?

И белый, белый снег
Покроет гладь ручья
И мир лишится нег...
А ты, любовь моя?

Но с милою весной
Снега растают вновь.
Вернутся свет и зной -
А ты, моя любовь?

Не о любви прошу, не о весне пою,
Но только ты одна послушай песнь мою.

И разве мог бы я, о, посуди сама,
Взглянуть на этот снег и не сойти с ума.

Обыкновенный день, обыкновенный сад,
Но почему кругом колокола звонят,

И соловьи поют, и на снегу цветы.
О, почему, ответь, или не знаешь ты?

И разве мог бы я, о посуди сама,
В твои глаза взглянуть и не сойти с ума?

Не говорю "поверь", не говорю "услышь",
Но знаю: ты сейчас на тот же снег глядишь,

И за плечом твоим глядит любовь моя
На этот снежный рай, в котором ты и я.

Не спится мне. Зажечь свечу?
Да только спичек нет.
Весь мир молчит, и я молчу,
Гляжу на лунный свет.

И думаю: как много глаз
В такой же тишине,
В такой же тихий, ясный час
Устремлено к луне.

Как скучно ей, должно быть, плыть
Над головой у нас,
Чужие окна серебрить
И видеть столько глаз.

Сто лет вперед, сто лет назад,
А в мире все одно —
Собаки лают, да глядят
Мечтатели в окно.

Не станет ни Европы, ни Америки,
Ни Царскосельских парков, ни Москвы —
Припадок атомической истерики
Все распылит в сияньи синевы.

Потом над морем ласково протянется
Прозрачный, всепрощающий дымок...
И Тот, кто мог помочь и не помог,
В предвечном одиночестве останется.

Неправильный круг описала летучая мышь,
Сосновая ветка качнулась над темной рекой,
И в воздухе тонком блеснул, задевая камыш,
Серебряный камешек, брошенный детской рукой.

Я знаю, я знаю, и море на убыль идет,
Песок засыпает оазисы, сохнет река,
И в сердце пустыни когда-нибудь жизнь расцветет,
И розы вздохнут над студеной водой родника.

Но если синей в целом мире не сыщется глаз,
Как темное золото, косы и губы, как мед.
Но если так сладко любить, неужели и нас
Безжалостный ветер с осенней листвой унесет.

И, может быть, в рокоте моря и шорохе трав
Другие влюбленные с тайной услышат тоской
О нашей любви, что погасла, на миг просияв
Серебряным камешком, брошенным детской рукой.

               Роману Гулю

Нет в России даже дорогих могил,
Может быть и были - только я забыл.

Нету Петербурга, Киева, Москвы -
Может быть и были, да забыл, увы.

Ни границ не знаю, ни морей, ни рек,
Знаю - там остался русский человек.

Русский он по сердцу, русский по уму,
Если я с ним встречусь, я его пойму.

Сразу, с полуслова... И тогда начну
Различать в тумане и его страну.

Ни светлым именем богов,
Ни темным именем природы!
...Еще у этих берегов
Шумят деревья, плещут воды..

Мир оплывает, как свеча,
И пламя пальцы обжигает.
Бессмертной музыкой звуча,
Он ширится и погибает.
И тьма — уже не тьма, а свет.
И да — уже не да, а нет.

...И не восстанут из гробов
И не вернут былой свободы —
Ни светлым именем богов,
Ни темным именем природы!

Она прекрасна, эта мгла.
Она похожа на сиянье.
Добра и зла, добра и зла
В ней неразрывное слиянье.
Добра и зла, добра и зла
Смысл, раскаленный добела.

Никакого мне не нужно рая,
Никакая не страшна гроза —
Волосы твои перебирая,
Все глядел бы в милые глаза.

Как в источник ясный, над которым
Путник наклоняется страдой,
Видя с облаками и простором
Небо, отраженное водой.

Ночь светла, и небо в ярких звездах.
Я совсем один в пустынном зале;
В нем пропитан и отравлен воздух
Ароматом вянущих азалий.

Я тоской неясною измучен
Обо всем, что быть уже не может.
Темный зал - о, как он сер и скучен!-
Шепчет мне, что лучший сон мой прожит.

Сколько тайн и нежных сказок помнят,
Никому поведать не умея,
Анфилады опустелых комнат
И портреты в старой галерее.

Если б был их говор мне понятен!
Но увы - мечта моя бессильна.
Режут взор мой брызги лунных пятен
На портьере выцветшей и пыльной.

И былого нежная поэма
Молчаливей тайн иероглифа.
Все бесстрастно, сумрачно и немо.
О мечты - бесплодный труд Сизифа!

О, высок, весна, высок твой синий терем,
Твой душистый клевер полевой.
О, далек твой путь за звездами на север,
Снежный ветер, белый веер твой.

Вьется голубок. Надежда улетает.
Катится клубок... О, как земля мала.
О, глубок твой снег, и никогда не тает.
Слишком мало на земле тепла.

Облако свернулось клубком,
Катится блаженный клубок,
И за голубым голубком
Розовый летит голубок.

Это угасает эфир...
Ты не позабудешь, дитя,
В солнечный, сияющий мир
Крылья, что простерты, летя?

- Именем любовь назови!
- Именем назвать не могу.
Имя моей вечной любви
Тает на февральском снегу.

Обледенелые миры
Пронизывает боль тупая...
Известны правила игры.
Живи, от них не отступая:
Направо — тьма, налево — свет,
Над ними время и пространство.
Расчисленное постоянство...
А дальше?
    Музыка и бред.
Дохнула бездна голубая,
Меж тем и этим — рвется связь,
И обреченный, погибая,
Летит, орбиту огибая,
В метафизическую грязь.

Овеянный тускнеющею славой,
В кольце святош, кретинов и пройдох,
Не изнемог в бою Орел Двуглавый,
А жутко, унизительно издох.

Один сказал с усмешкою: "дождался!"
Другой заплакал: "Господи, прости..."
А чучела никто не догадался
В изгнанье, как в могилу, унести.

Я научился понемногу
Шагать со всеми - рядом, в ногу.
По пустякам не волноваться
И правилам повиноваться.

Встают - встаю. Садятся - сяду.
Стозначный помню номер свой.
Лояльно благодарен Аду
За звездный кров над головой.

Он - инок. Он - Божий. И буквы устава
Все мысли, все чувства, все сказки связали.
В душе его травы, осенние травы,
Печальные лики увядших азалий.

Он изредка грезит о днях, что уплыли.
Но грезит устало, уже не жалея,
Не видя сквозь золото ангельских крылий,
Как в танце любви замерла Саломея.

И стынет луна в бледно-синей эмали,
Немеют души умирающей струны...
А буквы устава все чувства связали,-
И блекнет он, Божий, и вянет он, юный.

Он спал, и Офелия снилась ему
В болотных огнях, в подвенечном дыму.

Она музыкальной спиралью плыла,
Как сон, отражали ее зеркала.

Как нимб, окружали ее светляки,
Как лес, вырастали за ней васильки...

...Как просто страдать! Можно душу отдать
И все-таки сна не уметь передать.

И зная, что гибель стоит за плечом,
Грустить ни о ком, мечтать ни о чем...

Опять белила, сепия и сажа,
И трубы гениев гремят в упор.
Опять архитектурного пейзажа
Стесненный раскрывается простор!

Горбатый мост прорезали лебедки,
Павлиний веер распустил закат,
И легкие, как парусные лодки,
Над куполами облака летят.

На плоские ступени отблеск лунный
Отбросил зарево. И, присмирев,
На черном цоколе свой шар чугунный
Тяжелой лапою сжимает лев.

Опять сияют масляной
Веселые огни.
И кажутся напраслиной
Нерадостные дни.

Как будто ночью северной
Нашла моя тоска
В снегу - листочек клеверный
В четыре лепестка.

И с детства сердцу милая,
Ты возникаешь вновь,
Такая непостылая
И ясная любовь.

Мороз немного колется,
Костры дымят слегка,
И сердце сладко молится
Дыханью ветерка.

Отвага молодецкая
И сани, что стрела,
Мне масляная детская
И русская мила.

Чья? Ванина иль Машина
Отвага веселей
На тройке разукрашенной
Летит среди полей?

Трусит кобылка черная,
Несется крик с катков,
А полость вся узорная
От пестрых лоскутков.

Я весел не напраслиной,-
Сбываются же сны,
Веселый говор масляной -
Преддверие весны.

И в ней нам обещание,
Что Пасха вновь придет,
Что сбудутся все чаянья,
Растает крепкий лед.

И белой ночью северной
Найдет моя тоска
Любви листочек клеверный
В четыре лепестка.

Бродят понуро
Фавны и нимфы
В чаще лесной.
Царство амура
Скрыли заимфы
Осени злой.

Рдяные сети
Листьев огнистых
Падают в лог.
Осени дети
Из аметистов
Вяжут венок.

Голые сучья
Дрогнут от хлада,
Клонятся вниз.
Тщетно кипучий
Сок Винограда
Льет Дионис...

Мертвую девушку в поле нашли.
Вялые травы ей стан оплели.

Взоры синели, как вешние льды.
В косах -- осколки вечерней звезды.

Странной мечтою туманился лик.
Серый ковыль к изголовью приник.

Плакала тихо вечерняя мгла.
Небо шептало, что осень пришла...

Снегом наполнена урна фонтана,
Воды замерзшие больше не плачут.
Нимфа склонилась в тоске у бассейна,
С холодом зимним бороться не в силах.

Всплыло печальное светлое солнце,
Белую землю стыдливо пригрело,
Вспомнила нимфа зеленые листья,
Летнее солнце в закатной порфире,

Брызги фонтана в прозрачности милой,
Лунную негу и вздохи влюбленных...
Слезы из глаз у нее полилися,
Тихо к подножью стекая.

Оттого и томит меня шорох травы,
Что трава пожелтеет и роза увянет,
Что твое драгоценное тело, увы,
Полевыми цветами и глиною станет.

Даже память исчезнет о нас... И тогда
Оживет под искусными пальцами глина
И впервые плеснет ключевая вода
В золотое, широкое горло кувшина.

И другую, быть может, обнимет другой
На закате, в условленный час, у колодца...
И с плеча обнаженного прах дорогой
Соскользнет и, звеня, на куски разобьется.

Охотник веселый прицелится,
И падает птица к ногам.
И дым исчезающий стелется
По выцветшим низким лугам.

Заря розовеет болотная,
И в синем дыму, не спеша,
Уносится в небо бесплотная,
Бездомная птичья душа.

А что в человеческой участи
Прекраснее участи птиц,
Помимо холодной певучести
Немногих заветных страниц?

Развинченная баллада

Кто отплыл ночью в море
С грузом золота и жемчугов
И стоит теперь на якоре
У пустынных берегов?

Это тот, кого несчастье
Помянуть три раза вряд.
Это Оле -- властитель моря,
Это Оле -- пират.

Царь вселенной рдяно-алый
Зажег тверди и моря.
К отплытью грянули сигналы,
И поднялись якоря.

На высоких мачтах зоркие
Неподкупные дозорные,
Бриг блестит, как золото,
Паруса надулись черные.

Солнце ниже, солнце низится,
Солнце низится усталое;
Опустилось в воду сонную,
И темнеют дали алые.

Налетели ветры,
Затянуло небо тучами...
Буря близится. У берега
Брошен якорь между кручами.

Вихри, вихри засвистали,
Судно -- кинули на скалы;
Громы -- ужас заглушали,
С треском палуба пылала...

Каждой ночью бриг несется
На огни маячных башен;
На носу стоит сам Оле --
Окровавлен и страшен.

И дозорные скелеты
Качаются на мачтах.
Но лишь в небе встанут зори,
Призрак брига тонет в море.

Заря поблекла, и редеет
Янтарных облаков гряда,
Прозрачный воздух холодеет,
И глухо плещется вода.

Священный сумрак белой ночи!
Неумолкающий прибой!
И снова вечность смотрит в очи
Гранитным сфинксом над Невой.

Томящий ветер дышит снова,
Рождая смутные мечты,
И вдохновения былого,
Железный город, полон ты!

Дрожат в воде аквамарины,
Всплывает легкая луна...
И времена Екатерины
Напоминает тишина.

Колдует душу сумрак сонный,
И шепчет голубой туман,
Что Александровской колонны
Еще не создал Монферран.

И плющ забвения не завил
Блеск славы давней и живой...
...Быть может, цесаревич Павел
Теперь проходит над Невой!..

Восторга слезы — взор туманят,
Шаги далекие слышны...
Тоской о невозвратном — ранят
Воспоминанья старины.

А волны бьются в смутной страсти,
Восток становится светлей,
И вдалеке чернеют снасти
И силуэты кораблей.

Погляди, бледно-синее небо покрыто звездами,
А холодное солнце еще над водою горит,
И большая дорога на запад ведет облаками
В золотые, как поздняя осень, Сады Гесперид.

Дорогая моя, проходя по пустынной дороге,
Мы, усталые, сядем на камень и сладко вздохнем,
Наши волосы спутает ветер душистый, и ноги
Предзакатное солнце омоет прохладным огнем.

Будут волны шуметь, на печальную мель набегая,
Разнесется вдали заунывная песнь рыбака...
Это все оттого, что тебя я люблю, дорогая,
Больше теплого ветра, и волн, и морского песка.

В этом темном, глухом и торжественном мире - нас двое.
Больше нет никого. Больше нет ничего. Погляди:
Потемневшее солнце трепещет, как сердце живое,
Как живое влюбленное сердце, что бьется в груди.

                     И.О.

Поговори со мной о пустяках,
О вечности поговори со мной.
Пусть, как ребенок, на твоих руках
Лежат цветы, рожденные весной.

Так беззаботна ты и так грустна.
Как музыка, ты можешь все простить.
Ты так же беззаботна, как весна,
И, как весна, не можешь не грустить.

Портной обновочку утюжит,
Сопит портной, шипит утюг,
И брюки выглядят не хуже
Любых обыкновенных брюк.

А между тем они из воска,
Из музыки, из лебеды,
На синем белая полоска -
Граница счастья и беды.

Из бездны протянулись руки...
В одной цветы, в другой кинжал.
Вскочил портной, спасая брюки,
Но никуда не убежал.

Торчит кинжал в боку портного,
Белеют розы на груди.
В сияньи брюки Иванова
Летят и - вечность впереди...

Прозрачная ущербная луна
Сияет неизбежностью разлуки.
Взлетает к небу музыки волна,
Тоской звенящей рассыпая звуки.

- Прощай... И скрипка падает из рук.
Прощай, мой друг!.. И музыка смолкает.
Жизнь размыкает на мгновенье круг
И наново, навеки замыкает.

И снова музыка летит звеня.
Но нет! Не так как прежде,- без меня. 

Птица упала. Птица убита...
В небе пылают кровавые зори.
Из изумруда, из хризолита
В пурпуре света пенится море.

В небе сиянье, в небе прощенье,
К грезам весенним дорога открыта...
Пена морская мрачною тенью
Бьется о берег. Птица убита.

Грустно! Отчего Вам грустно,
Сердце бедное мое?
Оттого ли, что сегодня
Солнца нет и дождик льет?

Страшно? Отчего Вам страшно,
Бедная моя душа?
Оттого ли, что приходит
Осень, листьями шурша?

— Нет, погода как погода,
Но, наверно, веселей
Биться в смокинге банкира,
Чем скучать в груди твоей.

— Нет, но завтра, как сегодня,
И сегодня, как вчера,
Лучше б я была душою
Танцовщицы в Opera.

— Так нетрудно, так несложно
Нашу вылечить тоску —
Так нетрудно в черный кофе
Всыпать дозу мышьяку.

— Я Вам очень благодарен
За практический совет.
Я не меньше Вас скучаю
Целых двадцать восемь лет.

Зима все чаще делала промахи,
Незаметно растаяли снега и льды.
И вот уже радостно одеты сады
Пахучими цветами черемухи.

В зелени грустит мраморный купидон
О том, что у него каменная плоть.
Девушка к платью спешит приколоть
Полураспустившийся розовый бутон.

Ах, ранняя весна, как мила мне ты!
Какая неожиданная радость для глаз:
Проснувшись утром, увидеть тотчас
Залитые веселым солнцем цветы.

Рассказать обо всех мировых дураках,
Что судьбу человечества держат в руках?

Рассказать обо всех мертвецах-подлецах,
Что уходят в историю в светлых венцах?

Для чего?

Тишина под парижским мостом.
И какое мне дело, что будет потом.

А люди? Ну на что мне люди?
Идет мужик, ведет быка.
Сидит торговка: ноги, груди,
Платочек, круглые бока.

Природа? Вот она природа -
То дождь и холод, то жара.
Тоска в любое время года,
Как дребезжанье комара.

Конечно, есть и развлеченья:
Страх бедности, любви мученья,
Искусства сладкий леденец,
Самоубийство, наконец.

Ушла уже за ельники,
Светлее янтаря,
Морозного сочельника
Холодная заря.
Встречаем мы, отшельники,
Рождение Царя.
Белы снега привольные
Над мерзлою травой,
И руки богомольные
Со свечкой восковой.
С небесным звоном – дольние
Сливают голос свой.
О всех, кто в море плавает,
Сражается в бою,
О всех, кто лег со славою
За родину свою, –
Смиренно-величавую
Молитву пропою.
Пусть враг во тьме находится
И меч иступит свой,
А наше войско – водится
Господнею рукой.
Погибших, Богородица,
Спаси и упокой.
Победная и грозная,
Да будет рать свята..
Поем – а небо звездное
Сияет – даль чиста.
Спокойна ночь морозная –
Христова красота!

Амур мне играет песни,
Стрелою ранит грудь --
Сегодня я интересней,
Чем когда-нибудь!..

Стыдливые румяна
Зажгла на щеках любовь.
Мне, право, как-то странно
Ее услышать вновь...

Под музыку я танцую
На берегу реки,
В холодные струи
Бросаю свои венки...

Монаха и святотатца,
Я всех теперь обниму, --
Готова отдаться
Все равно кому!

Звучат любовные песни,
Глаза застилает муть...
Сегодня я интересней,
Чем когда-нибудь!..

Синий вечер, тихий ветер
И (целуя руки эти)
В небе розовом до края,-
Догорая, умирая...

В небе, розовом до муки,
Плыли птицы или звезды,
И (целуя эти руки)
Было рано или поздно -

В небе, розовом до края,
Тихо кануть в сумрак томный,
Ничего, как жизнь, не зная,
Ничего, как смерть, не помня. 

Снастей и мачт узор железный,
Волнуешь сердце сладко ты,
Когда над сумрачною бездной,
Скрипя, разводятся мосты.

Люблю туман светло-зеленый,
Устоев визг, сирены вой,
Отяжелевшие колонны
Столетних зданий над Невой.

Скользят медлительные барки,
Часы показывают три...
Уже Адмиралтейства арки
Румянит первый луч зари;

Уже сверкает сумрак бледный
И глуше бьет в граниты вал...
Недаром, город заповедный,
Тебя Великий основал!

И ветры с Ладоги — недаром
Ломали звонкий невский лед —
Каким серебряным пожаром
Заря весенняя встает!

Светлеет небо над рекою,
Дробятся розы в хрустале,
И грозен с поднятой рукою
Летящий всадник на скале.

Снег уже пожелтел и обтаял,
Обвалились ледяшки с крыльца.
Мне все кажется, что скоротаю
Здесь нехитрую жизнь до конца.

В этом старом помещичьем доме,
Где скрипит под ногами паркет,
Где все вещи застыли в истоме
Одинаковых медленных лет.

В сердце милые тени воскресли,
Вспоминаю былые года, -
Так приятно в вольтеровском кресле
О былом повздыхать иногда

И, в окно тихим вечером глядя,
Видеть легкие сны наяву,
Не смущаясь сознанью, что ради
Мимолетной тоски - я живу.

Снега буреют, тая,
И трескается лед.
Пасхальная, святая
Неделя настает.

Весна еще в тумане,
Но знаем мы - близка...
Плывут и сердце манят
На волю облака.

И радуется Богу
Воскресшая земля.
И мне пора в дорогу,
В весенние поля.

Иконе чудотворной
Я земно поклонюсь...
Лежит мой путь просторный
Во всю честную Русь.

Лежит мой путь веселый,
На солнышке горя,
Чрез горы и сквозь села,
За синие моря.

Я стану слушать звоны
Святых монастырей,
Бить земные поклоны
У царских у дверей.

Но вольные вериги
Надежнее тюрьмы,-
Нет сил оставить книги,
Раздумья и псалмы.

Увы!- Из тесной кельи
Вовеки не уйти
К нетленному веселью
По светлому пути.

Но в душу наплывает
Забытое давно -
Гляжу, не уставая,
В высокое окно.

Светлеют дол, и речка,
И дальние снега,
А солнце, словно свечка
Святого четверга.

Снова снег синеет в поле
И не тает от лучей.
Снова сердце хочет воли,
Снова бьется горячей.

И горит мое оконце
Все в узоре льдистых роз.
Здравствуй, ветер, здравствуй, солнце,
И раздолье, и мороз!

Что ж тревожит и смущает,
Что ж томишься, сердце, ты?
Это снег напоминает
Наши волжские скиты.

Сосен ствол темно-зеленый,
Снеговые терема,
Потемневшие иконы
Византийского письма.

Там, свечою озаренный,
Позабуду боль свою.
Там в молитве потаенной
Всю тревогу изолью.

Но увы! Дорогой зимней
Для молитвы и труда
Не уйти мне, не уйти мне
В Приволжье никогда.

И мечты мои напрасны
О далеком и родном.
Ветер вольный, холод ясный,
Снег морозный — за окном!

Солнце разлилось по спелым вишням,
Сверкая радостно и томя.
Своим мечом -- сиянием пышным --
Землю ударило плашмя.

И стали дали великолепней,
Чем светом луны опаленный лед...
Мой дух восторженный, окрепни
И славь царя, победный лет!

Любовь Николаевне Борэ

В залив, закатной кровью обагренный,
Садилось солнце. Матовый кристалл
Луны оранжевой медлительно всплывал,
Дробясь и рдея в зыби вод бессонной.

Рукою опершись о пьедестал
Богини мраморной, с улыбкой благосклонной
Красавица внимала, как влюбленный
Слова признанья нежно ей шептал:

"Прелестней Вас в златых полях едва ли
Аркадии божественной встречали
Или в садах счастливых гесперид!

Сладчайшие сулите Вы надежды"...
Она ж в ответ, склонив с усмешкой вежды:
"Тот часто лжив, кто складно говорит!"

Грааль Арельскому.
В ответ на Его послание.

Гостиная. Кудрявый купидон
Румянится, как розовая астра.
Азалии горят закатом страстно,
А я мечтой творю весенний сон.

Любовь томит. Я сладко опален
Юноною, но не из алебастра.
Ах, что мне смерть и грозы Зороастра --
Рука моя сильнее всех времен.

Едва ль когда под солнцем иль луной
Любовнее чем Ваш, Грааль Арельский,
Сонет сверкал истомно-кружевной!

Кладу его я в ящичек карельский...
О, милый дар, благоухай всегда
Мучительней и слаще, чем звезда!

            1

Ах, небосклон светлее сердолика:
Прозрачен он и холоден и пуст.
Кровавится среди полей брусника
Как алость мертвых уст.

Минорной музыкой звучат речные струи,
Скользят над влагой тени лебедей,
А осени немые поцелуи
Все чаще, все больней.


            2

Маскарад был давно, давно окончен,
Но в темном зале маски бродили,
Только их платья стали тоньше:
Точно из дыма, точно из пыли.

Когда на рассвете небо оплыло,
Они истаяли, они исчезли.
Осеннее солнце, взойдя, озарило
Бледную девочку, спящую в кресле.

Стучат далекие копыта,
Ночные небеса мертвы,
Седого мрамора, сердито
Застыли у подъезда львы.
Луны отвесное сиянье
Играет в окнах тяжело,
И на фронтоне изваянья
Белеют груди, меч, крыло...
Но что за свет блеснул за ставней,
Чей сдавленный пронесся стон?
Огонь мелькнул поочередно
В широких окнах, как свеча.
Вальс оборвался старомодный,
Неизъяснимо прозвучав.
И снова ничего не слышно —
Ночные небеса мертвы.
Покой торжественный и пышный
Хранят изваянные львы.
Но сердце тонет в сладком хладе,
Но бледен серп над головой,
И хочется бежать, не глядя,
По озаренной мостовой.

Теплый ветер веет с юга,
Умирает человек.
Это вьюга, это вьюга,
Это вьюга крутит снег.

«Пожалей меня, подруга,
Так ужасно умирать!»
Только ветер веет с юга,
Да и слов не разобрать.

— Тот блажен, кто умирает,
Тот блажен, кто обречен,
В миг, когда он все теряет,
Все приобретает он.

«Пожалей меня, подруга!»
И уже ни капли сил.
Теплый ветер веет с юга,
С белых камней и могил.
Заметает быстро вьюга
Все, что в мире ты любил.

Туман. Передо мной дорога,
По ней привычно я бреду.
От будущего я немного,
Точнее — ничего не жду.
Не верю в милосердье Бога,
Не верю, что сгорю в аду.

Так арестанты по этапу
Плетутся из тюрьмы в тюрьму...
...Мне лев протягивает лапу,
И я ее любезно жму.

— Как поживаете, коллега?
Вы тоже спите без простынь?
Что на земле белее снега,
Прозрачней воздуха пустынь?

Вы убежали из зверинца?
Вы — царь зверей. А я — овца
В печальном положеньи принца
Без королевского дворца.

Без гонорара. Без короны.
Со всякой сволочью на «ты».
Смеются надо мной вороны,
Царапают меня коты.

Пускай царапают, смеются,
Я к этому привык давно.
Мне счастье поднеси на блюдце —
Я выброшу его в окно.

Стихи и звезды остаются,
А остальное — все равно!..

Тяжелые дубы, и камни, и вода,
Старинных мастеров суровые виденья,
Вы мной владеете. Дарите мне всегда
Все те же смутные, глухие наслажденья!

Я, словно в сумерки, из дома выхожу,
И ветер, злобствуя, срывает плащ дорожный,
И пена бьет в лицо. Но зорко я гляжу
На море, на закат, багровый и тревожный.

О, ветер старины, я слышу голос твой,
Взволнован, как матрос, надеждою и болью,
И знаю, там, в огне, над зыбью роковой,
Трепещут паруса, пропитанные солью.

Мы вышли из комнаты душной
На воздух томящий и сладкий;
Глядели семьей равнодушной
С балкона лиловые братки.

Звучали морские свирели,
Метались рубины по брызгам...
Мы долго бродили без цели
Меж камней на береге низком.

О, кружево Вашего платья --
Так нежно, так дымчато-тонко,
Как газ у подножья распятья,
Как греза в молитве ребенка.

Огнем неземных откровений
Сияли закатные дали,
И копья неясных томлений
Отверстую душу пронзали.

Зари огнецветной порфира
Бледнела, медлительно блекла...
И стало туманно и сыро.
Мы -- спрятались снова за стекла.

На портьер зеленый бархат
Луч луны упал косой.
Нем и ясен в вещих картах
Неизменный жребий мой:

Каждый вечер сна, как чуда,
Буду ждать я у окна.
Каждый день тебя я буду
Звать, ночная тишина.

Под луною призрак грозный
Окрыленного коня
Понесет в пыли морозной
Королевну и меня.

Но с зарей светло и гневно
Солнце ввысь метнет огонь,
И растает королевна,
И умчится белый конь.

Тосковать о лунном небе
Вновь я буду у окна,
Проклиная горький жребий
Неоконченного сна.

Увяданьем еле тронут
Мир печальный и прекрасный,
Паруса плывут и тонут,
Голоса зовут и гаснут.

Как звезда - фонарь качает.
Без следа - в туман разлуки.
Навсегда?— не отвечает,
Лишь протягивает руки —

Ближе к снегу, к белой пене,
Ближе к звездам, ближе к дому...

...И растут ночные тени,
И скользят ночные тени
По лицу уже чужому.

Уже бежит полночная прохлада,
И первый луч затрепетал в листах,
И месяца погасшая лампада
Дымится, пропадая в облаках.

Рассветный час! Урочный час разлуки!
Шумит влюбленных приютивший дуб,
Последний раз соединились руки,
Последний поцелуй холодных губ.

Да! Хороши классические зори,
Когда валы на мрамор ступеней
Бросает взволновавшееся море
И чайки вьются и дышать вольней!

Но я люблю лучи иной Авроры,
Которой расцветать не суждено:
Туманный луч, позолотивший горы,
И дальний вид в широкое окно.

Дымится роща от дождя сырая,
На кровле мельницы кричит петух,
И, жалобно на дудочке играя,
Бредет за стадом маленький пастух.

Заколдованы утром дома,
И безлюдье чарует меня,
И баюкает свежесть меня.
В небе -- крылья морозного дня.

Одинокие люди идут,
Но все тихо, как будто их нет.
Никого, никого будто нет...
В вышине -- бледно-розовый свет.

Хорошо, что нет Царя.
Хорошо, что нет России.
Хорошо, что Бога нет.

Только желтая заря,
Только звезды ледяные,
Только миллионы лет.

Хорошо - что никого,
Хорошо - что ничего,
Так черно и так мертво,

Что мертвее быть не может
И чернее не бывать,
Что никто нам не поможет
И не надо помогать.

Цвета луны и вянущей малины -
Твои, закат и тление - твои,
Тревожит ветр пустынные долины,
И, замерзая, пенятся ручьи.

И лишь порой, звеня колокольцами,
Продребезжит зеленая дуга.
И лишь порой за дальними стволами
Собачий лай, охотничьи рога.

И снова тишь... Печально и жестоко
Безмолвствует холодная заря.
И в воздухе разносится широко
Мертвящее дыханье октября.

Чем больше дней за старыми плечами,
Тем настоящее отходит дальше,
За жизнью ослабевшими очами
Не уследить старухе-генеральше.

Да и зачем? Не более ли пышно
Прошедшее? — Там двор Екатерины,
Сменяются мгновенно и неспешно
Его великолепные картины.

Усталый ум привык к заветным цифрам,
Былых годов воспоминанья нижет,
И, фрейлинским украшенная шифром,
Спокойно грудь, покашливая, дышит.

Так старость нетревожимая длится —
Зимою в спальне — летом на террасе...
...По вечерам — сама Императрица,
В регалиях и в шепчущем атласе,

Является старухе-генеральше,
Беседует и милостиво шутит...
А дни летят, минувшее — все дальше,
И скоро ангел спящую разбудит.

Черемухи цветы в спокойный пруд летят.
Заря деревья озлащает.
Но этот розовый сияющий закат
Мне ничего не обещает.

Напрасно ворковать слетаешь, голубок,
Сюда на тихий подоконник.
Я скоро лягу спать, и будет сон глубок,
И утром — не раскрою сонник.

Эмалевый крестик в петлице
И серой тужурки сукно...
Какие печальные лица
И как это было давно.

Какие прекрасные лица
И как безнадежно бледны -
Наследник, императрица,
Четыре великих княжны...

Эоловой арфой вздыхает печаль
И звезд восковых зажигаются свечи
И дальний закат, как персидская шаль,
Которой окутаны нежные плечи.

Зачем без умолку свистят соловьи,
Зачем расцветают и гаснут закаты,
Зачем драгоценные плечи твои
Как жемчуг нежны и как небо покаты!

Это звон бубенцов издалека,
Это тройки широкий разбег,
Это черная музыка Блока
На сияющий падает снег.

...За пределами жизни и мира,
В пропастях ледяного эфира
Все равно не расстанусь с тобой!

И Россия, как белая лира, 
Над засыпанной снегом судьбой.

Это только бессмысленный рай,
Только песен растерянный лад —
Задыхайся, душа, и сгорай,
Как закатные розы горят.

Задыхайся от нежных утрат
И сгорай от блаженных обид —
Это только сияющий ад,
Золотые сады Гесперид.

Это — над ледяною водой,
Это — сквозь холодеющий мрак
Синей розой, печальной звездой
Погибающий светит маяк.

Это только синий ладан,
Это только сон во сне,
Звезды над пустынным садом,
Розы на твоем окне.

Это то, что в мире этом
Называется весной,
Тишиной, прохладным светом
Над прохладной глубиной.

Взмахи черных весел шире,
Чище сумрак голубой...
Это то, что в этом мире
Называется судьбой.

Я в жаркий полдень разлюбил
Природы сонной колыханье,
И ветра знойное дыханье,
И моря равнодушный пыл.

Вступив на берег меловой,
Рыбак бросает невод свой,
Кирпичной, крепкою ладонью
Пот отирает трудовой.

Но взору, что зеленых глыб
Отливам медным внемлет праздно,
Природа юга безобразна,
Как одурь этих сонных рыб.

Прибоя белая черта,
Шар низкорослого куста,
В ведре с дымящейся водою
Последний, слабый всплеск хвоста!..

Ночь! Скоро ли поглотит мир
Твоя бессонная утроба?
Но длится полдень, зреет злоба,
И ослепителен эфир.

Я вспомнил о тебе, моя могила,
Отчизна отдаленная моя,
Где рокот волн, где ива осенила
Глухую тень скалистого ручья.

Закат над рощею. Проходит стадо
Сквозь легкую тумана пелену...
Мой милый друг, мне ничего не надо,
Вот я добрел сюда и отдохну.

Старинный друг! Кто плачет, кто мечтает,
А я стою у этого ручья
И вижу, как горит и отцветает
Закатным облаком любовь моя...

Я люблю эти снежные горы
На краю мировой пустоты.
Я люблю эти синие взоры,
Где, как свет, отражаешься ты.
Но в бессмысленной этой отчизне
Я понять ничего не могу.
Только призраки молят о жизни;
Только розы цветут на снегу,
Только линия вьется кривая,
Торжествуя над снежно-прямой,
И шумит чепуха мировая,
Ударяясь в гранит мировой.

Я научился понемногу
Шагать со всеми - рядом, в ногу.
По пустякам не волноваться
И правилам повиноваться.

Встают - встаю. Садятся - сяду.
Стозначный помню номер свой.
Лояльно благодарен Аду
За звездный кров над головой.

Я не любим никем! Пустая осень!
Нагие ветки средь лимонной мглы;
А за киотом дряхлые колосья
Висят, пропылены и тяжелы.

Я ненавижу полумглу сырую
Осенних чувств и бред гоню, как сон.
Я щеточкою ногти полирую
И слушаю старинный полифон.

Фальшивит нежно музыка глухая
О счастии несбыточных людей
У озера, где, вод не колыхая,
Скользят стада бездушных лебедей.

Я разлюбил взыскующую землю,
Ручьев не слышу и ветрам не внемлю,

А если любы сердцу моему,
Так те шелка, что продают в Крыму.

В них розаны, и ягоды, и зори
Сквозь пленное просвечивают море.

Вот, легкие, летят из рук, шурша,
И пленная внимает им душа.

И, прелестью воздушною томима,
Всего чужда, всего стремится мимо.

Ты знаешь, тот, кто просто пел и жил,
Благословенный отдых заслужил.

Настанет ночь. Как шелк падет на горы.
Померкнут краски, и ослепнут взоры.

Я тебя не вспоминаю,
Для чего мне вспоминать?
Это только то, что знаю,
Только то, что можно знать.

Край земли. Полоска дыма
Тянет в небо, не спеша.
Одинока, нелюдима
Вьется ласточкой душа.

Край земли. За синим краем
Вечности пустая гладь.
То, чего мы не узнаем,
То, чего не нужно знать.

Если я скажу, что знаю,
Ты поверишь. Я солгу.
Я тебя не вспоминаю,
Не хочу и не могу.

Но люблю тебя, как прежде,
Может быть, еще нежней,
Бессердечней, безнадежней
В пустоте, в тумане дней.

Всего стихотворений: 129