Мария Людвиговна Моравская (1890-1947)

• Биография Марии Моравской
• Стихотворения Марии Моравской по темам

Все стихотворения Марии Моравской на одной странице

- Оглавление -

Горько жить мне, очень горько, —
все ушли, и я один...
Шебаршит мышонок в норке,
я грызу, вздыхая, корки, —
съел давно я апельсин.

Час я плакал длинный-длинный,
не идет уже слеза.
Соком корки апельсинной
я побрызгаю глаза.

Запасусь опять слезами,
буду плакать хоть полдня, —
пусть придут, увидят сами,
как обидели меня.

Утром Гришка удрал в Америку.
Боже мой, как его искали!
Мама с бабушкой впали в истерику,
Мне забыли на платье снять мерку
И не звали играть на рояле...
Гришку целые сутки искали —
И нашли на Приморском вокзале.
Папа долго его ругал,
Путешествия называл ерундой...
Гриша ногти кусал и молчал, —
Гриша очень неловок и мал,
Но я знаю, что он — герой.
И в подарок бесстрашному Гришке
Вышиваю закладку для книжки,
Красным шелком по синему полю:
«Герою, попавшему в неволю».

Самые близкие зданья
Стали туманно-дальними,
Самые четкие башни
Стали облачно-хрупкими.
И самым черным камням
Великая милость дарована —
Быть просветленно-синими,
Легко сливаться с небом.

Там, на том берегу,
Дома, соборы, завод,
Или ряд фиалковых гор?
Правда? — лиловые горы
С налетом малиново-сизым,
С вершинами странно-щербатыми,
Неведомый край стерегут.

Нева, расширенная мглою,
Стала огромным морем.
Великое невское море
Вне граней и вне государств,
Малиново-сизое море,
Дымное, бледное, сонное,
Возникшее чудом недолгим
В белую ночь.

Воздушные тонкие башенки
Чудного восточного храма,
И узкие башни-мечети
И звездные купола.
Таинственный северный замок
И старая серая крепость
И шпиль, улетающий в небо
Розоватой тонкой стрелой.

У серых приречных ступеней,
Вечно, вечно сырых,
Нежнее суровые сфинксы
Из дальней, безводной пустыни.
Им, старым, уже не грустно
Стоять на чужой земле,
Их, старых, баюкает бережно
Радужно-сизый туман.

Прекрасны и мосты и улицы, 
И памятники старины. 
Но как прохожие здесь хмурятся, 
И как здесь женщины бледны! 

Ах, зелень трав такая темная, 
И цвет Невы такой больной! 
Душа каждого здесь бездомна, 
В этой столице над Невой. 

Как много розовых обманов 
Видала блеклая заря 
В этой столице всех туманов, 
У ног чугунного Петра. 

Исаакия во мгле не видно, 
Весь город сизо-голубой... 
Не веришь трезвости гранитной, 
Суровой правде городской. 

Ах, луна пылает все истомней, 
Зори кровь последнюю льют... 
Неужели никогда не вспомню 
Другую родину мою? 
В час, когда на миг один, короткий, 
Ночь опустит белые ресницы, 
Быть может, мне опять приснится 
Блеск морей, серебряный и кроткий. 
Я устала от белого мая, 
Крепко окна ставнями забью... 
Вспомню, вспомню, курения сжигая, 
Иную Родину мою!

Я доживу до старости, быть может,
И не коснусь подножки самолета, —
Как будто он не мною прожит —
День торжества над Тягою земной!
Я доживу до старости, быть может,
Не видя сверху башни — ни одной!

И вниз земля не уплывет от взора,
И не забьется сердце в такт мотору,
Надоблачного не увижу кругозора,
Ни на миг от земли не оторвусь…
Какая грусть, Боже, какая грусть!

Лишь затихнет сад звериный,
ночью зимней, ночью длинной,
долго, жалобно и тихо
воет старая волчиха:
«На родной сторонке,
на лесной сторонке,
нет зимою логова,
отняли волчонка —
сероголового...»
Долго, жалобно и тихо
воет старая волчиха,
и, заслышав волчий плач,
гулко ухает пугач.

Голубые лютики рассыпала луна 
По ночному бархату реки. 
Голубые лютики -- я пленная -- должна 
Заплетать в скользящие венки. 

Я молила -- бледная, с мертвеющей душой, -- 
Непреклонно-властную луну: 
Пусть не манят лютики дорогой голубой, 
Пусть не манят лютики ко дну! 

Но палаты лунные -- глухи и далеки, 
И кляня всесильную луну, 
Собираю лютики по бархату реки, 
Собирая лютики, тону... 

Жили-были два жука,
Два жука.
Жизнь была у них легка:
Пляшут, взявшись за бока,
Полевого трепака,
Дразнят ос и паука.
Ничегошеньки не боятся,
Всё жужжат и веселятся —
Два жука.
Два жука весёлых,
В зелёных камзолах,
В красивых сапожках,
На тоненьких ножках.

Я купила накидку дорожную
И синее суконное кепи,
И мечтала: увижу безбрежные,
Безбрежные моря и степи!

И висит, покрываясь пылью,
Мое кепи на раме зеркальной.
Но теперь помертвели, остыли
Все мечты о дороге дальней.

Разве долго мечтать я бессильна,
Разве я изменила просторам?
Со стены моя шапка пыльная
Глядит на меня с укором...

Вспомните времена старые, 
Историю славянской земли: 
К самой Польше подошли татары, 
Но дальше -- их орды не пошли. 

А теперь -- телеграфные струны 
Весть несут из разгромленной земли: 
Были в Польше западные гунны. 
Но дальше, к России, не пошли. 

Не напрасно так громко и гордо 
Польшу лирники в песне прославляют, 
Называя защитою народов 
Свой прекрасный и страдальческий край. 

Словно мол из верного гранита 
Стоит эта скорбная страна 
Всеми страданьями омытая, 
Всем стихиям предана. 

Я Золушка, Золушка, — мне грустно!
Просит нищий, и нечего подать…
Пахнет хлебом из булочной так вкусно,
Но надо вчерашний доедать.

Хозяйка квартирная, как мачеха!
(Мне стыдно об этом говорить).
Я с ней разговариваю вкрадчиво
И боюсь, опоздав, позвонить.

На бал позовут меня? Не знаю.
Быть может, всю жизнь не позовут…
Я Золушка, только городская,
И феи за мною не придут.

Умирай, Золушка, умирай, милая,
Тут тебе не место на улицах города,
Тут надо быть смелой, дерзкой и гордой,
Тут нужна сила, пойми, сила!

Умирай, Золушка, нет воскресенья.
Романтичной тенью незачем бродить.
Наберусь мужества, наберусь терпенья, —
Может, удастся ее пережить?

Много странного на земле,
чудеса как из ушата.
Ты подумай: в феврале,
в снежном, вьюжном феврале,
рождаются медвежата.
Ни травы, ни ягод нет,
а они пришли на свет.

И мне кажется порой,
что под шубкой снеговой
потеплела вся земля
с половины февраля.
И все дальше час заката
оттого, что там, в берлогах,
меж дубов и елей строгих,
рождаются медвежата.

Обижают меня постоянно...
Убегу в африканские страны,
Где пахучие зреют бананы,
Где катают детей на слонах.
Доберусь я до мыса Нордкапа,
Превращусь непременно в арапа,
Заведу себе лук и верблюда
И уже не приеду оттуда,
И домой никогда не вернусь. Пусть!
Ну, а как же я буду в апреле
Без базаров на вербной неделе?
Жалко также и новых коньков:
Там, пожалуй, не будет катков...
Жалко маму, котенка и братца.
Нет, уж лучше остаться...

Кто ты? Баpхатный медведь?
Hy и спи в покое!
А мне хочется иметь
Что-нибyдь живое.

Hадоели кyклы все,
Поезд мой мyдpеный.
Словно белка в колесе,
Веpтятся вагоны.

Пискнyл птенчик заводной
Так пpотивно-тонко...
Убеpите все долой,
Дайте мне котенка!!!

Жалят меня жала мельче иголки,
Оставляют ранки на долгий срок.
Меня волнуют срубленные елки
И заблудившийся щенок.

Утром я плакала над нищенкой печальной,
И была колюча каждая слеза!
Разве так уж страшно быть сентиментальной,
Если жалость давит глаза?

Аллея тонкоствольных зеленых тополей, 
Аллея, озаренная малиновой зарей; 
А там вдали -- подножья отхлынувших морей, 
Пески ее встречают зловещей чешуей. 

Пустыня золотисто-коричневых песков; 
В пустыне око озера -- как синий лабрадор, 
А там, за сном пустыни, цветения лугов 
Кольцом росистой зелени замкнули кругозор. 

И пальцы зорь малиновых к земле устремлены; 
Звенит по струнам красок их тихая игра, 
И взор мой истомила, как причудливые сны, 
Болезненная пышность павлиньего пера. 

Я — полковник краснокожих.
Разве я стрелял в прохожих?
Я ведь в буйвола стрелял!
Ну, и в барышню попал.
В детской заперли меня
Одного и без огня.
Верно, выпустят не скоро...
А потом еще укоры:
«Ах, как стыдно, ах, как гадко!
И зачем тебе рогатка?»
Тихо скину мокасины,
Обвяжусь веревкой длинной
И спущусь с окошка в сад, —
Пусть бранят...

Не веря, склоняю колени пред Ней, —
Преданья так нежно, так ласково лгут...
С тех пор, как у Польши нет королей,
Ее Королевою Польской зовут.

Душа отдыхает, вот здесь, у придела,
Где статуя Девы, где свечи ей жгут...
Цвета Богородицы, синий и белый,
Низводят мне в душу печаль и уют.

Я верю, я знаю — наш разум мятежный
В молчанье копье преклонит перед ней,
Оставит Марию, как памятник нежный
Великих надежд и великих скорбей.

 I. Русская полька 
 
Вспоминаю неясно ворота дряхлые, 
Остробрамскую Божию Мать... 
Родиной, родиной старой запахло, 
Когда пошли воевать! 
 
Уже вначале, когда прочитали, 
Что роют там окопы, 
Что все поднялись, паны и хлопы, 
Я грустила, -- уже вначале. 
 
Я грустила о том, что я -- полька, 
И от русских узнала про битвы, 
Знаю мало родимых слов, и только, 
Только одну молитву! 
 
Zdrowas Maryja, Zdrowas Maryja! -- 
В заученных с детства словах 
Самые скорбные и дорогие 
Мысли о наших боях! 
 
Zdrowas Maryja, Zdrowas Maryja! -- 
Темен костел Ченстохова... 
Хаты покинуты, окна пустые, 
Набег. Снова и снова... 
 
Zdrowas Maryja, Zdrowas Maryja! -- 
Набат. Снова и снова! 
О почему я не с вами, святые 
Жертвы края родного! 
 
 II. Скорбь воскрешает 
 
Лишь в детстве видала сукманы серые 
И белокурые головы Янков... 
Давно оторвалась от старой веры, 
И в сердце давно зажили ранки. 
 
А ныне все ожило, ожило ярко! 
Я вспомнила детство, покойную мать. 
Я вспомнила Польшу -- я буду страдать! 
Тревожит рисунок -- руины фольварка, 
 
И мучает резкий газетный рассказ, 
Как там, над полями, вороны каркают, 
И некому, некому их отогнать 
От милых, от мертвых, от польских глаз! 
 
 III. Моя конфедератка 
 
Я шью дрожащими руками 
Польскую конфедератку! 
Благоговейно, словно знамя, 
Я шью радостными руками 
Малиновую конфедератку. 
 
Ах, цвет зари и зарева дальнего, 
И ягод, пахнущих так сладко! 
Под небом Питера печального 
Яркая, яркая конфедератка! 

Мечтать о принце! Боже, Боже,
Это бессилье, это позор!
Нет, я не Золушка — это ложь,
Меня зовут — Конквистадор!

Держаться за руку чужую,
Всю жизнь ждать — какая грусть!
Сама до радости доберусь,
Сама счастье завоюю!

Пусть будет долог путь мой тяжкий,
Я — рыцарь, я на все готов.
Ярко горят на солнце пряжки
Моих победных башмаков.

Я хочу, хочу ее любить, 
Постоянней, крепче, беззаветней. 
Хочу быть травою многолетней, 
Корни в землю глубоко пустить, 
Север милый верно полюбить. 
Не томиться ожиданием отъезда, 
Чужой Индии песен не слагать. 
В раздумье у вокзального подъезда 
Никогда больше не стоять! 
Кто не связан с родимою землею, 
Кто из нас до последнего свободен? 
Всей моей бродяжною душою, 
Всей моей измученной душою 
Я хочу, хочу иметь Родину! 

Здесь даже осенью зелена трава,
Словно едкая краска ярь-медянка.
Ледяную росу роняет листва,
Если в лес войти спозаранку.

Приносит озноб закат лиловатый,
Дымятся в сумерки кочки болот.
На столбах у пристани флаги сняты,
По заливу плавает ранний лед.

И милей полей стали стены,
Тороплюсь зажигать лампу рано...
Ах, в последний раз вопль сирены
Этой ночью звал — плыть в туман!

Умирай, Золушка, умирай, милая,
Тут тебе не место на улицах города,
Туг надо быть смелой, дерзкой и гордой,
Тут нужна сила, пойми, сила!

Умирай, Золушка, нет воскресенья.
Романтичной тенью незачем бродить.
Наберусь мужества, наберусь терпенья, —
Может, удастся ее пережить?

Туман мутный над городом встал
Облаком душным и нетающим.
Я пойду сегодня на вокзал,
Буду завидовать уезжающим.

Буду слушать торопливые прощанья,
Глядеть на сигналы сквозь туман
И шепотом повторять названья
Самых далеких стран!

Заблестит над рельсами зеленый сигнал,
Как яркая южная звезда...
Я пойду сегодня на вокзал
Любить уходящие поезда.

Я жду неожиданных встреч, —
Ведь еще не прошел апрель, —
Но все чаще мне хочется лечь
И заснуть на много недель...

Мосты, пароходы, все встречное,
Как с видами мертвый альбом,
И с набережной приречной
Все тянет ледяным холодком.

Я жду неожиданных встреч,
Но так сер северный апрель...
И все чаще мне хочется лечь
И заснуть — на много недель.

Черным ходом, по лестнице длинной,
Я пришла наниматься в бонны.
Распахнув занавески зеленые,
Вышла дама из стильной гостиной.

Говорила так плавно и звонко,
(Было правилом каждое слово!)
Как мне надо лелеять ребенка,
Ребенка — мне чужого.

И выпытывать стала искусно,
Где мой дом, кто отец и семья,
И сказала, — как стало мне грустно! —
Чтоб ко мне не ходили друзья.

И мне этого было довольно,
Я ушла, поклонившись даме.
Я пришла лишь изведать, больно ли
Быть служанкой в богатом доме.

Я по лестнице, грязной и липкой,
Возвращалась в томлении жутком
И шептала с печальной улыбкой:
Как легко себя ранить шуткой…

Я куплю семян, я посею ромашку. 
На этот раз она взойдет! 
Словно едкий недуг, долгий и тяжкий, 
Вся тоска из сердца уйдет... 

Солнце, солнце светит в окошко, 
Только дали в сизой мгле... 
Даже у мухи радужные ножки, 
У первой мухи на стекле. 

Мы выставим рамы, окна откроем, 
Улыбнемся лужам, таким голубым... 
Мы будем рады воробьиным стаям, 
Серым, веселым, родным.

Всего стихотворений: 28