Русская поэзия
Русские поэтыБиографииСтихи по темам
Случайное стихотворениеСлучайная цитата
Рейтинг русских поэтовРейтинг стихотворений
Переводы русских поэтов на другие языки

Русская поэзия >> Михаил Семёнович Голодный

Михаил Семёнович Голодный (1903-1949)


  • Биография

    Все стихотворения на одной странице


    Баллада о дезертире Осоке Кудель и командире Тернике

    Николаю Островскому
    
    Смушковая шапка,  
    Серая шинель.  
    По полю гуляет  
    Снежная метель.  
      
    А в тепле за чаем  
    Два дружка сидят.  
    Рыж один, как пламя,  
    А другой щербат.  
      
    Говорит щербатый:  
    «Мне начхать на мир.  
    Я Кудель Осока,  
    Вольный дезертир.  
      
    У меня в деревне  
    Мельница и дом.  
    Брат мой при хозяйстве.  
    Хорошо живём.  
      
    Ну, а ты, товарищ?  
    Кто ты есть такой?  
    Почему качаешь  
    Рыжею башкой?..»  
      
    Отвечает рыжий:  
    «Не чихай на мир.  
    Я товарищ Терник,  
    Красный командир.  
      
    У тебя в деревне  
    Мой отряд стоит.  
    За рекой у белых  
    Брат в петле висит.  
      
    Не растопишь бани,  
    Не поспишь с женой,  
    Скоро в снег уткнёшься  
    Мёртвой головой.  
      
    Ну, вставай, Осока,  
    Выходи на двор!  
    Кровью я отмою  
    Чёрный твой позор...»  
      
    По полю гуляет  
    Снежная метель.  
    Смушковая шапка,  
    Серая шинель...


    В рейхстаге

    Брожу среди руин рейхстага.
    Под щебнем в мусоре бумага,
    С гербом империи у края,
    Бесшумно тлеет, догорая.
    
    А туча над просветом крыши
    Бросает злую тень на ниши,
    Куда укрылись от потомка
    Четыре короля-обломка,
    Все безголовые (по моде).
    Как чучело на огороде!
    
    Стоит среди безвестных статуй
    За Карлом Первым Оттон Пятый,
    А рядом — Фридрих Барбаросса,
    С лицом расколотым, без носа;
    
    И тупо каменные очи
    Уставились из вечной ночи
    На незнакомого поэта,
    Пришедшего с другого света.
    
    Я говорю: «Ну что, вояка?»
    Но статуя молчит, однако.
    Читаю надписи на стенах
    О днях, для памяти священных:
    «Дошёл с боями из Ростова
    Иван Игнатьевич Подкова!»
    «В Берлине мы, ура, ребята!
    Рука Потапкина Игната».
    
    А дождик — странный гость в рейхстаге —
    Стучит по щебню, по бумаге,
    По мрамору, по ржавой жести,
    И звук — как шёпот дальней вести,
    Как матери-природы слово
    О безвозвратности былого.
    
    Брожу среди колонн тяжёлых,
    Дверей разбитых, статуй голых…
    Где вход, где выход — неизвестно.
    Пролом в стене выводит честно
    Меня на улицы Берлина.
    
    Туманно, сыро и пустынно.
    Ни голоса людей, ни света,
    Как мёртвый глаз луна-планета
    Скользит в тумане надо мною,
    Всё одевая пеленою.
    
    Плывёт осенних туч ватага
    Над зданьем бывшего рейхстага.


    Возвращение

    Горбатая улица. Низенький дом.
    Кривые деревья стоят под окном.
    
    Кривая калитка. Кругом тишина.
    И мать, поджидая, сидит у окна.
    
    Ей снится — за городом кончился бой,
    И сын её снова вернулся домой.
    
    Иду как во сне я, ружьё за плечом.
    Горбатая улица. Низенький дом.
    
    Калитка всё та же, и дворик — всё тот.
    Сестра, задыхаясь, бежит из ворот.
    
    — Я плачу, прости мне, обнимемся, брат!
    Мы думали, ты не вернёшься назад.
    
    За годами годы бегут чередой.
    Знакомой дорогой иду я домой.
    
    Чего ж мне навстречу сестра не идёт?
    Чего ж меня мать из окна не зовёт?
    
    Забита калитка. Кругом — тишина.
    Высокое небо, большая луна.
    
    О детство, о юность! О бой за Днепром,
    Горбатая улица, низенький дом…


    Волки

    Под зимним небом воют волки,  
    Окно заносит мокрый снег.  
    Спят гении на книжной полке,  
    Я книгу взял: я - человек!  
      
    Как синий дым над водопадом,  
    Мне снится в шуме жизнь моя;  
    Долина детства где-то рядом,  
    И к ней бегу без шапки я.  
      
    Неслышная, легко и прямо,  
    Уходит женщина в закат.  
    Не ты ли это? Мама? Мама!  
    Не уходи, вернись назад...  
      
    Молчание, под свист метели  
    Поёт сверчок, хрипят часы.  
    И вижу: человек в шинели  
    Кладёт два мира на весы.  
      
    И, вихрем в комнату влетая,  
    Заносит книги мокрый снег,  
    Скребётся в двери волчья стая...  
    Я взял ружьё: я - человек!


    1940

    * * *

    Время-пряха тянет нитку,
    И скрипит веретено.
    Выхожу я за калитку
    И стучу к тебе в окно.
    
    Гаснет свет на стук напрасный,
    Ты выходишь из ворот.
    И лицо, как месяц ясный,
    На меня сиянье льёт.
    
    И, от встречи замирая,
    Бродим улицей одни.
    Мутна-лунна высь без края,
    В хлопьях мутные огни.
    
    До рассвета бродим оба;
    Ветер снег шагов метёт
    От сугроба до сугроба,
    От ворот и до ворот…
    
    Где же ты? Приди, явися!
    Или всё, что было, — сон?
    Снова в лунных хлопьях выси
    И пурга со всех сторон.
    
    Или ты, как юность, где-то
    Затерялась, пронеслась
    Между ночью и рассветом
    Невидимкою для глаз.
    
    Только улицей знакомой,
    Где бродили до зари,
    Нет ни улицы, ни дома —
    Пустыри да пустыри.
    
    И напрасно за калитку
    Я хожу, ищу окно…
    Время-пряха тянет нитку,
    И скрипит веретено.


    Детство

         На память брату.
      
    Всё вдаль уйдёт - пройдёт пора лихая,  
    И, чудом сохранившись за селом,  
    Степная мельница, одним крылом махая,  
    Начнёт молоть легенды о былом.  
      
    Мальчишка выйдет в степь с бумажным 
         змеем,  
    Похожий на меня - такой же взгляд и 
         рост;  
    Его курносый брат, товарищ по затеям,  
    Расправит на земле у змея длинный 
         хвост.  
      
    «Пускай! Пускай!» - И в небо змей 
         взовьётся  
    И, еле видимый, уйдёт под облака.  
    И братья лягут рядом у колодца  
    На ясный день глядеть издалека.  
      
    Глядеть на степь, на небо голубое,  
    На мельницу, притихшую в тени.  
    Она расскажет им о том, как мы с тобою  
    Под этим небом коротали дни,  
      
    Как в степь мы выходили на рассвете  
    Томиться высотой, бумажный змей 
         пускать.  
    О вечной юности напомнят людям дети,  
    И будут взрослые их к небу поднимать.  
      
    Весь вдаль уйдёт - не канет мир 
         нетленный,  
    Он зло переживёт и встретит песней 
         труд.  
    И перед ним - там, на краю вселенной,  
    С бумажным змеем мальчики пройдут.


    1943

    * * *

    Долго дорогая
    Смотрит на меня,
    С книгой засыпая,
    Не гасит огня.
    
    Вздрогнет с полуслова,
    Взглянет в полусне,
    Засыпая снова,
    Улыбнётся мне.
    
    Улыбнётся сладко,
    Бросит взгляд тайком:
    Все ли там в порядке
    За моим столом?
    
    Пусть молчу часами,
    Пусть для всех — другой,
    Для неё я самый,
    Самый дорогой.
    
    Самый, самый славный,
    Лучших в мире нет.
    Для неё я главный
    На земле поэт.


    * * *

    Люби до смерти. Мне в любви
    Конца не увидать.
    Ты оттолкни, и позови,
    И обними опять.
    
    С тобою просидим вдвоём
    С зари и до зари.
    Люби до смерти, а потом,
    Коль можно… повтори!


    Любовь – война

    Любовь, по-моему, война, 
    Где битва треплет битву. 
    Не стоит плакать, 
    Коль она 
      
    Невольно нагрубит вам! 
    Любовь, по-моему, плацдарм. 
    Пять чувств — мои солдаты. 
    И я, угрюмый командарм, 
      
    Кричу: 
    — Смелей, ребята! 
    Скажите, кто в бою не груб, 
    Но разве в этом дело! 
      
    Сраженный властью женских губ, 
    Веду войну умело. 
    Глаза огромные растут, 
    Пугают тусклым блеском. 
      
    Вперёд! Ещё один редут — 
    И нам бороться не с кем! 
    Катится кровь, за валом — вал, 
    Грохочет сердце маршем, 
      
    Склонилась набок голова. 
    Ура! головка — наша! 
    А ночь летит, как миг, как час, 
    То рысью, 
      
    То карьером. 
    Пять чувств крылатых, горячась, 
    Ломают все барьеры. 
    А день, а я — весь впереди. 
      
    Гляжу вокруг, смущенный, 
    И чувствую, что, победив, 
    Остался побежденным!


    1926

    Мир поющий

    Мир поющий, полный звонов  
    И огней,  
    Я люблю тебя, зелёный,  
    Всё нежней.  
      
    Твой простор голубоватый -  
    Сторож гор -  
    Мне остался верным братом  
    До сих пор.  
      
    Не пахал твоих полей я,  
    Не косил,  
    Но в бою с врагом посеял  
    Ряд могил,  
      
    Чтобы кровь узнавший колос  
    Выше рос,  
    Чтобы пел весёлый голос  
    Звонче кос.  
      
    Вышина твоя живая  
    В тишине  
    Всё расскажет, остывая,  
    Обо мне, -  
      
    Как я шёл со смертью рядом  
    По полям,  
    Как мешали радость с ядом  
    Пополам,  
      
    Как любил тебя, зелёный,  
    Всё нежней,  
    Мир поющий, полный звонов  
    И огней!..


    Мой стих

    Всегда во мне живёт мой стих.
    Пою ли я, иль не пою, —
    Средь сотен голосов чужих
    Его я голос узнаю.
    
    Я бурею гражданских дел
    Его венчал, сзывая в бой,
    Чтоб он будил, чтоб он гремел
    То лёгкой флейтой, то трубой.
    
    Чтоб мог я с ним в одно сливать,
    Что ненавижу, что люблю.
    Он будет для меня звучать,
    Как я хочу, как я велю!
    
    Я с ним брожу вдоль старых стен
    И жадно вглядываюсь в тьму,
    Он слышит запах перемен,
    Пока не слышных никому.
    
    Пространств высоких смутный гуд,
    Движенья вихрь и блеск огня,
    Отображаясь, в нём пройдут
    Через меня и от меня.
    
    И в час, когда весенний гром
    К победе призовёт живых,
    Паду я на землю бойцом
    И рядом — мой последний стих.


    Не выйдет это, господа!

    Давно ль мы грозною стеною
    Шли в бой за мир и честь труда?
    Опять пугают нас войною…
    О чём шумите, господа?
    
    Не вы ли русскую отвагу
    Расхваливали в дни, когда
    Кровь окропляла путь к рейхстагу?..
    Долой цилиндры, господа!
    
    От слов хвалебных что осталось?
    От них ни звука, ни следа.
    Играет бомбой мистер Даллес…
    С огнём играет, господа!
    
    Мы этим шуткам знаем цену.
    От этих шуток иногда
    Бывало тяжко джентльмену…
    «Какому?» — «Многим, господа!»
    
    Не с тех времён ли спорим с вами
    И повторяем громко: «Да,
    В своей стране мы правим сами,
    Себе мы сами господа!
    
    Претит нам ярмарка свободы,
    Где продаются без стыда
    Любовь, и песни, и народы,
    И ваша совесть, господа!»
    
    И оттого кричу открыто:
    «Кровь павших в битве — не вода!
    Ничто народом не забыто:
    Поосторожней, господа!
    
    Он видит правду в дружбе с нами,
    Ей не изменит никогда,
    Он вам не даст играть словами…
    Не проиграйте, господа!
    
    А мы не слово — дело ценим.
    И воля, словно сталь, тверда…
    Нас не поставишь на колени,
    Не выйдет это, господа!»


    Осенняя степь

    В осенний тусклый свет рядится
    Дождливой осени рассвет.
    Стоит-летит на месте птица,
    Как будто ей пять тысяч лет.
    
    Идёшь, идёшь, и всё знакомо:
    Дорога, насыпи, овраг.
    И двести километров к дому
    Пройти без отдыха — пустяк!
    
    Но вот в тумане холм покатый
    И за оврагом перевал.
    И кажется, здесь был когда-то,
    И кажется, что не бывал.
    
    Как древний ящер, дачный поезд
    Ползёт от насыпи в Херсон.
    И, рыжим дымом в небе кроясь,
    Походит на забытый сон.
    
    Какой? — Не вспомнишь, не опишешь,
    Он тенью в памяти мелькнёт,
    И долго голос детства слышишь,
    Пока он в сердце не замрёт.


    Партизан Железняк

    В степи под Херсоном высокие травы,
    В степи под Херсоном курган.
    Лежит под курганом,
    Заросшим бурьяном,
    Матрос Железняк — партизан.
    
    Он шёл на Одессу, а вышел к Херсону;
    В засаду попался отряд.
    Налево — застава,
    Махновцы — направо,
    И десять осталось гранат.
    
    «Ребята, — сказал, обращаясь к отряду,
    Матрос-партизан Железняк, —
    Херсон перед нами,
    Пробьёмся штыками,
    И десять гранат — не пустяк!»
    
    Сказали ребята: «Пробьёмся штыками,
    И десять гранат — не пустяк!»
    Штыком и гранатой
    Пробились ребята…
    Остался в степи Железняк.
    
    Весёлые песни поёт Украина,
    Счастливая юность цветёт.
    Подсолнух высокий,
    И в небе далёкий
    Над степью кружит самолёт.
    
    В степи под Херсоном — высокие травы,
    В степи под Херсоном — курган.
    Лежит под курганом,
    Заросшим бурьяном,
    Матрос Железняк — партизан.


    Песня о Щорсе

    Шёл отряд по берегу, шёл издалека,
    Шёл под красным знаменем командир полка.
    Голова обвязана, кровь на рукаве,
    След кровавый стелется по сырой траве.
    
    «Хлопцы, чьи вы будете, кто вас в бой ведёт?
    Кто под красным знаменем раненый идёт?» —
    «Мы сыны батрацкие, мы за новый мир,
    Щорс идёт под знаменем — красный командир.
    
    В голоде и холоде жизнь его прошла,
    Но недаром пролита кровь его была.
    За кордон отбросили лютого врага,
    Закалились смолоду, честь нам дорога».
    
    Тишина у берега, смолкли голоса,
    Солнце книзу клонится, падает роса.
    Лихо мчится конница, слышен стук копыт,
    Знамя Щорса красное на ветру шумит.


    Поэтам-формалистам

    Я мог бы тоже рифмой ловкой
    На вздохи снова отвечать,
    Я б тоже мог инструментовкой,
    Как музыка сама, звучать.
    
    Я б мог, как многие иные,
    Всю славу взявшие уже,
    Заставить строфы неживые
    Мычать на «мэ», жужжать на «жэ».
    
    Но миллионы ждут иного, —
    И яростно, день ото дня,
    Кую для них стальное слово
    У ненасытного огня.
    
    И вижу — с толпами, живая,
    Родится песня без прикрас,
    И сотни тысяч, распевая,
    Идут с улыбкой мимо вас, —
    
    За то, что вы, меняя кожу,
    В душе не расставались с ней,
    За то, что рифма вам дороже
    Всемирной родины моей.


    Поэтическая лихорадка

    Три дня, как мой голос вернулся ко мне, 
         -  
    За песнею - песня другая...  
    «Что с вами?.. Вы бродите точно во 
         сне!»  
    Не слышу. Не вижу. Не знаю.  
      
    Москва зеленеет. И парит три дня.  
    Присяду. Вон столик свободный,  
    Но нет, не ослышался - кличут меня.  
    Вот снова: «Голодный! Голодный!»  
      
    Как стёкла цветные висят небеса.  
    Кто мог их так низко повесить?  
    И душно. Должно быть, четыре часа...  
    А может быть, семь или десять?..  
      
    «Дружище, послушай, спешишь, ну куда?  
    Минуту, минуту. Здорово!»  
    «Спешу на Мясницкую... Ты не видал -  
    Там мною утеряно слово?»  
      
    «Не надо мне слова - я двадцать 
         нашёл!..»  
    Откуда - не помню, не знаю.  
    Прислушался. Слышу. Пусть будет глагол 
         -  
    За рифмою рифма другая...  
      
    Покровку, Покровку мне надо найти.  
    Шумнее и гуще бульвары.  
    Вот начало солнце за мною ползти...  
    За городом где-то пожары.  
      
    Качаюсь от блеска, от говора толп, -  
    Что будет с моей головою?  
    Ну, полно! Довольно! Как огненный столб 
          
    Взлетают стихи надо мною!  
      
    Три дня, как мой голос вернулся ко мне, 
          
    И я всё забросил жестоко.  
    И критик - мой друг - улыбается мне:  
    Спокойней, исполнились сроки. 


    Призыв

    Отцы уходят понемногу,
    Вожди седеют средь забот,
    Всё чаще их гнетёт тревога
    За тех, кому пылать черёд.
    
    И что ж, весёлые на диво,
    Беспечные до простоты,
    Глядим вокруг себя хвастливо,
    Павлиньи распустив хвосты.
    
    Века нам отданы в наследство,
    А мы над истиной одной
    Сидим, не в силах наглядеться,
    Глумясь гнусаво над другой!
    
    Раздолье овладело нами,
    И, гогоча вослед всему,
    Мы можем лишь играть словами,
    И холодно от слов уму.
    
    Любовь, любовь, ты сладко пела,
    Но горько будет нас забыть,
    Давно успели мы умело
    Тебя распутством подменить!
    
    Раздумье мы несём как бремя,
    И оттого, — когда поймём,
    Что молчаливо наше время,
    Хоть барабанный бой кругом?
    
    Мы знали буйное веселье, —
    Что нам осталось от него?
    Восторг слепой, любовь с похмелья
    И спесь — и больше ничего?
    
    Мы нищие. Ликуя, чванство
    В нас охладило жар обид,
    А чудные кипят пространства,
    А сумерках полмира спит!
    
    Гляжу — обнявшись, деревнями
    Бредут невежество и мгла,
    Гляжу — война висит над нами,
    Два хищных развернув крыла…
    
    Не радуйся, не ты, сомненье,
    Вошло неслышно в грудь мою, —
    Призыв второго поколенья
    Я, услыхав, передаю…
    
    Герои, где вы? Встанем! Встанем!
    Кем путь наш прошлый не забыт,
    Чья кровь стучит не в барабане,
    Кто не одним восторгом сыт.
    
    Я вас зову. Под Перекопом
    Оставили вы славный след.
    В бою не расточали ропот,
    Не слепли жалко от побед.
    
    Я вас зову, родное племя!
    Нет лучшего, чем наш удел.
    Нам суждено увидеть время
    Не в шуме слов, а в блеске дел.
    
    И в нас, бичуемые страхом,
    Враги прочтут свой приговор:
    Наш век им приготовил плаху,
    Мы подадим ему топор.
    
    Сомкнёмся! Будут дни тревоги —
    Спокойно их переживём.
    Вожди седеют понемногу.
    Отцы уходят, мы — идём.


    С каждым днём

    С каждым днём всё ближе дальний путь.
    Дай-ка, милая, присядем отдохнуть.
    
    Небеса прозрачны и тихи,
    Видно, Лермонтов читает им стихи.
    
    Пусть читает… Я хочу тебе сказать:
    Начал я как будто уставать.
    
    Взгляд не тот, да нет того огня,
    И товарищи сторонятся меня.
    
    Да, по правде, коль пошло на то, скажу —
    Не печалюсь я об этом, — не тужу.
    
    Верь, усталости не знает только тот,
    Кто не любит, не жалеет и не ждёт.
    
    Ну и нам — не раз с тобой в пути
    И любить, и вянуть, и цвести.
    
    Не устанешь — и на свете скучно жить, —
    А устанешь — стоит ли тужить?
    
    Что ж, смелей! Прижмись к моей груди,
    Видишь — небо размечталось впереди.
    
    Скоро свет его застанет нас вдвоём.
    Отдохнём ещё немного — и пойдём.


    Сентиментальный монолог

    Ветер. Дождик. Тьме конца не вижу.
    А Москву такой люблю я слёзно.
    Пёсик вон. Поди-ка, пёсик, ближе,
    Да не бойсь, я только с виду грозный.
    
    Это у меня как бы защита,
    Чтобы ближний не кусался больно.
    Я гляжу угрюмо, говорю сердито,
    Это, знаешь, пёсик мой, невольно.
    
    Ты слыхал, конечно, о поэтах?
    О весне они поют, о солнце;
    Все они обуты и одеты,
    У одних таланты, у других червонцы.
    
    Я хоть не одет, да сыт на диво.
    Вот сейчас смеялся сам с собою.
    Скажем: будь я женщиной красивой,
    Кое-где успел бы больше втрое.
    
    Труд каков мой? Труд мой невесёлый.
    Непонятному всю жизнь ищу названья.
    Ну, а ты? Всегдв ты ходишь голым?
    Дождик каплет, сыростно. Молчанье.
    
    Ты меня, мой пёсик, не обидишь.
    Говорят, я в убежденьях шаткий.
    Разве это верно? Это — видишь?
    У меня любовь сидит в лопатке!
    
    Да, да, женщина такая, значит,
    Там сидит она, в лопатке… Гложет.
    Умереть захочешь — горько плачет,
    Говорит: — Иди, а-а-а, ты не можешь?..
    
    То-то. Так-то. Носик твой холодный.
    Дай-ка лапку. Хорошо. Похвально.
    А теперь скажи мне: Михаил Голодный,
    Ты мне не по вкусу. Ты оригинальный.
    
    Что ж, прощай, собачка. До свиданья!
    Говорить не хочешь, всё виляешь.
    Или, может, скажешь на прощанье:
    Отчего мы любим так? Не знаешь?..




    Всего стихотворений: 20



  • Количество обращений к поэту: 6286





    Последние стихотворения


    Рейтинг@Mail.ru russian-poetry.ru@yandex.ru

    Русская поэзия