Николай Александрович Львов (1753-1804)

• Биография Николая Львова
• Стихотворения Николая Львова по темам

Все стихотворения Николая Львова на одной странице

- Оглавление -

Мужик разбогател,
Под печью клад нашел.
Мужик, пострел,
Хоть сер, да смел,
Богатым став, свой ум не съел
И за предел
Не залетел,
Мужик ведь не орел!
Став силен, предуспел
И на земле наделать дел,
Мужик с тех пор не пил, не ел.
Он деньги перечел,
На деньги сел,
Мешок надел,
Сидел, сидел…
И сидя уж, седой, на деньгах околел! 

Блаженны людие с крючками,
Что могут полы застегнуть
И в дождь негрязными стопами
Свершить на конях грязный путь,
В одежду красну облеченны,
Пером блестящим осененны;
Знак рыцарский их красит грудь.
А я в наместнической рясе
Меж красноперых птиц один
Шатаюсь, как при смертном часе,
От инфантерии павлин.
И хоть не брызгаю ногами,
Чрез лужи делая прыжки,
Кафтан мараю сапогами,
Кафтаном пачкаю чулки.
О всадники! взгляните книзу,
Помилуйте хоть раз меня:
Иль красную мне дайте ризу,
Иль посадите на коня. 

Во что труды употребить,
Писать желанье коль имею?
О Муза! тщись в том пособить,
Люблю тебя, сказать то смею,
Знать хочешь делать то на что?
Увидишь с слов начальных то. 

Домашний зодчий ваш
Не мелет ералаш,
Что любит жить он с мужиками.
В совете с правыми душами
Жить
Пришлося как-то мне по нраву,
Двенадцать лет я пил отраву,
Которую тебе советую не пить
В том месте, где она все чувства отравляет.
Счастлив, кто этого хмельного не вкушает,
А я, бывало, пей, хоть морщися, да пей,
Блаженны при дворе Фингалы хладнокровны,
Что должность помнят и друзей;
Как дела нет, они спокойны,
А дело есть, так без затей
Откуда что возьмется;
На столике кое-каком,
На лоскутке кривым пером
Одною правдою прямое сладят дело.
Потом,
Святительско чело покрывши колпаком,
В чулан от людства ускользнувшись,
В тулупе с музой завернувшись,
И там с Кирсаною своей
Да два-три искренних друзей,
Схватя перо, настроя лиру,
В досаду мудрому безграмотному миру,
И с Богом, в добрый час,
Полезли на Парнас;
Но все без судорог, спокойно, равнодушно.
Нет, сердце моему уму
не так послушно.
Не мог я согласить двух недругов моих,
Мне добрые дела рассудок восхищали,
Дурные и покой, и нрав мой отравляли,
И выходило, что из них,
Ни первых, ни других
Окончить так, как должно,
Мне было невозможно,
Для должности мне день всегда казался мал,
А если я его не проводил с друзьями,
Для счастья моего я день тот потерял.
А здесь меж мужиками,
Не знаю отчего, я как-то стал умен,
Спокоен мыслями и нравом стал равен,
С надеждою ложусь, с утехой просыпаюсь,
С любовью выхожу, с весельем возвращаюсь,
Благословляючи на встретенье стократ
Станицу шумную троих моих ребят,
Которые растут здоровы, сильны, стройны;
Но были ль бы и здесь так дни мои спокойны,
Когда бы не был я на счастии женат?

Двадцать градусов морозу…
Я в горячке третий день…
В ноябре живую розу
На Сенной родил Олень,
И безрогий, неказистой,
Доказать зверек сей мог
То своей голубке чистой,
Что он муж ей, хоть без рог.
Но без рог! о друг, ты свету
Станешь странный шиш казать,
Мужнюю не зря примету,
Кто нас мужем станет звать?
Что такое есть венчаться?
Украшать венцом чело,
Чем же мужу отличаться,
Как чело у нас голо?
Как венец сей налагают
Честна камня в страстный час,
Тут под титлом намекают
То, чем Бог обидел нас:
Знаменитыми мужами
Он нас быть не осудил,
Но камолыми скотами
В угол счастья заключил,
Дал свободу веселиться,
Скромно и покойно жить,
Целый круглый век любить,
О пустом не суетиться,
Да проходит уж и век,
Где рогами в знать втесниться
Может честный человек.
И тебе, знать, не удастся
Гербом, имя, величаться,
Шлемом знатности блестить,
Как тебе не подмощаться,
Как Олениным не зваться,
Но Оленем век не быть. 

О друг отечества и мой, 
Друг истины святой, 
Глагол полуночных колоссов 
Еще тебе, еще венец 
Доблественных, надежных россов, 
Внушенный силою певец! 
Что древни барды и друиды, 
Где вашей томной лиры честь? 
У нас пером орла Алкиды 
Монархам говорят нелесть, 
Но, духом громы воспаляя 
И словом молнии вращая, 
Предвечной истины закон 
Любви отечества стрелою, 
На сердце огненной чертою 
Изобразив, несут пред трон, 
Блаженством общим упоенну, 
Народным мужеством внушенну 
Раскаянья, ни страху нет; 
Слова его суть правды стрелы, 
А щит — отечества пределы, 
Убежище его — весь свет; 
Где только солнца луч блистает, 
Везде сын истины витает, 
Везде с ним счастие живет. 
Но кто, кто витязь сей венчанный? 
Кто дела смелого творец, 
Кто сей России сын избранный, 
Стяжавший вечности венец? 
Единым вздохом оскорбленных 
Кто гром небесный воспалил 
И каплей слез сердец смиренных 
Удар на милость обратил; 
Кто благодарных душ слезою, 
Как розу, горнею росою 
Порфиру царску окропил? 
Любимого царя покою 
Поставил твердою стеною 
Сердец незыблемый оплот; 
Любовь народную священну 
На стражу верную бессменну 
У царских утвердил ворот? 
Кто словом душу возвышает, 
Пленяет ум и слух прельщает, 
Тому пролег и звездный путь... 
Он душу Пиндара вмещает 
В российскую алмазну грудь.

Дурак привык купаться в луже.
«Дурак, поди в реку…» — «Там хуже,
Там течет,
Светла, мешает,
Да студена, как лед», —
Дурында отвечает.
Дурак наш так считает:
«Где смирно, хоть черно,
Но тихая вода,
То там и золотое дно».
О дурень! Там беда.

Дух мой томный ободрился,
Сладка мне надежда льстит,
Та краса, кем я пленился,
Нежный жар со мной делит.
Уж я больше не желаю,
На брегу здесь обретаю
Я любви моей предмет,
И, любя, любим сердечно,
Вот что счастие конечно,
Счастья в свете больше нет. 

Души в бездельстве не марай,
Фортуну с счастьем различай
И уклонись от знатных племя,
Считай с рожденья время,
Но время и любви на дело не жалей,
Солдатам кланяйся, а ерихонцев бей! 

1 
ВЕСНА 
  
Цветами уж покрылись 
И луг, и поле вновь, 
С весною воротились 
И радость, и любовь. 
Счастливый веселится, 
Он видит рай земной; 
А мой лишь дух томится, 
Жестокая, тобой. 
  
2 
ЛЕТО 
  
Красно лето воротилось, 
Зреет счастье на полях, 
И с надеждой вкоренилось 
И на нивах, и в сердцах. 
  
Приди, о мой любезной! 
Спокой тревожну грудь 
Под тению древесной, 
Приди со мной вздохнуть. 
  
3 
ОСЕНЬ 
  
Куколка, куколка, 
Ты мала, я мала, 
Где ты тогда была? 
Как я, глупенька, 
Встала раненько, 
Встала раненько, 
В поле ушла. 
Там между розами 
Мальчик стал с крыльями, 
Я приголубила 
Мальчика сонного, 
  
Он лишь проснулся — 
Взглядом сразил. 
Я приуныла, 
Куклу забыла, 
Мальчик мне мил. 
  
4 
ЗИМА 
  
Пойдем на улицу, 
Красны девицы, 
Уж молодцы мороз 
Бьют в рукавицы. 
Мы только к ним придем, 
Лихой мороз убьем 
Из-под ресницы. 
  
5 
УТРО 
  
Хоть уж утро благовонно 
Освежило все места, 
На руке моей покойно 
Спит любовь и красота. 
  
Ах, во поле не блистает 
Взор красавицы моей, 
Солнце мир не освещает, 
Петь не смеет соловей.

С тех пор парнасские уроды 
В пять пуд писать пустились оды 
Продажным и тупым пером, 
Как словом поразбогатели, 
А напротив, пооскудели 
Рассудком, вымыслом, умом. 
В старинны времена, бывало, 
В восторге оду пел певец, 
Восторгом украшал начало, 
Восторгом он венчал конец, 
На оду бы в пять пуд и духу недостало. 
Но оду в три строфы не так-то трудно 
     спеть, 
Вот что и завлекло меня в дурацку сеть, 
О коей некогда мне толковал Рылеев, 
Когда он браковал ученье без затеев, 
Рассудку вопреки 
Умно доказывал, что точно дураки 
И те, что книги сочиняют, 
И те, что их читают. 
Я с глупа умного совета не приял, 
Слеп будучи глазами, 
Я счел, что я Гомер, и оду написал, 
Чрез два, и в третий, и скачками; 
Сегодня диктовал стихами, 
А писарь чудну тварь сию образовал.  

Несчастная премена! 
Во мне горит уж кровь; 
Я чувствую любовь 
Великую, Климена! 
Но что ж, свирепая? За что бранишь меня? 
То правда, я люблю; да только не тебя.

За что, жестокий, осуждаешь,
Невинну, мучиться меня?
Утехи в горесть пременяешь
И оставляешь ты меня
Несчастной жертвой нежной страсти,
Чтоб мучиться и слезы лить,
Тобой узнала я напасти,
Ты научил меня любить.

Я горести не ощущала,
Когда ты был передо мной.
В тебе едином заключала
Утеху, радость и покой.
Но коль с тобою разлучуся,
Во что мя ввергнет страсть моя?
Всего на свете я лишуся,
Когда тебя лишуся я.

Забавы, пиршества и смехи,
Все станет страстный дух терзать,
Лишь мысля о тебе, утехи,
Смущенна, буду я искать.
Когда судьбой уж осуждения
Разлуки бремя я нести,
Прости, сказать я принужденна,
Любезный мой, прости... прости.

1 

Ходить я не могу, однако ж не лежу; 
Согнутым я ногам подпорою служу. 
Мя часто носят все, стою же весь свой 
     век; 
А пользую тогда, устал коль человек. 
Равно как с женщиной, с мужчиной я 
     ласкаюсь 
И только лишь к одной спине их 
     прилепляюсь. 
Устанешь как когда, кричишь: меня 
     подайте, 
А как меня зовут, вы сами отгадайте. 
  
Стул 

2 

Какой-то бриллиант меж камушков лежит, 
Но схватит кто его, лишь только отбежит 
И плюнет на него с болезнью и тоской; 
Нельзя, знать, бриллиант взять голою 
     рукой? 
Часа три полежав, он весь вдруг 
     почернеет; 
И всякий уж его тогда брать в руки 
     смеет. 
  
Уголь 
 
3 

Несчастнейшее мы на свете сем творенье, 
И, знать, сотворены другим на 
     вспоможенье: 
Трудимся мы для ног, для рук, для 
     головы; 
Но что в том пользы нам? скажите сами 
     вы; 
Готовим пищу мы, а сами не глотаем, 
И сыты от трудов своих мы не бываем; 
Мы тверды, но что в том? Хоть камням мы 
     подобны, 
Но мы в работе век, они лежат покойны. 
  
Зубы 

4 

Как злейший крокодил, я рот свой 
     разеваю 
И, что ни бросят мне, все надвое 
     терзаю. 
Пять мальчиков меня к тому злу 
     побуждают, 
А без того мои и члены не владают. 
  
Ножницы 

5 

Кузнец меня родил; ему должна 
     рожденьем; 
Первейшим же служу портному 
     вспоможеньем. 
  
Ножницы 

6 

Я вам пылиночку горою покажу; 
И небо на плечах я ваших положу. 
А меня доколе нет, 
То один видите свет. 
  
Микроскоп 

7 

Что? Десять работают, 
А двое надзирают; 
Ничего ж никто не знает, 
Как один не управляет. 
  
Руки, глаза, разум 

8 

Ничто меня на свете не прельщает; 
Водою я живу, вода меня питает; 
И воду я люблю. А дневное светило 
Уж оченно-то мне, уж оченно не мило; 
Как скоро лишь лучам его я виден стал, 
С большою трусостью свой колпачишко 
     снял. 
  
Гриб 

9 

Мною астроном гуляет по пространным 
     небесам; 
Географ дорогу знает по горам, долам, 
     лесам; 
Корабельщик без меня 
Стоит на море, стеня. 
Коль меня скоро найдет, 
То немного мной шагнет; 
Тогда он якори оставит 
И парусы направит; 
Я живу без рук, без брюха, но имею две 
     ноги; 
Все разумны меня любят, ненавидят 
     дураки. 
  
Циркуль 

10 

Хоть бумажка я простая, но имею много 
     глаз; 
И из Крезуса я нищим превратить могу 
     тотчас. 
Я спасение от скуки, 
Мне все люди говорят; 
Я целую у всех руки, 
Все меня хоть въявь бранят. 
  
Карты 

Ах, зима, зима лихая,
Кто тебя так рано звал, —
Головой снегирь качая,
Зауныло припевал. —

Лишь цветочки ароматны
Нам успели плод принесть.
Где девались дни приятны?
Что в плодах, как не с кем есть?

Нежны птички улетали…
С ними я, бывало, пел,
Песни клетку позлащали,
В ней с любовью я сидел!

Ах, зима, зима лихая,
Кто тебя так рано звал, —
Головой снегирь качая,
Зауныло припевал. —

В ней с подругою прелестной
Мы пеняли на простор.
Есть ли угол темный, тесной,
Где любимый светит взор!

Всё с тобой, зима лихая,
Помирюсь я как-нибудь,
Коль, любви не остужая,
Нежности даешь соснуть.

Ах, зима, зима лихая,
Кто тебя так рано звал, —
Головой снегирь качая,
Зауныло припевал.

И доброе во мне пострелом, 
В тебе казалось тишиной; 
Я должен был уломан делом, 
Ты приголублен быть судьбой.

Пусть крутят в крючки темно-русые 
И с просединой волоса мои, 
А слова мои, слуги быстрые 
Духа жаркого, сердца русского, 
Пусть запишет нам парень грамотной. 
  
Каково же мне титулярному, 
Что нет времени и к друзьям своим 
Самому писнуть: «Не прогневайтесь, 
Что спасибо вам опоздал сказать 
За жадобную ладу грамотку». 
Любо было мне получить ее, 
Прочитав ее, я задумался, 
А задумавшись, слово вымолвил: 
«Рано, рано ты, млад ясен сокол, 
Со тепла гнезда подымаешься, 
Оставляешь ты дом отеческой 
И родимую нашу сторону. 
Покидаешь ты верных слуг твоих, 
С другом пламенным разлучаешься. 
Ах! не с ним ли ты тайну речь держал? 
Чтобы вместе жить неразлучно век, 
Чтобы пищу есть с одного стола, 
А платие носить с одного плеча, 
А теперь, сокол, птичка острая, 
Не простяся с ним, возвиваешься...» 
  
Залетел сокол уж за облако... 
Что за облако лучезарное, 
Лучезарное, иноземное, 
Любо там тебе? В молодых летах 
На заморский край мы в раек глядим, 
Блеском радужным я прельщался сам; 
Но из-за моря все домой глядел, 
Нет утех прямых, мне казалось, там, 
Где нельзя ими поделиться с кем! 
Где пролить нельзя животворный дух 
Счастья русского в недры русские, 
С кем подержишь там богатырску речь? 
С кем отважную грянешь песенку? 
Исполинский дух наших отчичей 
Во чужих землях людям кажется 
Сверхъестественным исступлением! 
Да и как ему не казаться так? 
Во чужих землях все по ниточке, 
На безмен слова, на аршин шаги. 
Там сидят, сидят да подумают, 
А подумавши, отдохнуть пойдут, 
Отдохнувши уж, трубку выкурят 
И, задумавшись, работать начнут, 
Нет ни песенки, нет ни шуточки, 
А у нашего, православного, 
Дело всякое между рук горит, 
Разговор его — громовой удар, 
От речей его искры сыплются, 
По следам за ним коромыслом пыль! 
Уже в горести мне мечтается, 
Что смотря на твой восхищенный взгляд, 
Слыша быструю речь российскую, 
Иноземец мой бельмы вытращил 
И веревками запасается... 
Горько стало мне, удаленному, 
Представлять тебя в пеленах таких, 
Поднялась было грудь... Я вздох 
     сдержал, 
Но живой слезы капля теплая 
Из-под вежд моих вырывается, 
Оживленная чистой радостью, 
Скоро катится вдоль по грамотке, 
Ищет местечка успокоиться 
И на том самом стала трепетно, 
Где написано было: «Счастлив я». 
  
Растворенное счастье радостью 
Сообщением умножается! 
Не смывается слово милое 
Каплей теплою слез приятельских, 
Но черты его увеличились, 
Распростерся их цвет торжественный. 
Вдруг прозрачная и блестящая, 
Прибежавшая к слову капелька, 
Встрепенувшися, облачилася 
В ризу счастия, в пурпур дружества 
И с торжественным шумом некаким 
За собой влечет свой безмерный шлейф... 
  
Тут меня уж как пронял смех такой! 
Пошла... Ишь, барыня, поди, ну Бог с 
     тобой. 
И что за шлейф! Что за покрой! 
Ведь мне пора 
С двора 
Долой: 
В Кремле поставить трон златой, 
На нем несгладимой чертой 
Везде я напишу «Л...», 
Которой будет к нам весной, 
Так я обязан головой 
С моей отеческой страной 
Исправным в срок явиться, 
Чтоб счастью русскому чин чином о 
     Святой 
Где было воцариться. 

Под тенью миртовых кустов
В прохладе тихого зефира,
Промежду розовых цветов
В траве покоилась Елмира...
Покоилась, и быстрый ток,
И шумный ветр в лесу замолк,
Листочки неподвижны стали,
Свирель утихла на лугах,
Не смели птички петь в кустах
И сон Елмиры почитали.

Приятные мечты любовь
Во сне Елмире представляла,
Волнуя ими жарку кровь,
Румянцем щеки украшала;
Улыбкой розы на устах
Пастушкиных изображала.
Лилеи прятались в кустах.

Любовной зыблема мечтою,
Прекрасна грудь пастушки сей,
Казалось, будто белизною
Старалась их стыдить своей;
Из-под косынки вырываясь
И с скучным полотном сражаясь,
Стремилась выйтить из пелен;
Но сил еще недоставало,
И полотно торжествовало.

Зефиры, сей приметя плен,
К свободе красоты приспели,
Свилися цепью, зашумели,
Спустились, вкруг Елмиры сели
И начали в косынку дуть
Так сильно, что ее сорвали,
Свертели, скомкали, помчали,
Взвились, победу засвистали
И в первый раз открыли грудь.
Увидя, солнце удивилось
Собранию таких красот,
Покрыв стыдом небесный свод,
Свой пламень утушить стремилось
От зависти в прохладе вод,
И темно становиться стало.

Меналк в прохладный этот час
Вблизи Елмиры стадо пас,
И стадо в роще отдыхало;
А он задумчиво стоял,
Спокойству вечера внимая,
На стадо и на дол взирая,
Молчанье вздохом он прервал
И, смутный взор омыв слезою:
«О! как вы счастливы! — вещал, —
Мои овечки, предо мною!
Вы неповинны... я влюблен,
Я вас пасу и вас покою,
А сам спокойствия лишен».
Сказал, и в роще раздалася
Уныло жалоба сия.

Собачка, трепетно лестяся
Вокруг хозяина ея,
Как будто грусть с ним разделяла
И, как могла, так утешала,
Когда он горестно стенал:
Глядела на него, визжала,
Ложилась перед ним, играла,
Каталась, лаяла, ласкала.
Меналк сей ласке не внимал,
Он грубо прочь собачку гнал
И только страстью занимался.

Елмирой сей пастух горел,
Он много раз ей покушался
Открыть любовь, но все не смел.
Елмира так же ощущала:
Но что? того сама не знала.
Когда она ложилась спать,
Тогда в ней сердце трепетало,
Покойно не могла лежать,
Чего-то ей недоставало...
Чего-то сердце то искало...
Льзя ль, кажется, не знав, желать?
Но сердце нимфы сей желало...
Потом, как сон ее объял,
Любовь во сне ей толковала
Ту тайну, чем душа страдала.
Меналк ее растолковал;
И вот как это с ним случилось.

Уж солнце за лес закатилось,
И свет скрозь ветвей чуть блистал,
Меналк, объятый темнотою,
Одумался... и для покою
Овец своих домой погнал;
Собачка путь им пролагала
И тихо перед стадом шла,
Вдруг взлаяла и побежала
Туда, Елмира где спала:
Она следы пастушки знала.
Собака, верности символ,
Она вослед любви бежала,
Меналк за ней поспешно шел.

К кустам, где белое блистало,
Меналк, пришед, оцепенел;
Меналк увидел, что лежало!
Увидел он, что развевало
И с ветром всячески играло
То освященно покрывало,
Которо он вскрывать не смел.
Вся кровь его... Но я напрасно
Стремлюсь восторг сей описать,
Умел я в жизни ощущать
В молчании движенье страстно;
Но не умел никак сказать.
Тому вообразится живо,
Меналк что, видя, ощутил.
Несчастно, а потом счастливо
Кто горду красоту любил.

Пастух сей робкими стопами
Поближе к нимфе подошел
И между теми же кустами
Тихонько подле сонной сел.
Но чем пастух сей занимался?
Он ветви удалять старался,
Чтоб не прервали сладкий сон,
Которым дух его прельщался,
Которым восхищался он.
Ничто от взора не скрывалось!..
Но вдруг Меналку показалось,
На грудь как нимфы он взирал,
Что розы там пучок лежал,
«Уколется она», — сказал
И снять цветочек покусился,
Тронул, цветочек не свалился.
Меналк пастушкин сон прервал,
Прелестный взор ее открылся,
Меналк, а не цветок упал.

Упал к ногам пастушки страстной
Влюбленный молодой пастух.
Он описал ей жар несчастной...
Он вспомнил множество заслуг,
Которы нимфа презирала.
Елмира пастуха внимала,
Глядела вкруг себя... молчала...
И голос пастуха затих.
Елмира, слышалось, вздыхала,
И мраком ночь покрыла их.

С другого света я пришел на костылях.
Сказали за Невою,
Увидеться с тобою,
Живущим впопыхах,
Мне будет в облегченье,
И для того, как на спасенье,
Приплыл я в Петербург!
И стал было к тебе, как должно, снаряжаться,
Но до превыспренных добраться,
С талантом повидаться
Для слабых ног коса! для головы обух!
А потому я и решился
Просить тебя к себе на час,
Чтоб чудо-юдо облегчился,
Что носит пьяных на Парнас,
Тобой на время нагрузился
И перенес тебя как раз.
И тут Егоров очутился. 

Пастух, лишившися подружки, 
Тому, кто утешал его, 
Послушай, говорил, ты горя моего: 
Два ручейка, между собою дружки, 
В один и общий ход 
Стеклися, 
В один поток слились, 
Одной чертой в лугу вились 
И целью общею неслися 
В пучину неизмерных вод. 
Вдруг страшная гора им путь перелегает 
И разлучает 
Взаимный их счастливый ток, 
Один из них в долине, 
Другой порывисто меж камешков потек, 
Сердясь на берега кремнисты, 
На корни, на древа ветвисты, 
Шумел, журчал, свой ток мутил. 
Прохожий, ручейку пеняя, говорил: 
«Ручей! ты скучен... и порою 
Ты мог бы течь и не шумя». 
«Постой, послушай: за горою, — 
Ответствовал ручей, стеня, — 
Перекликается со мною 
Другая часть меня». 
О странник! пусть благословится 
Судьбою твой житейский путь, 
И дух твой ввек не оскорбится 
Утратой, кто ему был мил когда-нибудь.

Богиня тучная! смиренна,
Престол твой — пух, а храм — вселенна,
Зевоты — жертва и фимьям!
Коль я тебе не преклонялся,
Во счастье не валялся,
Карапкался все к небесам;
Я свет еще не знал поближе,
Не знал, что счастье есть пониже,
Не знал еще себя и сам.

Из тонких южных туч
Блеснул со страхом луч
В потемки гордой ночи,
И мрачну нощи мочь
Прогнал сияньем прочь,
И ослепил нам очи,
Так что ночная тень
Стала нам в страхе день. 

Как, бывало, ты в темной осени, 
Красно солнышко, побежишь от нас, 
По тебе мы все сокрушаемся, 
Тужим, плачем мы по лучам твоим. 

А теперь беги, солнце красное, 
На четыре ты на все стороны, 
Мы без скуки все рады ждать тебя 
До самой весны до зеленыя. 

Ведь другое к нам солнце катится, 
Солнце красное, наше родное, 
Неизменный наш тих светел месяц 
На крылах любви поспешает к нам. 

Ты спеши, спеши к нам, наш милый друг, 
Наше родное солнце красное, 
Неизменный наш тих светел месяц, 
Опускайся к нам, своим детушкам. 

Без тебя мы все стосковалися, 
Насмотреться дай на лицо твое, 
Дай наслушаться нам речей твоих 
Всем от старого и до малого. 

Когда безграмотны мы были, 
В заслугу ставили и то, 
Что обезьянами служили 
Мы тем, которые ничто. 
Теперь мы пишем и читаем, 
На сей гитаре заставляем 
Плясать и самых плясунов, 
Срацин крестил в Чесме Орлов, 
Румянцев толковал им веру 
И доказал, что нет примеру, 
Где б так сильна была купель. 
Там русского не дожидала, 
Непобедимая, бежала, 
Не встретила, не провожала 
Пушиста шубная артель.

Краской каждого своею
Ты, Хвостов, нас трех списал,
А чрез то ты нам сказал:
«Вот как кистью я владею,
Я за трех за вас умею
Означать и свет и тень,
Это видите вы сами,
И могу тремя быть вами,
да лень».

Кто б ни был такой, 
Ни слова, ни ногой, 
  
Стой, стой! 
  
Иль слушай, или пой, 
Смотри, над головой 
Твоею вьется рой, 
  
Стой, стой! 
  
Иль слушай, или пой. 
Напев у нас простой. 
Смотри над головой и проч. 

Лопарь одет в кутну лохмату,
Но кафр копченый голопят,
Но чтоб кафтан был по климату,
По человечеству климат.

«Такое-то число и год,
По силе данного веленья,
Рогатый крупный, мелкий скот
Имеет изгнан быть из львиного владенья.
И должен выходить тотчас».

Такой от льва зверям объявлен был указ;
И все повиновались:
Отправился козел, бараны в путь сбирались,
Олень, и вол, и все рогатые скоты.
И заяц по следам вдогонку их. «А ты,
Косой! куды?» —
Кричит ему лиса. «Ах! кумушка! беды! —
Трусливый зайчик так лисице отзывался,
А сам совался
и метался, —
Я видел тень ушей моих;
Боюсь, сочтут рогами их.
Охти! зачем я здесь остался?
Опаснейшими их рогами обнесут». —
«Ума в тебе, косой! не стало: это уши», —
Лисица говорит. «Рогами назовут —
Пойдут и уши тпруши».

Любезный друг! нас сани 
Довезли лишь только до Рязани, 
А тут растаял снег, 
И невозможно хуже, 
Свершился бег 
Наш в луже! 
Пожалуй, поспевай 
Туда, где дело. 
Нет, дух, как ты ни погоняй, 
Да тело 
Ведь с тобой 
Какою-то судьбой 
Везти 
Необходимо. 
А как же везть, как нет пути? 
Без тела б можно мимо, 
Для духа путь всегда готов, 
Везде ямские на подставе 
Его не держат на заставе, 
Не спросят: «Чин ваш? Кто таков?» 
Да как уж к месту доберется, 
С делами кой-как разберется, 
Тогда что взять? 
Так тут и нужны руки, ноги, 
Чтоб было кончить чем, что он умел 
     начать, 
А без того в делах житейских выйдут 
     роги; 
Не скажешь: «Бросил я в дороге 
Мужичью силу и припас, 
Я просветить стремился вас!»  
Мужик потребует лучины, 
А мудрый скажет, где лампад? 
И жизни будешь ты не рад, 
Без языка ж сказать не можно и причины: 
Что тело — кошелек, а дух — бессмертный 
     клад, 
И дело не пойдет на лад.  

Случилося у Льва в чины произвожденье. 
За службу должно награждать; 
Но я хочу сказать, 
Что злоупотребленье 
И в скотской службе есть. 
«Ну как без огорченья 
Возможно службу несть, 
Когда достоинство всегда без 
     награжденья? — 
Мартышка говорит, 
На Льва рассержена. 
Обижена была она 
И обойденною считалась. — 
Перед лицем служа, Мартышкой я 
     осталась! 
Медведь стал господин, 
И Волка наградили; 
Лисицу через чин 
Судьею посадили 
В курятнике рядить — 
Случится же судью так кстати посадить! 
А где они служили? 
Край света, на войне; и то 
Не ведает еще никто, 
Что били ли они или самих их били. 
А я 
Хотя не воин, 
Хотя и не судья, 
Известна служба Льву моя; 
Известно, кто чего достоин». — 
«Да где ж служила ты?» — Барсук ее 
     спросил. 
«Перед самим царем два года с половиной 
Шутила всякий день, а он меня сравнил 
Теперь с другой скотиной, 
Котора ничего не делала нигде!» — 
«Шутила ты везде, 
И чином наградить тебя бы было должно; 
Твой также труд не мал! — 
Барсук ей отвечал. — 
Но произвесть тебя по службе 
     невозможно: 
Ты знаешь ведь, мой свет, 
Что обер-шутов в службе нет».

Мне и воздух грудь стесняет,
Вид утех смущает дух,
И приятных песен слух
Тяготит, не утешает,
Мне несносен целый свет,
*** со мною нет.

Воздух кажется свежее,
Все милее в тех местах,
Вид живее на цветах,
Пенье птичек веселее
И приятен шум ручья
Там, где *** моя.

Как она со мной простится,
То на свете все прости,
Вам, цветы, хоть не цвести,
Птички, вам хоть не трудиться,
Для меня несносен свет,
*** со мною нет.

Если б век я был с тобою,
Ничего б я не просил,
Я бы всем везде твердил,
Счастие мое со мною,
Всех вас, всех счастливей я,
*** со мной моя.

На рынке ль было то иль на дворе 
     гостином, 
Не знаю. Молодец сошелся с господином, 
Которого он знал, 
И, встретившись, кричал: 
«Прости, любезный друг, я еду воевать, 
А ты живи спокойно. 
Намерен я усы султану оборвать. 
Такое действие моей руки достойно», — 
Ему, пошед, сказал. 
Оставший помышлял, 
Что он уж проскакал 
И Киев, и Хотин, к Стамбулу 
     приближался. 
Но он, нигде не быв, опять с ним 
     повстречался. 
Приятель витязя с восторгом вопрошал: 
«С успехом ли, мой друг любезный, 
     возвратился?» 
А он ему в ответ: 
«Нет. 
Султан обрился». 

Послушай, мать сыра земля,
Ты целый век ничком лежала,
Теперь стеной к звездам восстала,
Но кто тебя воздвигнул? — Я!

Не тронь хоть ты меня, покуда
Заправлю я свои беды,
Посланные от чуда-юда:
От воздуха, огня, воды.

Вода огонь не потушает,
И десять дней горит пожар,
Огонь воды не осушает,
А воздух раздувает жар.

Я суеверием был черту оглашен, 
Пугалищем стоять средь поля осужден. 
Убивственная сила 
От тени пагубной моей издалека 
Покой прохожего навеки удалила. 
Но смелая рука 
Плен робкого ума, мой узел, разрешила, 
Секирою простой меня благословила 
И жизни тем моей очарованну нить 
Со пнем моим перерубила, 
Перевезла меня и здесь определила 
Благочестивому убежищем служить.

К нам новый век
Притек.
Не явно ль русский бог изрек:
«Я к счастью путь вам не пресек,
На ново поприще подвижника извлек;
Да силой духа обновится,
Надеждой, верой укрепится,
Любовью правды воспалится
И счастлив будет человек».
В безмерном эхе повторится
Геройский, благодарный лик,
Да каждый в правде убедится,
Что русский бог велик! велик!

В отечестве моем златые
Восставь, зиждитель, времена
И распростри на нас святые
Твоей победы знамена.

Да мир со правдой утвердится,
Да помрачится буйных ков,
И, яко феникс, обновится
Блаженство, мужество сынов.

Обильем нивы оросятся,
Прострется новый к славе путь,
И мир с любовью водворятся
В геройскую россиян грудь.

Бог русский и творец вселенной!
И меч и щит твой искони
Услышал глас твой вдохновенный,
Он век послал благословенный
Восстановить златые дни.

Час не всегда один, 
И часу доброму не всякий господин. 
Две птички вместе пели, 
И обе захотели 
Цветочек поклевать; 
Вмиг обе согласились 
Лететь и рвать, 
Да вдруг остановились: 
И завтра мы сорвем, 
До завтра не умрем, 
«Прощай, прости», — расстались; 
Назавтре не видались. 
А ветер между тем 
Ну с розой забавляться, 
Коверкать и ломать, 
И стебли гнуть, и листья рвать. 
Назавтре птички прилетели, 
К кусточку сторожко подсели; 
Да розы не нашли и случай потеряли, 
Взглянулися... смолчали 
И взглядом друг другу сказали, 
Что час не всё один 
И часу доброму не всякий господин, 
А только тот, кто не зевает, 
Час добрый за хохол хватает 
И в праздный день и между дел, 
Чтоб он без пошлины куда не улетел. 

Но витязь, в вечности живущий, 
Скажи мне истину, не скрой, 
Сей лавр блестящий и цветущий, 
Который лоб геройский твой 
Бессмертной славой осеняет, 
Ужель и вправду затеняет 
В унылой мудрости твоей 
Потерю милостей, любви и красных дней?

Но знатности его был батюшко причина: 
Октавой он ревел полковничьего чина, 
И невместимый глас 
Унизил контрабас, 
Затмил и заглушил и бубны и цимбалы, 
За что и жалован от баса в генералы.

Отколе, исполин спокойный,
Отколь, блестящий новый век,
Отколь, сын вечности достойный,
В короне звездной к нам притек
И воцарился между нами?
По снежным, блещущим коврам
Российским радостным сынам
Послал пути ко всем страна?м,
Усыпал пухом и звездами.

Успех венчал столетний бег,
Пролег знакомый путь блестящий,
И холод, всё досель мертвящий,
На труд подвижника возжег.
Огнем ланиты воспалились,
Сверкнула искра на очах,
Стопы на подвиг окрилились,
Засела сила в раменах.

Сплеснули витязи руками,
Глухой раздался некий гром,
Друг другу молвили глазами:
«Путь к славе нам пролег звездами!
Прости и мать, жена и дом!»
Напрасно мать, жена и дети
Терзают их слезами грудь.
Где зрят опаснее им сети,
Там к славе краткий видят путь.
Трещат стези под их стопами,
Объемлет холод их крылами,
Борей взвивает снег столпами;
Но русская кипяща кровь
Огнем их жилы напояет,
Герой летит… Остановляет
Его единая любовь.

Природы все чины страдают
Под бременем льдяных оков;
Одни сердца не замерзают
Российских огненных сынов.
Герой в борьбе с любовью, с славой,
Опасность видит он… но стыд
Любовны узы разрешает,
И узник сетует, вздыхает,
Взирает в поприще и всё позабывает;
Любовью воспален, ко славе он летит:
«В пристанище, — он мнит, — спокоен,
Когда б я дожил до конца,
Любовь! То был бы недостоин
Из роз сплетенного венца!»

Былинки вкруг деревьев вьются,
И розы с лаврами плетутся
Для пользы общей — общих сил.
Коль роза прелестию цвета
Здесь долу украшает свет,
Под сенью лавра в знойно лето
Надежнее она цветет.
Объемлет мягкими ветвями
И облекает красотами
Своей надежды твердой дом;
Уж покровенную листами
Не устрашит красу стрелами
Ни молния, ни град, ни гром.

Ты лавр сей непоколебимый,
Надежен, тверд, неустрашимый,
Избранно племя! храбрый росс!
Стремися в путь благословенный,
В путь, славой предков освященный,
Превыше всех племен вселенной
Твой бог главу твою вознес.
Твой жребий — жребий вожделенный!
Отважный подвиг — подвиг твой!
И труд твой славен и покой.
Дух мужества — твои все правы,
Стези твои — путь чести, славы:
Везде велик! везде герой!
И в нужде, в роскоши, в покое,
В игра?х твоих и в ратном строе
Единым сердцем говоря:
«Везде с венцем побед явлюся!
Везде, коль праведно, сражуся
За землю, церковь, за царя».

Исследуй кто россиян свойство,
Труды их, игры, торжества,
Увидит всяк: везде геройство
Под русским титлом удальства.

Волки воют... ночь осенняя,
Окружая мглою темною
Ветхой хижины моей покров,

Посреди пустыни мертвыя
Множит ужасы — и я один!
Проводя в трудах ненастный день,
И в постели одиноческой
Я надеялся покой найти;
Но покой бежит от хижины,
Где унынье прерывается
Только свистом ветра бурного!
Отворю, взгляну еще в окно —
Не мерещится ль заря вдали?
Не слыхать ли птицы бодрственной,
Возбуждающей людей на труд?
Не поет ли вестник утренний?
Воют волки... ночь ненастная
Обложила все лице земли
Хладом-ужасом — и я один!

Холод, ужас и уныние,
Дети люты одиночества,
Обвилися, как холодный змей,
И в объятиях мучительных
Держат грудь мою стесненную;
Ленно в жилах протекает кровь,
Бьется сердце, хочет выскочить,
Ищет, кажется, товарища,
С кем напасть бы разделить могло.

Кто жестокий жребий бедственный
Посреди степей живущего
В тесной падающей хижине,
Где витает бедность вечная,
И ненастну ночь холодную
Разделить с тобой отважится?
Ты одна, о мой душевный друг!
Дух спасительный судьбы моей,
Ты одна б со мной решилася
С чистой радостью сердечною,
Как блаженство, и напасть делить.
О, когда б ты здесь была со мной,
Не посмело бы уныние
При тебе, мой друг, коснуться нам!
Буря, мрак, пустыня, хижина

В тесных пламенных объятиях,
Под крылом любви испытанной
Умножила б наше счастие.

Но мой друг уж далеко отсель,
Вслед за нею покатилися
Красны дни мои и радости.
Холод, ужас и уныние,
Вы теперь мне собеседники,
Незнакомые товарищи!
Ваши хладны узы грудь мою
Наполняют неким бедственным,
Смертоносным едким холодом...
Ах, давно ли в узах счастия
Я утехи не видал конца
И не знал числа забав моих?
Мне горячность друга милого
Удовольствий неописанных
Бесконечный круг готовила.

Бесконечной ночи бурный визг,
Умножаясь, продолжается...
Что за страшный громовой удар
Потряхнул пустыню спящую?
Отдался в лесу, и лес завыл?
Выйду, встречу ночь лицом в лицо,
Посмотрю на брань природных сил...
Вихрь изринул с корня старый дуб,
Опроверглась кровля хижины,
Буря мрачная спасла мне жизнь,
Знать, из утлого пристанища,
Знать, затем меня и вызвала.

Но что, что ты мне, несчастный ветр,
Что принес на крыльях трепетных?
Жар исполнил хладну грудь мою,
Из источника сердечного
Разлилася кровь кипящая...
Голос... имя... но послушаем...
Ах, я слышу голос девичий,
Умирающий, растерзанный;
Стае хищной, злобной, воющей
Жертва юная досталася!

И последние слова ее,
Чувства нежного свидетели,
Излетели из прекрасных уст
Вместе с именем любезного...

О! несчастные отец и мать!
Окончав свой обыденный труд,
В ваши нежные объятии
Одинокая, любимая
Дочь любезна торопилася...
Уже скатерть белобраная
На столе дубовом постлана,
Уж стояли яствы сладкие,
И в восторге мать злосчастная
Суетилася, готовила
Для дитяти ложу мягкую,
Где бы юная работница
Отдохнула, освежилася.
За воротами отец стоял;
В темноте ему мечталося,
Что несется в светлом облаке,
Облеченна в ризу белую,
В небеса душа прекрасная.
«Умерла моя любезна дочь,
И печаль вошла в мой горький дом»,
Он сказал, и бледность смертная
Облекла его унылый взор.
Ноги горестью подсеклися...
Но далёко и давно уже
Вышел встретить за околицу
Нину милую сердечный друг.
Для любви его пылающей
Нет ни вихрю, нет ни мрачности.
Терн ему и камни кажутся
Путь, травой душистой устланный.
Он летит вперед, надеяся
Встретить ангела любви его.
Воротися, добрый молодец,
Для тебя уж ночь не кончится,
Не придет уж на заре к тебе
За ушко любовь будить тебя,
Далеко уж твой сердечный гость,
И часы твои счастливые

Погрузились в бездну вечности...
Вся деревня завтра празднует
День веселый, день рождения
Красоты, доброты, прелестей —
День, в который мир украсила,
Как взглянула первый раз на свет
Нежный друг твоей горячности;
На восходе солнца красного
Придут с пляской, придут с песнями
Все ее подруги верные
К дому юноши печального
Спросят — где? куда девалася
Коноводка дней их праздничных,
Где душа игры, веселости?
Где румяная, где розова
Их подруга голосистая?

На устах твоих спеклася кровь,
И на веждах тяжких, горестных
Замерла слеза горячая.
Ты покажешь мановением
Члены нежные растерзанны,
И потерю вашу общую
Обличит черта кровавая...

Не всходи ты, солнце красное,
Продолжися, ночь ужасная...
Может, ветра свист в ущелинах
Мне в пустынном одиночестве
Показался голос девичий.

         О Боже, о Тебе хотя гласит вся тварь...

                                         Вольтер 


О Боже, о Тебе хотя гласит вся тварь,
Не всеми познан Ты, земли и неба Царь.
Последни уст моих внемли слова меж стона,
Коль я обманут, то в искании закона,
Хоть сердцем заблужден, но полон я Тобой,
Без страха вечность зрю, расставшись с суетой,
И мыслить не могу, чтоб Бог, меня создавший,
Чтоб Бог, на дни мои щедроты пролиявший,
Как кончутся они, Себя ожесточил
И мучиться меня навеки осудил.

Strophe

О если б долу возвратился
Стяжавший вечности венец
И в славе сущим нам явился
Бессмертный, пламенный певец,
Бренчавший во звончату лиру,
Как он воспел бы миру
В торжественный сей новый год
В царях царицу несравненну,
Россию в славе и блаженну
И витязей славянских род.

Antistrophe

Катитесь счастливо, светила ,
Сказал бы северный Орфей,
Судьба нас числить научила
Победой царств теченье дней;
Делами исполнять пространство,
Блаженством измерять подданство
И опытом стремленье сил.
Слезой пиита орошенна,
Смягчилась лира восхищенна,
К царице глас он обратил.

Epodon

Владычеству ея морями
Да будет положен предел!
Да будут ей часы годами
И вечность веком славных дел!
Мое отечество драгое
Восставит время золотое;
Пиит бы здесь возвысил тон,
Под кедром лавры зеленеют,
Ахиллы новые в нем зреют,
Пал Троев град! — но я не он.

Осень темна наступает,
Уж пора бы и скучать,
Лес поблеклый лист роняет,
А с тобой, мой милый друг,
Поскучать нам недосуг.

Что такое вы поете, 
Птички маленькие, мне? 
Или вы меня зовете 
В гости к радостной весне? 
  
Полно вам сидеть в неволе! 
Полетите счастье петь! 
След любви за вами в поле; 
Вслед и я пущусь лететь. 
  
Уж на ветви зыблясь, нежный 
В поле Флору ждет Зефир; 
Некой радостью мятежной 
Ожил весь любовный мир. 
  
Уж спешит пастушка страстна 
Встретить весну в мягкий луг: 
Ах! постой, весна прекрасна! 
Ждет меня мой милый друг. 
  
Сердце трепетным биеньем 
Измеряет каждый миг 
И с сердечным восхищеньем 
Ждет с тобой нас обоих.

Партесу не учен,
По службе оглашен,
В стихарь не посвящен,
Приходом обойден,
Гремящих благ лишен,
В летах несовершен,
Что дать возможет он?
На место благ мирских
И сытных и драгих
Он даст тебе трезвон.
А я посужу,
Сочтусь, погляжу,
Скажу,
Издержу,
В парчу наряжу,
В кутью посажу,
Сытой угожу. 

Чок, чок,
Чок, чок,
Чеботок,
Ты зачем не звончат, не легок? (2 раза)

Стебелек,
Что прилег
Твой цветок,
Иль сидел на тебе мотылек?

Чок, чок, чок, чок, чеботок,
Иль сидел на тебе мотылек?

Иль сидел на тебе мотылек,
Иль пришел мой дружок
На лужок?

Чок, чок и проч.

На лужке был лесок
Невысок,
А в нем тек
Ручеек
Крутоберег.

Чок, чок и проч.

Недалек, недалек
Вечерок:
Я урвусь на часок,
Где дружок.

Чок, чок и проч.

Я возьму уголек
В плетешок
И пойду на лужок
Поперек.

Чок, чок и проч.

Вдруг махнул ветерок
В уголек,
Огонек
Мой зажег
Плетешок.

Чок, чок и проч.

Потемнел, потемнел вечерок,
Потерялся следок
На лужок.

Чок, чок и проч.

Потерялся следок
На лужок,
Не дождался цыганку
Дружок.

Чок, чок и проч.

Мне денек этот был
Не легок,
Осердился мой миленький дружок.

Чок, чок и проч.

Помилуй, граф, 
Что это за устав, 
Что делать мне с тобою, 
Что никакой порою 
И как блистает свет, 
Ни в дни работны, ни в святые 
Твои личарды, часовые, 
Твердят все: дома нет? 
Я, право, рассержуся 
И, чтоб тебя узнать, 
Совсем к тебе переберуся: 
Поставлю средь двора кровать, 
Ночную учрежу сторожу, 
Хоть нос вдругорядь отморожу, 
Но уж тебя подстерегу, 
А днем покорного слугу 
Найдете там, где не искали, 
Не думали и не гадали. 
Я видел там, заключены, 
Стоят тузы рядами, 
Набиты старыми умами.

«Приятель, как пройти поближе?» —
«Да, — встречный отвечал, — пониже».
Пошел туда один и, идучи, упал,
Куда другой послать не думал, не гадал,
Чего было и ожидать другого —
Слепой шел по следам глухого. 

Протекли те дни прекрасны, 
Как я был всегда с тобой, 
Когда зрели взоры страстны 
Повсечастно образ твой, 
Как уста твои вещали 
Мне приятнейших тьмы слов 
И улыбкой распаляли 
Нежную к тебе любовь. 
  
Но познай, сколь я страдаю, 
Разлучен с тобой, мой свет, 
Я томлюся, увядаю, 
Как от жару вянет цвет; 
И утехи, что прельщали 
При тебе дух страстный мой, 
Те источником печали 
Стали мне в разлуке злой. 
  
Все мне в горесть обратилось, 
Пуст и тягостен стал свет, 
Все печалию покрылось, 
Нет утехи... тебя нет. 
Жалким, кажется, стенаньем 
Тебя кличет соловей, 
Ропщет тихиим журчаньем, 
Не зря образ твой, ручей. 
  
С моей жалобой мешает 
Горлиц свой печальный глас, 
Эхо всюду повторяет: 
Куда скрылася от нас 
Та, которая прельщала 
Сладким гласом, красота, 
И собою украшала 
Горестны сии места? 

Что, зачем ты прилетала,
Птичка, к Лизе под окно?
Лепетала, лепетала,
А все так, как я, одно.
Про любовь свою словечко
Что ль хотела ты сказать?
Как и впрямь, что лжет сердечко,
Нам про то не поболтать?
Иль ты, птичка голосиста,
Прислана к нам голубком
Посмотреть: голубка чиста
Не тоскует ли по нем?
Не тревожит ли разлука
Грустью дух, болезнью кровь?
Как прийтить к ней смеет скука?
На часах при ней любовь,
Строем игры вкруг и смехи,
А под крылышком у ней,
Посмотри... сидят утехи,
Дети нежной птички сей.
Бог любви ее лелеет,
А она лелеет нас,
Что с любовью ни затеет,
Все выходит в добрый час.
Полети, скажи! Но страстной
Что твой голос так уныл?
Иль орел тебя ужасной
Счастья и гнезда лишил?
Лишь остался б друг твой милой,
С ним несчастья в жизни нет.
Освежи свой взгляд унылой,
Птичка, не горюй, мой свет.
Я сама, как ты, страдала,
Злой гонимая судьбой;
Но здесь рай, свой свет сыскала,
Здесь и ты найдешь покой.
К нам лети, когтям орлиным
Не опасен счастья дом,
Мы под мягким, голубиным
Спрячемся у ней крылом,
Утренней тебя, душистой
Буду я поить росой
И кормить из уст зернистой,
Белоярою крупой.
Если, чувством восхищенну,
Я пролью слезу из глаз,
То и каплю ту священну,
Птичка, разделим меж нас.
Я цепочкой золотою
К счастью привяжу тебя,
Дом тебе из роз построю,
Пой, люби, живи, как я.
Но в сей жизни безмятежной
Помни слово ты мое:
«Не порви цепочки нежной,
Счастье перервешь свое». 

Всегда был мал, 
Всегда был скверен, 
Теперь стар стал, 
А все уверен, 
Что хоть уйти, хоть ополчиться, 
Хоть пошалить иль потрудиться, 
Переменю я обоих 
Ребят моих.

Епиметей весь век трудился лица в поте, 
Но прожил он его в горшечной лишь 
     работе; 
Употребление он глины показал, 
Искусством мало сим он свету славен 
     стал. 
Когда и сам творец не сделал 
     прославленья, 
Так славу может ли иметь его творенье? 
Он, видя, глина что земля совсем 
     негодна 
И к прозябанию плодов что неспособна, 
То зачал он из ней, что сделать, 
     помышлять. 
И стал сперва горшки и чашки 
     составлять. 
Употребил он их на стол, на пищи нам. 
Еще я сделаю сосуд потребный вам, 
Чтоб деготь и смолу в него бы вы 
     сливали 
И благородных тем горшков бы не марали; 
Вот так он о горшках и чашках говорил; 
Для дегтя ж и смолы кубышку сотворил. 
Премерзкая ты тварь, Кубышка 
     бесполезна! 
В тебе великая сокрыта дегтя бездна; 
Молчи! И перестань, Кубышка ты 
     зловредна! 
Всяк знает, сколько ты в здоровье своем 
     бренна; 
Ни вкус ты из себя, ни дух не 
     испущаешь, 
Но масло лишь одно и деготь проливаешь 
И думаешь, что тем других людей 
     ругаешь, 
Но, напроти?в того, сама себя мараешь. 
Молчи! Кубышка, безмозгла голова! 
Кто о тебе твердит, теряет лишь слова.  

Скрыпучий с приписью подьячий
В счастливый наш развратный век,
Забыв свой сан и род собачий,
Быть вздумал также человек.
По моде и со вкусом
Рожден подлячкою и трусом,
Недолго писчик размышлял,
Какую к счастью взять дорогу,
Обуться на босую ногу —
Кратчайшую избрал,
По коей, криво поступая,
Уклонной идучи, хромая,
Доходит очень скоро впрям
Во светский счастья братна храм. 

Осенне времечко настало.
Не пой, унылый снегирек!
Не пой, как ты певал бывало,
Не пой, мой добренький дружок!

Пускай павлин, хвостом пушистый,
Своею славится трубой!
Петух и ночью голосистый,
А ты, мой друг снегирь, не пой.

Их песни и сердца железны
Почувствуют огромный глас!
Души твоей напевы нежны…
Не пой, мой друг снегирь, на час.

Осенне времечко настало.
Не пой, унылый снегирек!
Не пой, как ты певал бывало,
Не пой, мой добренький дружок!

Зима недолго уж продлится,
С тобой тогда затянем вновь,
Весна ведь петухов боится,
Твой голос призовет любовь.

А с нею всё, всё встрепенется,
Земля растает и моря,
И роза к васильку прижмется,
Придут послушать снегиря.

Осенне времечко настало.
Не пой, унылый снегирек!
Не пой, как ты певал бывало,
Не пой, мой добренький дружок!

Холя с гребнем приходила
Буйну голову чесать,
И пришла, да отступила,
Русска грудь не ходит вспять.

Солнышко садится, 
Меркнет, меркнет день, 
С гор цветов ложится 
Мне на сердце тень. 
  
Лестною мечтою 
Сон меня прельстил, 
Утренней росою 
Путь я освежил. 
  
Нина мне казалась 
Лестным только сном, 
Будто дожидалась 
Там за ручейком. 
  
Силой что ль какою 
Чрез горы и лес 
Как-то подо мною 
Трудный путь исчез. 
  
Тень и шум, движеньи 
Ниной я считал, 
В каждом ощущеньи 
Нину я встречал. 
  
Но и ждать коль мило, 
Так можно ль пенять? 
Лишь бы только было, 
Кого было ждать. 

Прискучил мужику свой век;
Коль несчастен человек!
О! Несчастная судьбина!
Злое счастье он бранил.
«Я в работе, как скотина, —
Он себе так говорил, —
Как был молод, без роптанья
Целый день в поле пашу;
Теперь детям в послушанья,
Я дрова с гумна ношу».
И ничем в сем состояньи он себя не утешал,
Только к небу он усердную молитву воссылал:
«Смерть, несчастливым отрада!
В бедну жизнь мою войди,
Будь мученьям ты награда
И меня не пощади».
Смерть свой страшный вид явила,
И его так вопросила:
«Ты зачем меня призвал?
Я то сделаю неложно».
Он на то ей отвечал:
«Снеси дров, если возможно». 

Сковали землю уж морозы,
И снег покрыл лице полей:
А я в жару любви моей,
Царицы меж цветов, красы природы всей,
Искал цветущей розы;
Но скоро ль кто красу с невинностью нашел?
Эрот тогда веленьем властным,
Дыханием небесным, страстным
В долине, на снегу вдруг розу произвел.
«Пускай, — сказал, — тобой познает
Утехи сей цветок младой;
Он для тебя рожден и расцветет тобой;
Пускай пожертвует красой
Любви и нежности одной.
От грубости пусть терн колючий защищает
Его красы, его покой».
Эрот сказал — цветок открылся,
Светильник страсти вспламенился;
Эрот тотчас… Эрот потом
На блюдичке златом
Несет и с стебельком
Ту розу, коей вид здесь сам изобразился,
Как я листок поцеловал,
Как вспомнил, как вздохнул: «Лети ты к ней», — сказал.

Когда-то с Счастьем жить Фортуна согласилась 
И вместе с ним переселилась 
В шалаш на бережок реки, 
В долину мирную, где воздух ароматный 
  
Одушевляет край обильный, благодатный. 
И толкам вопреки 
Живут они одни 
Не месяц и не год, живут они два дни, 
На третий день зевать Фортуна зачинает, 
Ко Счастью обратясь, зевая, примечает 
И говорит: «Смотри, как тесен наш шалаш, 
Ни с чем нельзя расположиться, 
С моим приданым поместиться 
Места нет; 
Богатство любит свет, 
А знатность любит жить просторно, 
Ведь их не в шкаф же положить». — 
«Неспорно, — 
Счастье говорит, — но жить, 
Мне кажется, без них бы можно было. 
Смотри, как солнышко долину осветило. 
Что блеск всей знатности пред ним? 
Взгляни ты, как щедра природа к нам дарами: 
Для глаз покрыла луг цветами, 
Для вкуса клонится к нам целый лес плодами; 
На что богатство там, где с нами 
Дышат все счастием одним? 
Утехи и покой постель нам постилают 
Из роз, и розы обновляют 
Всечасно цвет и аромат!» 
Фортуна слушала и, слушая, зевала, 
Хотелось неотменно ей 
Иметь стада людей, 
Которых бы она гоняла 
Для наполнения пустых больших палат. 
Ей блеск и шум служили 
И Счастье всякий день будили 
Безвременно и без пути. 
Хоть им оно и говорило, 
Что время есть на всё: плясать, 
Гулять, работать и поспать, — 
Как слушать истину? не тут-то было. 
Гремели так, что Счастие уйтить 
Принудили решиться, 
Чтоб тем раздоры прекратить. 
Чему другому быть? 
Мне действие сие нечудно: 
Фортуне с Счастьем тесно жить, 
  
А Счастию с Фортуной трудно. 
Фортуна любит шум, а Счастие покой. 
«Я вижу, мне пора с тобой, — 
Сказало Счастие, — Фортуна, разлучиться, 
Нет, Счастью только льзя ужиться 
В семье с Любовию одной». 
Тут, взяв котомочку и подкрепя оборки, 
Тихонько Счастие от пышности по горке 
Пошло домой... 

Слуга твой хвилой Львов
Услышать звон колоколов,
Увидеть пузыри и плошки,
Москву-тетеху впопыхах
По тюфильской дорожке
Приплыл на костылях
И у Николы поселился
В Воробине, на тех горах,
Где дом светлейшего затмился,
Живущего в благих делах!
В пустынных, но досель торж местах
Унылый некий дух возлег и водворился;
На падших я прилег листах,
На хладный камень облактился,
Глазами спрашивал, и общий был ответ:
«Нет!»
Сожитель пустоты нечистой,
В развалинах бродящий прах
Вещал мне едкостью речистой
Ничто прошедшего и в умственных глазах!
Зачем не он, а я остался?..
Без титла и заслуг
Опять на новый круг
Вдругорядь в тот же свет забрался?
И как в знакомых мне местах
Не вижу много лиц знакомых?
Что это все? Все прах да прах!
Все кучи камней... насекомых!
Иль стал могильник общий... Свет?
«Нет, —
Надежда в сердце отвечала, —
Неведом и конец нам вечности начала;
Доколь сестра моя Любовь
Блаженство смертных согревает,
Не разрушается ничто, не исчезает!
А старшая сестра дорогу освещает,
Где тлен одушевленный вновь,
Смиренным светом облеченной
И в вечность блага обрученной,
Красы неизреченной,
Бессмертие объемлет он,
Но распростерты длани.
Берет с дел добрых вечны дани
И повергает их Единому пред трон
Неколебимый,
Неописуемый, непостижимый,
Начало вещества и всех веществ конец.
Источник вечных благ и вечности венец
Сияет
И тебе как непреложный свет,
Ступай...» Так как-то сам собой,
Не знаю, мой
Или чужой
Сам выскочил ответ:
«Душа моя туда желает,
А телом бьют челом и говорят, что “нет”,
Что дальняя, дескать, дорога,
Что здесь кое-какая дружба есть,
Любви и много, много.
Там как-то будущая честь
Добро наличное теперь не заменяет.
Не можно ли повременить
И кой-как ниточки ссучить?
Постой, дай здесь поосмотрюся,
Дай, кой-что сделаю, поправлю, разочтуся,
Иному заплачу, другому дам взаймы.
(Сам только не возьму и ни из чьей сумы.)
А там, как делом надорвуся,
Устану... вдоволь налюблюся,
Поставлю жизни я чертой:
«Как скучно будет мне и дома,
Тогда мне этот свет худой».
Постой,
Дорога и в другой
Знакома.
Вечернею порой
Я в путь расположуся,
Сберусь и с силой и с умом,
Да к командиру всех челом
И в чистую отсель отставку попрошуся.
Потом
Раненько пробудяся,
Оденусь налегке и, Богу помоляся,
С любимыми прощусь
И только что с одной
Женой
Не разлучусь,
Но узел проглочу сердечной...
”Ребятушки, и здесь уж не гожусь!” —
Скажу, да сам и уплетусь,
Встряхнуся, встрепещусь,
К Любви превыспренний и вечной
На крыльях радостных взовьюсь
И, легок тем, что не боюсь,
Повыше, чем летал, пущусь,
Взыграю, закружусь
И сверху засмеюсь.
И пред Христом не усмирюсь —
Приелись, чай, и там уж пресных душ витушки.
Он видит так же мой порок,
Как душ смиренных. Прок не прок,
Так, кажется, на что мне четок побрякушки?
Тетехам-студеням в досаду,
В досаду деревяшкам, аду
В том мире поселюсь
И так в век века залюблюсь.
Аминь». 

Удачу провели на сени в барский дом.
— Смотри-ка, кум, содом
Какой за ней толпится…
Смотри-ка, как она ломается, вертится,
А люди-то ее и зовом, и толчком,
И силой, и умом
Прельщают. 

Уж не может никакая
Красота меня прельстить,
Тобой одной пылая,
Лишь тебя, лишь тебя
Жажду видеть и любить.

Твою нежность ощущая,
Утешаюсь счастьем сим
И, любя тебя, драгая,
Вспоминаю, вспоминаю,
Что тобою я любим.

Нет, не можно в свете боле
Счастья и утех найтить,
Как в сладкой быть неволе
И, любя, и любя,
И любя, любиму быть.

Слепой очима, духом зрячий,
Любитель сельской красоты,
Друг истине и мне горячий,
Зачем меня опрыснул ты
Кастальской чистою водою,
Идущего мечты тропою
Лишаешь нужной слепоты,
В которой леший слух прельщает,
Червяк дорогу освещает
До самой поприща меты?

Меня было ошаломило…
Ударясь в стену головой
И став, как надобно, шальной,
Какой-то скользкою тропой
Я шел и долом и горой;
И так было мне любо было
В чаду, в тумане колесить!
За что ни попадя ловить
Ту непоседную, благую
Мадам летучую, нагую,
Пред коей жабой и ужом
Премудрый мир наш суетится;
А зелье перед ним вертится
Без оси беглым колесом
И к сотому остановится, —
И то на час прямым лицом.

Зовет Фортуной свет ученый
Сию мадам; но тут не тот
(Прости, Господь) у них расчет:
Они морочат мир крещеный!
Поверь мне, друг мой, это черт…
Помилуй, целый век вертится,
А голова не закружится,
Не поведет ей клином рот,
Всё хороша и всех прельщает,
Полсвета в обод загибает,
Полсветом улицу мостит,
И вихрем мир кутит, мутит,
И величает, и срамит,
Народ и грабит, и дарит.
Вчера кто к солнцу возносился,
По милости ж ее явился
Повержен в лужу и лежит;
Лежит и, изумлен, зевает,
Как в грязь попал, не понимает
И думает еще, что спит.
Сторонний умница дивится,
Знакомого узнать боится,
От мараных друзей странится,
И думает: не черт их нес;
А завтра там же очутится.
Кольцом и умница кружится,
Затем, что ум и наг и бос.

«Фортуны для богатства жаждут,
В богатстве счастье видит свет.
От счастия бегут и страждут
И ищут там, его где нет», —
Я так подумал и очнулся,
Из Талыжни черпнул воды,
Умылся, проглянул, встряхнулся,
Аи, батюшки, беды, беды!
Куда меня нелегка сила
В чаду обманом затащила?
Отколь молитвой, ни крестом
Никто не может отбожиться,
Лежать в грязи или кружиться
Обязан каждый колесом.

Зачем? да мне зачем метаться?
Мне шаркать, гнуться и ломаться!
Ты, право, сослепу не в лад определил;
Лишь был бы я здоров и волен,
Я всем богат и всем доволен,
Меня всем Бог благословил:
Женил и дал мне всё благое.
Я счастье прочное, прямое
В себе иль дома находил
И с ним расстаться не намерен!

Я истинно, мой друг, уверен,
Что ежели на нас Фортуны фаворит
(В котором сердце бы не вовсе зачерствело)
В Никольском поглядит,
Как, песенкой свое дневное кончив дело,
Сберемся отдохнуть мы в летний вечерок
Под липку на лужок,
Домашним бытом окруженны,
Здоровой кучкою детей,
Веселой шайкою нас любящих людей,
Он скажет: «Как они блаженны,
А их удача не кружит!
Мое вертится всё, их счастие лежит.
У счастья своего с заботами моими
Стоять я должен на часах;
Как Лыска добрая, их счастие за ними
Гоняется во всех местах,
Усталости не знает,
Работает и припевает,
А в праздник пляшет как велят,
Не дремлет, как оне и спят!
Ну если б я вздремал, Фортуна бы заснула,
Нет, видно, ты меня, удача, обманула,
Ведь я для счастия тебя, мадам, искал;
А ты меня пустым набатом оглушила,
Дурманом окормила,
Гнилушкой осветила.
Я счастья не вкусил, а сед и дряхл уж стал,
На воина того похож я стал с тобою,
Что трудным ремеслом, войною,
Под старость нажил хлеб;
Но есть его пришел без зуб, без рук и слеп.
И я всё приобрел (признаться),
Чем можно сча?стливым, довольным показаться;
Но чувство потерял, которым наслаждаться
И в неимуществе умеет человек.
Что был мой век?
Туман. Что счастие? Мечта.
Что должность первая из важных? Суета.
Она опасностью мой разум обуяла
И радости прямой к душе не допускала;
Восторг ни каплей слез любви не оросил,
Ни искрой дружба кровь мою не согревала,
Меняя всё на всё, я сердце износил,
А к добродетели я потерял и веру.
Холодность до того мне сердце облегла,
Что делал только по примеру
Без удовольствия и добрые дела.
Но добрым я рожден и счастливым быть стою.
О православные! я заклинаю вас
Сей добродетелью святою,
Которой вам не чужд, конечно, сладкий глас.
Возьмите, что хотите,
Но к человечеству меня вы приютите
И, чувство отворя,
Мне душу отведите,
С природой помиря.
Быть может, как весна с любовью возвратится,
Чувствительность и я опять приобрету,
Мой дух унылый оживится
И сердцу сообщит природну теплоту,
Которой прелести поднесь я вспоминаю!
Я впечатления еще не потерял,
Как в сельской простоте с любовию одною
Я радости обнять не мог моей душою.
Мой голос, взгляд и шаг изображал,
Что в сердце, не в уме я счастие питаю.
Теперь хочу вздохнуть; но, напротив, зеваю
Средь почестей, забав, как будто век не спал».
Но я разнежился — язык сей непритворный
И в штат не положен придворный;
Там глупость значится под титлом простоты,
Там сеном кормят тех, кто зелень да цветы
Паркетам травчатым предпочитает.
Придворный вне двора и счастия не знает!
И если б улещать меня он эдак стал,
Вельможа сей шпынем бы, право, показался.
В ответ бы я ему ту басню прочитал,
Которой смысл давно в душе мне начертался:
«В игольное ушко верблюду не пройтить,
Фортуны детищу с природою не жить»;
И счастья не вкусить прямого,
Затем что матушка чрезмерно бестолкова,
По матушке пошел и весь их знатный род,
И кто из них счастлив, тот в их семье урод.
Прочти в сей басенке (не говоря дурного),
Как зелье и тогда дела
Свои вела,
Как с счастием она на пустоши жила.

Хочу писать стихи, а что писать, не знаю,
На что же знать сие? перу себя вручаю.
Любезное перо! полезное пиши
И слабый замысл мой читателю внуши.
Перо, преславное оружие писцам,
И предпочтенное копью, ружью, щитам,
И острому мечу, и бритве изощренной,
И грозныя стреле, в яд злейший обмоченной.
Тобою Цицерон врагов своих сразил,
Тобою и Ликург законы положил,
Тобою Гиппоас насмешку отсмеял,
Ей-богу; что же мне, и как, и что писать?
Не лучше ли, покой мне взявши, перестать?
И так севодни день немало я трудился;
На острове я был, в полку теперь явился.
И в школе пошалил; ландшафтик сделал я;
Харламова побил; праздна ль рука моя?
Я Сумарокова сегодня ж посетил,
Что каменным избам фасад мне начертил.
И Навакшонову велел портрет отдать,
У Ермолаева что брал я срисовать.
Еще ж я вам скажу, скажу, право, без лени,
Что Аплечеева поставил на колени.
Немало сделал я, чего же еще боле;
А хочется еще сидеть-таки в неволе;
Да, хочется, сидев и что-нибудь писать.
Ну полно, черт с тобой; пора уж перестать.

Цари! вы светом обладайте, 
Мне незавидна ваша часть, 
Сто крат мне лестнее, вы знайте, 
Над нежным сердцем сладка власть; 
Деритесь, славьтесь, устрашайте, 
А я под тенью мирт стою 
И Катеньку мою пою. 
  
Герои, жизнь пренебрегая, 
Старайтесь лавры заслужить, 
Я, миртою себя венчая, 
Хочу жить мирно и любить; 
Но вашей славы не желая, 
Я честь вам должну отдаю, 
А Катеньку мою пою. 
  
Богатство в поте собирая 
И не живя, кончает век, 
Дрожит, нажиток сохраняя, 
Богатый, бедный человек! 
А я, сей страстью не страдая, 
Моих сокровищ не таю, 
Я Катеньку мою пою.

В кибитку запряжем домашних
Отборных троечку коней:
В корню надежда не споткнется,
На левой вихрем понесется
Любовь игренька без узды;
А мерность в правую пристяжку,
Ефим сядет нарастопашку,
Рассудок… Ну изволь, куды? 

Всего стихотворений: 66