Русская поэзия >> Дмитрий Дмитриевич Минаев

Дмитрий Дмитриевич Минаев (1835-1889)

• Биография Дмитрия Минаева
• Стихотворения Дмитрия Минаева по темам

Все стихотворения Дмитрия Минаева на одной странице

- Оглавление -

1-е января

Нового года лишь вспыхнет денница,
С раннего часа проснется столица.

В праздничный день никого не смутит,
Стонет ли ветер иль вьюга крутит,

Хлещет ли снегом в лицо непогода -
Всюду на улицах волны народа;

Мчатся кареты то взад, то вперед,
Смело шагает везде пешеход,

Словно с плеча его спала забота,
Словно свершилось великое что-то,

Словно сегодня - не то, что вчера...
Город проснулся и ожил с утра.

Хмурые лица - свежей и пригожей:
Барин в медведях, в тулупе прохожий,

Женщин головки в замерзшем окне...
Только невесело что-то всё мне...

Право, не знаю - от зависти, что ли, -
Только смотреть не могу я без боли

И без досады на праздный народ:
Что же вас тешит? что жизнь вам дает?

Что веселитесь, беснуетесь что вы?
Дай-ка взгляну я на ваши обновы

И, замешавшись в толпе без труда,
Ближе на вас погляжу, господа!

Вот вы скользите по гладкой панели:
Сколько ж обновок на вас, в самом деле!..

Золотом шитый швейцар у дверей,
Яркие канты потертых ливрей,

Кружева модниц, рубины булавок, -
Вот и герои Милютиных лавок,

Баловни счастья и щедрой судьбы...
Как металлически светят их лбы!

В лицах читаешь всю важность их целей:
"Устриц бы свежих, да свежих камелий!.."

Блеском нарядов смущается глаз -
Бархат, и соболь, и мягкий атлас,

Только ходи да записывай цены...
Моды столичной гуляют манкены,

И усмиряет капризный мой сплин
Выставка женщин, детей и мужчин.

Долго портные, модистки, торговки
Шили им к празднику эти обновки;

Жаль, что не шьют они новых идей -
Вот бы примерить на этих людей,

В мысли здоровой дать лучшую моду -
Как бы пристало-то к новому году!

Право, пристало бы... но, говорят:
Нам не к лицу незнакомый наряд...

Дальше смотрю я... фельдъегерь несется,
В ветхой шинельке чиновник плетется,

Тащит под мышкой старуха салоп,
Ванька, качаясь, заехал в сугроб,

И пред толпой разодетой, богатой
Тянет шарманка мотив "Травиаты",

Плачет в сказанье каких-то потерь...
Вот и питейного здания дверь.

Дровни подъехали, словно украдкой,
Пар от мороза стоит над лошадкой,

Входит в питейный, с оглядкой, бедняк,
Чтоб, заложив свой последний армяк,

Выпить под праздник, забыться немного:
Завтра опять трудовая дорога,

Серые будни и ночи без сна.
Как не хватить зеленова вина!..

Тут, одержим публицистики бесом,
Думал смутить бедняка я прогрессом,

Думал блестящий прочесть монолог:
"Пьянство-де страшный, великий порок,

Нового дела приспела минута..."
Но посмотрел - и замолк почему-то

И, как пристыженный школьник иной,
С новой досадой побрел я домой.

<1862>


Ах, где та сторона?..

Ах, где та сторона,
Где был нем сатана
       Века?
Где знавал стар и млад
Наизусть "Аммалат-
       Бека"?
Где наш ярый прогресс
Был для всех темный лес, -
       Братцы,
И всю Русь обучал
Дед Кайданов, как знал -
       Вкратце;
В одах ставил поэт
Вместо Феба в куплет -
       Фебус,
А князь Рюрик не мнил,
Что в науке он был -
       Ребус;
Не пугались мы мглы,
Не стучали столы
       Юма,
Гласность в люльке спала,
Хоть и с гласным была
       Дума;
Акций бурный поток
Вырывать нам не мог
       Ямы,
И на свой идеал
Новый Нестор писал
       Драмы;
Не смущались умы,
Как пел Глинка псалмы
       Слезно,
И нас трагик пленял,
Как порой завывал
       Грозно;
К преньям гласным суда
Мы не были когда
       Падки,
И с крестьян становой
Драл весной и зимой
       Взятки;
Взятки были в ходу,
Жил исправник в ладу
       С роком,
Зимний ветер не знал,
Что Невой он гулял
       Боком;
Дни, когда нашу речь
Муж грамматики - Греч
       Правил,
А Булгарин Фаддей
Сильных мира людей
       Славил.
В этот век золотой
Наш смущали покой
       Реже.
Где же та сторона?
Други! те времена
       Где же?

1860


Бал

Залит бал волнами света;
Благовонием нагрета,
Зала млеет, как букет.
Упоительно-небрежно,
Зажигательно-мятежно
Ноет скрипка и кларнет.
В вихре звуков, в море жара,
С сладострастием угара
В вальс скользит за парой пара,
Опьянения полна,
В ураган огнепалящий,
Душу пламенем мутящий,
Волканически летящий,
Грудь взрывающий до дна.
Вот она, царица бала:
Раздраженная смычком,
Быстро сбросив покрывало,
В танце бешеном летала,
Припадя ко мне плечом.
Кудри змеями сбегали,
Волновались, трепетали
И, играя предо мной,
По щекам меня хлестали
Ароматною волной.
Мы неслись - мелькали люди,
Ряд колонн и ряд гостей,
Фермуары, плечи, груди,
Лампы, люстры, блеск свечей,
Косы, жемчуг, бриллианты,
Дымки, кружева, атлас,
Банты, франты, аксельбанты
И алмаз горящих глаз.
Мы неслись - кружилась зала,
Я дрожал, как кровный конь,
Весь был жар я, весь огонь,
В жилах лава пробегала,
И корсет ей прожигала
Воспаленная ладонь.

<1860>


В альбом русской барыне

Я люблю тебя во всем:
. . . . . . . . . . . . .
В бальном, газовом наряде,
В море кружев, блонд и роз,
В дымной кухне, на эстраде,
В цирке, шумном маскараде,
В зной и холод и мороз...
За клавишами рояля,
За тарелкой жирных щей,
За романами Феваля,
Дома, в людях, меж гостей.
В каждом звуке, в каждом взоре,
В яркой россыпи речей,
В споре важном, милом вздоре
О погоде, об узоре,
Об игре без козырей.
В преферансе, танце, пляске,
В драке с девкой крепостной,
В море слез, в потоках ласки,
В сарафане и повязке -
Ты всесильна надо мной.

<1859>


Вильяму Шекспиру от Михаила Бурбонова

Любезный друг Шекспир, талантлив ты - не спорим,
Тебе соперников не часто я встречал,
Но всё же, признаюсь, с большим смотрю я горем,
Какую ложную дорогу ты избрал.

Ты слишком горд, Шекспир, друзей забыл советы:
Тебе б всё древний мир, старинных хроник тьма,
Где лишь какие-то Отелло да Макбеты
Иль датский принц, спрыгнувший вдруг с ума.

Дай лучше драму нам, без всяких дальних споров,
Военный быт рисуй, жизнь лагеря раскрой,
Где б на коне скакал великий наш Суворов
И манием руки за строем двигал строй.

Ты вместо Дездемон, Корделий и Офелий,
Без деклараторских ходулей и прикрас,
На сцену выведи Ефремовских камелий -
Тогда, тогда, Шекспир, почтут тебя у нас.

<1863>


Во сне

   В полдневный жар на даче Безбородко
С "Беседой Русскою" лежал недвижно я.
   Был полдень жгуч, струился воздух кротко,
         Баюкая меня.

   Лежал один под тенью я балкона,
   Немая тишь сковала всё кругом,
   И солнце жгло отвесно с небосклона -
         И спал я мертвым сном.

   И снилось мне - большое заседанье
Любителей Словесности в Москве,
В кафтанах, в охабнях - творящих заклинанье
         Журналам на Неве.

Пред капищем славянских истуканов
Там Лонгинов могилу мрачно рыл:
Да лягут в ней Елагин, Селиванов -
         Ликуй, славянофил!

Тогда зажглась в душе моей тревога,
И в полусне прозрела мысль моя,
И видел я, что за два некролога
         Там в члены выбран я.

Грозный акт

У редактора газеты,
Злой противницы движенья,
Собрались друзья по зову
Для совета в воскресенье.

Уж давно редактор смелый
И сотрудники газеты
Встречу юного прогресса
Слали грозные ответы;

Уж давно они где можно
Порицали дружным хором
Наше время, век растленный -
И проклятьем и позором

Всё клеймили; в их "Беседе"
Дон-Кихоты тьмы кромешной
Проповедовали с жаром
Аскетизма путь безгрешный,

Дух терпенья и молчанья...
Но теории прекрасной
Тех новейших публицистов
Не внимал наш век ужасный.

И к редактору "Беседы"
Приглашенные собратья
Собрались, чтобы услышать
Акт торжественный проклятья,

Акт проклятья громогласный
Окаянному прогрессу,
Людям нового развитья -
Всем служащим века бесу.

Собралося заседанье
И внимало с умиленьем,
Как редактор, жрец премудрый,
Им читал акт отлученья.

Волоса назад отбросив,
Став с приличной сану позой,
Начал он, сверкнув очами,
Распаленными угрозой:

"Силой правды и закона,
Силой истин всемогущих
Всех, науки и прогресса
Власть открыто признающих,

Мы клянем и к мукам вечным
Абирона и Дафона
Обрекаем их для казни,
Горьких мук, и слез, и стона.

Мы клянем их именами
Ксенофонта и Фаддея,
И отныне и вовеки
Проклинаем, не жалея:

Всюду, где б их ни застали,
Дома, в клубе, в балагане,
За пером, смычком иль кистью,
В министерстве, в ресторане,

Спящих, бодрствующих, пьющих,
Трапезующих, cacando, {1}
Недугующих, плененных,
Чуть живых... flebotomando. {2}

Проклинаем во всех членах,
В сердце, чреве и глазницах,
В волосах, ногтях и жилах,
В бакенбардах и ресницах...

Всюду их найдет проклятье
И предаст в жилище беса:
Так клянем детей мы блудных
Окаянного прогресса..."

И собратья с дружным плеском
"Так и будет" повторили,
И все подписью формальной
Акт проклятья закрепили.


1 От лат. cacare - какать. - Ред.
2 Изнемогающих от кровопускания (лат.). - Ред.

1860


Детям

        Розги необходимы как 
        энергические мотивы жизни.
                                    П. Юркевич

Розог не бойтеся, дети!
Знайте - ученым игривым
Прутья ужасные эти
Названы жизни мотивом.

Пусть вырастают березы,
Гибкие отпрыски ивы, -
Вы, улыбаясь сквозь слезы,
Молвите - это мотивы!

Если ж случится вам ныне
С плачем снести наказанье -
Что ж? и мотивы Россини
Будят порою рыданья.

Дети! отрите же слезы!
Можете строгость снести вы:
Прежде терпели ж вы лозы,
Так и стерпите мотивы!..

1860 или 1861


Кумушки

"Эх! не плачь, кума!
Значит - дело земское!.."
- "Знаю и сама,
Да ведь сердце женское.
Врозь с ним - нет житья..."
- "Не вернешь Кондратьева,
Вышла, вишь, статья
Гнать, и гнать, и гнать его.

Знай! везде бедняк
(В умных книгах значится)
До могилы так
Всё с бедой маячится.
Мать на свет родит -
Нечем воспитать его,
И судьба спешит
Гнать, и гнать, и гнать его.

Бедняки снесут -
Сладко ли, не сладко ли -
Всё: по шее ль бьют,
Лупят под лопатку ли.
Сирому - сна нет,
Давит зло, как тать, его,
И один ответ -
Гнать, и гнать, и гнать его.

Раз уйдет от зла -
Словно жизнь и ладится,
Глядь - из-за угла
Снова горе крадется.
Так не плачь, кума!
Позабудь Кондратьева:
Нужно из ума
Гнать, и гнать, и гнать его".

1861


Лирические песни с гражданским отливом

(Посвящ<ается> А. Фету)

            1

Холод, грязные селенья,
   Лужи и туман,
Крепостное разрушенье,
   Говор поселян.
От дворовых нет поклона,
   Шапки набекрень,
И работника Семена
   Плутовство и лень.
На полях чужие гуси,
   Дерзость гусенят, -
Посрамленье, гибель Руси.
   И разврат, разврат!..

            2

Солнце спряталось в тумане.
   Там, в тиши долин,
Сладко спят мои крестьяне -
   Я не сплю один.
Летний вечер догорает,
   В избах огоньки,
Майский воздух холодает -
   Спите, мужички!

Этой ночью благовонной,
   Не смыкая глаз,
Я придумал штраф законный
   Наложить на вас.
Если вдруг чужое стадо
   Забредет ко мне,
Штраф платить вам будет надо.
   Спите в тишине!

Если в поле встречу гуся,
   То (и буду прав)
Я к закону обращуся
   И возьму с вас штраф;
Буду с каждой я коровы
   Брать четвертаки,
Чтоб стеречь свое добро вы
   Стали, мужички...

1863


Монолог художника в драме Джулиано Бертини, или Терновый венок гения

Я весь в жару, как в первый день признанья.
Души моей натянутые струны
Готовы вдруг одним певучим хором
Ответить небесам мелодиею звуков.
Чело горит, струится в жилах пламень,
Я чувствую приливы вдохновенья
Во имя чистого великого искусства!..
Искусство!
            (Падает на колени.)
           Весь я твой - и ты мое, искусство!
Вот здесь, в груди, божественная искра
Горит огнем небесного веленья,
Тревожит, жжет меня, и я, небес избранник,
Весь трепещу под чарой вдохновенья.
(Быстро встает и начинает импровизировать.)
          Я расторгнул жизни путы,
          Вдохновенный без границ.
          В те великие минуты,
          Люди, люди-лилипуты,
          Предо мной падите ниц.
          На колени! песнопений,
          Для грядущих поколений,
          Я пролью за звуком звук.
          Вы - толпа, я - светлый гений,
          Я - рожден для вдохновений,
          Вы - для мелких бед и мук.
          Для детей погибших мира
          Я пою, - смиряет лира
          Горе, скорби и печаль.
          С именами Гете, Данта
          Имя нового гиганта
          Люди впишут на скрижаль.
          Душно, душно!.. мир мне тесен...
     (Срывает с себя галстук и сюртук.)
          Муза, муза! лиру мне!
          Нужно звуков, рифм мне, песен -
          Я горю, я весь в огне...
             (Обессиленный и облитый холодным потом, опускается
      на ковер поддерживаемый музой.)

<1860>


Московская легенда XIX века

Друг друга любили они с бескорыстием оба;
Казалось - любви бы хватило с избытком до гроба!

Он был Славянин - и носил кучерскую поддевку,
А ей сарафан заменял и корсет, и шнуровку.

То платье обоим казалось и краше, и проще,
И в нем они вместе гуляли по Марьиной роще.

Читал он ей Гегеля, песни Якушкина, сказки,
Цалуя то в губки, то в щечки, то в синие глазки.

И в ней развивал он вражду к молодым либералам,
К прогрессу, к Европе, ко всем не московским журналам.

Он ей по-французски болтать запретил совершенно,
И с ней о народности он говорил вдохновенно.

Суровый завет для нее был тяжелой веригой,
Но Кирша Данилов у ней был настольною книгой.

Так дни проходили - их счастье всё шире да шире, -
Казалось, четы нет блаженней, довольнее в мире.

Но счастья лучи не всегда одинаково жарки.
Ужасную весть от соседней болтуньи-кухарки

Узнал Славянин, весь исполнен грозы и испуга,
Что носит украдкой корсет с кринолином подруга!

Узнал - не спасла, не пошла, верно, впрок пропаганда, -
Что ночью Славянка... читает романы Жорж Занда.

Узнал он и, верный принципу московских собратий,
Любовь свою предал всей силе суровых проклятий.

Угрюмо и мрачно всегда проходил он Лубянкой,
Страшась повстречаться с коварною псевдославянкой.

Друг с другом навеки они так рассталися оба,
А счастья, казалось, обоим хватило б до гроба!

Над урной

Ах, неужель ты кинул свет,
   Хозяин мой седой?
Таких людей уж больше нет
   Под нашею луной.
Ты состояние с трудом
   Всю жизнь свою копил,
У Покрова построил дом,
   А в дом жильцов пустил.

С процентом скромным капитал
   Пуская частно в рост,
Раз в год ты нищим помогал,
   Ел постное весь пост.
Умел узнать ты стороной,
   Кто деньги занимал,
И ежедневно на Сенной
   Сам мясо покупал.

Хотя ты был не из числа
   Чувствительных сердец,
Но от тебя не ведал зла
   Домовый твой жилец.
До самой смерти неженат
   И чужд семейных уз,
Носил ты ватошный халат
   И плисовый картуз.

Ты сам себе приготовлял
   Лукулловский обед:
Картофель с свеклою мешал
   В роскошный винегрет.
Без темных дум, без тайных мук
   Добрел до поздних лет;
Всегда с тобой был твой чубук
   И вязаный кисет.

С чухонцем дворником был строг,
   Журил его слегка;
Ходил ты изредка в раек
   Смотреть "Жизнь игрока".
Порою, чтоб себя развлечь,
   Ты почитать любил:
Тобой прочитан был весь Греч
   И Зотов - Рафаил.

Я на потухший твой закат
   Без слез смотреть не мог,
Как, сняв свой ватошный халат,
   Ты в гроб сосновый лег.
С тех пор как ты покинул свет,
   Я всё твержу с тоской:
"Таких людей уж больше нет
   Под нашею луной!"

<1861>


Нашествие свистопляски

    Легенда XIX столетия

Что за волненье в рядах журналистики?
   Жалкий, испуганный вид!
Жертвенник пуст, и журнальные мистики
          Бросили скит.

Туники смятые, лица печальные,
   Очи тревогой горят,
Стонут и плачут витии журнальные
          Все зауряд.

Хроники в трауре; сонная критика
   К нам нагоняет тоску,
Лиры не тронуты, даже, взгляните-ка,
          Смолк и "Куку"...

Где же их жажда труда и опасности,
   Где их походы за дам,
Даже погас перед статуей гласности
          Вдруг фимиам.

Что ж их тревожит? игра ли фантазии?
   Слава ли сводит с ума?
Или холера идет к ним из Азии,
          Или чума?

Иль, наконец, им грозит наводнение,
   Новый всемирный потоп?..
Нет! их иное пугает сомнение,
          Хмурит их лоб.

Ужас наводит чума азиятская,
   Страшен холеры возврат,
Но наказание послано адское
          Хуже в стократ.

Враг их явился под гаерской маскою!
   Нет от беды оборон...
Имя ж ее (хоть зовут свистопляскою)
          Есть "Легион"!

Ходит она словно тень неотвязная
   И, потешая народ,
Ловит всё пошлое, всё безобразное, -
          Ловит и бьет.

Что б ни увидела, что б ни заметила,
   Пусть лишь сфальшивит где звук, -

Так эпиграммою прямо и метила,
          Дерзкая, вдруг!

Мысль, уж преданьем давно освященную,
   Нужно, так, смотришь, казнит,
Даже Буслаева - личность ученую
          Не пощадит.

Жрец журналистики пляской скандальною
   Назвал ту пляску с тех пор,
И похоронную песнь погребальную
          Пел хроникер.

Пел он протяжно, - жрецы ж, сняв сандалии,
   Древних молили богов,
Чтоб не смущал этот свист вакханалии
          Старческих снов.

1861


Наяву

Я трепетал,
Как говорил,
Явившись в зал,
Славянофил.
Я изнывал
От ног до плеч,
Как он читал
Собратьям речь.
Я тосковал
И тер свой лоб,
Как он строгал
Европе гроб,
Как Запад клял,
И мудр и строг,
И прославлял
Один Восток.
И тех идей
Водоворот
В душе моей
Переворот
Тогда свершил,
К Москве свой взор
Я устремил,
Поддевку сшил
И стал с тех пор
Славянофил!

Открытие

              Все люди - скоты.

                              Бланк

Не гордись, о смертный,
Быстротой развитья:
Господином Бланком
Сделано открытье.

Брось труды науки,
Ей ни в чем не веря:
Мир - стадообразный,
Люди - хуже зверя.

Всё встречай на свете
С чувством беззаботным:
Господином Бланком
Ты сравнен с животным.

Лишь один вопрос есть
В следующем роде:
Так к какой же Бланка
Отнести породе?

1861


Отцы или дети?

(Параллель)

Уж много лет без утомленья
Ведут войну два поколенья,
   Кровавую войну;
И в наши дни в любой газете
Вступают в бой "Отцы" и "Дети",
Разят друг друга те и эти,
   Как прежде, в старину.

Мы проводили как умели
Двух поколений параллели
   Сквозь мглу и сквозь туман.
Но разлетелся пар тумана:
Лишь от Тургенева Ивана
Дождались нового романа -
   Наш спор решил роман.

И мы воскликнули в задоре:
"Кто устоит в неравном споре?"
   Которое ж из двух?
Кто победил? кто лучших правил?
Кто уважать себя заставил:
Базаров ли, Кирсанов Павел,
   Ласкающий наш слух?

В его лицо вглядитесь строже:
Какая нежность, тонкость кожи!
   Как снег бела рука.
В речах, в приемах - такт и мера,
Величье лондонского "сэра", -
Ведь без духов, без несессера
   И жизнь ему тяжка.

А что за нравственность! О боги!
Он перед Феничкой, в тревоге,
   Как гимназист, дрожит;
За мужика вступаясь в споре,
Он иногда, при всей конторе,
Рисуясь с братом в разговоре,
   "Du calme, du calme!" - твердит.
{* Спокойствие, спокойствие! (Франц.) - Ред.}

Свое воспитывая тело,
Он дело делает без дела,
   Пленяя старых дам;
Садится в ванну, спать ложася,
Питает ужас к новой расе,
Как лев на Брюлевской террасе
   Гуляя по утрам.

Вот старой прессы представитель.
Вы с ним Базарова сравните ль?
   Едва ли, господа!
Героя видно по приметам,
А в нигилисте мрачном этом,
С его лекарствами, с ланцетом,
   Геройства нет следа.

Он в красоте лишь видит формы,
Готов уснуть при звуках "Нормы",
   Он отрицает и...
Он ест и пьет, как все мы тоже,
С Петром беседует в прихожей,
И даже с горничной, о боже!
   Играть готов идти.

Как циник самый образцовый,
Он стан madame де-Одинцовой
   К своей груди прижал,
И даже - дерзость ведь какая, -
Гостеприимства прав не зная,
Однажды Феню, обнимая,
   В саду поцеловал.

Кто ж нам милей: старик Кирсанов,
Любитель фесок и кальянов,
   Российский Тогенбург?
Иль он, друг черни и базаров,
Переродившийся Инсаров -
Лягушек режущий Базаров,
   Неряха и хирург?

Ответ готов: ведь мы недаром
Имеем слабость к русским барам -
   Несите ж им венцы!
И мы, решая всё на свете,
Вопросы разрешили эти...
Кто нам милей - отцы иль дети?
   Отцы! отцы! отцы!

1862


Парнасский приговор

Шум, волненье на Парнасе,
На Парнасе все в тревоге,
И, смущенные, толпами,
На совет сбирались боги.
С гор заоблачного Пинда
И с вершины Геликона
Боги мчатся в колесницах
По призыву Аполлона.

Для чего ж богов собранье
На заоблачном Парнасе?
Кто сей смертный, с тусклым взглядом,
Прилетевший на Пегасе?
Кто он - вялый и ленивый,
Неподвижный, как Обломов,
Стал безмолвно и угрюмо,
Окруженный тучей гномов?..

И божественные гости,
Полукругом став у трона,
С нетерпеньем ждали речи
От красавца Аполлона.
И сказал он: "Смертный! молви:
У богов чего ты просишь?
На земле своей далекой
Ты какое званье носишь?"
И ответил смертный: "Русский

Я писатель! На собрата
Приношу донос вам, боги,
И молю вас - в наказанье
С обвиненным будьте строги.
Он, как я, писатель старый,
Издал он роман недавно,
Где сюжет и план рассказа
У меня украл бесславно...
У меня - герой в чахотке,
У него - портрет того же;
У меня - Елена имя,
У него - Елена тоже,
У него все лица также,
Как в моем романе, ходят,
Пьют, болтают, спят и любят...
Наглость эта превосходит
Меры всякие... Вы, боги,
Справедливы были вечно,
И за это преступленье
Вы накажете, конечно".

Смертный смолк... Вот спорят боги,
Шум и говор окрест трона,
Наконец громовый голос
Раздается Аполлона:
"Мы с сестрой своей Минервой
Так решили! Право
Твое дело, и наказан
Будет недруг твой лукавый.
И за то он, нашей властью,
На театре будет вскоре
Роль купца играть немую
Бессловесно в "Ревизоре".
Ты же - так как для романа
У тебя нет вновь сюжета -
На казенный счет поедешь
Путешествовать вкруг света.
Верно, лучшее творенье
Ты напишешь на дороге.
Так решаем на Парнасе
Я, Минерва и все боги".

1860


Педагогический приговор

(Орфографическая легенда)

Посреди огромной залы,
Где скользит вечерний свет,
Грамотеи-радикалы
Собралися на совет.
Бродит мысль по лицам важным,
Хмуры брови, строгий вид, -
И лежал пред мужем каждым
Букв российских алфавит.
Час настал, звонок раздался,
И суровый, как закон,
Перед обществом поднялся
Председатель Паульсон.
Двери настежь, и квартальный
Вводит связанную рать -
Букв российских ряд печальный
Счетом ровно тридцать пять.
Для позора, для допросов
Привели на стыд и срам
Буквы те, что Ломоносов
Завещал когда-то нам.
Не скрывайте ж тайных мук вы,
Не сжимайте бледных губ;
Не одной прекрасной буквы
Мы увидим хладный труп.
Первый враг ваш есть Кадинский.
Он, о ужас! (смех и крик)
Думал шрифт ввести латинский
В благородный наш язык;
И, отвергнутый советом,
Чуть не пролил горьких слез...
Но постойте: в зале этом
Начинается допрос.
"Буква _Ять_! -"
                И мерным шагом,
Глаз не смея вверх поднять,
Перед всем ареопагом
Появилась буква _ять_.
Как преступница, поникла
И, предвидя свой позор,
От новейшего Перикла
Слышит смертный приговор:
"Буква жалкая! Бродягой
Ты явилась в наш язык,
Сам подьячий за бумагой
Проклинать тебя привык,
За тебя лишь называли
Нас безграмотными всех;
Там, где люди ять писали,
_Е_ поставить было грех.
Даже избранную братью
Педагогов (крики: вон!)
Допекали буквой _ятью_
С незапамятных времен.
Так в тебе гермафродита
Мы признали, - и теперь
Выдти вон из алфавита
Приглашаем в эту дверь!"
Ниц склонясь, как хилый колос,
_Ять_ уходит.
              "На места!"
Раздается новый голос:
"Шаг вперед, мадам _Фита_!
Так как с русским человеком
Кровной связи нет у вас,
То ступайте к вашим грекам..."
Но _Фита_ вдруг уперлась:
"Мир ко мне неблагодарен!"
Дама рвется, вся в поту:
"Даже сам Фаддей Булгарин
Век писался чрез _фиту_.
Вашу верную служанку
Не гоните ж..." (резкий звон).
И несчастную гречанку
На руках выносят вон.
Та же участь ожидала
Букву _Э_ и _Ер_ и _Ерь_:
Стража вывела из зала
Их в распахнутую дверь.
Потеряв красу и силу,
Всем им в гроб пришлося лечь,
И теперь на их могилу
Ходит тайно плакать Греч.

1862


Последние славянофилы

(Еще свежее предание)

Когда в челе своих дружин,
Победу празднуя заране,
Стоял Аксаков Константин, -
Мужали духом все славяне.

"Маяк", дремавший столько лет,
Вновь проявил свой голос смелый,
И "Москвитянина" скелет
Забыл в гробнице саван белый.

Пронесся клик: "О смелый вождь,
Пробей к народности ты тропу,
Лишь прикажи: каменьев дождь
Задавит дряхлую Европу;

Иди, оставь свой дом и одр, -
Кричат славянские витии, -
И всё, что внес в Россию Петр,
Гони обратно из России.

Верь прозорливости друзей:
Назад, назад идти нам надо!
Для этих западных идей
Безумны милость и пощада".

И вождь им радостно внимал,
Бичуя Запада пороки.
"Мы постоим, - он восклицал, -
За честь "народной подоплеки"!"

В негодовании в те дни
Славяне фраки с плеч срывали,
И за Москвою жгли огни,
И на кострах их сожигали;

Славяне в мурмолках, в бобрах
Сидели, с злобою циклопа,
И ждали - скоро ли во прах
Падет разбитая Европа.

Но время шло. Редел их круг,
Не улыбалась им победа;
Среди усилий и потуг
Угасла "Русская беседа";

Перун угрюмый, чтимый встарь,
Упал, крапивой зарастая,
И только "Светоча" фонарь
Чадил, кого-то примиряя.

Во тьме гробов своих немых
Лег за боярином боярин,
Осталось двое только их:
Иван Аксаков и Самарин.

Разбит славянский их кумир,
Едва мерцает "День" в тумане,
И одиноко в новый мир
Глядят последние славяне.

Они глядят - и взор их ждет:
Вот богатырь Илья очнется,
Перун поднимется, - вот-вот
Вся Русь старинная проснется.

Ответа нет. Тот век почил;
И вот, собрав остаток силы,
У позабытых двух могил
Сошлись на пир славянофилы.

Сошлись и молвили они:
"Вот здесь, средь дедовских угодий,
Нам близки только в эти дни -
Один Кирилл... один Мефодий".

Пируют... речи их мертвы,
Бессильны гневные угрозы;
На дно широкой ендовы
Они роняют только слезы.

И вдаль, угрюмо, сквозь туман
Глядят последние славяне, -
А им Погодин, как баян,
Читает спичи на кургане.

1862


Провинциальным Фамусовым

Люди взгляда высшего,
Книг вы захотите ли!
Пусть для класса низшего
Пишут сочинители.
Для чего вам более
Всё людское знание?
Не того сословия -
Чтоб читать издания!

Нынче - травля славная,
Завтра - скачка тройками;
То обед, где - главное -
Угостят настойками.
То к родне отправишься,
С дворнею - мучение...
Ясно, что умаешься, -
Тут уж не до чтения.

Пусть зубрят приказные
Те статьи ученые,
Где идеи разные
Очень развращенные.
Мы ж, допив шампанское,
Спросим с удивлением:
Дело ли дворянское
Заниматься чтением?

<1861>


Проселком

Раз проселочной дорогою
Ехал я - передо иной
Брел с котомкою убогою
Мужичок как лунь седой.

На ногах лаптишки смятые,
Весь с заплатками армяк.
Верно, доля небогатая
Тебе выпала, бедняк!

Подпираясь палкой длинною -
Путь-то, верно, был далек, -
Брел он с песней заунывною.
"Дядя, сядь на облучок!"

Сел старик. Седую бороду
Только гладит. "Ты куда?"
- "Пробираюсь, барин, к городу,
Ждут оброка господа,

Крепко староста наказывал...
Вот бреду, болит спина..."
И, склонившись, мне рассказывал
Свою повесть старина.

"Погоди, дед! С тяжкой болию
Ты не ляжешь умирать,
На отчизну божьей волею
Сходит мир и благодать;

После лет долготерпения,
Бесконечного труда,
Под лучами просвещения
Смолкнет лютая нужда.

От его превосходительства
Слышал я, - а он мне зять, -
Что теперь само правительство
Будет слабых защищать".

В мужике сердечный пламень я
Этой речью оживил,
И старик честное знаменье
С благочестьем сотворил.

<1860>


Просьба

Я, жены севера, ныне с участием
К вам обращаюсь с благими советами,
Ваше развитье считая несчастием,
Вашу ученость - дурными приметами.

Пусть перед мудростью женскою муж иной
Рад предаваться в душе умилению, -
Встретясь с Авдотьей Никитишной Кукшиной.
К новому я прихожу убеждению.

Женщины севера, в помыслах строгие,
Анны, Варвары, Лукерьи и Софии!
Бойтесь вы физики, эмбриологии,
И математики, и философии.

Бойтесь, как язвы, якшаться с студентами,
В Думе на лекциях, в аудитории;
Но развлекайтесь нарядами, лентами,
Вместо всеобщей и русской истории.

Лучше держитесь порядка вы старого!
Скучно ведь думать и чувствовать заново.
Замуж идите - но не за Базарова,
А уж скорее за Павла Кирсанова.

Знайте, о женщины: эмансипация
Лишь унижает сословье дворянское;
Вдруг в вас исчезнет опрятность и грация,
Будете пить вы коньяк и шампанское.

Сбросив наряды душистые, бальные,
Станете ногти носить безобразные,
Юбки, манишки, белье некрахмальное
И разговаривать точно приказные.

Нет, позабудьте все пренья бесплодные,
Будьте довольны, как прежде, рутиною;
Вечно нарядные, вечно свободные,
Бойтеся встретиться с мыслью единою.

Чем утомляться в ученых вам прениях,
Лучше хозяйкою быть полнокровною,
"Дамой, приятной во всех отношениях"
Или Коробочкой, Дарьей Петровною.

1862


Сказка о восточных послах

Шлет нам гостинцы Восток
Вместе с посольством особым.
"Ну-ка, веди, мужичок,
Их по родимым трущобам".
Ходят. Всё степи да лес,
Всё как дремотой одето...
"Это ли русский прогресс?"
- "Это, родимые, это!.."

В села заходят. Вросли
В землю, согнувшись, избенки;
Чахлое стадо пасли
Дети в одной рубашонке;
Крытый соломой навес...
Голос рыдающий где-то...
"Это ли русский прогресс?"
- "Это, родимые, это!.."

Город пред ними. В умах
Мысль, как и в селах, дремала,
Шепчут о чем-то впотьмах
Два-три усталых журнала.
Ласки продажных метресс...
Грозные цифры бюджета...
"Это ли русский прогресс?"
- "Это, родимые, это!.."

Труд от зари до зари,
Бедность - что дальше, то хуже.
Голод, лохмотья - внутри,
Блеск и довольство - снаружи...
Шалости старых повес,
Тающих в креслах балета...
"Это ли русский прогресс?"
- "Это, родимые, это!.."

"Где ж мы, скажи нам, вожак?
Эти зеленые зимы,
Голые степи и мрак...
Полно, туда ли зашли мы?
Ты нам скажи наотрез,
Ждем мы прямого ответа:
Это ли русский прогресс?"
- "Это, родимые это!.."

1862


Совет

                В собственном сердце и уме
             человека должна быть внутрен-
             няя полиция...

                                                  Н. Павлов

От увлечений, ошибок горячего века
Только "полиция в сердце" спасет человека;

Только тогда уцелеет его идеал,
Если в душе он откроет бессменный квартал.

Мысль, например, расшалится в тебе не на шутку -
Тотчас ее посади ты в моральную будку;

В голову ль вдруг западет неприличная блажь -
Пусть усмирит ее сердца недремлющий страж;

Кровь закипит, забуянит в тебе через меру -
С ней не стесняясь, прими полицейскую меру,

Стань обличителем собственной злобы и лжи
И на веревочке ум свой строптивый держи.

Знайте ж, российские люди, и старцы и дети:
Только "с полицией в сердце" есть счастье на свете.

<1863>


Фанты

СОВРЕМЕННАЯ ЭЛЕГИЯ

(Посвящается детям, начинающим учиться российской азбуке)

Бросив газет беспорядки
И отрицания сети,
Будем играть хоть в загадки,
      Милые дети!

Будем, вверяяся року,
Чужды задорного спора,
Всё понимать по намеку
      Быстро и скоро.

Дети! в вас эти таланты
Крепки с самой колыбели...
Ну, так сыграемте в фанты
      Мы, в самом деле!

Классную доску я вытер.
Слушать! займемся мы делом:
Азбуки тридцать шесть литер
      Вывел я мелом.

Аз - первый фант, нас зовущий!
Кто же враг западных фраков,
Западной прессы гниющей?
      Кто же? - А... *

Кто о погибели края
С эманципацией женской
Воет, нам ад предрекая,
      Кто? - А...

Новая литера: Буки!
Кто, русский эпос прославив,
Сделался дивом науки?
      Кто же?.. - Б...

Кто в фельетонах (чуждаясь
Всяческих истов и илов)
В прессу явился, ругаясь?
      Кто же?.. - Б...

Литера Веди! В народе
Кто для журнальных курьезов
Гейне терзал в переводе?
      Кто? - В...

Вот подошли и к Глаголю.
Кто же над "бомбами" века
В жизни наплакался вволю?
      Кто же? - Г...

В чьих песнопеньях, о дети!
Каждая строчка - слезинка?
Кто всех скучнее на свете?
      Кто ж это? - Г...

Вот и Добро вам на смену.
Кто (и его ждет оценка)
Вывел животных на сцену?
      Кто же? - Д...

Кто для российского мира
Вечно был скучен и длинен?
Кто обрусил нам Шекспира?
      Кто же? - Д...

Кто . . . . . . . . . .
Пишет "заметки" сурово?
Дети все плачут, услыша
      Имя?.. - К...

Кто земляков из Парижа
И из его ресторанов
Гонит?.. Малютка, пойми же -
      Кто он? - К...

Кто постоянно рифмуем
С рифмой избитою: "невский"?
Кто свистунами волнуем?
      Кто он? - К...

Кто одиноко и сиро,
В битвах ослабнувший вскоре,
Бросил свой жезл триумвира?
      Кто ж это? - К...

Вот и _Мыслете_. О, кто ты,
Славивший в лютом угаре
Разные тяжкие льготы?
      Кто? - М...

Кто под охраной Покоя
Стал для науки негоден?
Дети! шепну на ушко я -
      Это... П...

Литера Слово. Загадки
Смысл, вероятно, понятен:
Ржет в постоянном припадке
      Только... С...

Кто он, сорвавший гиматий
С музы афинской в час сплина,
Пост завещавший для братии?
      Кто он? - Щ...

Кто он, воспевший нам лозы,
В деле наук - Собакевич,
Бюхнеру славший угрозы?
      Кто он? - Ю...

Здесь остановимся, дети!
Что ж, непонятно вам? или
Новые ребусы эти
      Вы разрешили?

* Вот разгадки всех загадок по порядку: Аксаков, Аскоченский, Буслаев, Безрылов, Водовозов, Громека, Глинка, Дьяченко, Дружинин, Катков, Касьянов, Краевский, Корн, Молинари, Погодин, Скарятин, Щербина, Юркевич. - Ред.

1863


Чувство грека

Мы на ложах сидели пурпурных
В благодатной тени сикоморы;
Ароматы курилися в урнах,
И гремели певучие хоры.
И Эллады живые напевы,
Как вино, нашу кровь разжигали,
На коврах ионийские девы
С негой южною нас щекотали.
Целовала меня Навзикая,
На груди волновался гиматий,
И, устами к устам приникая,
Ожидала ответных объятий;
Но ни ласка, ни песня, ни шутка
Мне немилы от девы Эллады:
Мальчик розовый - дивный малютка
Привлекал мои жадные взгляды;
Я внимал, как лились, не смолкая,
Его песни согласные звуки,
И рыдала вдали Навзикая,
Опустив свои смуглые руки.

<1860>


Юмористам

Юмористы! смейтесь все вы,
   Только пусть ваш стих,
Как улыбка юной девы,
   Будет чист и тих.
Будьте скромны, как овечка,
   Смейтесь без тревог,
Но от желчного словечка
   Сохрани вас бог!..

Без насмешки, без иголок,
   Весело для всех,
Смейтесь так, чтоб не был колок
   Безобидный смех;
Чтоб ребенок в колыбели
   Улыбнуться мог...
От иной гражданской цели
   Сохрани вас бог!..

Смейтесь... ну хоть над природой -
   Ей ведь нет вреда,
Над визитами, над модой
   Смейтесь, господа;
Над ездой в телеге тряской
   Средь больших дорог...
От знакомства с свистопляской
   Сохрани вас бог!..

Пойте песнь о стройном фронте,
   О ханже, хлыще,
Только личностей не троньте,
   Смейтесь - вообще...
И от кар, от обличений
   Вдоль и поперек,
От новейших всех учений -
   Сохрани вас бог!..

1862 или 1863

Всего стихотворений: 28