Русская поэзия >> Андрей Белый

Андрей Белый (1880-1934)

• Биография Андрея Белого
• Стихотворения Андрея Белого по темам

Все стихотворения Андрея Белого на одной странице

- Оглавление -

* * *

А вода? Миг - ясна...
Миг - круги, ряби: рыбка...
Так и мысль!.. Вот - она...
Но она - глубина,
Заходившая зыбко.

Июнь 1916, Дорнах


Арестанты

    В. П. Поливанову

Много, брат, перенесли 
На веку с тобою бурь мы. 
Помнишь - в город нас свезли. 
Под конвоем гнали в тюрьмы. 

Била ливнем нас гроза: 
И одежда перемокла. 
Шел ты, в даль вперив глаза, 
Неподвижные, как стекла. 

Заковали ноги вам 
В цели. 
Вспоминали по утрам 
Степи. 

За решеткой в голубом 
Быстро ласточки скользили. 
Коротал я время сном 
В желтых клубах душной пыли. 

Ты не раз меня будил. 
Приносил нам сторож водки. 
Тихий вечер золотил 
Окон ржавые решетки. 

Как с убийцей, с босяком, 
С вором 
Распевали вечерком 
Хором. 

Здесь, на воле, меж степей 
Вспомним душные палаты, 
Неумолчный лязг цепей, 
Наши серые халаты. 

Не кручинься, брат, о том, 
Что морщины лоб изрыли. 
Все забудем: отдохнем - 
Здесь, в волнах седой ковыли. 

1904


Арлекинада

         Посвящается
     современным арлекинам

Мы шли его похоронить
Ватагою беспутно сонной.
И в бубен похоронный бить
Какой-то танец похоронный

Вдруг начали. Мы в колпаках
За гробом огненным вопили
И фимиам в сквозных лучах
Кадильницами воскурили.

Мы колыхали красный гроб;
Мы траурные гнали дроги,
Надвинув колпаки на лоб...
Какой-то арлекин убогий -

Седой, полуслепой старик,-
Язвительным, немым вопросом
Морщинистый воскинул лик
С наклеенным картонным носом,

Горбатился в сухой пыли.
Там в одеянии убогом
Надменно выступал вдали
С трескучим, с вытянутым рогом -

Герольд, предвозвещавший смерть;
Там лентою вилась дорога;
Рыдало и гремело в твердь
Отверстие глухого рога.

Так улиц полумертвых строй
Процессия пересекала;
Рисуясь роковой игрой,
Паяц коснулся бледноалой -

Камелии: и встал мертвец,
В туман протягивая длани;
Цветов пылающий венец
Надевши, отошел в тумане: -

Показывался здесь и там;
Заглядывал - стучался в окна;
Заглядывал - врывался в храм,
Сквозь ладанные шел волокна.

Предвозвещая рогом смерть,
О мщении молил он бога:
Гремело и рыдало в твердь
Отверстие глухого рога.

"Вы думали, что умер я -
Вы думали? Я снова с вами.
Иду на вас, кляня, грозя
Моими мертвыми руками.

Вы думали - я был шутом?..
Молю, да облак семиглавый
Тяжелый опрокинет гром
На род кощунственный, лукавый!"

Ноябрь 1906, Мюнхен


Асе ("Едва яснеют огоньки")

       Едва яснеют огоньки. 
       Мутнеют склоны, долы, дали. 
       Висят далекие дымки, 
       Как безглагольные печали. 
       
       Из синей тьмы летит порыв... 
       Полыни плещут при дороге. 
       На тучах - глыбах грозовых - 
       Летуче блещут огнероги. 
       
       Невыразимое - нежней... 
       Неотразимое - упорней... 
       Невыразимы беги дней, 
       Неотразимы смерти корни. 
       
       В горючей радости ночей 
       Ключи ее упорней бьются: 
       В кипучей сладости очей 
       Мерцаньем маревым мятутся. 
       
       Благословенны: - жизни ток, 
       И стылость смерти непреложной, 
       И - зеленеющий листок, 
       И - ветхий корень придорожный. 

Июнь 1916, Дорнах


Асе ("Те же - приречные мрежи")

       Те же - приречные мрежи, 
       Серые сосны и пни; 
       Те же песчаники; те же - 
       Сирые, тихие дни; 
       
       Те же немеют с отвеса 
       Крыши поникнувших хат; 
       Синие линии леса 
       Немо темнеют в закат. 
       
       А над немым перелеском, 
       Где разредились кусты, 
       Там проясняешься блеском 
       Неугасимым - Ты! 
       
       Струями ярких рубинов 
       Жарко бежишь по крови: 
       Кроет крыло серафимов 
       Пламенно очи мои. 
       
       Бегом развернутых крылий 
       Стала крылатая кровь: 
       Давние, давние были 
       Приоткрываются вновь. 
       
       В давнем - грядущие встречи; 
       В будущем - давность мечты: 
       Неизреченные речи, 
       Неизъяснимая - Ты! 

Сентябрь 1916, Москва


Асе (Лазурь бледна...)

    (При прощании с ней)

Лазурь бледна: глядятся в тень
Громадин каменные лики:
Из темной ночи в белый день
Сверкнут стремительные пики.

За часом час, за днями дни
Соединяют нас навеки:
Блестят очей твоих огни
В полуопущенные веки.

Последний, верный, вечный друг,-
Не осуди мое молчанье;
В нем - грусть: стыдливый в нем испуг,
Любви невыразимой знанье.

Август 1916, Дорнах


Бальмонту

В золотистой дали
облака, как рубины,-
облака как рубины, прошли,
как тяжелые, красные льдины.

Но зеркальную гладь
пелена из туманов закрыла,
и душа неземную печать
тех огней - сохранила.

И, закрытые тьмой,
горизонтов сомкнулись объятья.
Ты сказал: "Океан голубой
еще с нами, о братья!"

Не бояся луны,
прожигавшей туманные сети,
улыбались - священной весны
все задумчиво грустные дети.

Древний хаос, как встарь,
в душу крался смятеньем неясным.
И луна, как фонарь,
озаряла нас отсветом красным.

Но ты руку воздел к небесам
и тонул в ликовании мира.
И заластился к нам
голубеющий бархат эфира.

Апрель 1903, Москва


Безумец

         Посвящается А.С.Челищеву

          1

"Вы шумите. Табачная гарь
дымносиние стелет волокна.
Золотой мой фонарь
зажигает лучом ваши окна.

Это я в заревое стекло
к вам стучусь в час вечерний.
Снеговое чело
Разрывают, вонзаясь, иглы терний.

Вот скитался я долгие дни
и тонул в предвечерних туманах.
Изболевшие ноги мои
в тяжких ранах.

Отворяют. Сквозь дымный угар
задают мне вопросы.
Предлагают, открыв портсигар,
папиросы.

Ах, когда я сижу за столом
и, молясь, замираю
в неземном,
предлагают мне чаю...

О, я полон огня,
предо мною виденья сияют...
Неужели меня
никогда не узнают?.."

          2

Помним все. Он молчал,
просиявший, прекрасный.
За столом хохотал
кто-то толстый и красный.

Мы не знали тогда ничего.
От пирушки в восторге мы были.
А его,
как всегда, мы забыли.

Он, потупясь, сидел
с робким взором ребенка.
Кто-то пел
звонко.

Вдруг
он сказал, преисполненный муки,
побеждая испуг,
взявши лампу в дрожащие руки:

"Се дарует нам свет
Искупитель,
я не болен, нет, нет:
я - Спаситель..."

Так сказав, наклонил
он свой лик многодумный...
Я в тоске возопил:
"Он - безумный".

          3

Здесь безумец живет.
Среди белых сиреней.
На террасу ведет
ряд ступеней.

За ограду на весь
прогуляться безумец не волен...
Да, ты здесь!
Да, ты болен!

Втихомолку, смешной,
кто-то вышел в больничном халате,
сам не свой,
говорит на закате.

Грусть везде...
Усмиренный, хороший,
пробираясь к воде,
бьет в ладоши.

Что ты ждешь у реки,
еле слышно колебля
тростники,
горьких песен зеленого стебля?

Что, в зеркальность глядясь,
бьешь в усталую грудь ты тюльпаном?
Всплеск, круги... И, смеясь,
утопает, закрытый туманом.

Лишь тюльпан меж осоки лежит
весь измятый, весь алый...
Из больницы служитель бежит
и кричит, торопясь, запоздалый.

Март 1904, Москва


Бессонница

Мы - безотчетные: безличною 
Судьбой Плодим 
Великие вопросы; 
И -- безотличные -- привычною 
Гурьбой 
Прозрачно 
Носимся, как дым 
От папиросы. 
Невзрачно 
Сложимся под пологом окна, 
Над Майей месячной, над брошенною брызнью, -- 
Всего на миг один -- 
-- (А ночь длинна -- 
Длинна!) -- 
Всего на миг один: 
Сияющею жизнью. 
Тень, тихий чернодум, выходит 
Из угла, 
Забродит 
Мороком ответов; 
Заводит -- 
Шорохи... 
Мутительная мгла 
Являет ворохи 
Разбросанных предметов. 

Из ниши смотрит шкаф: и там немой арап. 
Тишайше строится насмешливою рожей... 
Но время бросило свой безразличный крап. 
Во всех различиях -- все то же, то же, то же. 
И вот -- стоят они, и вот -- глядят они, 
Как дозирающие очи, 
Мои 
Сомнением 
Испорченные 
Дни, 
Мои 
Томлением 
Искорченные 
Ночи... 

Январь 1921, Москва, Больница


Больница

Мне видишься опять -- 
Язвительная -- ты... 
Но -- не язвительна, а холодна: забыла. 
Из немутительной, духовной глубины 
Спокойно смотришься во все, что прежде было. 
Я, в мороках 
Томясь, 
Из мороков любя, 
Я -- издышавшийся мне подаренным светом, 
Я, удушаемый, в далекую тебя,-- 
Впиваюсь пристально. Ты смотришь с неприветом. 
О, этот долгий 
Сон: 
За окнами закат. 
Палата номер шесть, предметов серый ворох, 
Больных бессонный стон, больничный мой халат; 
И ноющая боль, и мыши юркий шорох. 
Метание -- По дням, 
По месяцам, годам... 
Издроги холода... 
Болезни, смерти, голод... 
И -- бьющий ужасом в тяжелой злости там, 
Визжащий в воздухе, дробящий кости молот... 
Перемелькала 
Жизнь. 
Пустой, прохожий рой -- 
Исчезновением в небытие родное. 
Исчезновение, глаза мои закрой 
Рукой суровою, рукою ледяною. 

Январь 1921, Москва, Больница


Бурьян

    Г. Г. Шпету

Вчера завернул он в харчевню, 
Свой месячный пропил расчет. 
А нынче в родную деревню, 
Пространствами стертый, бредет. 

Клянет он, рыдая, свой жребий. 
Друзья и жена далеки. 
И видит, как облаки в небе 
Влекут ледяные клоки. 

Туманится в сырости - тонет 
Окрестностей никнущих вид. 
Худые былинки наклонит, 
Дождями простор запылит - 

Порыв разгулявшейся стужи 
В полях разорвется, как плач. 
Вон там: - из серебряной лужи 
Пьет воду взлохмаченный грач. 

Вон там: - его возгласам внемлет 
Жилец просыревших полян - 
Вон: - колкие руки подъемлет 
Обсвистанный ветром бурьян. 

Ликует, танцует: "Скитальцы, 
Ища свой приют, припадут 
Ко мне: мои цепкие пальцы 
Их кудри навек оплетут. 

Вонзаю им в сердце иглу я... 
На мертвых верхах искони. 
Целю я, целуя-милуя, 
Их раны и ночи, и дни. 

Здесь падают иглы лихие 
На рыхлый, рассыпчатый лесс; 
И шелестом комья сухие 
Летят, рассыпаясь в откос. 

Здесь буду тебя я царапать, - 
Томить, поцелуем клонясь..." 
Но топчет истрепанный лапоть 
Упорнее жидкую грязь. 

Но путник, лихую сторонку 
Кляня, убирается прочь. 
Бурьян многолетний вдогонку 
Кидает, свинцовую ночь. 

Задушит - затопит туманом: 
Стрельнул там летучей иглой... 
Прокурит над дальним курганом 
Тяжелого олова слой. 

Как желтые, грозные бивни, 
Размытые в россыпь полей, 
С откосов оскалились в ливни 
Слои вековых мергелей. 

Метется за ним до деревни 
Ликует - танцует репье: 
Пропьет, прогуляет в харчевне 
Растертое грязью тряпье. 

Ждут: голод да холод - ужотко; 
Тюрьма да сума - впереди. 
Свирепая, крепкая водка, 
Огнем разливайся в груди! 

1905-1908


В горах

1 

Взираю: в серые туманы; 
Раздираю: рубище - я... 
Оборвут, как прах,- ураганы: 
Разорвут - в горах: меня. 

Серый туман - разметан. 
Упал - там - в былом... 
Ворон, ворон - вот он: 
Вот он - бьет - крылом. 


2 

Я схватывал молча - молот; 
Он взлетал - в моих руках... 
Взмах - камень: расколот! 
Взмах - толчея: прах! 

Скрежетала - в камень твердолобый: 
Молотами выколачиваемая скрижаль, 
Чтобы - разорвались его твердые злобы 
В золотом расколотую даль. 

Камней кололись осколки... 
Отовсюду приподнялись - 
О, сколькие - колкие елки - 
Высвистом - порывистым - ввысь... 

Изошел - мелколесием еловым 
Красностволый, голый лес... 
Я в лиловое поднебесие по гололобым 
Скалам: лез! 

Серый туман - разметан: 
Упал - там - в былом!.. 
Ворон, ворон - вот он: 
Вот он - бьет крылом! 

Смерти серые - туманы 
Уволакивали меня; 
И поддакивали ураганы; 
И - обманывался: я! 


3 

Гора: дорога - в горы, 
О которых - пел - скальд... 
Алтарный камень - который? 
Все - голый базальт,- 

Откуда с мрачным мыком 
Бежал быкорогий бог. 
Бросив месяц, зыком 
Перегудевший в пустоты рог,- 

Откуда - опрокинутые твердыни 
Оборвал: в голубой провал: 
Откуда - подкинутые 
Занялись: в заревой коралл... 

Откуда года ураганом, 
Поддакивал он, маня... 
Смерти серые - туманом 
Обволакивали: меня... 

Обмануты! С пламенных скатов 
Протянуты - в ночь и в дни - 
В полосатые злата закатов 
Волосатые руки мои. 


4 

Над утесами, подкинутыми в хмури, 
Поднимется взверченная брызнь; 
И колесами взверченной бури - 
Снимется низринутая жизнь... 

Вспыхивай глазами молний,- туча: 
Водобоями - хладно хлынь, 
Взвихривая лопасть - в кучи 
Провисающих в пропасть твердынь. 

Падай, медная молния, звоном: 
Людоедная,- стрелами кусай! 
Жги мне губы - озоном! 
В гулы пропастей - кромсай,- 

Чтобы мне, взъерошенному светом 
И подброшенному винтом - в свет, 
Прокричать опаленным светом 
Перекошенным ртом: "Свет!" - 

Чтобы, потухнув, под откос - с веками 
Рухнуть - свинцовым мертвецом: 
Дочерна сожженными руками 
И - чернолиловым лицом,- 

Чтобы - мыча - тупо 
Из пустот - быкорогий бог - 
Мог - в грудь - трупа - 
Ткнуть - свой - рог...

1922, Цоссен


В Летнем саду

Над рестораном сноп ракет
Взвивается струею тонкой.
Старик в отдельный кабинет
Вон тащит за собой ребенка.

Над лошадиною спиной
Оголена, в кисейной пене,-
Проносится - ко мне, за мной!
Проносится по летней сцене.

Прощелкает над ней жокей -
Прощелкает бичом свистящим.
Смотрю... Осанистый лакей
С шампанским пробежал пьянящим.

И пенистый бокал поднес...
Вдруг крылья яркокрасной тоги
Так кто-то над толпой вознес -
Бежать бы: неподвижны ноги.

Тяжелый камень стекла бьет -
Позором купленные стекла.
И кто-то в маске восстает
Над мертвенною жизнью, блеклой.

Волнуются: смятенье, крик.
Огни погасли в кабинете;-
Оттуда пробежал старик
В полузастегнутом жилете,-

И падает,- и пал в тоске
С бокалом пенистым рейнвейна
В протянутой, сухой руке
У тиховейного бассейна;-

Хрипит, проколотый насквозь
Сверкающим, стальным кинжалом:
Над ним склонилось, пролилось
Атласами в сиянье алом -

Немое домино: и вновь,
Плеща крылом атласной маски,
С кинжала отирая кровь,
По саду закружилось в пляске.

1906, Серебряный Колодезь


В лодке

Лодка скользила вдоль синих озер 
Ранней весной... 
Волны шумели... Твой тающий взор 
Робко блуждал среди синих озер... 
Был я с тобой... 

Там... где-то в небе... гряда дымных туч 
Рдела огнем, 
Точно цепь льдистых, сверкающих круч, 
А не холодных, блуждающих туч, 
Тающих сном. 

Ах, мы сидели как будто во сне!.. 
Легкий туман 
Встал, точно сказка о нашей весне... 
...Ты засыпала, склонившись ко мне... 
Призрак! Обман!.. 

Годы прошли... Я устал... Я один... 
Годы прошли... 
Лодка скользит вдоль озерных равнин. 
Вместо багрянцем сверкающих льдин - 
Тучи вдали... 

Весь я согнулся... усталый... больной... 
Где же ты... друг? 
Над равнодушной, холодной волной 
Вьется туман, точно призрак седой... 
Где же ты, друг? 

Декабрь 1900


В поле

Чернеют в далях снеговых 
Верхушки многолетних елей 
Из клокотаний буревых 
Сквозных, взлетающих метелей. 

Вздыхающих стенаний глас, 
Стенающих рыданий мука: 
Как в грозный полуночи час 
Припоминается разлука! 

Непоправимое мое 
Припоминается былое... 
Припоминается ее 
Лицо холодное я злое. 

Пусть вечером теперь она 
К морозному окну подходят 
И видит: мертвая луна... 
И волки, голодая, бродят 

В серебряных, сквозных полях; 
И синие ложатся тени 
В заиндевевших тополях; 
И желтые огни селений, 

Как очи строгие, глядят, 
Как дозирающие очи; 
И космы бледные летят 
В пространства неоглядной ночи. 

И ставни закрывать велит... 
Как пробудившаяся совесть, 
Ей полуночный ветр твердит 
Моей глухой судьбины повесть. 

Прости же, тихий уголок, 
Тебя я покидаю ныне... 
О, ледени, морозный ток, 
В морозом скованной пустыне!.. 

1907


В полях (Солнца контур старинный...)

Солнца контур старинный,
золотой, огневой,
апельсинный и винный
над червонной рекой.

От воздушного пьянства
онемела земля.
Золотые пространства,
золотые поля.

Озаренный лучом, я
спускаюсь в овраг.
Чернопыльные комья
замедляют мой шаг.

От всего золотого 
к ручейку убегу -
холод ветра ночного 
на зеленом лугу.

Солнца контур старинный,
золотой, огневой,
апельсинный и винный 
убежал на покой.

Убежал в неизвестность.
Над полями легла,
заливая окрестность,
бледносиняя мгла.

Жизнь в безвременье мчится
пересохшим ключом:
все земное нам снится
утомительным сном.

<1904>


В полях (Я забыл. Я бежал...)

Я забыл. Я бежал. Я на воле.
Бледным ливнем туманится даль.
Одинокое, бедное поле,
Сиротливо простертое вдаль.

Не страшна ни печаль, ни тоска мне:
Как терзали — я падал в крови:
Многодробные, тяжкие камни
Разбивали о кости мои.

Восхожу в непогоде недоброй
Я лицом, просиявшим как день.
Пусть дробят приовражные ребра
Мою черную, легкую тень!

Пусть в колючих, бичующих прутьях
Изодрались одежды мои.
Почивают на жалких лоскутьях
Поцелуи холодной зари.

Над простором плету, неподвижен,
Из колючей крапивы венок.
От далеких поникнувших хижин
Подымается тусклый дымок.

Ветер, плачущий брат мой,— здесь тихо.
Ты пролей на меня свою сонь.
Исступленно сухая гречиха
Мечет под ноги яркий огонь.

1907, Париж


В темнице

Пришли и видят — я брожу
Средь иглистых чертополохов.
И вот опять в стенах сижу.
В очах — нет слез, в груди — нет вздохов.

Мне жить в застенке суждено.
О да — застенок мой прекрасен.
Я понял всё. Мне всё равно.
Я не боюсь. Мой разум ясен.

Да,— я проклятие изрек
Безумству ввысь взлетевших зданий.
Вам не лишить меня вовек
Зари текучих лобызаний.

Моей мольбой, моим псалмом
Встречаю облак семиглавый,
Да оборвет взрыдавший гром
Дух празднословия лукавый.

Мне говорят, что я — умру,
Что худ я и смертельно болен,
Но я внимаю серебру
Заклокотавших колоколен.

Уйду я раннею весной
В линючей, в пламенной порфире
Воздвигнуть в дали ледяной
Двузвездный, блещущий дикирий.

1907, Москва


Вакханалия

И огненный хитон принес,
И маску черную в кардонке.
За столиками гроздья роз
Свой стебель изогнули тонкий.

Бокалы осушал, молчал,
Камелию в петлицу фрака
Воткнул, и в окна хохотал
Из душного, ночного мрака -

Туда,- где каменный карниз
Светился предрассветной лаской,
И в рдяность шелковистых риз
Обвился и закрылся маской,

Прикидываясь мертвецом...
И пенились - шипели вина.
Возясь, перетащили в дом
Кровавый гроб два арлекина.

Над восковым его челом
Крестились, наклонились оба -
И полумаску молотком
Приколотили к крышке гроба,

Один - заголосил, завыл
Над мертвым на своей свирели;
Другой - цветами перевил
Его мечтательных камелий.

В подставленный сосуд вином
Струились огненные росы,
Как прободал ему жезлом
Грудь жезлоносец длинноносый.

1906, Мюнхен


Великан

            1

«Поздно уж, милая, поздно... усни:
это обман...
Может быть, выпадут лучшие дни.

Мы не увидим их... Поздно... усни...
Это — обман».

Ветер холодный призывно шумит,
холодно нам...
Кто-то, огромный, в тумане бежит...

Тихо смеется. Рукою манит.
Кто это там?

Сел за рекою. Седой бородой
нам закивал
и запахнулся в туман голубой.

Ах, это, верно, был призрак ночной...
Вот он пропал.

Сонные волны бегут на реке.
Месяц встает.
Ветер холодный шумит в тростнике.

Кто-то, бездомный, поет вдалеке,
сонный поет.

«Всё это бредни... Мы в поле одни.
Влажный туман
нас, как младенцев, укроет в тени...

Поздно уж, милая, поздно. Усни.
Это — обман...»

Март 1901, Москва

            2

      Сергею Михайловичу Соловьеву

Бедные дети устали:
сладко заснули.
Сонные тополи в дали
горько вздохнули,

мучимы вечным обманом,
скучным и бедным...
Ветер занес их туманом
мертвенно-бледным.

Там великан одинокий,
низко согнувшись,
шествовал к цели далекой,
в плащ запахнувшись.

Как он, блуждая, смеялся
в эти минуты...
Как его плащ развевался,
ветром надутый.

Тополи горько вздохнули.
Абрис могучий,
вдруг набежав, затянули
бледные тучи.

            3

Средь туманного дня,
созерцая минувшие грезы,
близ лесного ручья
великан отдыхал у березы.

Над печальной страной
протянулись ненастные тучи.
Бесприютной главой
он прижался к березе плакучей.

Горевал исполин.
На челе были складки кручины.
Он кричал, что один,
что он стар, что немые годины
надоели ему...

Лишь заслышат громовые речи,—
точно встретив чуму,
все бегут и дрожат после встречи.

Он — почтенный старик,
а еще не видал теплой ласки.
Ах, он только велик...
Ах, он видит туманные сказки.

Облака разнесли
этот жалобный крик великана.
Говорили вдали:
«Это ветер шумит средь тумана».

Проходили века.
Разражались ненастные грозы
На щеках старика
заблистали алмазные слезы.

            4

Потянуло грозой.
Горизонт затянулся.
И над знойной страной
его плащ растянулся.

Полетели, клубясь,
грозно вздутые скалы.
Замелькал нам, искрясь,
из-за тучи платок его алый.

Вот плеснул из ведра,
грозно ухнув на нас для потехи:
«Затопить вас пора...
А ужо всем влетит на орехи!»

Вот нога его грузным столбом
где-то близко от нас опустилась,
и потом
вновь лазурь просветилась.

«До свиданья! — кричал,—
мы увидимся летними днями...»
В глубину побежал,
нам махнув своей шляпой с полями.

            5

В час зари на небосклоне,
скрывши лик хитоном белым,
он стоит в своей короне
замком грозно-онемелым.

Солнце сядет. Всё притихнет.
Он пойдет на нас сердито.
Ветром дунет, гневом вспыхнет,
сетью проволок повитый

изумрудно-золотистых,
фиолетово-пурпурных.
И верхи дубов ветвистых
зашумят в движеньях бурных.

Не успев нас сжечь огнями,
оглушить громовым ревом,
разорвется облаками
в небе темнобирюзовом.

1902


Весна

Всё подсохло. И почки уж есть.
Зацветут скоро ландыши, кашки.
Вот плывут облачка, как барашки.
Громче, громче весенняя весть.

Я встревожен назойливым писком:
Подоткнувшись, ворчливая Фекла,
нависая над улицей с риском,
протирает оконные стекла.

Тут известку счищают ножом...
Тут стаканчики с ядом... Тут вата...
Грудь апрельским восторгом объята.
Ветер пылью крутит за окном.

Окна настежь — и крик, разговоры,
и цветочный качается стебель,
и выходят на двор полотеры
босиком выколачивать мебель.

Выполз кот и сидит у корытца,
умывается бархатной лапкой.

Вот мальчишка в рубашке из ситца,
пробежав, запустил в него бабкой.

В небе свет предвечерних огней.
Чувства снова, как прежде, огнисты.
Небеса всё синей и синей,
Облачка, как барашки, волнисты.

В синих далях блуждает мой взор.
Все земные стремленья так жалки...
Мужичонка в опорках на двор
с громом ввозит тяжелые балки.

1903, Москва


Вечер

Точно взглядами, полными смысла,
Просияли,-
Мне ядом горя,-
Просияли
И тихо повисли
Облаков златокарих края...

И взогнят беспризорные выси
Перелетным
Болотным глазком;
И - зарыскают быстрые рыси
Над болотным,-
Над черным - леском.

Где в шершавые, ржавые травы
Исчирикался летом
Сверчок,-
Просвещается злой и лукавый,
Угрожающий светом
Зрачок.

И - вспылает
Сквозное болото;
Проиграет
Сквозным серебром;
И - за тучами примется кто-то
Перекатывать медленный гром.

Слышу - желтые хохоты рыси.
Подползет; и - окрысится: "Брысь!"...
И проискрится в хмурые
Выси
Желточерною шкурою
Рысь.

1922, Цоссен


Вечерком

Взвизгнет, свистнет, прыснет, хряснет, 
Хворостом шуршит. 
Солнце меркнет, виснет, гаснет, 
Пав в семью ракит. 

Иссыхают в зыбь лохмотьев 
Сухо льющих нив 
Меж соломы, меж хоботьев, 
Меж зыбучих ив - 

Иссыхают избы зноем, 
Смотрят злым глазком 
В незнакомое, в немое 
Поле вечерком, - 

В небо смотрят смутным смыслом, 
Спины гневно гнут; 
Да крестьянки с коромыслом 
Вниз из изб идут; 

Да у старого амбара 
Старый дед сидит. 
Старый ветер нивой старой 
Исстари летит. 

Тенью бархатной и черной 
Размывает рожь, 
Вытрясает треском зерна; 
Шукнет - не поймешь: 

Взвизгнет, свистнет, прыснет, хряснет, 
Хворостом шуршит. 
Солнце: - меркнет, виснет, гаснет, 
Пав в семью ракит. 

Протопорщился избенок 
Кривобокий строй, 
Будто серых старушонок 
Полоумный рой. 

1908


Вечный зов

       Д. С. Мережковскому 
       
       1 
       
       Пронизала вершины дерев 
       желто-бархатным светом заря. 
       И звучит этот вечный напев: 
       "Объявись - зацелую тебя..." 
       
       Старина, в пламенеющий час 
       обуявшая нас мировым, - 
       старина, окружившая нас, 
       водопадом летит голубым. 
       
       И веков струевой водопад, 
       вечно грустной спадая волной, 
       не замоет к былому возврат, 
       навсегда засквозив стариной. 
       
       Песнь все ту же поет старина, 
       душит тем же восторгом нас мир. 
       Точно выплеснут кубок вина, 
       напоившего вечным эфир. 
       
       Обращенный лицом к старине, 
       я склонился с мольбою за всех. 
       Страстно тянутся ветви ко мне 
       золотых, лучезарных дерев. 
       
       И сквозь вихрь непрерывных веков 
       что-то снова коснулось меня, - 
       тот же грустно-задумчивый зов: 
       "Объявись - зацелую тебя..." 
       
       
       2 
       
       Проповедуя скорый конец, 
       я предстал, словно новый Христос, 
       возложивши терновый венец, 
       разукрашенный пламенем роз. 
       
       В небе гас золотистый пожар. 
       Я смеялся фонарным огням. 
       Запрудив вкруг меня тротуар, 
       удивленно внимали речам. 
       
       Хохотали они надо мной, 
       над безумно-смешным лжехристом. 
       Капля крови огнистой слезой 
       застывала, дрожа над челом. 
       
       Гром пролеток, и крики, и стук, 
       ход бесшумный резиновых шин... 
       Липкой грязью окаченный вдруг, 
       побледневший утих арлекин. 
       
       Яркогазовым залит лучом, 
       я поник, зарыдав, как дитя. 
       Потащили в смирительный дом, 
       погоняя пинками меня. 
       
       
       3 
       
       Я сижу под окном. 
       Прижимаюсь к решетке, молясь. 
       В голубом 
       все застыло, искрясь. 
       
       И звучит из дали: 
       "Я так близко от вас, 
       мои бедные дети земли, 
       в золотой, янтареющий час..." 
       
       И под тусклым окном 
       за решеткой тюрьмы 
       ей машу колпаком: 
       "Скоро, скоро увидимся мы..." 
       
       С лучезарных крестов 
       нити золота тешат меня... 
       Тот же грустно-задумчивый зов: 
       "Объявись - зацелую тебя..." 
       
       Полный радостных мук, 
       утихает дурак. 
       Тихо падает на пол из рук 
       сумасшедший колпак. 

Июнь 1903, Серебряный Колодезь


Во храме

Толпа, войдя во храм, задумчивей и строже... 
Лампад пунцовых блеск и тихий возглас: 
"Боже..." 

И снова я молюсь, сомненьями томим. 
Угодники со стен грозят перстом сухим, 

лицо суровое чернеет из киота 
да потемневшая с веками позолота. 

Забил поток лучей расплавленных в окно... 
Все просветилось вдруг, все солнцем зажжено: 

И "Свете тихий" с клироса воззвали, 
и лики золотом пунцовым заблистали. 

Восторгом солнечным зажженный иерей, 
повитый ладаном, выходит из дверей. 

Июнь 1903, Серебряный Колодезь


Воспоминание (Декабрь...)

Декабрь... Сугробы на дворе...
Я помню вас и ваши речи;
Я помню в снежном серебре
Стыдливо дрогнувшие плечи.

В марсельских белых кружевах
Вы замечтались у портьеры:
Кругом на низеньких софах
Почтительные кавалеры.

Лакей разносит пряный чай...
Играет кто-то на рояли...
Но бросили вы невзначай
Мне взгляд, исполненный печали.

И мягко вытянулись,- вся
Воображенье, вдохновенье,-
В моих мечтаньях воскреся
Невыразимые томленья;

И чистая меж нами связь
Под звуки гайдновских мелодий
Рождалась... Но ваш муж, косясь,
Свой бакен теребил в проходе...
       __________

Один - в потоке снеговом...
Но реет над душою бедной
Воспоминание о том,
Что пролетело так бесследно.

Сентябрь 1908, Петербург


Воспоминание (Задумчивый вид...)

      Посвящается Л. Д. Блок

Задумчивый вид:
Сквозь ветви сирени
сухая известка блестит
запущенных барских строений.

Всё те же стоят у ворот
чугунные тумбы.
И нынешний год
всё так же разбитые клумбы.

На старом балкончике хмель
по ветру качается сонный,
да шмель
жужжит у колонны.

Весна.
На кресле протертом из ситца
старушка глядит из окна.
Ей молодость снится.

Всё помнит себя молодой —
как цветиком ясным, лилейным
гуляла весной
вся в белом, в кисейном.

Он шел позади,
шепча комплименты.
Пылали в груди
ее сантименты.

Садилась, стыдясь,
она вон за те клавикорды.
Ей в очи, смеясь,
глядел он, счастливый и гордый.

Зарей потянуло в окно.
Вздохнула старушка:
«Всё это уж было давно!..»
Стенная кукушка,
хрипя,
кричала.
А время, грустя,
над домом бежало, бежало.

Задумчивый хмель
качался, как сонный,
да бархатный шмель
жужжал у колонны.

1903, Москва


Время (Еще прохладу струй студеных)

Еще прохладу струй студеных 
Не иссушил жестокий круг... 
Здесь, в переливах я зеленых - 
Твоих, необозримый луг. 

Ветров, раскатистые гулы. 
Все где-то это видел взор. 
Все тот же топчет дед сутулый 
Рассыпчатый цветов ковер. 

Проходит дед стопою лютой. 
Пройди - но цвет полей не тронь... 
Идет: на плуг ложится круто 
Шершавая его ладонь. 

Необозримых пашней пахарь - 
Над зацветающей весной... 
Круговоротов грозных знахарь, 
Яви же жирный перегной. 

Для прозябанья мыслям-зернам! 
Воскинь секущим острием 
Над луговым, корнистым дерном 
Хаоса - мрачный чернозем! 

Косматые склонил седины. 
Прости же, непопранный луг! 
Взрезает мягко дерновины 
Лениво лязгающий плуг. 

Онучею истопчет хворост 
И гребни острые кремней. 
Над бархатами свежих борозд 
Да всходит свежесть зеленей. 

Так лет мимотекущих бремя 
Несем безропотные мы, 
Когда железным зубом время 
Нам взрежет бархат вечной тьмы. 

Ты скажешь - день; и день обманет. 
Он - вот: но голову закинь - 
Гляди: и в хмурый сумрак канет 
Его сапфировая синь. 

1907, Петровское


Время (Куда ни глянет)

         1

Куда ни глянет
Ребенок в детстве,
Кивая, встанет
Прообраз бедствий.

А кто-то, древний,
Полночью душной
Окрест в деревни
Зарницы точит —

Струей воздушной
В окно бормочет:

«В моем далеком
Краю истают
Годины.

Кипя, слетают
Потоком
Мои седины:

Несут, бросают
Туда:
Слетают
Года —

Туда, в стремнины...»
Слетают весны.
Слетают зимы.
Вскипают сосны.

Ты кто, родимый?

— «Я — время...»

         2

Много ему, родненькому, лет:
Волосы седые, как у тучек.

Здравствуй, дед!
— Здравствуй, внучек!

— Хочешь, дам тебе цветок:
Заплету лазуревый венок.

Аукается да смеется,
Да за внучком, шамкая, плетется.

Он ли утречком румяным — нам клюкою не грозит?
Он ли ноченькою темной под окошком не стучит.

Хата его кривенькая с краю:
Прохожу — боюсь: чего — не знаю.

         3

Как токи бури,
Летят годины.

Подкосит ноги
Старик и сбросит
В овраг глубокий,
Не спросит.
Власы в лазури —
Как туч седины.

Не серп двурогий —
Коса взлетела
И косит.

Уносит зимы.
Уносит весны.
Уносит лето.

С косой воздетой
Укрылся в дымы:
Летит, покрытый
Туманным мохом.

Коси, коси ты,—
Коси ты,
Старик родимый!

Паду со вздохом
Под куст ракиты.

         4

Пусть жизни бремя
(Как тьмой объяты)
Нам путь означит,

А Время,
Старик косматый,
Над нами плачет.

Несутся весны.
Несутся зимы.

Коси, коси ты,—
Коси ты,
Старик родимый!

<1909>, Москва


Все забыл

Я без слов: я не могу...
Слов не надо мне.

На пустынном берегу
Я почил во сне.

Не словам - молчанью - брат
О внемли, внемли.

Мы - сияющий закат
Взвеянный с земли.

Легких воздухов крутят
Легкие моря.

Днем и сумраком объят -
Я, как ты, заря.

Это я плесну волной
Ветра в голубом.

Говорю тебе одно,
Но смеюсь - в другом.

Пью закатную печаль -
Красное вино.

Знал - забыл - забыть не жаль -
Все забыл: давно...

1906 г. Март. Москва.


Вспомни!

Вспомни: ароматным летом
В сад ко мне, любя,
Шла: восток ковровым светом
Одевал тебя.

Шла стыдливо,— вся в лазурных
В полевых цветах —
В дымовых, едва пурпурных,
В летних облачках.

Вспомни: нежный твой любовник,
У ограды ждал.
Легкий розовый шиповник
В косы заплетал.

Вспомни ласковые встречи —
Вспомни: видит бог,—
Эти губы, эти плечи
Поцелуем жег.

Страсти пыл неутоленной —
Нет, я не предам!..
Вон ромашки пропыленной —
Там — и там: и там —

При дороге ветром взмыло
Мертвые цветы.
Ты не любишь: ты забыла —
Всё забыла ты.

1906, Мюнхен


Гимн солнцу

Пусть говорят слепцы, что замолчали наши лиры,
Пусть говорят слепцы, что смерть нам всем грозит.
Что ей повержены гражданские кумиры,
Что прежний идеал поруган и разбит.
Что средь пустынного, мучительного ада
Желанный луч не заблестит для нас,
Что мы в бездействии погибнем без возврата,
Что путь наш тьмой покрыт, что свет давно погас…

Опять настанет день, и он не за горами,
Когда коснемся мы до радужных высот.
Когда с рыданьями и сладкими слезами,
В ночи перед собой, у видя свет, парод
Восторженно помчится за мечтами
К востока светлому вперед.

И солнце дивное из дали к нам проглянет,
Стенанья радости на запад полетят,
И крест, поверженный, торжественно восстанет,
И гимн, под гром небес, перед востоком грянет,
И херувимы к нам слетят.
Пред миллионами коленопреклоненных
Покажется Христос из туч воспламененных.

* * *

Говорят, что "я" и "ты" -
Мы телами столкнуты.

Тепленеет красный ком
Кровопарным облаком.

Мы - над взмахами косы
Виснущие хаосы.

Нет, неправда: гладь тиха
Розового воздуха,-

Где истаял громный век
В легкий лепет ласточек,-

Где, заяснясь, "я" и "ты" -
Светлых светов яхонты,-

Где и тела красный ком
Духовеет облаком.

1918, Москва


Горе

	Солнце тонет.
	Ветер:- стонет,
	Веет, гонит
	Мглу.

У околицы,
Пробираясь к селу,
Паренек вздыхает, молится
На мглу.

Паренек уходит во скитаньице;
Белы-руки сложит на груди:

"Мое горе,-
Горе-гореваньице:
Ты за мною,
Горе,
Не ходи!"

Красное садится, злое око.
Горе гложет
Грудь,
И путь -
Далекий.

Белы-руки сложит на груди:
И не может
Никуда идти:
"Ты за мною,
Горе,
Не ходи".

	Солнце тонет.
	Ветер стонет,
	Ветер мглу
	Гонит.

За избеночкой избеночка.
Парень бродит
По селу.
Речь заводит
Криворотый мужичоночка:

	"К нам -
	В хаты наши!
	Дам -
	Щей да каши..."

- "Оставь:
Я в Воронеж".
	- "Не ходи:
	В реке утонешь".
- "Оставь:
Я в Киев".
	- "Заходи -
	В хату мою:
	До зеленых змиев
	Напою".

- "Оставь:
Я в столицу".
	- "Придешь в столицу:
	Попадешь на виселицу..."

Цифрами оскалились версты полосатые,
Жалят ноги путника камни гребенчатые.
Ходят тучи по небу, старые-косматые.
Порют тело белое палки суковатые.

Дорога далека: -
Бежит века.

За ним горе
Гонится топотом.

"Пропади ты, горе,
Пропадом".

Бежит на воле:
Холмы, избенки,
Кустарник тонкий
Да поле.

Распылалось в небе зарево.
. . . . . . . . . . . . . .
Как из сырости
Да из марева
Горю горькому не вырасти!

Январь 1906, Москва


Гроза в горах

Какой-то призрак бледный, бурный, 
В седом плаще оцепенев, 
Как в тихий пруд, в полет лазурный 
Глядит, на дымный облак сев. 

А в дымных клубах молньи точит 
Дробящий млат на ребрах гор. 
Громовым грохотом хохочет 
Краснобородый, рыжий Тор. 

Гудит удар по наковальне. 
И облак, вспыхнув, загремел. 
И на утес понесся дальний, 
Змеясь, пучок огнистых стрел. 

В провал летит гранит разбитый 
И глухо ухает на дне, 
И с вольным воем вихрь несытый 
Туманы крутит в вышине.

1905


Гроза на закате

Вижу на западе волны я
облачно-грозных твердынь.
Вижу — мгновенная молния
блещет над далью пустынь.
Грохот небесного молота.
Что-то, крича, унеслось.
Море вечернего долота
в небе опять разлилось.
Плачу и жду несказанного,
плачу в порывах безмирных.
Образ колосса туманною
блещет в зарницах сапфирных.
Держит лампаду пурпурную
Машет венцом он зубчатым.
Ветер одежду лазурную
рвет очертаньем крылатым.
Молньи рубинно-сапфирные
Грохот тяжелого молота
Волны лазури эфирные
Море вечернего золота.

Деревня

     Г. А. Рачинскому

Снова в поле, обвеваем 
Легким ветерком. 
Злое поле жутким лаем 
Всхлипнет за селом. 

Плещут облаком косматым 
По полям седым 
Избы, роем суковатым 
Изрыгая дым. 

Ощетинились их спины, 
Как сухая шерсть. 
День и ночь струят равнины 
В них седую персть. 

Огоньками злых поверий 
Там глядят в простор, 
Как растрепанные звери 
Пав на лыс-бугор. 

Придавила их неволя. 
Вы - глухие дни. 
За бугром с пустого поля 
Мечут головни, 

И над дальним перелеском 
Просверкает пыл: 
Будт змей взлетает блеском 
Искрометных крыл. 

Журавель кривой подъемлет, 
Словно палец, шест. 
Сердце оторопь объемлет, 
Очи темень ест. 

При дороге в темень сухо 
Чиркает сверчок. 
За деревней тукнет глухо 
Дальний колоток. 

С огородов над полями 
Взмоется лоскут. 
Здесь встречают дни за днями: 
Ничего не ждут. 

Дни за днями, год за годом: 
Вновь за годом год. 
Недород за недородом. 
Здесь - немой народ. 

Пожирают их болезни, 
Иссушает глаз... 
Промерцает в синей бездне - 
Продрожит - алмаз, 

Да заря багровым краем 
Над бугром стоит. 
Злое поле жутким лаем 
Всхлипнет; и молчит. 

1908


Душа мира

Вечной
тучкой несется,
улыбкой
беспечной,
улыбкой зыбкой
смеется.
Грядой серебристой
летит над водою -
- лучисто-
волнистой
грядою.

Чистая,
словно мир,
вся лучистая -
золотая заря,
мировая душа.
За тобой бежишь,
весь
горя,
как на пир,
как на пир
спеша.
Травой шелестишь:
"Я здесь,
где цветы...
Мир
вам..."
И бежишь,
как на пир,
но ты -
Там...

Пронесясь
ветерком,
ты зелень чуть тронешь,
ты пахнёшь
холодком
и, смеясь,
вмиг
в лазури утонешь,
улетишь на крыльях стрекозовых.
С гвоздик
малиновых,
с бледно-розовых
кашек -
ты рубиновых
гонишь букашек.

1902


Жди меня

Далекая, родная,-
Жди меня...

Далекая, родная:
Буду - я...

Твои глаза мне станут
Две звезды.

Тебе в тумане глянут -
Две звезды.

Мы в дали отстояний -
Поглядим;

И дали отстояний -
Станут: дым.

Меж нами, вспыхнувшими,-
Лепет лет...

Меж нами, вспыхнувшими,
Светит свет.

1924, Москва


За солнцем

Пожаром закат златомирный пылает,
лучистой воздушностью мир пронизав,
над нивою мирной кресты зажигает
и дальние абрисы глав.

Порывом свободным воздушные ткани
в пространствах лазурных влачася, шумят,
обвив нас холодным атласом лобзаний,
с востока на запад летят.

Горячее солнце — кольцо золотое —
твой контур, вонзившийся в тучу, погас.
Горячее солнце — кольцо золотое —
ушло в неизвестность от нас.

Летим к горизонту: там занавес красный
сквозит беззакатностью вечного дня.
Скорей к горизонту! Там занавес красный
весь соткан из грез и огня.

Закаты

                  1


Даль — без конца. Качается лениво,
шумит овес.
И сердце ждет опять нетерпеливо
всё тех же грез.
В печали бледной, виннозолотистой,
закрывшись тучей
и окаймив дугой ее огнистой,
сребристо жгучей,
садится солнце красно-золотое…
И вновь летит
вдоль желтых нив волнение святое,
овсом шумит:
«Душа, смирись: средь пира золотого
скончался день.
И на полях туманного былого
ложится тень.
Уставший мир в покое засыпает,
и впереди
весны давно никто не ожидает.
И ты не жди.
Нет ничего… И ничего не будет…
И ты умрешь…
Исчезнет мир, и Бог его забудет.
Чего ж ты ждешь?»
В дали зеркальной, огненно-лучистой,
закрывшись тучей
и окаймив дугой ее огнистой,
пунцово-жгучей,
огромный шар, склонясь, горит над нивой
багрянцем роз.
Ложится тень. Качается лениво,
шумит овес.


                  2


Я шел домой согбенный и усталый,
главу склонив.
Я различал далекий, запоздалый
родной призыв.
Звучало мне: «Пройдет твоя кручина,
умчится сном».
Я вдаль смотрел — тянулась паутина
на голубом
из золотых и лучезарных ниток…
Звучало мне:
«И времена свиваются, как свиток…
И всё во сне…
Для чистых слез, для радости духовной,
для бытия,
мой падший сын, мой сын единокровный,
зову тебя…»
Так я стоял счастливый, безответный.
Из пыльных туч
над далью нив вознесся златоcветный
янтарный луч.


                  3


Шатаясь, склоняется колос.
Прохладой вечерней пахнет.
Вдали замирающий голос
в безвременье грустно зовет.
Зовет он тревожно, невнятно
туда, где воздушный чертог,
а тучек скользящие пятна
над нивой плывут на восток.
Закат полосою багряной
бледнеет в дали за горой.
Шумит в лучезарности пьяной
вкруг нас океан золотой.
И мир, догорая, пирует,
и мир славословит Отца,
а ветер ласкает, целует.
Целует меня без конца.

Звезда

Упал на землю солнца красный круг.
И над землей, стремительно блистая,
Приподнялась зеркальность золотая
И в пятнах пепла тлела.
Все вокруг вдруг стало: и — туманисто;
                               и — серо...

Стеклянно зеленеет бирюза,
И яркая заяснилась слеза —
Алмазная, алмазная Венера.

Май 1914, Арлесгейм


Зима

    М. А. Волошину 

Снега синей, снега туманней; 
Вновь освеженней дышим мы. 
Люблю деревню, вечер ранний 
И грусть серебряной зимы. 

Лицо изрежет ветер резкий, 
Прохлещет хладом в глубь аллей; 
Ломает хрупкие подвески 
Ледяных, звонких хрусталей. 

Навеяв синий, синий иней 
В стеклянный ток остывших вод, 
На снежной, бархатной пустыне 
Воздушный водит хоровод. 

В темнеющее поле прыснет 
Вечерний, первый огонек; 
И над деревнею повиснет 
В багровом западе дымок; 

Багровый холод небосклона; 
Багровый отблеск на реке... 
Лениво каркнула ворона; 
Бубенчик звякнул вдалеке. 

Когда же в космах белых тонет 
В поля закинутая ель, 
Сребро метет, и рвет, и гонит 
Над садом дикая метель, - 

Пусть грудой золотых каменьев 
Вскипит железный мой камин: 
Средь пламенистых, легких звеньев 
Трескучий прядает рубин. 

Вновь упиваюсь, беспечальный, 
Я деревенской тишиной; 
В моей руке бокал хрустальный 
Играет пеной кружевной. 

Вдали от зависти и злобы 
Мне жизнь окончить суждено. 
Одни суровые сугробы 
Глядят, как призраки, в окно. 

Пусть за стеною, в дымке блеклой, 
Сухой, сухой, сухой мороз, - 
Слетит веселый рой на стекла 
Алмазных, блещущих стрекоз. 

1907, Петровское


Знание

Боялся я, что тайну вдруг открою 
За гранью бытия. 
С огнем в руках за дверью роковою, 
Дрожал, боялся я. 
И вот в колодезь ужаса я глянул. 
Я утонул. 
Дверь распахнулась... Мрак оттуда прянул. 
Свечу задул. 
И ничего... И только мрак со мною... 
И ничего... 
Да, я _узнал_... Но _знанья_ не открою 
Я своего. 
Пусть шепчут мне: "Я вижу привидений 
Бездонно-грозный знак!.." 
Я посмотрю без страха, без волнений, 
Но с грустию на мрак.

Март 1903


Знаю

        Посвящается О.М.Соловьевой

Пусть на рассвете туманно -
знаю - желанное близко...
Видишь, как тает нежданно
Образ вдали василиска?
Пусть всё тревожно и странно...
Пусть на рассвете туманно -
знаю - желанное близко.

Нежен восток побледневший
Знаешь ли - ночь на исходе?
Слышишь ли - вздох о свободе -
вздох ветерка улетевший -
весть о грядущем восходе?

Спит кипарис онемевший.
Знаешь ли - ночь на исходе?

Белые к сердцу цветы я
вновь прижимаю невольно.

Эти мечты золотые,
эти улыбки святые
в сердце вонзаются больно...

Белые к сердцу цветы я
вновь прижимаю невольно.

Август 1901


Золотое руно

    Посвящено Э. К. Метнеру

          1 

Золотея, эфир просветится 
и в восторге сгорит. 
А над морем садится 
ускользающий солнечный щит. 

И на море от солнца 
золотые дрожат языки. 
Всюду отблеск червонца 
среди всплесков тоски. 

Встали груди утесов 
средь трепещущей солнечной ткани. 
Солнце село. Рыданий 
полон крик альбатросов: 

"Дети солнца, вновь холод бесстрастья! 
Закатилось оно - 
золотое, старинное счастье - 
золотое руно!" 

Нет сиянья червонца. 
Меркнут светочи дня. 
Но везде вместо солнца 
ослепительный пурпур огня. 

Апрель 1903 
Москва 


           2 

Пожаром склон неба объят... 
И вот аргонавты нам в рог отлетаний 
трубят... 
Внимайте, внимайте... 
Довольно страданий! 
Броню надевайте 
из солнечной ткани! 

Зовет за собою 
старик аргонавт, 
взывает 
трубой 
золотою: 
"За солнцем, за солнцем, свободу любя, 
умчимся в эфир 
голубой!.." 

Старик аргонавт призывает на солнечный пир, 
трубя 
в золотеющий мир. 

Все небо в рубинах. 
Шар солнца почил. 
Все небо в рубинах 
над нами. 
На горных вершинах 
наш Арго, 
наш Арго, 
готовясь лететь, золотыми крылами 
забил. 

Земля отлетает... 
Вино 
мировое 
пылает 
пожаром 
опять: 
то огненным шаром 
блистать 
выплывает 
руно 
золотое, 
искрясь. 

И, блеском объятый, 
светило дневное, 
что факелом вновь зажжено, 
несясь, 
настигает 
наш Арго крылатый. 

Опять настигает 
свое золотое 
руно... 

Октябрь 1903 
Москва 

Идеал

Я плакал безумно, ища идеал, 
Я струны у лиры в тоске оборвал... 
Я бросил в ручей свой лавровый венок... 
На землю упал... и кровавый цветок 
Сребристой росою окапал меня... 
...Увидел я в чаще мерцанье огня: 
То фавн козлоногий, усевшись на пне, 
Закуривал трубку, гримасничал мне, 
Смеялся на горькие слезы мои, 
Кричал: "Как смешны мне страданья твои..." 

Но я отвернулся от фавна, молчал... 
И он, уходя, мне язык показал; 
Копытом стуча, ковылял меж стволов. 
Уж ночь распростерла свои звездный покров... 

----- 

Я плакал безумно, ища идеал, 
Я струны у лиры в тоске оборвал. 
"О, где же ты, счастье!.." Цветок кровяной 
Беззвучно качнулся, поник надо мной... 
Обход совершая, таинственный гном 
Внезапно меня осветил фонарем 
И, видя горючие слезы мои, 
Сказал: "Как смешны мне страданья твои..." 
Но я отвернулся от гнома, молчал... 
И он, одинокий, свой путь продолжал. 

----- 

Я плакал безумно, ища идеал... 
Я струны у лиры в тоске оборвал... 
И ветер вздохнул над уснувшей сосной, 
И вспыхнул над лесом рассвет золотой... 
Гигант - вечный странник - куда-то спешил; 
Восток его радостный лик золотил... 
Увидел меня, головой мне кивнул, 
В восторге горячем руками всплеснул 
И криком окрестность потряс громовым: 
"Что было - прошло, разлетелось, как дым!.. 
Что было - не будет! Печали земли 
В туманную Вечность, мой брат, отошли..." 
Я красный цветок с ликованьем сорвал 
И к пылкому сердцу его прижимал...

Август 1901


Из окна (Гляжу из окна...)

Гляжу из окна я вдоль окон:
здесь — голос мне слышится пылкий,
и вижу распущенный локон...
Там вижу в окне я бутылки...

В бутылках натыкана верба.
Торчат ее голые прутья.
На дворике сохнут лоскутья...
И голос болгара иль серба

гортанный протяжно рыдает...
И слышится: «Шум на Марица...»
Сбежались. А сверху девица
с деньгою бумажку бросает.

Утешены очень ребята
прыжками цепной обезьянки.
Из вечно плаксивой Травьяты
мучительный скрежет шарманки.

Посмотришь на даль — огороды
мелькнут перед взором рядами,
заводы, заводы, заводы!..
Заводы блестят уж огнями.

Собравшись пред старым забором,
портные расселись в воротах.
Забыв о тяжелых работах,
орут под гармонику хором.

1903


Из окна вагона

Поезд плачется. В дали родные
Телеграфная тянется сеть.
Пролетают поля росяные.
Пролетаю в поля: умереть.

Пролетаю: так пусто, так голо...
Пролетают — вон там и вон здесь,
Пролетают — за селами села,
Пролетает — за весями весь;

И кабак, и погост, и ребенок,
Засыпающий там у грудей;
Там — убогие стаи избенок,
Там — убогие стаи людей.

Мать-Россия! Тебе мои песни,
О немая, суровая мать!
Здесь и глуше мне дай и безвестней
Непутевую жизнь отрыдать.

Поезд плачется. Дали родные.
Телеграфная тянется сеть —
Там — в пространства твои ледяные —
С буреломом осенним гудеть.

1908


Искуситель

                 Врубелю

О, пусть тревожно разум бродит
И замирает сердце - пусть,
Когда в очах моих восходит
Философическая грусть.

Сажусь за стол... И полдень жуткий,
И пожелтевший фолиант
Заложен бледной незабудкой;
И корешок, и надпись: Кант.

Заткет узорной паутиной
Цветную бабочку паук -
Там, где над взвеянной гардиной
Обвис сиренью спелый сук.

Свет лучезарен. Воздух сладок...
Роняя профиль в яркий день,
Ты по стене из темных складок
Переползаешь, злая тень.

С угла свисает профиль строгий
Неотразимою судьбой.
Недвижно вычерчены ноги
На тонком кружеве обой.

Неуловимый, вечно зыбкий,
Не мучай и подай ответ!
Но сардонической улыбки
Не выдал черный силуэт.

Он тронулся и тень рассыпал.
Он со стены зашелестел;
И со стены бесшумно выпал,
И просквозил, и просерел.

В атласах мрачных легким локтем
Склонясь на мой рабочий стол,
Неотвратимо желтым ногтем
Вдоль желтых строк мой взор повел.

Из серебристых паутинок
Сотканный грустью лик кивал,
Как будто рой сквозных пылинок
В полдневном золоте дрожал.

В кудрей волнистых, золотистых
Атласистый и мягкий лен
Из незабудок росянистых
Гирлянды заплетает он.

Из легких трав восходят турьи
Едва приметные рога.
Холодные глаза - лазури,-
Льют матовые жемчуга;

Сковали матовую шею
Браслеты солнечных огней...
Взвивается, подобный змею,
Весь бархатный, в шелку теней.

Несущий мне и вихрь видений,
И бездны изначальной синь,
Мой звездный брат, мой верный гений,
Зачем ты возникаешь? Сгинь!

Ты возникаешь духом нежным,
Клоня венчанную главу.
Тебя в краю ином, безбрежном,
Я зрел во сне и наяву.

Но кто ты, кто? Гудящим взмахом
Разбив лучей сквозных руно,
Вскипел,- и праздно прыснул прахом
В полуоткрытое окно.
         ______

С листа на лист в окошке прыснет,
Переливаясь, бриллиант...
В моих руках бессильно виснет
Тяжеловесный фолиант.

Любви не надо мне, не надо:
Любовь над жизнью вознесу...
В окне отрадная прохлада
Струит перловую росу.

Гляжу: - свиваясь вдоль дороги,
Косматый прах тенит народ,
А в небе бледный и двурогий,
Едва замытый синью лед

Серпом и хрупким, и родимым
Глядится в даль иных краев,
Окуреваем хладным дымом
Чуть продышавших облаков.

О, пусть тревожно разум бродит
Над грудою поблеклых книг...
И Люцифера лик восходит,
Как месяца зеркальный лик.

1908, Москва


* * *

Июльский день: сверкает строго
Неовлажненная земля.
Неперерывная дорога.
Неперерывные поля.
А пыльный полудневный пламень
Немою глыбой голубой
Упал на грудь, как мутный камень,
Непререкаемой судьбой.

Недаром исструились долы
И облака сложились в высь.
И каплей теплой и тяжелой,
Заговорив, оборвались.
С неизъяснимостью бездонной,
Молочный, ломкий, молодой,
Дробим волною темнолонной,
Играет месяц над водой.
Недостигаемого бега
Недостигаемой волны
Неописуемая нега
Неизъяснимой глубины.

1920


К ней

Травы одеты
Перлами.
Где-то приветы
Грустные
Слышу,- приветы
Милые...

Милая, где ты,-
Милая?

Вечера светы
џсные,-
Вечера светы
Красные...
Руки воздеты:
Жду тебя...

Милая, где ты,-
Милая?

Руки воздеты:
Жду тебя.
В струях Леты,
Смытую
Бледными Леты
Струями...

Милая, где ты,-
Милая?

Апрель 1908, Москва


Карма

        Н. А. Григоровой

            1

Мне грустно... Подожди... Рояль,
Как будто торопясь и споря,
Приоткрывает окна в даль
Грозой волнуемого моря.

И мне, мелькая мимо, дни
Напоминают пенной сменой,
Что мы — мгновенные огни —
Летим развеянною пеной.

Воздушно брызжут дишканты
В далекий берег прежней песней...
И над роялем смотришь ты
Неотразимей и чудесней.

Твои огромные глаза!
Твои холодные объятья!
Но — незабытая гроза —
Твое чернеющее платье.

            2

Мы — роковые глубины,
Глухонемые ураганы,—
Упали в хлынувшие сны,
В тысячелетние туманы.

И было бешенство огней
В водоворотах белой пены.
И — возникали беги дней,
Существований перемены.

Мы были — сумеречной мглой,
Мы будем — пламенные духи.
Миров испепеленный слой
Живет в моем проросшем слухе.

            3

И знаю я; во мгле миров:
Ты — злая, лающая Парка,
В лесу пугающая сов,
Меня лобзающая жарко.

Ты — изливала надо мной
Свои бормочущие были
Под фосфорической луной,
Серея вретищем из пыли.

Ты, возникая из углов,
Тянулась тенью чернорогой,
Подняв мышиный шорох слов
Над буквой рукописи строгой.

И я безумствовал в ночи
С тысячелетнею старухой;
И пели лунные лучи
В мое расширенное ухо.

            4

Летучим фосфором валы
Нам освещают окна дома.
Я вижу молнии из мглы.
И — морок мраморного грома.

Твое лучистое кольцо
Блеснет над матовою гаммой;
И — ночи веют мне в лицо
Своею черной орифламмой.

И — возникают беги дней,
Существований перемены,
Как брызги бешеных огней
В водоворотах белой пены.

И знаю я: во мгле миров
Ты — злая, лающая Парка,
В лесу пугающая сов,
Меня лобзающая жарко.

            5

Приемлю молча жребий свой,
Поняв душою безглагольной
И моря рокот роковой,
И жизни подвиг подневольный.

Июль 1917, Поморовка


Каторжник

    Н. Н. Руссову

Бежал. Распростился с конвоем. 
В лесу обагрилась земля. 
Он крался над вечным покоем, 
Жестокую месть утоля. 

Он крался, безжизненный посох 
Сжимая холодной рукой. 
Он стал на приволжских откосах - 
Поник над родною рекой. 

На камень упал бел-горючий. 
Закутался в серый халат. 
Глядел на косматые тучи. 
Глядел на багровый закат. 

В пространствах, где вспыхивал пламень, 
Повис сиротливый дымок. 
Он гладил и землю, и камень, 
И ржавые обручи ног. 

Железные обручи звоном 
Упали над склоном речным: 
Пропели над склоном зеленым - 
Гремели рыданьем родным. 

Навек распростился с Сибирью: 
Прости ты, родимый острог, 
Где годы над водною ширью 
В железных цепях изнемог. 

Где годы на каменном, голом 
Полу он валяться привык: 
Внизу - за слепым частоколом - 
Качался, поблескивал штык; 

Где годы встречал он со страхом 
Едва прозябающий день, 
И годы тяжелым размахом 
Он молот кидал на кремень; 

Где годы так странно зияла 
Улыбка мертвеющих уст, 
А буря плескала-кидала 
Дрожащий, безлиственный куст; 

Бросали бренчавшие бревна, 
Ругаясь, они на баржи 
И берегом - берегом, ровно 
Влекли их, упав на гужи; 

Где жизнь он кидал, проклиная, 
Лихой, клокотавшей пурге, 
И едко там стужа стальная 
Сжигала ветрами в тайге, 

Одежду в клочки изрывая, 
Треща и плеща по кустам; - 
Визжа и виясь - обвивая, - 
Прощелкав по бритым щекам, 

Где до крови в холоде мглистом, 
Под жалобой плачущий клич, 
Из воздуха падая свистом, 
Кусал его бешеный бич, 

К спине прилипая и кожи 
Срывая сырые куски... 
И тучи нахмурились строже 
И строже запели пески. 

Разбитые плечи доселе 
Изъел ты, свинцовый рубец. 
Раздвиньтесь же, хмурые ели! 
Погасни, вечерний багрец! 

Вот гнезда, как черные очи, 
Зияя в откосе крутом, 
В туман ниспадающей ночи 
Визгливо стрельнули стрижом. 

Порывисто знаменьем крестным 
Широкий свой лоб осенил. 
Промчался по кручам отвесным, 
Свинцовые воды вспенил. 

А к телу струя ледяная 
Прижалась колючим стеклом. 
Лишь глыба над ним земляная 
Осыпалась желтым песком. 

Огни показались. И долго 
Горели с далеких плотов; 
Сурово их темная Волга 
Дробила на гребнях валов. 

Там искры, провеяв устало, 
Взлетали, чтоб в ночь утонуть; 
Да горькая песнь прорыдала 
Там в синюю, синюю муть. 

Там темень протопала скоком, 
Да с рябью играл ветерок. 
И кто-то стреляющим оком 
Из тучи моргнул на восток. 

Теперь над волной молчаливо 
Качался он желтым лицом. 
Плаксивые чайки лениво 
Его задевали крылом. 

1906-1908


Кошмар среди бела дня

Солнце жжет. Вдоль тротуара
под эскортом пепиньерок
вот идет за парой пара
бледных, хмурых пансионерок.

Цепью вытянулись длинной,
идут медленно и чинно —
в скромных, черненьких ботинках,
в снежнобелых пелеринках...

Шляпки круглые, простые,
заплетенные косицы —
точно всё не молодые,
точно старые девицы.

Глазки вылупили глупо,
спины вытянули прямо.
Взглядом мертвым, как у трупа,
смотрит классная их дама.

«Mademoiselle Nadine, tenez vous
Droit...»* И хмурит брови строже.
Внемлет скучному напеву
обернувшийся прохожий...

Покачает головою,
удивленно улыбаясь...
Пансион ползет, змеею
между улиц извиваясь.

* Мадмуазель Надин, держитесь прямо (франц.). — Ред.

1903, Москва


Крылатая душа

Твоих очей голубизна
Мне в душу ветерком пахнула:
Тобой душа озарена...
Вот вешним щебетом она
В голубизну перепорхнула.

Май 1918, Москва


Любовь

Был тихий час. У ног шумел прибой.
Ты улыбнулась, молвив на прощанье:
"Мы встретимся... До нового свиданья..."
То был обман. И знали мы с тобой,

что навсегда в тот вечер мы прощались.
Пунцовым пламенем зарделись небеса.
На корабле надулись паруса.
Над морем крики чаек раздавались.

Я вдаль смотрел, щемящей грусти полн.
Мелькал корабль, с зарею уплывавший
средь нежных, изумрудно-пенных волн,
как лебедь белый, крылья распластавший.

И вот его в безбрежность унесло.
На фоне неба бледно-золотистом
вдруг облако туманное взошло
и запылало ярким аметистом.

1901 или 1902, Москва


М.И. Цветаевой

Неисчисляемы 
Орбиты серебряного прискорбия, 
Где праздномыслия 
Повисли - 
Тучи... 

Среди них - 
Тихо пою стих 
В неосязаемые угодия 
Ваших образов: 

Ваши молитвы - 
Малиновые мелодии 
И 
Непобедимые ритмы. 

1922, Цоссен


Маг

        В.Я.Брюсову

Я в свисте временных потоков,
мой черный плащ мятежно рвущих.
Зову людей, ищу пророков,
о тайне неба вопиющих.

Иду вперед я быстрым шагом.
И вот - утес, и вы стоите
в венце из звезд упорным магом,
с улыбкой вещею глядите.

У ног веков нестройный рокот,
катясь, бунтует в вечном сне.
И голос ваш - орлиный клекот -
растет в холодной вышине.

В венце огня над царством скуки,
над временем вознесены -
застывший маг, сложивший руки,
пророк безвременной весны.

1903


Марш

Упала завеса: и - снова
Сурово разъяты закаты -

В горбатые,
Старые
Скаты -

       - И в синие
       Линии
       Леса.

Упорным размеренным шагом
Проходим над черным обрывом...

Блеснуло -
Бесплодным
Зигзагом: -

       - Рвануло
       Холодным
       Порывом.

Потухли,- как в пепле,- дороги;
Засохли шершавые травы...

Распухли
Склоненные
Ноги.

Горят
Воспаленные
Веки...
Оглохли,
Ослепли -
       - Навеки!

1924, Москва


Матери

Я вышел из бедной могилы.
Никто меня не встречал —
Никто: только кустик хилый
Облетевшей веткой кивал.

Я сел на могильный камень...
Куда мне теперь идти?
Куда свой потухший пламень —
Потухший пламень... — нести.

Собрала их ко мне — могила.
Забыли все с того дня.
И та, что — быть может — любила,
Не узнает теперь меня.

Испугаю их темью впадин;
Постучусь — они дверь замкнут.
А здесь — от дождя и градин
Не укроет истлевший лоскут.

Нет. — Спрячусь под душные плиты.
Могила, родная мать,
Ты одна венком разбитым
Не устанешь над сыном вздыхать.

Январь 1907, Париж


Меланхолия

            М. Я. Шику

Пустеет к утру ресторан.
Атласами своими феи
Шушукают. Ревет орган.
Тарелками гремят лакеи —

Меж кабинетами. Как тень,
Брожу в дымнотекущей сети.
Уж скоро золотистый день
Ударится об окна эти,

Пересечет перстами гарь,
На зеркале блеснет алмазом...
Там: — газовый в окне фонарь
Огнистым дозирает глазом.

Над городом встают с земли,—
Над улицами клубы гари.
Вдали — над головой — вдали
Обрывки безответных арий.

И жил, и умирал в тоске,
Рыдание не обнаружив.
Там: — отблески на потолке
Гирляндою воздушных кружев

Протянутся. И всё на миг
Зажжется желтоватым светом.
Там — в зеркале — стоит двойник;
Там вырезанным силуэтом —

Приблизится, кивает мне,
Ломает в безысходной муке
В зеркальной, в ясной глубине
Свои протянутые руки.

1904, Москва


На границе между Перимской и Феотирской церковью

1 

Редеет с востока неверная тень... 
Улыбкой цветет наплывающий день... 
А там, над зарею, высоко, высоко 
Денницы стоит лучезарное око. 
И светит на фоне небес голубом, 
Сверкая серебряно-белым лучом... 

2 

Великий полудень... как прежде, я царь... 
И мне воздвигают, как прежде, алтарь... 
И жаждущих толпы стекаются снова... 
И ждут от царя всепобедного слова... 
На троне тяжелом сижу - полубог,- 
. . . . . . . . . . . . . . . . . 
На кудри возложен огнистый венок, 
Как кровь, на парче моей белой рубины! 
На грудь и на плечи ложатся седины, 
Алмаз серебрится в кудрях, как роса 
. . . . . . . . . . . . . . . . . 
Над храмом темней и темней небеса... 

3 

Как Бог, восседаю на троне моем, 
Сердца прожигаю лучистым огнем, 
Зову, вызываю я Нового Духа, 
Как гром и как буря, те речи для слуха. 
Мой жрец седовласый, кадилом звеня, 
Ко мне подошед и кадит на меня... 
И я продолжаю сзывать в фимиаме 
И шепот, и ропот, и вздохи во храме... 
Мой жрец седовласый в испуге дрожит, 
Снимает венец и из храма бежит... 

4 

Над морем погасла заря золотая - 
Над лесом восходит луна огневая... 
Над храмом простерта туманная ночь. 
...Я кончил... И толпы отхлынули прочь. 
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . 
Один я, как прежде!.. Один и покинут. 
Венец мой огнистый на брови надвинут... 
Стою, потрясая железным жезлом... 
Погасли лампады во храме моем... 

1901, Петербург


На окраине города

Был праздник: из мглы
неслись крики пьяниц.
Домов огибая углы,
бесшумно скользил оборванец.

Зловещий и черный,
таская короткую лесенку,
забегал фонарщик проворный,
мурлыча веселую песенку.

Багрец золотых вечеров
закрыли фабричные трубы
да пепельно-черных дымов
застывшие клубы.

<1904>


На улице

Сквозь пыльные, желтые клубы
Бегу, распустивши свой зонт.
И дымом фабричные трубы
Плюют в огневой горизонт.

Вам отдал свои я напевы -
Грохочущий рокот машин,
Печей раскаленные зевы!
Все отдал; и вот - я один.

Пронзительный хохот пролетки
На мерзлой гремит мостовой.
Прижался к железной решетке -
Прижался: поник головой...

А вихри в нахмуренной тверди
Волокна ненастные вьют; -
И клены в чугунные жерди
Багряными листьями бьют.

Сгибаются, пляшут, закрыли
Окрестности с воплем мольбы,
Холодной отравленной пыли -
Взлетают сухие столбы.

1904, Москва


Не тот

          (В. Я. Брюсову)

                  I

Сомненье, как луна, взошло опять,
и помысл злой
стоит, как тать, —
осенней мглой.

Над тополем, и в небе, и в воде
горит кровавый рог.
О, где Ты, где,
великий Бог!..

Откройся нам, священное дитя…
О, долго ль ждать,
шутить, грустя,
и умирать?

Над тополем погас кровавый рог.
В тумане Назарет.
Великий Бог!..
Ответа нет.

                  II

Восседает меж белых камней
на лугу с лучезарностью кроткой
незнакомец с лазурью очей,
с золотою бородкой.

Мглой задернут восток…
Дальний крик пролетающих галок.
И плетет себе белый венок
из душистых фиалок.

На лице его тени легли.
Он поет — его голос так звонок.
Поклонился ему до земли.
Стал он гладить меня, как ребенок.

Горбуны из пещеры пришли,
повинуясь закону.
Горбуны поднесли
золотую корону.

«Засиял ты, как встарь…
Мое сердце тебя не забудет.
В твоем взоре, о царь,
все что было, что есть и что будет.

И береза, вершиной скользя
в глубь тумана, ликует…
Кто-то, Вечный, тебя
зацелует!»

Но в туман удаляться он стал.
К людям шел разгонять сон их жалкий.
И сказал,
прижимая, как скипетр, фиалки:

«Побеждаеши сим!»
Развевалась его багряница.
Закружилась над ним,
глухо каркая, черная птица.

                  III

Он — букет белых роз.
Чаша он мировинного зелья.
Он, как новый Христос,
просиявший учитель веселья.

И любя, и грустя,
всех дарит лучезарностью кроткой.
Вот стоит, как дитя,
с золотисто-янтарной бородкой.

«О, народы мои,
приходите, идите ко мне.
Песнь о новой любви
я расслышал так ясно во сне.

Приходите ко мне.
Мы воздвигнем наш храм.
Я грядущей весне
свое жаркое сердце отдам.

Приношу в этот час,
как вечернюю жертву, себя…
Я погибну за вас,
беззаветно смеясь и любя…

Ах, лазурью очей
я омою вас всех.
Белизною моей
успокою ваш огненный грех»…

                  IV

И он на троне золотом,
весь просиявший, восседая,
волшебно-пламенным вином
нас всех безумно опьяняя,

ускорил ужас роковой.
И хаос встал, давно забытый.
И голос бури мировой
для всех раздался вдруг, сердитый.

И на щеках заледенел
вдруг поцелуй желанных губок.
И с тяжким звоном полетел
его вина червонный кубок.

И тени грозные легли
от стран далекого востока.
Мы все увидели вдали
седобородого пророка.

Пророк с волненьем грозовым
сказал: «Антихрист объявился»…
И хаос бредом роковым
вкруг нас опять зашевелился.

И с трона грустный царь сошел,
в тот час повитый тучей злою.
Корону сняв, во тьму пошел
от нас с опущенной главою.

                  V

Ах, запахнувшись в цветные тоги,
восторг пьянящий из кубка пили.
Мы восхищались, и жизнь, как боги,
познаньем новым озолотили.

Венки засохли и тоги сняты,
дрожащий светоч едва светится.
Бежим куда-то, тоской объяты,
и мрак окрестный бедой грозится.

И кто-то плачет, охвачен дрожью,
охвачен страхом слепым: «Ужели
все оказалось безумством, ложью,
что нас манило к высокой цели?»

Приют роскошный — волшебств обитель,
где восхищались мы знаньем новым, —
спалил нежданно разящий мститель
в час полуночи мечом багровым.

И вот бежим мы, бежим, как тати,
во тьме кромешной, куда — не знаем,
тихонько ропщем, перечисляем
недостающих отсталых братии.

                  VI

О, мой царь!
Ты запутан и жалок.
Ты, как встарь,
притаился средь белых фиалок.

На закате блеск вечной свечи,
красный отсвет страданий —
золотистой парчи
пламезарные ткани.

Ты взываешь, грустя,
как болотная птица…
О, дитя,
вся в лохмотьях твоя багряница.

Затуманены сном
наплывающей ночи
на лице снеговом
голубые безумные очи.

О, мой царь,
о, бесцарственно-жалкий,
ты, как встарь,
на лугу собираешь фиалки.

Незнакомый друг

      Посвящается П. Н. Батюшкову

        1

Мелькают прохожие, санки...
Идет обыватель из лавки,
весь бритый, старинной осанки...
Должно быть, военный в отставке.
Калошей стучит по панели,
мальчишкам мигает со смехом,
в своей необъятной шинели,
отделанной выцветшим мехом.

        2

Он всюду, где жизнь,— и намедни
Я встретил его у обедни.
По церкви ходил он с тарелкой...
Деньгою позвякивал мелкой...
Все знают: про замысел вражий
он мастер рассказывать страсти...
Дьячки с ним дружатся — и даже
квартальные Пресненской части.
В мясной ему всё без прибавки —
Не то, что другим — отпускают...
И с ним о войне рассуждают
хозяева ситцевой лавки...

Приходит, садится у окон
с улыбкой, приветливо ясный...
В огромный фулярово-красный
сморкается громко платок он.
«Китаец дерется с японцем...
В газетах об этом писали...
Ох, что не творится под солнцем.
Недавно... купца обокрали...»

        3

Холодная, зимняя вьюга.
Безрадостно-темные дали.
Ищу незнакомого друга,
исполненный вечной печали...
Вот яростно с крыши железной
рукав серебристый взметнулся,
как будто для жалобы слезной
незримый в хаосе проснулся,—
как будто далекие трубы...

Оставленный всеми, как инок,
стоит он средь бледных снежинок,
подняв воротник своей шубы...

        4

Как часто средь белой метели,
детей провожая со смехом,
бродил он в старинной шинели,
отделанной выцветшим мехом...

1903, Москва


Нет

Ты, вставая, сказала, что - "нет"; 
И какие-то призраки мы: 
Не осиливает свет - 
Не осиливает: тьмы!.. 

Солнце легкое,- красный фазан, 
Месяц матовый,- легкий опал... 
Солнце, падая,- пало: в туман; 
Месяц - в просерень матово встал. 

Прошли - остывающие струи - 
К теневым берегам - 
Облака - золотые ладьи 
Парусами вишневыми: там. 

Растворен глубиной голубой, 
Озарен лазулитами лет, 
Преклонен - пред Тобой и под Тобой... 
Но - Ты выговорила: "Нет!" 

И холодный вечерний туман 
Над сырыми лугами вставал. 
Постигаю навсегда, что ты - обман: 
Поникаю, поникаю: пал! 

Ты ушла... Между нами года - 
Проливаемая куда? - 
Проливаемая - вода: 
Не увижу - Тебя - Никогда! 

Капли точат камень: пусть! 
Капли падают тысячи лет... 
Моя в веках перегорающая грусть - 
Свет! 

Из годов - с теневых берегов - 
Восстают к голубым глубинам 
Золотые ладьи облаков 
Парусами крылатыми - там. 

Растворен глубиной голубой, 
Озарен лазулитам лет. 
В этом пении где-то - в кипении 
В этом пении света - Видение -

Мне: 
Что - с Тобой! 

Ночь

    Сергею Кречетову 

Хотя бы вздох людских речей, 
Хотя бы окрик петушиный: 
Глухою тяжестью ночей 
Раздавлены лежат равнины. 

Разъята надо мною пасть 
Небытием слепым, безгрезным. 
Она свою немую власть 
Низводит в душу током грозным. 

Ее пророческое дно 
Мой путь созвездьями означит 
Сквозь вихрей бледное пятно. 
И зверь испуганный проскачет 

Щетинистым своим горбом: 
И рвется тень между холмами 
Пред ним на снеге голубом 
Тревожно легкими скачками: 

То опрокинется в откос, 
То умаляется под елкой. 
Заплачет в дальних далях пес, 
К саням прижмется, чуя волка. 

Как властны суеверный страх, 
И ночь, и грустное пространство, 
И зычно вставший льдяный прах - 
Небес суровое убранство. 

Январь 1907


Ночью на кладбище

Кладбищенский убогий сад
И зеленеющие кочки.
Над памятниками дрожат,
Потрескивают огонечки.

Над зарослями из дерев,
Проплакавши колоколами,
Храм яснится, оцепенев
В ночь вырезанными крестами.

Серебряные тополя
Колеблются из-за ограды,
Разметывая на поля
Бушующие листопады.

В колеблющемся серебре
Бесшумное возникновенье
Взлетающих нетопырей,-
Их жалобное шелестенье,

О сердце тихое мое,
Сожженное в полдневном зное,-
Ты погружаешься в родное,
В холодное небытие.

Апрель 1908, Москва


Образ вечности

       (Бетховену)

Образ возлюбленной — Вечности —
встретил меня на горах.
Сердце в беспечности.
Гул, прозвучавший в веках.
В жизни загубленной
образ возлюбленной,
образ возлюбленной — Вечности,
с ясной улыбкой на милых устах.

Там стоит,
там манит рукой…
И летит
мир предо мной —
вихрь крутит
серых облак рой.

Полосы солнечных струй златотканые
в облачной стае торят…
Чьи-то призывы желанные,
чей-то задумчивый взгляд.

Я стар — сребрится
мой ус и темя,
но радость снится.
Река, что время:
летит — кружится…

Мой челн сквозь время,
сквозь мир помчится.

И умчусь сквозь века в лучесветную даль…
И в очах старика
не увидишь печаль.

Жизни не жаль
мне загубленной.
Сердце полно несказанной беспечности —
образ возлюбленной,
образ возлюбленной —
— Вечности!..

Один

    Посвящается
    Сергею Львовичу
    Кобылинскому

Окна запотели.
На дворе луна.
И стоишь без цели
у окна.

Ветер. Никнет, споря,
ряд седых берез.
Много было горя...
Много слез...

И встает невольно
скучный ряд годин.
Сердцу больно, больно...
Я один.

Декабрь 1900, Москва


Опала

    Посвящается А. А. Блоку

Блестящие ходят персоны, 
повсюду фаянс и фарфор, 
расписаны нежно плафоны, 
музыка приветствует с хор. 

А в окнах для взора угодный, 
прилежно разбитый цветник. 
В своем кабинете дородный 
и статный сидит временщик. 

В расшитом камзоле, при шпаге, 
в андреевском ордене он. 
Придворный, принесший бумаги, 
отвесил глубокий поклон, - 

Приветливый, ясный, речистый, 
отдавшийся важным делам. 
Сановник платочек душистый 
кусает, прижавши к устам. 

Докладам внимает он мудро. 
Вдруг перстнем ударил о стол. 
И с буклей посыпалась пудра 
на золотом шитый камзол. 

"Для вас, государь мой, не тайна, 
что можете вы пострадать: 
и вот я прошу чрезвычайно 
сию неисправность изъять..." 

Лицо утонуло средь кружев. 
Кричит, раскрасневшись: "Ну что ж!. 
Татищев, Шувалов, Бестужев - 
у нас есть немало вельмож - 

Коль вы не исправны, законы 
блюсти я доверю другим... 
Повсюду, повсюду препоны 
моим начинаньям благим!.." 

И, гневно поднявшись, отваги 
исполненный, быстро исчез. 
Блеснул его перстень и шпаги 
украшенный пышно эфес. 

Библиотека русской классики 57 Опала 
Идет побледневший придворный... 
Напудренный щеголь в лорнет 
глядит - любопытный, притворный: 
"Что с вами? Лица на вас нет... 

В опале?.. Назначен Бестужев?" 
Главу опустил - и молчит. 
Вкруг море камзолов и кружев, 
волнуясь, докучно шумит. 

Блестящие ходят персоны, 
музыка приветствует с хор, 
окраскою нежной плафоны 
ласкают пресыщенный взор. 

Апрель 1903, Москва


Осень (Мои пальцы из рук твоих выпали)

Мои пальцы из рук твоих выпали.
Ты уходишь - нахмурила брови.

Посмотри, как березки рассыпали
Листья красные дождиком крови.

Осень бледная, осень холодная,
Распростертая в высях над нами.

С горизонтов равнина бесплодная
Дышит в ясную твердь облаками.

1906, Мюнхен


Осень (Пролетела весна)

Пролетела весна.
Лес багрянцем шумит.
Огневая луна
из тумана глядит.

Или вспомнила вновь
ты весенние дни,
молодую любовь,
заревые огни?

Пролетела весна —
вечно горький обман…
Побледнела луна.
Серебрится туман.

Отвернулась… Глядишь
с бесконечной тоской,
как над быстрой рекой
покачнулся камыш.

Отпевание

Лежу в цветах онемелых,
Пунцовых,—
В гиацинтах розовых и лиловых,
И белых.

Без слов
Вознес мой друг —

Меж искристых блесток
Парчи —

Малиновый пук
Цветов —

В жестокий блеск
Свечи.

Приходите, гостьи и гости,—
Прошепчите «О боже»,
Оставляя в прихожей

Зонты и трости:

Вот — мои кости...

Чтоб услышать мне смех истерический,
Возложите венок металлический!

Отпевание, рыдания
В сквозных, в янтарных лучах:

До свидания —
В местах,
Где нет ни болезни, ни воздыхания!

Дьякон крякнул,
Кадилом звякнул:

«Упокой, господи, душу усопшего раба твоего...»

Вокруг —
Невеста, любовница, друг
И цветов малиновый пук,

А со мной — никого,
Ничего.

Сквозь горсти цветов онемелых,
Пунцовых —
Савана лопасти —
Из гиацинтов лиловых
И белых —
Плещут в загробные пропасти.

1906, Серебряный Колодезь


Отставной военный

Вот к дому, катя по аллеям,
с нахмуренным Яшкой —
с лакеем,
подъехал старик, отставной генерал с деревяшкой.

Семейство,
чтя русский
обычай, вело генерала для винного действа
к закуске.

Претолстый помещик, куривший сигару,
напяливший в полдень поддевку,
средь жару
пил с гостем вишневку.

Опять вдохновенный,
рассказывал, в скатерть рассеянно тыча окурок,
военный
про турок:
«Приехали в Яссы...
Приблизились к Турции...»
Вились вкруг террасы
цветы золотые настурции.

Взирая
на девку блондинку,
на хлеб полагая
сардинку,
кричал
генерал:
«И под хохот громовый
проснувшейся пушки
ложились костьми батальоны...»

В кленовой
аллее носились унылые стоны
кукушки.

Про душную страду
в полях где-то пели
так звонко.
Мальчишки из саду
сквозь ели,
крича, выгоняли теленка.

«Не тот, так другой
погибал,
умножались
могилы»,—
кричал,
от вина огневой...
Наливались
на лбу его синие жилы.

«Нам страх был неведом...
Еще на Кавказе сжигали аул за аулом...»

С коричневым пледом
и стулом
в аллее стоял,
дожидаясь,
надутый лакей его, Яшка.

Спускаясь
с террасы, военный по ветхим ступеням стучал
деревяшкой.

1904, Москва


Отчаянье (Веселый, искрометный лед...)

          Е. П. Безобразовой

Веселый, искрометный лед.
Но сердце - ледянистый слиток.
Пусть вьюга белоцвет метет,-
Взревет; и развернет свой свиток.

Срывается: кипит сугроб,
Пурговым кружевом клокочет,
Пургой окуривает лоб,
Завьется в ночь и прохохочет.

Двойник мой гонится за мной;
Он на заборе промелькает,
Скользнет вдоль хладной мостовой
И, удлинившись, вдруг истает.

Душа, остановись - замри!
Слепите, снеговые хлопья!
Вонзайте в небо, фонари,
Лучей наточенные копья!

Отцветших, отгоревших дней
Осталась песня недопета.
Пляшите, уличных огней
На скользких плитах иглы света!

1904, Москва


Отчаянье (Довольно: не жди, не надейся...)

    З. Н. Гиппиус

Довольно: не жди, не надейся - 
Рассейся, мой бедный народ! 
В пространство пади и разбейся 
За годом мучительный год! 

Века нищеты и безводья. 
Позволь же, о родина-мать, 
В сырое, в пустое раздолье, 
В раздолье твое прорыдать: - 

Туда, на равнине горбатой, - 
Где стая зеленых дубов 
Волнуется купой подъятой, 
В косматый свинец облаков, 

Где по полю Оторопь рыщет, 
Восстав сухоруким кустом, 
И в ветер пронзительно свищет 
Ветвистым своим лоскутом, 

Где в душу мне смотрят из ночи, 
Поднявшись над сетью бугров, 
Жестокие, желтые очи 
Безумных твоих кабаков, - 

Туда, - где смертей и болезней 
Лихая прошла колея, - 
Исчезни в пространстве, исчезни, 
Россия, Россия моя! 

Июль 1908, Серебряный Колодезь


Пепел. Россия. Отчаянье.

                    3.Н. Гиппиус

Довольно: не жди, не надейся -
Рассейся, мой бедный народ!
В пространство пади и разбейся
За годом мучительный год!

Века нищеты и безволья.
Позволь же, о родина-мать,
В сырое, в пустое раздолье,
В раздолье твое прорыдать:-

Туда, на равнине горбатой,-
Где стая зеленых дубов
Волнуется купой подъятой
В косматый свинец облаков,

Где по полю Оторопь рыщет,
Восстав сухоруким кустом,
И в ветер пронзительно свищет
Ветвистым своим лоскутом,

Где в душу мне смотрят из ночи.
Поднявшись над сетью бугров,
Жестокие, желтые очи
Безумных твоих кабаков,-

Туда,- где смертей и болезней
Лихая прошла колея,-
Исчезни в пространстве, исчезни,
Россия, Россия моя!

Июль 1908, Серебряный Колодезь


Побег

Твои очи, сестра, остеклели:
Остеклели — глядят, не глядят.
Слушай! Ели, ветвистые ели
Непогодой студеной шумят.

Что уставилась в дальнюю просинь
Ты лицом, побелевшим, как снег.
Я спою про холодную осень,—
Про отважный спою я побег.

Как в испуге, схватившись за палку,
Крикнул доктор: «Держи их, держи!»
Как спугнули голодную галку,
Пробегая вдоль дальней межи —

Вдоль пустынных, заброшенных гумен.
Исхлестали нас больно кусты.
Но, сестра: говорят, я безумен;
Говорят, что безумна и ты.

Про осеннюю мертвую скуку
На полях я тебе пропою.
Дай мне бледную, мертвую руку —
Помертвевшую руку свою:

Мы опять убежим; и заплещут
Огневые твои лоскуты.
Закружатся, заплещут, заблещут,
Затрепещут сухие листы.
Я бегу... А ты?

1906, Москва


Под окном

Взор убегает вдаль весной:
Лазоревые там высоты...

Но "Критики" передо мной -
Их кожаные переплеты...

Вдали - иного бытия
Звездоочитые убранства...

И, вздрогнув, вспоминаю я
Об иллюзорности пространства.

1908, Москва


Поджог

Заснувший дом. Один, во мгле
Прошел с зажженною лучиною.
На бледном, мертвенном челе
Глухая скорбь легла морщиною.

Поджег бумаги. Огонек
Заползал синей, жгучей пчелкою.
Он запер двери на замок,
Объятый тьмой студеной, колкою.

Команда в полночь пролетит
Над мостовой сырой и тряскою; -
И факел странно зачадит
Над золотой, сверкнувшей каскою.

Вот затянуло серп луны.
Хрустальные стрекочут градины.
Из белоструйной седины
Глядят чернеющие впадины.

Седины бьются на челе.
Проходит улицей пустынною...
На каланче в туманной мгле
Взвивается звезда рубинная.

1905, Петербург


Подражание Бодлеру

О! Слушали ли вы 
Глухое рокотанье 
Меж пропастей тупых? 
И океан угроз 
Бессильно жалобных? 
И грозы мирозданья? 
Аккорды резкие 
Невыплаканных слез? 

О! Знаете ли вы 
Пучину диссонансов, 
Раскрытую, как пасть, 
Между тернистых скал? 
И пляску бредную 
Уродливых кадансов? 
И тихо плачущий 
В безумстве идеал?

Октябрь 1899, Москва


Подражание Гейне

Таинственной, чудною сказкой
Над прудом стояла луна
Вся в розах, с томительной лаской
Его целовала она.
Лучи золотые дрожали
На легкой, чуть слышной волне.
Огромные сосны дремали,
Кивая, в ночной тишине.

Тихонько шептались, кивая,
Жасмины и розы с тоской.
Всю ночь просидели, мечтая,
Они над зеркальной водой…

С востока рассветом пахнуло.
Огнем загорелась волна.
В туманах седых потонула
Ночная царица луна.
Веселые пташки проснулись.
Расстались на долго они.
И вот с той поры потянулись
Для них беспросветные дни…

И часто, и долго весною,
Когда восходила луна,
Бывало, над прудом с тоскою,
Вся в розах, сидела она.
И горькая жалоба сосен
Тиха, безнадежно была.
И много обманчивых весен
Над прудом она провела…

* * *

Поет облетающий лес
нам голосом старого барда.
У склона воздушных небес
протянута шкура гепарда.

Не веришь, что ясен так день,
что прежнее счастье возможно.
С востока приблизилась тень
тревожно.

Венок возложил я, любя,
из роз - и он вспыхнул огнями.
И вот я смотрю на тебя,
смотрю, зачарованный снами.

И мнится - я этой мечтой
всю бездну восторга измерю.
Ты скажешь - восторг тот святой...
Не верю!

Поет облетающий лес
нам голосом старого барда.
На склоне воздушных небес
сожженная шкура гепарда.

Апрель 1902, Москва


* * *

Пока над мертвыми людьми
Один ты не уснул, дотоле
Цепями ржавыми греми
Из башни каменной о воле.

Да покрывается чело,-
Твое чело, кровавым потом.
Глаза сквозь мутное стекло -
Глаза - воздетые к высотам.

Нальется в окна бирюза,
Воздушное нальется злато.
День - жемчуг матовый - слеза -
Течет с восхода до заката.

То серый сеется там дождь,
То - небо голубеет степью.
Но здесь ты, заключенный вождь,
Греми заржавленною цепью.

Пусть утро, вечер, день и ночь -
Сойдут - лучи в окно протянут:
Сойдут - глядят: несутся прочь.
Прильнут к окну - и в вечность канут.

Июнь 1907, Петровское


Полевой пророк

Средь каменьев меня затерзали:
Затерзали пророка полей.
Я на кость — полевые скрижали —
Проливаю цветочный елей.

Облечен в лошадиную кожу,
Песью челюсть воздев на чело,
Ликованьем окрестность встревожу,—
Как прошло: всё прошло — отошло.

Разразитесь, призывные трубы,
Над раздольем осенних полей!
В хмурый сумрак оскалены зубы
Величавой короны моей.

Поле — дом мой. Песок — мое ложе.
Полог — дым росянистых полян.
Загорбатится с палкой прохожий —
Приседаю покорно в бурьян.

Ныне, странники, с вами я: скоро ж
Дымным дымом от вас пронесусь —
Я — просторов рыдающих сторож,
Исходивший великую Русь.

Январь 1907, Париж


Попрошайка

Крыши. Камни. Пыль. Звучит 
Под забором ругань альта 
К небу едкий жар валит 
Неостывшего асфальта. 

Стен горячих вечный груз. 
Задыхается прохожий. 
Оборванец снял картуз. 
Смотрит палец из калоши. 

"Сударь, голоден, нет сил, 
Не оставьте богомольца. 
На руках и я носил 
Золотые кольца. 

Коль алтын купец дает, 
Провожу в ночлежке ночь я..." 
Ветерок, дохнув, рванет 
На плечах иссохших клочья. 

На танцующую дрянь 
Поглядел купец сурово: 
"Говорят тебе, отстань, 
Позову городового!.." 

Стены. Жар. В зубах песок. 
Люди. Тумбы. Гром пролеток. 
Шелест юбок. Алость щек 
Размалеванных красоток. 

1904


Последнее свидание

Она улыбнулась, а иглы мучительных терний
ей голову сжали горячим, колючим венцом —
сквозь боль улыбнулась, в эфир отлетая вечерний…
Сидит — улыбнулась бескровно-туманным лицом.

Вдали — бирюзовость… А ветер тоскующий гонит
листы потускневшие в медленно гаснущий час.
Жених побледнел. В фиолетовом трауре тонет,
с невесты не сводит осенних, задумчивых глаз.

Над ними струятся пространства, лазурны и чисты.
Тихонько ей шепчет: «Моя дорогая, усни…
Закатится время. Промчатся, как лист золотистый,
последние в мире, безвременьем смытые, дни».

Склонился — и в воздухе ясном звучат поцелуи.
Она улыбнулась, закрыла глаза, чуть дыша.
Над ними лазурней сверкнули последние струи,
над ними помчались последние листья, шурша.

Похороны

Толпы рабочих в волнах золотого заката.
Яркие стяги свиваются, плещутся, пляшут.

На фонарях, над железной решеткой,
С крыш над домами
Платками
Машут.

Смеркается.
Месяц серебряный, юный
Поднимается.

Темною лентой толпа извивается.
Скачут драгуны.

Вдоль оград, тротуаров,- вдоль скверов,
Над железной решеткой,-
Частый, короткий
Треск
Револьверов.

Свищут пули, кося...
Ясный блеск
Там по взвизгнувшим саблям взвился.

Глуше напев похорон.
Пули и плачут, и косят.
Новые тучи кровавых знамен -
Там, в отдаленье - проносят.

1906, Москва


Праздник

        В. В. Гофману

Слепнут взоры: а джиорно
Освещен двухсветный зал.
Гость придворный непритворно
Шепчет даме мадригал,-

Контредансом, контредансом
Завиваясь в "chinoise" *.
Искры прыщут по фаянсам,
По краям хрустальных ваз.

Там - вдали - проходит полный
Седовласый кавалер.
У окна вскипают волны
Разлетевшихся портьер.

Обернулся: из-за пальмы
Маска черная глядит.
Плещут струи красной тальмы
В ясный блеск паркетных плит.

"Кто вы, кто вы, гость суровый -
Что вам нужно, домино?"
Но, закрывшись в плащ багровый,
Удаляется оно.

Прислонился к гобелэнам,
Он белее полотна...
А в дверях шуршит уж трэном
Гри-де-перлевым жена.

Искры прыщут по фаянсам,
По краям хрустальных ваз.
Контредансом, контредансом
Вьются гости в "chinoise".

* Китайский (франц.). - Ред.

Июль 1908, Серебряный Колодезь


Предчувствие

Паренек плетется в волость
На исходе дня.
На лице его веселость.
Перед ним - поля.

Он надвинул разудало
Шапку набекрень,
На дорогу тень упала -
Встал корявый пень.

Паренек, сверни с дороги,-
Паренек, сверни!
Ближе черные отроги,
Буераки, пни.

Где-то там тоскливый чибис
Пролетает ввысь.
Миловались вы, любились
С девкою надысь -

В колокольчиках в лиловых,
Грудь к груди прижав,
Средь медвяных, средь медовых,
Средь шелковых трав.

Что ж ты вдруг поник тоскливо,
Будто чуя смерть?
Одиноко плещет ива
В голубую твердь.

Вечер ближе. Солнце ниже.
В облаках - огни.
Паренек, сверни - сверни же,
Паренек, сверни!

1908, Суйда


Преследование

Опять над нею залучился
Сияньем свадебный венец.
За нею в дрогах я тащился,
Неуспокоенный мертвец.

Сияла грешным метеором
Ее святая красота.
Из впадин ей зияла взором
Моя немая пустота.

Ее венчальные вуали
Проколебались мне в ответ.
Ее глаза запеленали
Воспоминанья прежних лет.

На череп шляпу я надвинул.
На костяные плечи - плед.
Жених бледнел и брови сдвинул,
Как в дом за ними шел я вслед.

И понял он, что обвенчалась
Она не с ним, а с мертвецом.
И молча ярость занималась
Над бледно бешеным лицом.

Над ней склоняюсь с прежней лаской;
И ей опять видны, слышны:
Кровавый саван, полумаска,
Роптанья страстные струны,

Когда из шелестящих складок
Над ней клонюсь я, прежний друг.
И ей невыразимо гадок
С ней почивающий супруг.

1906, Серебряный Колодезь


Пророк

Завечерел туман ползущий 
В вечеровую тень огней; 
Тусклы оливковые кущи. 
И - светит месяц из теней. 

Он, Серебристый, волей рока 
Бросает в зримый наш позор,- 
Как ясноокого пророка 
Неизъяснимо грустный взор. 

В тысячелетние разгулы 
Он поднимает ясный жар: 
И бронзорозовые скулы, 
И взора горнего загар. 

Струя исчисленного смысла, 
Как трепетание крыла 
Переливного коромысла, 
От яснорогого чела - 

Взметает пепельные кучи 
Неистлевающих волос, 
И из-под них - на нас текучий, 
Слезой сияющий вопрос; 

Переливной игрою линий 
Топазы сыплются из глаз; 
И расширяет блеск павлиний 
Переливной его атлас; 

И в нас стремительно забьется 
Наш ослепительный ответ; 
И ослепительно взорвется 
Из волосатой груди свет. 

И, точно взвизгнувшие диски, 
Взорвут кипящие слова. 
И волоса, как василиски, 
Взовьет горящая глава. 

В переливных браслетах света 
Его воздушные персты 
Воспламененный знак завета 
Взогнят из тихой высоты.

Май 1922, Цоссен


Просветление

Ты светел в буре мировой, 
Пока печаль тебя не жалит. 
Она десницей роковой 
В темь изначальную провалит. 

Веселье хмельное пьяно. 
Все мнится, что восторг пронижет. 
Гортань прохладное вино 
Огнистою струею лижет. 

Испил: - и брызнувший угар 
Похмельем пенистым пылится. 
И кубок ядовитых чар, 
Опорожненный, чуть дымится. 

Нет, он меня не обожжет: 
Я возлюбил души пустыню. 
Извечная, она лиет 
Свою святую благостыню. 

Извечная, она, как мать, 
В темнотах бархатных восстанет. 
Слезами звездными рыдать 
Над бедным сыном не устанет. 

Ты взору матери ответь: 
Взгляни в ее пустые очи. 
И вечно будешь ты глядеть 
В мглу разливающейся ночи. 

Вот бездна явлена тоской, 
Вот в изначальном мир раздвинут. 
Над бездной этой я рукой 
Нечеловеческой закинут. 

Ее ничем не превозмочь... 
И пробегают дни за днями; 
За ночью в очи плещет ночь 
Своими смертными тенями. 

---- 

Вздохнешь, уснешь - и пепел ты, 
Рассеянный в пространствах ночи... 
Из подневольной суеты 
Взгляни в мой пустые очи, - 

И будешь вечно ты глядеть, 
Ты, - бледный, пленный, бренный житель 
За гранями летящих дней 
В теней прохладную обитель... 

1907, Париж


Прохождение

Я фонарь
Отдаю изнемогшему брату.

Улыбаюсь в закатный янтарь,
Собираю душистую мяту.

Золотым огоньком
Скорбный путь озаряю.

За убогим столом
С бедняком вечеряю.

Вы мечи
На меня обнажали.

Палачи,
Вы меня затерзали.

Кровь чернела, как смоль,
Запекаясь на язве.

Но старинная боль
Забывается разве?

Чадный блеск, смоляной,
Пробежал по карнизам.

Вы идете за мной,
Прикасаясь к разодранным ризам.

- "Исцели, исцели
Наши темные души..."

Ветер листья с земли
Взвеет шелестом в уши.

Край пустынен и нем.
Нерассветная твердь.

О, зачем
Не берет меня смерть!

1906, Мюнхен


Путь

Измерили верные ноги
Пространств разбежавшихся вид.
По твердой, как камень, дороге
Гремит таратайка, гремит.

Звонит колоколец невнятно.
Я болен — я нищ — я ослаб.
Колеблются яркие пятна
Вон там разоравшихся баб.

Меж копен озимого хлеба
На пыльный, оранжевый клен
Слетела из синего неба
Чета ошалелых ворон.

Под кровлю взойти да поспать бы,
Да сутки поспать бы сподряд.
Но в далях деревни, усадьбы
Стеклом искрометным грозят.

Чтоб бранью сухой не встречали,
Жилье огибаю, как трус,—
И дале — и дале — и дале —
Вдоль пыльной дороги влекусь.

1906, Дедово


Путь к невозможному

Мы былое окинули взглядом,
но его не вернуть.
И мучительным ядом
сожаленья отравлена грудь.
Не вздыхай… Позабудь…
Мы летим к невозможному рядом.
Наш серебряный путь
зашумел временным водопадом.
Ах, и зло, и добро
утонуло в прохладе манящей!
Серебро, серебро
омывает струёй нас звенящей.
Это — к Вечности мы
устремились желанной.
Засиял после тьмы
ярче свет первозданный.
Глуше вопли зимы.
Дальше хаос туманный…
Это к Вечности мы
полетели желанной.

Развалы

       Есть в лете что-то роковое, злое... 
       И - в вое злой зимы... 
       Волнение, кипение мирское! 
       Плененные умы! 
       
       Все грани чувств, все грани правды стерты; 
       В мирах, в годах, в часах 
       Одни тела, тела, тела простерты, 
       И - праздный прах. 
       
       В грядущее проходим - строй за строем - 
       Рабы: без чувств, без душ... 
       Грядущее, как прошлое, покроем 
       Лишь грудой туш. 
       
       В мятеж миров, - в немаревные муки, 
       Когда-то спасший нас, - 
       Простри ж и Ты измученные руки, - 
       В который раз. 

Октябрь 1916, Москва


Родина (Наскучили...)

       Наскучили 
       Старые годы... 
       Измучили: 
       Сердце, 
       Скажи им: "Исчезните, старые 
       Годы!" 
       
       И старые 
       Годы 
       Исчезнут. 
       
       Как тучи, невзгоды 
       Проплыли. 
       Над чащей 
       И чище и слаще 
       Тяжелый, сверкающий воздух; 
       И - отдыхи... 
       
       В сладкие чащи 
       Несутся зеленые воды. 
       И песня знакомого 
       Гнома 
       Несется вечерним приветом. 
       
       "Вернулись 
       Ко мне мои дети 
       Под розовый куст розмарина, 
       Склоняюсь над вами 
       Цветами 
       Из старых столетий..." 
       Ты, злая година, - 
       Рассейся! 
       В уста эти влейся - 
       - О нектар! - 
       
       Тяжелый, сверкающий воздух 
       Из пьяного сладкого кубка. 
       
       Проснулись: 
       Вернулись!.. 

Апрель 1909, Москва


Родина (Те же росы...)

                В. П. Свентицкому

Те же росы, откосы, туманы,
Над бурьянами рдяный восход,
Холодеющий шелест поляны,
Голодающий, бедный народ;

И в раздолье, на воле - неволя;
И суровый свинцовый наш край
Нам бросает с холодного поля -
Посылает нам крик: "Умирай -

Как и все умирают..." Не дышишь,
Смертоносных не слышишь угроз: -
Безысходные возгласы слышишь
И рыданий, и жалоб, и слез.

Те же возгласы ветер доносит;
Те же стаи несытых смертей
Над откосами косами косят,
Над откосами косят людей.

Роковая страна, ледяная,
Проклятая железной судьбой -
Мать Россия, о родина злая,
Кто же так подшутил над тобой?

1908, Москва


Родине (Рыдай, буревая стихия...)

Рыдай, буревая стихия,
В столбах громового огня!
Россия, Россия, Россия,-
Безумствуй, сжигая меня!

В твои роковые разрухи,
В глухие твои глубины,-
Струят крылорукие духи
Свои светозарные сны.

Не плачьте: склоните колени
Туда - в ураганы огней,
В грома серафических пений,
В потоки космических дней!

Сухие пустыни позора,
Моря неизливные слез -
Лучом безглагольного взора
Согреет сошедший Христос.

Пусть в небе - и кольца Сатурна,
И млечных путей серебро,-
Кипи фосфорически бурно,
Земли огневое ядро!

И ты, огневая стихия,
Безумствуй, сжигая меня,
Россия, Россия, Россия,-
Мессия грядущего дня!

Август 1917, Поворовка


Россия

Луна двурога.
Блестит ковыль.
Бела дорога.
Летает пыль.

Летая, стая
Ночных сычей -
Рыдает в дали
Пустых ночей.

Темнеют жерди
Сухих осин;
Немеют тверди...
Стою - один.

Здесь сонный леший
Трясется в прах.
Здесь - конный, пеший
Несется в снах.

Забота гложет;
Потерян путь.
Ничто не сможет
Его вернуть.

Болота ржавы:
Кусты, огни,
Густые травы,
Пустые пни!

Декабрь 1916, Москва


Русь

Поля моей скудной земли
Вон там преисполнены скорби.
Холмами пространства вдали
Изгорби, равнина, изгорби!

Косматый, далекий дымок.
Косматые в далях деревни.
Туманов косматый поток.
Просторы голодных губерний.

Просторов простертая рать:
В пространствах таятся пространства.
Россия, куда мне бежать
От голода, мора и пьянства?

От голода, холода тут
И мерли, и мрут миллионы.
Покойников ждали и ждут
Пологие скорбные склоны.

Там Смерть протрубила вдали
В леса, города и деревни,
В поля моей скудной земли,
В просторы голодных губерний.

1908, Серебряный Колодезь


Самосознание

Мне снились: и море, и горы...
Мне снились...

Далекие хоры
Созвездий
Кружились
В волне мировой...

Порой метеоры
Из высей катились,
Беззвучно
Развеявши пурпурный хвост надо мной.

Проснулся — и те же: и горы,
И море...

И долгие, долгие взоры
Бросаю вокруг.

Всё то же... Докучно
Внимаю,
Как плачется бездна:

Старинная бездна лазури;
И — огненный, солнечный
Круг.

Мои многолетние боли —
Доколе?..

Чрез жизни, миры, мирозданья
За мной пробегаете вы?

В надмирных твореньях,—
В паденьях —
Течет бытие... Но — о Боже!—

Сознанье
Всё строже, всё то же —

Всё то же
Сознанье
Мое.

Февраль 1914, Базель


Свидание

      На мотив из Брюсова

Время плетется лениво.
Всё тебя нету да нет.

Час простоял терпеливо.
Или больна ты, мой свет?

День-то весь спину мы гнули,
а к девяти я был здесь...

Иль про меня что шепнули?..
Тоже не пил праздник весь...

Трубы гремят на бульваре.
Пыль золотая летит.

Франтик в истрепанной паре,
знать, на гулянье бежит.

Там престарелый извозчик
парня в участок везет.

Здесь оборванец разносчик
дули и квас продает.

Как я устал, поджидая!..
Злая, опять не пришла...

Тучи бледнеют, сгорая.
Стелется пыльная мгла.

Вечер. Бреду одиноко.
Тускло горят фонари.

Там... над домами... далеко
узкая лента зари.

Сердце сжимается больно.
Конка протяжно звенит.

Там... вдалеке... колокольня
образом темным торчит.

1902


Сергею Соловьеву

Соединил нас рок недаром, 
Нас общий враг губил... И нет - 
Вверяя заревым пожарам 
Мы души юные, поэт, 
В отдохновительном Петровском, 
И после - улицам московским 
Не доверяя в ноябре, 
Томились в снежном серебре: 
Томились, но не умирали... 
Мы ждали... 
И в иные дали 
Манила юная весна, 
И ваши юные печали 
Смывала снежная волна. 

Какое грозное виденье 
Смущало оробевший дух, 
Когда стихийное волненье 
Предощущал наш острый слух!... 
В грядущих судьбах прочитали 
Смятенье близкого конца: 

Из тьмы могильной вызывали 
Мы дорогого мертвеца - 
Ты помнишь? Твой покойный дядя, 
Из дали безвременной глядя, 
Вставал в метели снеговой 
В огромной шапке меховой, 
Пророча светопреставленье... 
Потом - японская война: 
И вот - артурское плененье, 
И вот - народное волненье, 
Холера, смерть, землетрясенье - 
И роковая тишина... 
Покой воспоминаний сладок: 
Как прежде, говорит без слов 
Нам блеск пурпуровых лампадок, 
Вздох металлических венков, 
И монастырь, и щебет птичий 
Над золотым резным крестом: 
Там из сиреней лик девичий, 
Покрытый черным клобуком, 
Склоняется перед могилой, 
И слезы на щеках дрожат... 

Какою-то нездешней силой 
Мы связаны, любимый брат. 
Как бы неверная зарница, 
Нам озаряя жизни прах, 
Друзей минутных вереница 
Мелькнула в сумрачных годах; 
Ты шел с одними, я - с другими; 
Шли вчетвером и впятером... 
Но много ли дружили с ними? 
А мы с тобой давно идем 
Рука с рукой, плечо с плечом. 

Годины трудных испытаний 
Пошли нам бог перетерпеть, - 
И после, как на поле брани, 
С улыбкой ясной умереть. 
Нас не зальет волной свинцовой 
Поток мятущихся времен, 
Не повалят стрелой багровой 
Грядущий в мир Аполлион... 
Мужайся: над душою снова - 
Передрассветный небосклон; 
Дивеева заветный сон 
И сосны грозные Сарова. 

Январь 1909, Москва


Серенада

Ты опять у окна, вся доверившись снам, появилась...
Бирюза, бирюза
заливает окрестность...

Дорогая,
луна - заревая слеза -
где-то там в неизвестность
скатилась.

Беспечальных седых жемчугов
поцелуй, о пойми ты!..
Меж кустов, и лугов, и цветов
струй
зеркальных узоры разлиты...

Не тоскуй,
грусть уйми ты!

Дорогая,
о пусть
стая белых, немых лебедей
меж росистых ветвей
на струях серебристых застыла -
одинокая грусть нас туманом покрыла.

От тоски в жажде снов нежно крыльями плещут.
Меж цветов светляки изумрудами блещут.

Очерк белых грудей
на струях точно льдина:
это семь лебедей,
это семь лебедей Лоэнгрина -

лебедей
Лоэнгрина.

1904


Слово

       В звучном жаре 
       Дыханий - 
       Звучно-пламенна мгла: 
       
       Там, летя из гортани, 
       Духовеет земля. 
       
       Выдыхаются 
       Души 
       Неслагаемых слов - 
       
       Отлагаются суши 
       Нас несущих миров. 
       
       Миром сложенным 
       Волит - 
       Сладких слов глубина. 
       
       И глубинно глаголет 
       Словом слов Купина. 
       
       И грядущего 
       Рая - 
       Тверденеет гряда, 
       
       Где, пылая, сгорая, 
       Не прейду: никогда! 

Декабрь 1917, Дедово


Смерть

Кругом крутые кручи, 
Смеется ветром смерть. 
Разорванные тучи! 
Разорванная твердь! 

Лег ризой снег. Зари 
Краснеет красный край. 
В волнах зари умри! 
Умри - гори: сгорай! 

Гремя, в скрипящий щебень 
Железный жезл впился. 
Гряду на острый гребень 
Грядущих мигов я. 

Броня из крепких льдин. 
Их хрупкий, хрупкий хруст. 
Гряду, гряду - один. 
И крут мой путь, и пуст. 

У ног поток мгновений. 
Доколь еще - доколь? 
Минуют песни, пени, 
Восторг, и боль, и боль - 

И боль... Не вольно - ах, 
Клонюсь над склоном дня, 
Клоню свой лик в лучах... 
И вот - меня, меня 

В край ночи зарубежный, 
В разорванную твердь, 
Как некий иней снежный, 
Сметает смехом смерть. 

Ты - вот, ты - юн, ты - молод, 
Ты - муж... Тебя уж нет: 
Ты - был: и канул в холод, 
В немую бездну лет. 

Взлетая в сумрак шаткий, 
Людская жизнь течет, 
Как нежный, снежный, краткий 
Сквозной водоворот. 

1908, Петербург


Совесть

Я шел один своим путем; 
В метель застыл я льдяным комом. 
И вот в сугробе ледяном 
Они нашли меня под домом. 

Им отдал все, что я принес: 
Души расколотой сомненья, 
Кристаллы дум, алмазы слез, 
И жар любви, и песнопенья, 

И утро жизненного дня. 
Но стал помехой их досугу. 
Они так ласково меня 
Из дома выгнали на вьюгу. 

Непоправимое мое 
Воспоминается былое... 
Воспоминается ее 
Лицо холодное и злое... 

Прости же, тихий уголок, 
Где жег я дни в бесцельном гимне! 
Над полем стелется дымок. 
Синеет в далях сумрак зимний. 

Мою печаль, и пыл, и бред 
Сложу в пути осиротелом: 
И одинокий, робкий след, 
Прочерченный на снеге белом, - 

Метель со смехом распылит. 
Пусть так: неметствует их совесть, 
Хоть снежным криком ветр твердит 
Моей глухой судьбины повесть. 

Покоя не найдут они: 
Пред ними протекут отныне 
Мои засыпанные дни 
В холодной, в неживой пустыне... 

Все точно плачет и зовет 
Слепые души кто-то давний: 
И бледной стужей просечет 
Окно под пляшущею ставней. 

1907


Современникам

       Туда, во мглу Небытия, 
       Ты безвременным, мертвым комом 
       Катилась, мертвая земля, 
       Над собирающимся громом. 
       
       И словно облак обволок 
       Порядок строя мирового, 
       И презирающий зрачок, 
       И прорастающее слово. 
       
       Толчками рухнувших Мессин, 
       Провалом грешной Мартиники 
       Среди неузнанных руин 
       Приподымался смысл великий. 
       
       Развили грозные огни 
       Все беспокойней, все нестройней - 
       Нечеловеческие дни, 
       Нечеловеческие бойни... 
       
       И я к груди земли приник 
       И понял: в гром землетрясений 
       Склоняет исполинский лик 
       Из дней глаголющий нам Гений. 
       
       Он - Справедливый Судия, - 
       Мерцая мрачным приговором, 
       Давно смятенного меня 
       Опламенил глухим прозором. 
       
       И видел там, за громом битв 
       Восстанье Светлого Завета 
       В волне рыданий и молитв 
       И набегающего Света. 
       
       И ныне знаю: морок злой 
       Нас обуявших ослеплений 
       Перегорит, как ветхий слой, 
       И Солнце спустится, как гений, - 
       
       И громовая полоса, 
       Огнем палящая глазницы, - 
       Далекий грохот колеса 
       Золотордяной колесницы. 

Январь 1918, Москва


Созидатель

Грустен взор. Сюртук застегнут. 
Сух, серьезен, строен, прям - 

Ты над грудой книг изогнут, 
Труд несешь грядущим дням. 

Вот бежишь: легка походка; 
Вертишь трость - готов напасть. 

Пляшет черная бородка, 
В острых взорах власть и страсть. 

Пламень уст - багряных маков - 
Оттеняет бледность щек. 

Неизменен, одинаков, 
Режешь времени поток. 

Взор опустишь, руки сложишь... 
В мыслях - молнийный излом. 

Замолчишь и изнеможешь 
Пред невеждой, пред глупцом. 

Нет, не мысли, - иглы молний 
Возжигаешь в мозг врага. 

Стройной рифмой преисполни 
Вихрей пьяные рога, 

Потрясая строгим тоном 
Звезды строящий эфир... 

Где-то там... за небосклоном 
Засверкает новый мир: - 

Там за гранью небосклона - 
Небо, небо наших душ: 

Ты его в земное лоно 
Рифмой пламенной обрушь. 

Где-то новую туманность 
Нам откроет астроном: - 

Мира бренного обманность - 
Только мысль о прожитом. 

В строфах - рифмы, в рифмах - мысли 
Созидают новый свет... 

Над душой твоей повисли 
Новые миры, поэт. 

Все лишь символ... Кто ты? Где ты?.. 
Мир - Россия - Петербург - 

Солнце - дальние планеты... 
Кто ты? Где ты, демиург?.. 

Ты над книгою изогнут, 
Бледный оборотень, дух... 

Грустен взор. Сюртук застегнут. 
Гори, серьезен, строен, сух. 

Март 1904, Москва


Солнце

              Автору "Будем как Солнце"

Солнцем сердце зажжено.
Солнце - к вечному стремительность.
Солнце - вечное окно
в золотую ослепительность.

Роза в золоте кудрей.
Роза нежно колыхается.
В розах золото лучей
красным жаром разливается.

В сердце бедном много зла
сожжено и перемолото.
Наши души - зеркала,
отражающие золото.

1903, Серебряный Колодезь


Ссора

    1 

Год минул встрече роковой. 
Как мы, любовь лелея, млели, 
Внимая вьюге световой, 
Как в рыхлом пепле угли рдели. 

Над углями склонясь, горишь 
Ты жарким, ярким, дымным пылом; 
Ты не глядишь, не говоришь 
В оцепенении унылом. 

Взгляни - чуть теплится огонь; 
В полях пурга пылит и плачет; 
Над крышею пурговый конь, 
Железом громыхая, скачет. 

Устами жгла давно ли ты 
До боли мне уста, давно ли, 
Вся опрокинувшись в цветы 
Желтофиолей, рез, магнолий. 

И отошла... И смотрит зло 
В тенях за пламенной чертою. 
Омыто бледное чело 
Волной волос, волной златою. 

Померк воздушный цвет ланит. 
Сомкнулись царственные веки. 
И все твердит, и все твердит: 
"Прошла любовь", - мне голос некий 

В душе не воскресила ты 
Воспоминанья бурь уснувших... 
И ежели забыла ты 
Знаменованья дней минувших? 

И ежели тебя со мной 
Любовь не связывает боле, - 
Уйду, сокрытый мглой ночной, 
В ночное, в ледяное поле: 

Пусть ризы снежные в ночи 
Вскипят, взлетят, как брошусь в ночь я, 
И ветра черные мечи 
Прохладный свистом взрежут клочья. 

Сложу в могиле снеговой 
Любви неразделенной муки... 
Вскочила ты, над головой 
Свои заламывая руки. 

1907 Москва 



2 

Над крышею пурговый конь 
Пронесся в ночь. А из камина 
Стреляет шелковый огонь 
Струею жалящей рубина. 

"Очнись: ты спал, и я спала..." 
Не верю ей, сомненьем мучим. 
Но подошла, но обожгла 
Лобзаньем пламенно-текучим. 

"Люблю, не уходи же - верь!..." 
А два крыла в углу тенистом 
Из углей красный, ярый зверь 
Развеял в свете шелковистом. 

А в окна снежная волна 
Атласом вьется над деревней: 
И гробовая глубина 
Навек разъята скорбью древней... 

Сорвав дневной покров, она 
Бессонницей ночной повисла - 
Без слов, без времени, без дна, 
Без примиряющего смысла. 

1908 Москва 

Старец

Исчезает долин
беспокойная тень,
и средь дымных вершин
разгорается день.

Бесконечно могуч
дивный старец стоит
на востоке средь туч
и призывно кричит:

«Друг, ко мне! Мы пойдем
в бесконечную даль.
Там развеется сном
и болезнь, и печаль»…

Его риза в огне…
И, как снег, седина.
И над ним в вышине
голубая весна.

И слова его — гром,
потрясающий мир
неразгаданным сном…
Он стоит, как кумир,

как весенний пророк,
осиянный мечтой.
И кадит на восток,
на восток золотой.

И все ярче рассвет
золотого огня.
И все ближе привет
беззакатного дня.

Старинному врагу

В. Б. 

Ты над ущельем, демон горный, 
Взмахнул крылом и застил свет. 
И в туче черной, враг упорный, 
Стоял. Я знал: пощады нет - 

И длань воздел - и облак белый 
В лазурь меня - в лазурь унес... 
Опять в эфирах, вольный, смелый, 
Омытый ласковостью рос. 

Ты несся ввысь со мною рядом, 
Подобный дикому орлу. 
Но, опрокинут тяжким градом, 
Ты пал, бессильный, на скалу. 

Ты пылью встал. Но пыль, но копоть 
Спалит огонь, рассеет гром. 
Нет, не взлетишь: бесцельно хлопать 
Своим растрепанным крылом. 

Моя броня горит пожаром. 
Копье мне - молнья. Солнце - щит. 
Не приближайся: в гневе яром 
Тебя гроза испепелит. 

9 декабря 1904


Тела

       На нас тела, как клочья песни спетой... 
       В небытие 
       Свисает где-то мертвенной планетой 
       Все существо мое. 
       
       В слепых очах, в глухорожденном слухе 
       Кричат тела. 
       Беспламенные, каменные духи! 
       Беспламенная мгла! 
       
       Зачем простер на тверди оледелой 
       Свои огни 
       Разбитый дух - в разорванное тело, 
       В бессмысленные дни! 
       
       Зачем, за что в гнетущей, грозной гари, 
       В растущий гром 
       Мы - мертвенные, мертвенные твари - 
       Безжертвенно бредем? 

Декабрь 1916, Москва


Телеграфист

                 С. Н. Величкину

Окрестность леденеет
Туманным октябрем.
Прокружится, провеет
И ляжет под окном,-

И вновь взметнуться хочет
Большой кленовый лист.
Депешами стрекочет
В окне телеграфист.

Служебный лист исчертит.
Руками колесо
Докучливое вертит,
А в мыслях - то и се.

Жена болеет боком,
А тут - не спишь, не ешь,
Прикованный потоком
Летающих депеш.

В окне кустарник малый.
Окинет беглый взгляд -
Протянутые шпалы
В один тоскливый ряд,

Вагон, тюки, брезенты
Да гаснущий закат...
Выкидывает ленты,
Стрекочет аппарат.

В лесу сыром, далеком
Теряются пески,
И еле видным оком
Мерцают огоньки.

Там путь пространства чертит.
Руками колесо
Докучливое вертит;
А в мыслях - то и се.

Детишки бьются в школе
Без книжек (где их взять!):
С семьей прожить легко ли
Рублей на двадцать пять:-

На двадцать пять целковых -
Одежа, стол, жилье.
В краях сырых, суровых
Тянись, житье мое!-

Вновь дали мерит взором:-
Сырой, осенний дым
Над гаснущим простором
Пылит дождем седым.

У рельс лениво всхлипнул
Дугою коренник,
И что-то в ветер крикнул
Испуганный ямщик.

Поставил в ночь над склоном
Шлагбаум пестрый шест:
Ямщик ударил звоном
В простор окрестных мест.

Багрянцем клен промоет -
Промоет у окна.
Домой бы! Дома ноет,
Без дел сидит жена,-

В который раз, в который,
С надутым животом!..
Домой бы! Поезд скорый
В полях вопит свистком;

Клокочут светом окна -
И искр мгновенный сноп
Сквозь дымные волокна
Ударил блеском в лоб.

Гремя, прошли вагоны.
И им пропел рожок.
Зеленый там, зеленый,
На рельсах огонек...-

Стоит он на платформе,
Склонясь во мрак ночной,-
Один, в потертой форме,
Под стужей ледяной.

Слезою взор туманит.
В костях озябших - лом.
А дождик барабанит
Над мокрым козырьком.

Идет (приподнял ворот)
К дежурству - изнемочь.
Вдали уездный город
Кидает светом в ночь.

Всю ночь над аппаратом
Он пальцем в клавиш бьет.
Картонным циферблатом
Стенник ему кивнет.

С речного косогора
В густой, в холодный мрак
Он видит - семафора
Взлетает красный знак.

Вздыхая, спину клонит;
Зевая над листом,
В небытие утонет,
Затянет вечным сном

Пространство, время. Бога
И жизнь, и жизни цель -
Железная дорога,
Холодная постель.

Бессмыслица дневная
Сменяется иной -
Бессмыслица дневная
Бессмыслицей ночной.

Листвою желтой, блеклой,
Слезливой, мертвой мглой
Постукивает в стекла
Октябрьский дождик злой.

Лишь там на водокачке
Моргает фонарек.
Лишь там в сосновой дачке
Рыдает голосок.

В кисейно-нежной шали
Девица средних лет
Выводит на рояли
Чувствительный куплет.

1906-1908, Серебряный Колодезь


Тело стихий

В лепестке лазурево-лилейном
Мир чудесен.
Все чудесно в фейном, вейном, змейном
Мире песен.

Мы - повисли,
Как над пенной бездною ручей.
Льются мысли
Блесками летающих лучей.

Октябрь 1916, Москва


Три стихотворения

           1

Все тот же раскинулся свод
над нами лазурно-безмирный,
и тот же на сердце растет
восторг одиночества лирный.

Опять золотое вино
на склоне небес потухает.
И грудь мою слово одно
знакомою грустью сжимает.

Опять заражаюсь мечтой,
печалью восторженно-пьяной...
Вдали горизонт золотой
подернулся дымкой багряной.

Смеюсь - и мой смех серебрист,
и плачу сквозь смех поневоле.
Зачем этот воздух лучист?
Зачем светозарен... до боли?

           2

Поет облетающий лес
нам голосом старого барда.
У склона воздушных небес
протянута шкура гепарда.

Не веришь, что ясен так день,
что прежнее счастье возможно.
С востока приблизилась тень
тревожно.

Венок возложил я, любя,
из роз - и он вспыхнул огнями.
И вот я смотрю на тебя,
смотрю, зачарованный снами.

И мнится - я этой мечтой
всю бездну восторга измерю.
Ты скажешь - восторг тот святой?
Не верю!

Поет облегающий лес
нам голосом старого барда.
На склоне воздушных небес
сожженная шкура гепарда.

           3

Звон вечерней гудит, уносясь
в вышину. Я молчу, я доволен.
Светозарные волны, искрясь,
зажигают кресты колоколен.

В тучу прячется солнечный диск.
Ярко блещет чуть видный остаток.
Над сверкнувшим крестом дружный визг
белогрудых счастливых касаток.

Пусть туманна огнистая даль -
посмотри, как все чисто над нами.
Пронизал голубую эмаль
огневеющий пурпур снопами.

О, что значат печали мои!
В чистом небе так ясно, так ясно...
Белоснежный кусок кисеи
загорелся мечтой виннокрасной.

Там касатки кричат, уносясь.
Ах, полет их свободен и волен...
Светозарные волны, искрясь,
озаряют кресты колоколен.

Тройка

Ей, помчались! Кони бойко
Бьют копытом в звонкий лед:
Разукрашенная тройка
Закружит и унесет.

Солнце, над равниной кроясь,
Зарумянится слегка.
В крупных искрах блещет пояс
Молодого ямщика.

Будет вечер: опояшет
Небо яркий багрянец.
Захохочет и запляшет
Твой валдайский бубенец.

Ляжет скатерть огневая
На холодные снега,
Загорится расписная
Золотистая дута.

Кони встанут. Ветер стихнет.
Кто там встретит на крыльце?
Чей румянец ярче вспыхнет
На обветренном лице?

Сядет в тройку. Улыбнется.
Скажет: «Здравствуй, молодец!»
И опять в полях зальется
Вольным смехом бубенец.

1904


Ты - тень теней...

Ты - тень теней...
Тебя не назову.
Твое лицо -
Холодное и злое...

Плыву туда - за дымку дней - зову,
За дымкой дней,- нет, не Тебя: былое,-
Которое я рву
(в который раз),
Которое,- в который
Раз восходит,-

Которое,- в который раз алмаз -
Алмаз звезды, звезды любви, низводит.

Так в листья лип,
Провиснувшие,- Свет
Дрожит, дробясь,
Как брызнувший стеклярус;

Так,- в звуколивные проливы лет
Бежит серебряным воспоминаньем: парус...

Так в молодой,
Весенний ветерок
Надуется белеющий
Барашек;

Так над водой пустилась в ветерок
Летенница растерянных букашек...

Душа, Ты - свет.
Другие - (нет и нет!) -
В стихиях лет:
Поминовенья света...

Другие - нет... Потерянный поэт,
Найди Ее, потерянную где-то.

За призраками лет -
Непризрачна межа;
На ней - душа,
Потерянная где-то...

Тебя, себя я обниму, дрожа,
В дрожаниях растерянного света.

Февраль 1922, Берлин


У гроба

Со мной она —
Она одна.

В окнах весна.
Свод неба синь.
Облака летят.

А в церквах звонят;
«Дилинь динь-динь...»

В черном лежу сюртуке,
С желтым —
С желтым
Лицом;
Образок в костяной руке.

Дилинь бим-бом!

Нашел в гробу
Свою судьбу.

Сверкнула лампадка.
Тонуть в неземных
Далях —
Мне сладко.

Невеста моя зарыдала,
Крестя мне бледный лоб.
В креповых, сквозных
Вуалях
Головка ее упала —

В гроб...

Ко мне прильнула:
Я обжег ее льдом.
Кольцо блеснуло
На пальце моем.

Дилинь бимбом!

1905, Серебряный Колодезь


Укор

Кротко крадешься креповым трэном,
Растянувшись, как дым, вдоль паркета;
Снеговым, неживым манекеном,
Вся в муар серебристый одета.

Там народ мой - без крова; суровый
Мой народ в униженье и плене.
Тяжелит тебя взор мой свинцовый.
Тонешь ты в дорогом валансьене.

Я в полях надышался свинцами.
Ты - кисейным, заоблачным мифом
Пропылишь мне на грудь кружевами,
Изгибаясь стеклярусным лифом.

Или душу убил этот грохот?
Ты молчишь, легкий локон свивая.
Как фонтан, прорыдает твой хохот,
Жемчуговую грудь изрывая.

Ручек матовый мрамор муаром
Задымишь, запылишь. Ты не слышишь?
Мне в лицо ароматным угаром
Ветер бледнопуховый всколышешь.

<1909>, Серебряный Колодезь


Усмиренный

Молчит усмиренный, стоящий над кручей отвесной,
любовно охваченный старым пьянящим эфиром,
в венке серебристом и в мантии бледнонебесной,
простерший свои онемевшие руки над миром.

Когда-то у ног его вечные бури хлестали.
Но тихое время смирило вселенские бури.
Промчались столетья. Яснеют безбурные дали.
Крылатое время блаженно утонет в лазури.

Задумчивый мир напоило немеркнущим светом
великое солнце в печали янтарно-закатной.
Мечтой лебединой, прощальным вечерним приветом
сидит, умирая, с улыбкой своей невозвратной.

Вселенная гаснет… Лицо приложив восковое
к холодным ногам, обнимая руками колени…
Во взоре потухшем волненье безумно-немое,
какая-то грусть мировых, окрыленных молений.

Успокоение

Ушел я раннею весной.
В руках протрепетали свечи.
Покров линючей пеленой
Обвил мне сгорбленные плечи,

И стан — оборванный платок.
В надорванной груди — ни вздоха.
Вот приложил к челу пучок
Колючего чертополоха;

На леденистое стекло
Ногою наступил и замер...
Там — время медленно текло
Средь одиночных, буйных камер.

Сложивши руки, без борьбы,
Судьбы я ожидал развязки.
Безумства мертвые рабы
Там мертвые свершали пляски:

В своих дурацких колпаках,
В своих ободранных халатах,
Они кричали в желтый прах,
Они рыдали на закатах.

Там вечером,— и нем, и строг —
Вставал над крышами пустыми
Коралловый, кровавый рог
В лазуревом, но душном дыме.

И как повеяло весной,
Я убежал из душных камер;
Упился юною луной;
И средь полей блаженно замер;

Мне проблистала бледность дня;
Пушистой вербой кто-то двигал;
Но вихрь танцующий меня
Обсыпал тучей льдяных игол.

Мне крова душного не жаль.
Не укрываю головы я.
Смеюсь — засматриваюсь вдаль:
Затеплил свечи восковые,

Склоняясь в отсыревший мох;
Кидается на грудь, на плечи —
Чертополох, чертополох:
Кусается,— и гасит свечи.

И вот свеча моя, свеча,
Упала — в слякоти дымится;
С чела, с кровавого плеча
Кровавая струя струится.

Лежу... Засыпан в забытье
И тающим, и нежным снегом,
Слетающим — на грудь ко мне,
К чуть прозябающим побегам.

1904-1906, Москва


Утро (В небе туча...)

В небе туча горит янтарем,
Мглой курится.
На туманном утесе забила крылом
белоснежная птица.

Водяная поет.
Волоса распускает.
Скоро солнце взойдет,
и она, будто сказка, растает.

И невольно грустит.
И в алмазах ресницы.
Кто-то, милый, кричит.
Это голос восторженной птицы.

На морскими сапфирами рыбьим хвостом
старец старый трясет, грозовой и сердитый.
Скоро весь он рассеется призрачным сном,
желто-розовой пеной покрытый.

Солнце тучу перстом
огнезарным пронзило.
И опять серебристым крылом
эта птица забила.

1902, Москва


Утро (Рой отблесков...)

Рой отблесков. Утро: опять я свободен и волен.
Открой занавески: в алмазах, в огне, в янтаре
Кресты колоколен. Я болен? О нет — я не болен.
Воздетые руки горе на одре — в серебре.
Там в пурпуре зори, там бури — и в пурпуре бури.
Внемлите, ловите: воскрес я — глядите: воскрес.
Мой гроб уплывет — золотой в золотые лазури.

Поймали, свалили; на лоб положили компресс.

1907, Москва


Хулиганская песенка

Жили-были я да он:
Подружились с похорон.

Приходил ко мне скелет
Много зим и много лет.

Костью крепок, сердцем прост —
Обходили мы погост.

Поминал со смехом он
День веселых похорон:—

Как несли за гробом гроб,
Как ходил за гробом поп:

Задымил кадилом нос.
Толстый кучер гроб повез.

«Со святыми упокой!»
Придавили нас доской.

Жили-были я да он.
Тили-тили-тили-дон!

Июль 1906, Серебряный Колодезь


Шоссе

    Д. В. Философову

За мною грохочущий город 
На склоне палящего дня. 
Уж ветер в расстегнутый ворот 
Прохладой целует меня. 

В пространство бежит-убегает 
Далекая лента шоссе. 
Лишь перепел серый мелькает, 
Взлетая, ныряя в овсе. 

Рассыпались по полю галки. 
В деревне блеснул огонек. 
Иду. За плечами на палке 
Дорожный висит узелок. 

Слагаются темные тени 
В узоры промчавшихся дней. 
Сижу. Обнимаю колени 
На груде дорожных камней. 

Сплетается сумрак крылатый 
В одно роковое кольцо. 
Уставился столб полосатый 
Мне цифрой упорной в лицо. 

Август 1904


Я

    Поется с балалайкой


1 

Злое поле мглой 
Одето. 
Злой 
Туман ползет: у ног... 

Где-то 
В поле - без 
Ответа - 
Мглой 
В туман - восстонет 
Рог:- 
- "Где - 
Вы - 
Духи? 

- Где - 
Вы - 
Души? 

- Где - 
Ты - 
Бог!" - 

- Лая 
В уши, 
Старым Богом 
Изнемог 
Он - 


2 

Глухи - 
Духи!.. 


3 

Месяц,- 
- Злая 
Рукоять,- 
В этот час - 

Красный тать: 
Острым рогом 
Из тумана - там, на нас 
Грозится 
Встать. 

Злое 
Поле - 
Не маячь: - 
- В сердце - 
Плач: 
Сердце,- 
Плачь!.. 

4 

Око,- 
- Лопнувший пузырь - 
Разрывай 
В ночные шири: - 
Шире, 
Шире, 
Шире 
Ширь - 

- Око- 
- Лопнувший пузырь! 

5 

В мире, охнувшем 
От муки,- 
Разрывались, 
Искрошились 
Прахом 
Суши: 
Искажались, 
Исказились 
Страхом 
Лики:- 
- Тише, 
Медленные ночи 
Без дороги - 
- В мире, охнувшем 
От муки. 

В ухе, 
Глохнувшем 
От скуки,- 
Раздавались - 

- Строги, 
Глухи, 
Дики 
Крики 
Рога - 

- "Души, 
Души, 
Души! 

- Боги, 
Боги, 
Боги! 
- Духи, 
Духи, 
Духи!" - 

- Глуше, 
Глуше, 
Глуше... 


6 

Время,- 
- Плещущие 
Воды - 
- Унимай 
Свой праздный скач: 

Поднимай,- 
- В пустые годы, 
В пусто блещущие 
Своды - 

- Красный тать - 
Рукоять: 
Ты - 
Палач!.. 


7 

Пусть разматывают нити: 
В нить событий - 
Вплетено 
Небытие! 

Утопатывать 
Нам 
В ночи,- 
Протопатывать 
Там 

Годы - 
- Суждено! 

В нить 
Событий - 
Вплетено: 
Небытие! 



8 

Обволакивает очи, 
В ночь обматывает 
Тьмой:- 

- Уволакивает в ночи, 
Приборматывает: - 

- "Мой!" 

Бормочи, ночная прялка: 
Мне тебя не превозмочь! 

Ночь,- 
- Лиловая фиалка,- 
- Вейся 
Шорохом - 
У 
Ног! 


9 

Лейся 
В ночи 
Вихрем клочий 
Многоногий людогон,- 

- Зрея 
В души, 
Вея 
В очи:- 

- Вея 
Ворохом 
Времен... 
Утопатываем 
В ночи, 
Утопатываем 
Мы - 

- В разъедающие 
Очи, 
В нападающие 
Тьмы! 



10 

Утопатываем 
Мы - 
Утопатываем: - 
- В тьмы! 



11 

Злые 
Очи 
Светят 
В ночи 

Злой... 

Злые 
Духи 
Встретят 
Этот 
Час - 

Злые 
Шлемы 
Немо 
Светят 

В бой... 

Где мы? 
Где мы?.. 
В склепы 
Емлют 
Нас... 

Только 
Мухи 
Там 
Подъемлют 

Свой... 

Нам 
Не внемлют: 
Глухи, 
Слепы 
Мы... 

Немы - 
Демоны: 
И - 
Немы 
Тьмы!.. 



12 

Руки мукою 
Воздеты: - 
- Где Ты, 
Бог? 

Только глохнущие 
Угли... 

Только сохнущие 
Души - 

В бездне лет... 

Только в тухнувшие 
Муки 
Рога 
Ухнувшие 
Звук - 

- "Бога - 
Нет!" - 

- "Бога - 

Нет!.." 



13 

Новая дорога 
В Назарет - 
- "Бога - 
Нет!" - 
Радует меня... 

Дорогая, веющая 
Весть 
Дорогого, зреющего 
Дня - 
- "Есть - 
Я!"- 
Радует меня... 



14 

Многих толп 
Протянутся где-то 
И потерянная 
С нами 
Суетня... 

Из растерянного 
Бледного рассвета, 
Из обманутого Богом 
Дня - 
- Столб 
Огня - 
- "Это - 
Я 
с 
Вами!" 

1922


Я это знал

В окне: там дев сквозных пурга, 
Серебряных, - их в воздух бросит; 
С них отрясает там снега, 
О сучья рвет; взовьет и носит. 

Взлетят и дико взвизгнут в ночь, 
Заслышав черных коней травлю. 
Печальных дум не превозмочь. 
Я бурю бешеную славлю. 

Когда пойду в ночную ярь, 
Чтоб кануть в бархате хрустящем, 
Пространство черное, ударь, - 
Мне в грудь ударь мечом разящим. 

Уснувший дом. И мы вдвоем. 
Пришла: "Я клятвы не нарушу!..." 
Глаза: но синим, синим льдом 
Твои глаза зеркалят душу. 

Давно все знаю наизусть. 
Свершайся, роковая сказка! 
Безмерная, немая грусть! 
Холодная, немая ласка! 

Так это ты (ужель, ужель!), 
Моя серебряная дева 
(Меня лизнувшая метель 
В волнах воздушного напева), 

Свивая нежное руно, 
Смеясь и плача над поэтом, - 
Ты просочилась мне в окно 
Снеговым, хрупким белоцветом? 

Пылит кисей кисейный дым. 
Как лилия, рука сквозная... 
Укрой меня плащом седым, 
Приемли, скатерть ледяная. 

Заутра твой уснувший друг 
Не тронется зеркальным телом. 
Повиснет красный, тусклый круг 
На облаке осиротелом. 

Всего стихотворений: 134