Русская поэзия >> Дмитрий Иванович Хвостов

Дмитрий Иванович Хвостов (1757-1835)

• Биография Дмитрия Хвостова
• Стихотворения Дмитрия Хвостова по темам

Все стихотворения Дмитрия Хвостова на одной странице

- Оглавление -

Александру Александровичу Писареву

   Лучами Феба озаренный
Ко мне ты дружество питал;
К тебе в пределы отдаленны
Я часто грамотки писал.
Любя Российска Пинда славу,
Себе в урок, другим в забаву,
Законы критики гласил.
Пусть скуден дар, горящим духом
Я пел вселенной перед слухом
Непобедимость Росских сил;
Европы всей внимая стону,
Железную срывал корону
Со святотатственной главы.
Мне, робкому певцу с Невы,
Скажи, возможно ли стремиться
Сочесть бесчисленность побед?
Пегас крылатый утомится,
Летая за орлами вслед.
На Вислу лиру устремляю,
А мне вдруг говорят: спеши,
На Эльбе Росса опиши.
По Лейпцигу когда гуляю
И мост во пламени являю,
Моих друзей я слышу суд:
Оставь, певец, напрасный труд;
Нет нужды в Одере, ни Мейне,
Ты знай, что Александр на Сейне

   Трубу гремящую оставлю,
А лучше друга я прославлю,
Носяща в брани _благодать_.
Имея разум просвещенный,
Звездою перси украшенны,
Привыкнув лавры пожинать,
Когда тиран искоренится,
Спеши в сень к Музам возвратиться,
Друзей в Петрополе обнять.
Среди торжественной беседы
Все ваши подвиги, победы,
Искорененно Россом зло,
Прославят лирой Музы сами,
И победителей чело
Украсят свежими цветами.

Послание сие писано на случай пожалования Александру Александровичу Писареву ордена Святыя Анны 1-й степени. Известно, что Анна на Еврейском языке значит: "благодать".

1814


Александру Федоровичу Воейкову

   Воейков! любишь ты по разуму хвалить,
Иль основательно Поэзию хулить.
Разумно говорил родитель нашей сцены
(Но сей несчастливый наперсник Мельпомены
В чертогах у нее пусть только "лепетал",
Удачливо подчас Зоилов щекотал):
"Достойной похвалы невежды не умалят,
А то не похвала, когда невежды хвалят".
Напрасно отвергать нам правду этих слов:
Все наши похвалы в журналах наших, брани
Суть просто дружеству иль ненависти дани;
Но где, скажи, когда в беседе знатоков
Без желчи оценить могли живых певцов?
Везде пристрастно Муз венчают или вяжут:
То Греки, Римляне, Французы нам покажут.

   Я сам, последнейший из Фебовых сынов,
Слыхал себе хвалы, ругательства без меры;
Середки нет: здесь все "врали" или Вольтеры!
Питомец глупости, приветливый Минос,
Готов писателю кадить некстати в нос;
А если в ссоре с кем, в минуту без препоны
Он Богдановича разжалует в Прадоны.
Ты, взяв Жуковского в число своих друзей,
"Хвалою дорожи разборчивых людей".
Пусть мнимых знатоков нелепые здесь сонмы
Бросают лавр друзьям, а на таланты громы:
Что нужды до того? Прошло почти сто лет,
Как Ломоносова сияет чистый свет;
Но разве Лирика бессмертного Зоилы
В досаду истине щадили до могилы?..
Без убыли речей, без траты образцов
Оставим воевать мы с Музами глупцов!
Пусть Геллерт басенку старинную расскажет,
И языки пустых хвалителей привяжет...

8 декабря 1823


Ветр и Дуб

Дуб Ветру стал пенять: "Откройся мне, Борей!
Зачем ты разметал вдоль рощи, средь полей
     Моих любезных деток?
     По милости твоей
     Я без листов и веток;
     Вчера так крепко дул,
Что самого меня чуть с корня не свихнул;
Ты травку бережешь пустую,
Качаешь только трость, соседку дорогую,
               А на меня
Глядишь нахмуряся, сердитей день от дня".
Борей в ответ кричит: "Признаюсь, Дуб спесивый!
Пусть осеняешь луг и золотые нивы, -
     Упрямых не люблю голов;
Ты в бури час стоять, упорствовать готов,
А я привык всегда встречать одно покорство.
Изволь, я окажу охотно доброхотство;
Лишь в землю поклонись и будь передо мной,
          Как лист перед травой".
Дуб Ветру возразил: "Сказать ли без обману?
Природой не дано мне изгибаться в лесть;
          Храня бесперестанно честь,
Погибнуть я могу, но кланяться не стану".

     Так добывал Наполеон
     Себе Кутузова поклон.

1816


Волк и журавль-лекарь

Лесной вельможа Волк однажды заболел:
     Неосторожно ел
     И подавился,
     И сил лишился
Кричать, чтоб вытащили кость.
     Нежданный гость,
     Журавль случился;
     Отвеся низменный поклон,
     Кость длинным носом
Из Волчья горла вынул вон;
Потом с запросом:
"Дай плату мне!" А Волк не чив;
Сказал: "Давно ль в моей был власти?
     Журавль счастлив,
Что нос освободил из Волчьей пасти".
Вельможе хитрому кто оказал услугу,
     Советую, как другу,
Об этом язычком не много шевелить,
Награды у него за труд свой не просить.

<1802>


Ворона и сыр

           притча

   Однажды после пира
Ворона унесла остаток малый сыра,
С добычею в губах не медля на кусток
   Ореховый присела.
   Лисица к сыру подоспела
   И лесть, как водится, запела
(Насильно взять нельзя): "Я чаю, голосок
Приятен у тебя и нежен и высок".
Ворона глупая от радости мечтала,
   Что Каталани стала,
 И пасть разинула - упал кусок,
Который подхватя, коварная лисица
Сказала напрямки: "Не верь хвале, сестрица
   Ворону хвалит мир,
Когда у ней случится сыр".

<1802>


Голубка

   Из Анакреона

Из рук Анакреона
Всегда я хлеб клюю;
Вино с ним вместе пью.
Когда сыта, довольна,
То на плечо скакну,
То пальчик ущипну;
Потом с покоем, в мире
По златострунной лире
Я крылья разверну,
И сладко тут засну.

1805


Гора в родах

Гора беременна кричала
И о своих родах всем уши прожужжала.
Бежит со всех сторон народ,
            Разиня рот,
     Кричит: "Гора презнатного ребенка
На свет произведет, - не меньше как левёнка,
Иль тигра, иль слона".
Все час ее стрегут.
Пииты на стихах уже ребенку лгут.
Но час приспел: гора-княгиня разрешилась,
     Вселенна изумилась.
То, помню, имянно в полночну было тишь.
     Гора родила - мышь.

<1802>


Городская и деревенская мышь

На ужин пребогатый,
С огромным пиршеством и тратой,
Соседку из полей мышь в городе звала;
             Ей стол дала
Со вкусом, с роскошью и с прихотью чрезмерной,
         И для другини верной
Все яствы ставили в фарфоре, серебре
На лучшем изо всех, прекраснейшем ковре.
Но только жаль, что праздник прекратили.
         Услышала хозяйка стук -
Не знаю, наверху во что-то колотили, -
               И вдруг,
И вместе с гостейкой, не разобрав дороги,
Бежали по полям - отколь взялися ноги!
Но гостья ей: "Приди в поля ко мне
Откушать без чинов наедине.
Конечно, роскошь стол в полях не украшает,
Однако нам зато никто не помешает".

<1802>


Две трапезы

       Кричит какой-то стиходей,
На праздник приглася премножество людей:
"Я две трапезы дам для милых мне гостей -
   Сперва духовную, потом плотскую."
Сказали гости все: "Мы будем на вторую!"

1780


Дуб и трость

В кичливой гордости, самих небес
     Касаясь головою,
Дуб Трости говорил: "Смотри, как я разнес
     Далеко ветви пред собою
И тению моей пространства сколько крою.
Шумящий Аквилон, колебля целый мир,
     Мне так ужасен,
Как, приближаясь вод, играющий Зефир;
     Всегда я безопасен;
     Но жребий твой
     Совсем иной:
Лишь воды ручейков наморщиться успеют,
     Твои все силы ослабеют
И ты приклонишься перед лицом земли;
     Тебе несносно бремя,
     Когда в весенее время
На плечах у тебя малиновки легли".
     Трость Дубу отвечала:
     "Конечно, я тонка, гибка,
     Но не ломка".
Вдруг буря страшная настала,
     И лютый ветр
Летит из мрачных недр;
     Дуброву всю ломает,
          И Дуб,
Как ни был тверд, упруг и груб,
Но ветр его из корня исторгает,
     На землю повергает;
А Трость, хоть прежде всех легла,
Но также голову всех прежде подняла.

<1802>


Евсевию Ивановичу Лялину

   В Кронштате с Музами свиданье
Поэта юного хвалю;
Увидеть Пинд твое желанье
И плавные стихи люблю.

   Ты справедливо прославляешь
Сиянье пламенных певцов,
Любимцев Аонид, жрецов,
Напрасно только прицепляешь
За блеск сценической игры
К орлам Невы певца Кубры!..

   Питомец грозного Нептуна!
Тебе сопутник сам Борей;
Пусть не трепещешь стрел Перуна,
Поверь - опаснее морей
И бурь Парнасские Сирены;
Всех в мире тяжелее путь
До верха Пинда досягнуть.
Там часто вянет лавр зеленый,
Там рядом с током Иппокрены
Песчаный, дикий Леты брег;
Там гром и дождь, там иней, снег. -
Хотя у нас в теплицах розы
Цветут в крещенские морозы;
Но шепот зависти и месть
Поносят вместе дар и честь.
Большие, право, нам проказы:
Вопль, брань, и толки, и рассказы,
И клеветы дух часто злой -
Тебя погонят с гор долой.
Коль кто, не убоясь стремнины,
И побредет - и то скользя -
Столкнут утеса с половины,
А бросить якоря нельзя!..

   Цветущих лет весну сретая,
Изящным дух и мысль питая,
На стебле розу ты видал, -
По ней, быть может, и страдал?..
В лице иль Дафны, иль Филлиды
Нес жертвы на олтарь Киприды!..
Что ж там узрел? - одну напасть! -
Иль гордую нередко власть.
Стыдливость, ревность и желанье
Твой измеряли каждый шаг:
Капризы часто на свиданьи
Блеск отравляют мнимых благ.

   Красавиц прихотливей Музы:
Беда, коль ступишь невпопад!
У них все чинно, стройно в лад;
На все закон, порядок, узы!
Число, местоименье, род -
Какое множество хлопот!
А к ним прицепятся глаголы
И за фантазию расколы;
От Муз и Шиллер и Бейрон -
И даже в старину Марон -
Слыхали часто пересуды.
У девяти Парнасских дев
На прилагательные гнев,
Кричат... (на все свои причуды)...
Алмазный перст, стеклянный брак,
Двуносый дуб, стыдливый рак -
Пускай кудрявы и прекрасны;
В стихах не звучны и не ясны.

   Внимая моря бурный рев,
Послушен будь всегда досугу;
Пиши стихами только к другу,
Забыв напрасный Музы гнев;
Неробким духом и рукою
Старинной, новою стопою
Стихи под молнией пиши;
Коль вытекают из души,
Они, конечно, хороши.

   Поэзия - восторг высокой
И дух премудрости глубокой,
Пространней видимых морей;
Она всех боле Океянов;
Нет только пристани у ней;
Довольно летом Ураганов.
Подводных камней и мелей,
Водоворотов и бурунов,
И тьмы лжекритиков-Перунов;
Она - сказать ли наконец? -
Язык чувствительных сердец!

13 октября 1823


Живописец и назёмная куча

Природу целую живописуй, Вернет!
     Обдумав наперед,
     Как озарить предмет.
Вот быль о том под видом сказки.
     Какой-то Апеллес
Хитро употреблял и теней свет, и краски,
Но рисовал, забыв о множестве чудес,
Не громоносную, губительную тучу,
Не утра ранний блеск и не лазурь небес,
Смешно сказать - наземную лишь кучу.
Старался оживлять в своих картинах,
В садах, полях и на равнинах,
Везде один предмет - везде один успех,
Который наконец родил всеобщий смех.

Я обращаю к вам усердные советы,
Жрецы парнасских дев - поэты.
Облагораживать учитеся предметы!
Везде изящного пред вами образцы;
Не рабственные вы писцы,
Но подражатели разумныя природы;
Покорны вам земля, и небеса, и воды;
Вы призваны греметь народам правду вслух;
Умейте смертного возвысить мысли, дух.
Поэта в лавровом пишите мне венке,
Отнюдь не в колпаке.

<1817>


Живописцу моему

Искусно ты меня, художник, написал,
Со светом купно тень волшебно сочетал,
И сам чрезмерно рад, что кончил труд счастливо.
Любуясь, на него ты смотришь горделиво
И громко говоришь: ступай теперь, Хвостов,
Награду получить достойную трудов;
Стань смело на ряду с бессмертными творцами {9}
И, скромность отложа, красуйся их венцами.
Там, зри, наставник твой, Омир полночных стран,
Там Русский Златоуст, бессмертный Феофан,
Венчатели заслуг, гонители пороков,
Там громкий Пиндар наш, там Феспис - Сумароков;
Они средь хладных стран, средь темноты ночей
Простерли далеко сияние лучей.
Так точно, Апеллес! с тобою я согласен,
Удачен образ мой, твой труд был не напрасен.
Не мни, что подарил ты лавр бессмертный мне,
Меня изобразив хитро на полотне;
Коль тайны истощил всех живописных правил;
Ты только лишь себя, а не меня прославил;
Ты будешь, может быть, искусства образец,
А я остануся посредственный певец.

Нельзя прославиться чужими нам трудами;
Виной себе хулы, или похвал, мы сами.
Пусть образ мой внесут туда, где Россов Царь
Щедротою своей воздвиг для Муз олтарь;
Где в ярости Сатурн, внимая песни громки,
Бросает, утомясь, косы своей обломки.
Согласен, - буду там; скажи, что пользы в том,
Что я с Державиным столкнусь лице с лицом?
Все Музы ведают, Гораций сей Российский
То на горы взлетит Кавказски и Алпийски,
То строит ревностно великолепный храм
Царице, что вела нас к славе по цветам;
То, приглася к себе певца Анакреона,
Амура славит с ним, Царя утех и стона,
Голубку приманит с руки своей клевать,
И сладко на его коленях засыпать.

Пусть там подле себя увижу я Хвостова,
На стенке, в рамочке, точь-в-точь как бы живого;
Сей острый родич мой вдруг видит свет и тень;
Его Пирроном быть не допустила лень;
На долгих на Парнасе, судей бояся строгих,
Скорей других попал, и далее был многих.
В соседстве у меня является Шишков,
Страж добрый языка и нрава праотцов.
Зачем лице его задумчиво и строго?
Он мало говорит, но размышляет много;
Перо Шишкова - бич несмысленным певцам
И вкуса нового негодным образцам.
Что вижу близ меня! мой охранитель Гений,
Наперсник мудрости, почтеннейший Евгений,
Который, кажется, беседуя со мной,
Мне громко говорит: любитель Муз, постой,
Коль хочешь ты себя через стихи прославить,
Старайся в полном их сиянии представить.
Пекись, коль лирой мнишь хвалы приобретать,
Ты вдохновение с искусством сочетать;
Знай, дар как молния блеснет и исчезает,
Искусством подкреплен, как солнце, он сияет
Дар может щеголять страничкою одной;
С искусством дар не зрит границы никакой.

Желаем мы смотреть на образ Кантемира;
Хотя уже давно его умолкла лира,
Но лишь не умолчит в своих сатирах он.
А мне зачем лететь на Росский Геликон?
Скажи, зачем, коль путь к нему утесист, скаток
Потомству отдавать лице свое в задаток?
При жизни похвала, без лести говоря,
Сиянья вечного единая заря.
Беда, когда хвалы потомки мне умалят!
Бессмертен тот певец, кого по смерти хвалят.
О! Музы! вами я с младенчества любим,
Тому свидетели Афины, древний Рим.
Люблю отечество, люблю язык природный,
Богатый наш язык, и звучный, и свободный.
Я, к Музам, к родине в душе питая жар,
Дерзаю приносить им в жертву скудный дар;
Всегда прелестны мне Парнасских дев союзы:
Всегда родят восторг божественные Музы;
И в недре праздности, и посреди трудов
Ищу отрад в тени священных их лесов.
Российский Богатырь молниеносных взоров,
Когда здесь умственно, пример вождей Суворов,
Среди Петрополя Европу облетал,
Где должен грянуть гром, как Зевс, располагал,
Оплотом заградил к нам льва набеги смелы,
Готовил, яростный, на чалмоносцев стрелы,
Премудрости рукой водя, как на войне,
Герой участие в сих тайнах вверил мне.
Я в Трою мысленно тогда летал без страху,
И выгадал часок похитить Андромаху.
Пусть на меня за то неложный Фебов сын,
Наперсник славный Муз, рассердится Расин;
Я справедливого не опасаюсь гнева.
Равно и не боюсь зоилов лютых рева.
Пускай озлобятся, терзаются, шипят,
Пускай в неистовстве льют смертоносный яд;
Они, как вранночный, угрюмы, мрачны, грубы;
Что нужды до того? пусть изощряют зубы;
Люблю священных дев, люблю питомцев их,
И не смотрю на вопль детей Парнасса злых;
Но естьли скажут мне: толпа их встанет снова,
Чем оправдаешься, что им в ответ? - ни слова!

Моя в беседе Муз приятно жизнь течет;
Признаюсь, для меня Зоилов в свете нет.
Когда я чистых дев вниманья удостоен,
Между Зоилами остануся спокоен.
Я знаю - нравам нет, ни обществу вреда
От моего в стихах безвинного труда.
Себя в досужный час стихами забавляю,
Читателям мою оценку оставляю;
Пекусь с приятельми представить набело
Законодателя в поэзьи Буало.
Что можно, делаю, а естьли не умею,
От сердца чистого без желчи сам жалею.
Не столь я знаменит, чтоб древних по следам
При жизни воздвигать себе бессмертья храм.
Что нужды? пусть пишу для пользы, для забавы;
За труд не требую и не чуждаюсь славы.

<1812>


Змея и Пчела

Твержу, чтоб книг была свободная печать,
Чтоб разливалося учение в народе.
Или вельможеской породе
Одной позволено свой разум украшать?
Простолюдим с пониклыми очами,
Не просветясь наук лучами,
И телом и умом век целый на земли,
Пусть пресмыкается в пыли?
Об этом басня в мысль попала.
На розе мед Пчела сбирала,
А под кустом Змея лежала
И с нею в речь вошла: "Давно я не видала,
      Сестрица милая, тебя!
Коварный человек, Змеи не полюбя,
В пустыни и леса прогнал ее напрасно.
           Орудие одно
           Тебе и мне дано;
За жало вся война; бесспорно это, ясно,
     Что жалим обе мы, и ты и я.
           Голубушка моя!
Пожалуй, объясни, за что тебя все любят,
А люди обо мне повсюду злое трубят?"
           Пчела в ответ:
     "То истинно, мой свет,
     Что жало я имею;
     Но им владеть умею:
Я жизнь тем берегу. Еще напомнить смею
Для объяснения примет:
Не яд один, как ты, я расточаю - мед".
Благотворителен наук, полезен свет,
          Когда он льет
Без яда примеси прозрачный, чистый мед.

<1829>


Ивану Васильевичу Слёнину

  Вот Сленину посланье,
А вместе и желанье
Иметь большой доход
От Эпиграмм и Од.
Загадки и Шарады,
И проза, и Баллады,
Досуг и славный дар,
И новые безделки,
И Драмы-скороспелки
Валятся в твой анбар;
Все рядышком, степенно
На полочках стоят,
Покупщиков смиренно
Изволят ожидать;
Нередко и живые,
Толкуя о Батые,
Стекаются Судьи. -
Тот Ламартина просит,
Тот Фосса превозносит,
Платя рубли свои.
Карп в Инвалиде жаждет
Узнать лет древних весть;
Сысой о Климе страждет,
Зачем он пишет лесть;
Журнальные статейки,
Любимый всех предмет;
Влас разбирает змейки
И хвалит переплет;
Младенцы Геликона
С румянцем на щеках
В печатных ждут листках
Указ от Аполлона.
Являлся Борей,
Кричит: мне друг Хорей!
Я дружбу защищаю;
Хочу друзей хвалить,
И модных запрещаю
Писателей хулить.
Лавр свежий окружают,
Певцы спеша на срок;
Все дерево качают,
Затем что Лавр высок;
Друг другу лишь мешают
Сорвать себе венок.

  Ты мнишь, тебе доходы
Мои доставят оды?..
Худой барыш от них.
Все просто, складно, ясно;
Но только не прекрасно?..
Без молний бурь густых!..
Притом же в громкой оде -
Толкуется в народе:
Шампанское вино,
Забыв бутылки дно,
Внутрь хрусталя звездится,
И пеной вверх ложится!..
В посланиях - увы! -
Ямбические строки,
Старинные уроки;
Нет слез, ни муравы;
А басни все без толка:
Лисица трусит волка,
Бот хочет в корабли,
К Дельфинам в Короли.

Ты, Оленин осторожный,
Попал в силки неложны,
Стихов моих взяв пук:
Не скоро спустишь с рук!..
В них плавность не по моде;
По былой я методе
Старинных Пиерид,
Карабкался на Пинд;
Потомства не увижу,
И с ним тебя не сближу. -
Начто тебе портрет?
Начто мое творенье?..
Оно в реку забвенья
Не медля попадет. -
Я сам отворотился
От племя моего;
Предать в печать его
Некстати, знать, решился!..

19 мая 1822


Ивану Ивановичу Дмитриеву

   Давненько Буало твердил, что целый век
Сидеть над рифмами не должен человек;
Я признаюсь, себя тем часто забавляю,
Что рифмы к разуму, мой друг, приноровляю.
Пускай водимые враждебною рукой
Досады спутствуют с забавою такой;
Пусть Музы иногда мне самому суровы,
На Пинде нахожу себе веселья новы;
Но больше бы стократ любил я Геликон,
Когда б не столько строг к певцам был Аполлон
Сей лучезарный Бог искателю здесь славы
Назначил тесный путь и тяжкие уставы;
Он требует, чтоб мысль писателя была,
Как чистый солнца луч, безмрачна и светла;
Чтобы в стихи слова не вкралися напрасно,
И представлялась вещь с природою согласно,
И дар везде сиял, и быстрый огнь певца,
Разлившися, зажег читателей сердца;
Чтобы паденье стоп, со смыслом неразлучно,
Для слуха нежного гремело плавно, звучно,
Чтобы... Но кто сочтет неисчислимость уз?
Кто может угодить разборчивости Муз?
Я первый волю их нередко нарушаю,
И воду из Кубры в Кастальский ток мешаю.
То изломаю ямб, то рифму зацеплю,
То ровно пополам стиха не разделю,
То, за отборными гоняяся словами,
Покрою мысль мою густыми облаками;
Однако Муз люблю на лире величать;
Люблю писать стихи и отдавать в печать! -
Строками с рифмами, скажи, кого обижу?
И самому себе от них беды не вижу. -
Не станут их хвалить, мне дальней нужды нет;
Их Глазунов продаст, а Дмитриев прочтет.
Когда мои стихи покажутся в Столицу,
Не первые пойдут обвертывать корицу.

   Мне старость грозная тяжелою рукой
Пускай набросила полвека с сединой;
Поверь, что лет моих для Музы не убавлю,
И в доказательство я Буало представлю
В мои года писал стихами Буало,
Шутил затейливо, остро, приятно, зло.

   Себя не ставя в ряд певцов, венчанных славой,
Довольно, что стихи считаю я забавой.
Хвала правительству! - На рифмы пошлин нет!
Ничей от них меня не отвратит совет.

   Как может Бабочкин, с поблеклыми власами,
Климене докучать свидания часами?
С подагрой, кашлем он к Амуру подлетя,
Пугает иль смешит коварное дитя.

   В Петрополе Бичев, явясь из края света,
Сияет на бегу, как новая планета, 
И вихрем носится, ристанья чин храня;
Он, выю извернув ретивого коня,
Мечтает, что ему завидуют и Боги,
Коль бегуна его резвее прочих ноги.

   Обжоркин каждый день для всех твердит одно,
Что сытный был обед и вкусное вино;
Изволит завтракать бифштексом и ростбифом;
Потом в Милютины, не справяся с тарифом,
Отколе и когда приходят корабли,
За кажду устрицу бросает два рубли.
Готовясь пировать на свадебном обеде,
Успеет завернуть пить шоколад к Лареде.
Он счастлив, вне себя за лакомым столом;
Он любит перигю; он с стерлядьми знаком; -
Глазами жадными все блюды пожирает:
На гуся целит, ест пирог, форель глотает,
Котлетов требует, или заводит речь,
Чем сдобрить винегрет, как вафли должно печь; 
А после кинется на виноград и сливы,
На дули, яблоки, на сочные оливы.
Там время полдничать, там ужинать пора;
Он упражнен едой до полночи с утра. -
Обжоркину жена, и совесть, и рассудок,
Дары и почести один его желудок.

   Шаталов, тот слуга покорный всех вельмож,
Он только рассевать привык повсюду ложь;
В восторге, в радости, при музыкальном громе,
Про вести скажет: "Их я слышал в знатном доме."

   Для дел и для забав у всякого свой вкус,
В их выборе отнюдь не налагают уз;
Что Бабочкину здесь, Шаталову возможно,
Тем пользоваться мне зачем, скажи, не должно?
Так; - каждый для себя веселье изготовь;
Их забавляет бег, стол, вести и любовь.
Пусть тешатся они в сей жизни шумом, стуком;
Я веселюсь твоим приятным, Муза, звуком. -
Мне в Федре басенки отрадно прочитать;
Люблю переложить на Русскую их стать;
Люблю, склоняя слух к Расина скорби, стону,
Принудить у Невы кружиться Гермиону;
Люблю Горация высокой мысли гром
Своим на Севере изображать пером;
Но песнопения болезнию не стражду
И лавров на главу зеленых я не жажду.
Случалось, несколько текло на свете лет,
Что сам я забывал о том, что был поэт; 
Не мня, что скудный дар отечеству заслуга,
Я посещать люблю Парнасе в часы досуга.
Надеюсь, - может быть, в числе стихов моих
Внушенный Музами один найдется стих;
Быть может, знатоки почтут его хвалами,
Украсят гроб певца приятели цветами
И с чувством оценят не мыслей красоту,
Не обороты слов, но сердца простоту.

1810, 1828


Из Псалма XXI

   Моей молитве, Вседержитель,
С эфирной области внемли;
Или, мой Бог и Покровитель,
Не слышишь вопля от земли?
Средь многих бед, скорбей и стона
Утехи жду в сени закона;
Едва блеснет поутру день,
К Тебе единому взываю,
К Тебе обеты воссылаю,
Когда наступит ночи тень.

   Печаль, гонения, напасти
С младенчества за мной текут;
Напрасно в злополучной части
Уста отрадный день зовут:
Болезнью лютой отягченный,
Сетьми коварства окруженный,
Я - поругания залог,
И посмеянья стал виною;
Вещают в слух с улыбкой злою:
"Его спасти пусть придет Бог!"

   Тобой, Господь, я исторгался
Из чрева матери моей,
И от ея сосцов питался
Млекоточивою струей.
Звездами полный свод небесный -
Ручитель мне надежды лестной...
Ты, Боже, щит мой и совет!
Средь злоключений повседневных,
Среди утрат, скорбей душевных
Заступника другого нет.

   Десницею необоримой
От светлых небеси высот,
Творец Святой, непостижимый!
Ты осеняешь смертных род.
Я - червь, ничто перед Тобою,
Но движуся Твоей рукою.
Мне близок был последний час; -
К Тебе, мой Бог, вознес я взоры,
И Ты, в бедах Помощник скорый,
Мой не отринул слабый глас.

   Как вол стремится разъяренный,
Добычу в ясный день гоня,
И в дебри лев ожесточенный
Рыкает, с зубом зуб стесня:
Мучительной болезни силы
В неисходимый ров могилы
Мне дверь готовились отверзть;
Уже когтями плоть терзали,
Уже и кровь мою сосали,
Состав преобращая в персть.

   С лучами солнца разлученье
Смиренный дух крушило мой;
Я видел смерти приближенье
Нетихою ко мне стопой;
Как ночь, мне зрелось дня светило,
И сердце скорбное уныло
Переставало трепетать,
И мысль живая отлетала,
И с костью кость сойдясь, стучала,
И отреклись уста вещать.

   Тогда молитвы сострадания
К Престолу Твоему текли.
Ты, Боже, радость, врачеванье
Сынов покорных на земли.
Как луч царя светил отрадный,
Как дуновеньем ветр прохладный
Всех былий освежает род:
Ты милость мне свою прибавил,
Еще здесь возгласить оставил
О множестве Твоих щедрот.

<1810>


К Г. Расилову

   Я в сказочке урок прекраснейший читал,
Что батюшка сынку, изобретая средство
Упрочить счастие в законное наследство,
Удачливым путем путь глупости считал. -

   Расилов! так и ты вопрос мне сделал чудной,
Как имя получить дорогою нетрудной.
Судейства бегаешь, чтоб скорою рукой
Подобного себе не поиграть судьбой.
Кричишь, что на войне нередко полубоги
От ядер и свинца теряют руки, ноги.
Желаешь, чтоб тебе я звание избрал,
Где б ты со славою беспечность сочетал;
Избытком нежимый, забытый в жизни роком,
От лени мог прослыть в углу своем пророком,
Уважен в обществе, с вельможами знаком. -

   Скажи, намерен ли быть светским мотыльком?
Коль так - употреби заботливость большую
Колесами стучать всегда о мостовую.
Исправен будь платить визиты - не долги;
Знай вести; коль их нет, выдумывай и лги.
Умей за ужином игривыми словами
Равняться выслугой с бессмертными умами;
Толпу прелестну зря, зефира представляй;
Лови приятеля и вскоре с ним скучай.
Средь жизни удаля деятельность унылу,
Младенцем опустись при старости в могилу.

   Иль, карты полюбя, будь записной игрок;
Разыгрывать мизер открытую жесток.
Коль будут приходить мизеры часто в руки,
Не будешь вечно знать ни голода, ни скуки.
Сидя с хозяйкою за ломберным столом,
Средь общества игриц ты прослывешь орлом.
Мурныча песенку, ты взятки будешь числить,
Не много говорить, гораздо меньше мыслить.
Но осторожным будь, и, не смотря на шум,
Ты помни тройки все, в туза впери свой ум.

   Соскуча роскошью и негою зловредной,
К природе обратись средь отчины наследной.
Где будешь выездом ты псовым щеголять,
Животных гибелью себя увеселять.
Где слуг полдюжины, с чиновными и боле,
Тебя торжественно сопровождают в поле.
Стремянный смешливый, вздев шапку набекрень,
Блюдет, чтоб милый пес не наскочил на пень.
Где все охотники великолепным строем
Рыссой под острова текут перед героем.
Когда ты знак подашь, то, внемля звук рогов,
В минуту гончие спускаются с смычков.
Дубравы красные, места покоя, мира,
Где лист колеблется лишь веяньем зефира,
Внимают визг и лай, и ржание коней,
И разных звуков смесь, и хлопанье бичей;
Но шум, смятение с необычайным свистом
Вещают, что уже зверок на поле чистом:
Борзые, гончие, выжлятники, псари
Несутся кучею; там крик: "Сюда! - смотри!" -
Там всадник всадника во всю прыть конску гонит
От топота копыт земная тяжесть стонет.
А, наконец, когда затравленный зверок
Любимым псом твоим повергнется у ног;
Настанет торжество и громко восклицанье,
Начнут, сойдясь в кружок, о славе состязанье,
Тот Искре лавр дает, тот, время улуча,
К тебе ласкается хвалою Сорвача!
Охотник тот, чьи псы без славы день скакали,
Обратный правит путь, склонив главу в печали.

   Но, гневный на меня ты обращая взор,
Кричишь, что мой тебе наскучил разговор;
Что травлей забавлять себя теперь не время,
Что Россов тяготит войны свирепой бремя,
Что наших праотцев под гробовой доской
Стопами вражьими нарушен мир, покой.
Что Лены с берегов, с подошвы Чатыр-даха,
Текут отмстители, не ощущал страха.
Все Россы воины: олтарь, соха, весы,
Все, духом возмужав в ужасные часы,
Воспомня древний град, отмщением пылают;
Любимому Царю, усердствуя, вещают:
"Москва уж не в Москве, Москва вся там, где ты -
Наполнясь Твоего мы духа высоты,
Отмстим торжественно свирепому тирану,
За принесенную Москве болезнь и рану;
Закроем льва сего ненасытимый зев -
Ударим, поразим - пусть наша месть и гнев
Россию не одну спасет и воспрославит,
Европу целую поносных уз избавит;
И царства и цари - все совосплещут нам!
Все придут льва терзать и рушить по частям.
Но мы, питая гнев неукротимый, ярый,
Мы первые дадим жестокие удары!
Злодея окропим мы каменным дождем,
Пусть лижет персть, пусть он, с поруганным хребтом,
Едва дыша, бежит сквозь лес, чрез бурны воды;
Тогда познают все стесненные народы,
Что сей вселенной бич, толь славимый в боях,
Для малодушных был на Юге диво, страх."
Мешает коль болезнь мне тигра видеть травлю,
Я с зайцами войной себя не воспрославлю.

   Расилов! оценя похвальный твой ответ,
Я вновь осмелюся тебе подать совет,
Узнай, что в жизни сей есть ново состоянье,
Удобное обресть от общества вниманье.
Грехи писателей суди и объявляй,
На счет трудящихся ленивых забавляй.
И, оградя себя Фреронов злых щитами,
Играй бестрепетно лавровыми венцами.
Будь Пинда вывеской, и вкуса будь послом,
Сияя в круглый год двенадцать раз умом.

   Не мни, что надобно познание глубоко,
Ума обширного парение высоко; -
Фрерон покажет вмиг, как помещать в разбор
Не доказательство, но ловкий разговор.
Как, книги не читав, о ней судить исправно,
Как современников своих язвить забавно,
Мысль бедную пестрить излишеством цветов,
Рассудок заменять набором колких слов.
Замысловатое суждение, игриво
Понравится, хотя оно не справедливо.
Греми и обличай, постылых не жалей;
Но жалуй в умницы себя, своих друзей.
Будь в способах богат, и колкости французски
На счет природных Муз переводи по-Русски.
Пусть в прозе и стихах ты сам не образец;
Чужой лавр ощипав, сплетешь себе венец.
Нет нужды, что подчас и ум и вкус обидишь;
Потомства не страшись, его ты не увидишь.

   Коль не понравится последний сей совет,
Как хочешь - у меня другого лучше нет.

   Что слава на земли? не дар поносной лести,
Не пища гордости, венец за подвиг чести. -
Но славы суетной блестящие венцы
Не прочны, если их здесь носят зла творцы.
Безумный Герострат, Аттилла зверонравный
И изверг Бонапарт, хоть громки, но неславны.
Потомство поздное их клятвой тяготит.
Аврелий с ужасом от гроба их бежит.
Так лучше, удаля от мыслей звуки славы,
Вкушай семейну жизнь, невинные забавы.
Свой круг животвори, лелея мирный кров,
И окрест рассыпай избытки от цветов.
Коль будешь ближнему, Расилов, ты полезен,
То будешь в обществе и славен и любезен.

сентябрь 1812


Катерине Наумовне Пучковой

   Пучкова, исполнять приятелей желанье,
Давно ты ведаешь, что я всегда готов;
И с берегов Кубры пишу тебе посланье;
Но что представлю в нем? Нет мыслей, ни стихов
Мне, спутнику дождя, с починенной коляской
Мысль к мысли подвести, угладить рифмы тряско
Там горы, там песок, а там в болоте вязко,
И недосуг ловить замысловатых слов.

   Разумной, городской и барышне любезной,
С которой Музы все и Аполлон знаком,
Осмелюсь ли послать нескладной стих, железной
И незатейливым начертанный пером?
Пусть солнце опишу, как яркими лучами,
С быстротекущими сливался волнами,
     И в капле даже вод
     Являет сонм красот;
Иль огнь Всевышнего, крылатой гром чудесной,
Который, с высоты спускаясь ближе к нам,
Воюет жестоко средь области древесной,
И звук удару вслед катится по листам;
Иль ароматными цветами испещренный
При шуме ручейка приятнейший лужок,
   Где в час уединенный
Поет любовь и грусть унылый пастушок.

   Ты в сонме лир, забав искусственных на лоне
Уже читала то в Делилле и Томсоне!
Тебе отчета я о солнце не даю;
Что живо чувствую, то просто и пою.
Хотя бы невзначай случилося на диво,
Что прелесть естества изображу счастливо;
Но сельский может ли понравиться Омир,
И забавлять стихом большой в столице мир?...
Умеет ли придать румяный цвет он иве;
Былинке повелеть весь день плясать на ниве;
Заставит ли хоть раз могущего вола,
По жердям прыгая, опередить козла?

   Фортуне жертвуя, все жители в столицах
Пируют иногда Фантазии в границах.
Среди волнения и радостных сует
Чужого праздника большой не любит свет;
Нередко судит он, забыв Поэтов славу,
Не по словесности, бостона по уставу;
Тех думает хвалить и кстати приласкать,
Кому удастся раз с вельможей пошептать.
Большею частию в столицах лицемерят;
Немногие у вас и Журналистам верят.

   Заботясь семь недель исполнить твой приказ,
О странствиях теперь пускаюся в рассказ.
Знай, в Пошехонские пределы я помчался,
И, к сожалению, с Поэтом не встречался,
Который, Талии любя прелестный дом,
Представил Какаду искусно и с умом.

   Не попадался мне родня и мой приятель,
Расину счастливый в Эсфири подражатель;
Но видел дедушкин в моем поместье кедр,
Который посадить для внука сам трудился,
Когда он с Минихом от Турков возвратился.
Давно садитель спит в объятьях земных недр;
А древо ветвями по воздуху играет,
И в честь ему плодом потомство награждает!

    Я Нила Русского по красным берегам
В село Темирино на чернозем стремился;
И с Ярославлем лишь и Костромой простился,
У праха Минина на ярмарке явился.
Торговли внутренней там создан пышный храм,
Над коим зодчества искусный дух трудился.

    Не может с кораблем сравниться малой чёлн!
Изобразителю Кубры смиренных волн
Пристойно ли, скажи, петь Волгу величаву?
Питомцы сей реки ея вещали славу;
Но Музе здесь моей, Симбирских гостье стран,
Другой полет сужден и дар скуднее дан;
Ей можно объявить, заботою объятой,
Что на Суре она увидела богатой
Отличных стерлядей в одежде золотой.
Когда ж тебе читать поход не скучно мой;
Вообрази, где был воспитанник Парнасса:
Пешечком улицы обмерял Арзамаса;
Там общество гусей он видел у реки;
Но жаль, что не нашлось меж них бойца прямого!
Обыкновенные, как и везде, гуськи;
Такие именно, как в басенке Крылова.
Ну право, не смотря на множество похвал,
Я таковых гуськов и при Неве встречал.

   Свидание с родным и другом мне отрада
Среди престольного Владимирова града.
Там Клязьма, славная по древности река,
С которой в Волгу пасть сливается Ока;
Там удивленные пришельца видят взоры
Пространные поля, ручьи, долины, горы;
Там пахарь за сохой с веселием идет,
И плена от Орды к себе уже не ждет,
Там златоверхий Кремль луч солнца отражает
И домы на холмах покатых озаряет.
От Киева прияв владычества венец,
Сей град величеством Москве был образец.

   Кто веры воспитал в душе святые чувства,
Тот средь Владимира зрел торжество искусства;
Какая в лицах жизнь, какая в красках тень!
Там старец с юношей, с младенцам мать, там дева,
Все, духом возмужав парения Царева,
Текут к святым водам, в отрадный сердцу день;
Разнообразия владычествует тень.
Своею прелестью все виды восхищают;
Одежда с наготой равно красой сияют,
И Живописец сам - благодаренья в дань -
Как древний Славянин, возносит к небу длань.
Род поздний будет здесь благоговеть, дивиться;
Артисты и певцы у Тончия учиться.

   К Кубре ли обращусь: предметы вижу там,
Приятные моим от юности очам.
Природной прелестью хотя обогащении,
Очарования мне кажутся лишенны:
Пусть прежнею они сияют красотой;
Нет Муз присутствия, - волшебной жизни той,
Лиющей радости, когда я был моложе,
Когда здесь были те, кто мне всего дороже.
Напрасно жду Харит, скитаясь по горе,
Взываю к холмику, взываю я к Кубре:
Кубра безмолвствует и мне не отвечает;
Поэта своего огнем не наделяет!
К березкам я моим, прекраснейшим древам,
Вещаю: "Вы забав свидетелями были;
Не прекословили вы юности играм,
И тень прохладную средь летних дней дарили;
Но скоро может час приближаться, настать,
Что будете мой холм могильный осенять!"

   Боясь перед тобой, щеголеватым светом
Сентиментальности открыть себя Поэтом,
Угрюмой старости я оставляю тон:
Надежда и любовь да будут мой закон!
Я умозрения плод горький отвергаю;
Приятным случаем письмо к тебе кончаю:
Поэту-старику на берегу Кубры
Со дружбой искренность несли свои дары;
И снова светскости свиданье посвятили:
Играли в вист, бостон и вальсов не забыли.

1821


Лев и клоп

Боятся сильного, гнушаются лжецом,
            Страмцом.
Клоп гордый некогда, свирепа льва кусая
И вонь несносную вокруг себя бросая,
Кичился, чванился: смотри, каков мой гнев!
Меня боится лев!
А лев сказал: "Пожалуй, не хвалися
И льва к клопу не применяй;
     Как хочешь, так кусай и злися,
          Но только не воняй!"

<1802>


Лягушки, просящие царя

Лягушки не хотят как якобинцы жить,
Но верой-правдою хотят царям служить;
     Толкуют, что негодно
     Правление народно.
Как жить без головы? Мир, славный красотой,
     Идет не сам собой.
Лягушки день и ночь об этом рассуждали,
                утруждали,
     Чтоб им царя послал.
Зевес, склонясь мольбой лягушек дикой,
Средь вихря громом застучал:
Посланец с неба вдруг в лице толпы великой
               Упал.
     Тогда сварливый.
     И глупый, и трусливый
     Болотистый народ
Стал жаться к берегам, бежа пространства вод.
Нечаянность, прельстя, квакуш околдовала;
Все взапуски кричат: "Нам царь наславу дан!"
А самодержец их - сосновый был чурбан.
     Одна лягушка осмельчала,
     К царю проворно подбежала
     И, слова не сказав, в осоку отплыла;
Другая речь с деспотом завела;
Потом и смирные царя не трепетали
     И на спину к нему скакали.
     Опять молва пошла,
     Опять за своевольство
     К Юпитеру посольство:
"Зачем болоту дал пустую тварь?
Куда владетель наш годится?
Такого дай, чтобы умел пошевелиться;
Здесь бойкий нужен царь".
Юпитер, слыша то, аиста к ним отправил,
Который был одних с Наполеоном правил:
Лягушку - в лоб, другую - в нос,
Той - казнь, четвертую - в допрос;
В полгода времени лягушек род убавил.
Опять к Юпитеру: "Тот царь чрезмерно тих,
Другой несносно лих".
Зевес молчать сварливый род заставил
И речью невзначай квакушью спесь убавил:
"В ладу с аистом вы теперь извольте быть,
Чтоб хуже и его другого не нажить".

<1802>


Молочница и кувшин с молоком

Одетая легко, Параша из села
В соседний городок на рынок побежала
     Безмерно весела.
В кувшине молоко на голове несла;
     Притом в уме смекала,
Что сливки проданы; на выручку яиц
     Уже себе купила;
Домой пришед, на них наседок посадила
И развела цыплят; смеяся говорила:
     "Не опасаюся лисиц!
Цыпляток сбуду с рук и скоро поросенка
     На деньги те куплю;
     Его бардою откормлю,
Продам и заведу корову и теленка.
     Телят люблю!
Теленок на лужку при мне перед глазами
Играет, резвится нескладными прыжками!"
     Параша тут сама,
     Почти что без ума,
Мечтательный доход так дорого ценила;
     Короткий выбирая путь,
Затеяла чрез ров, и небольшой, прыгнуть,
Споткнулась - и кувшин на землю уронила;
Разбила вдребезги кувшин, а с черепка
По травке полилась молочная река.
Прощай телят прыжки, и ласки, и приятство,
     И всё Парашино богатство!
Хмельницкий прав. Мы все, в деревне, в городах,
Во сне и наяву здесь плаваем в мечтах;
Воздушные везде все люди замки строят,
Фортуну о себе тогда не беспокоят.
Я сам в углу своем являюся в броне,
Даю Суворову уроки на войне,
Первопрестольные я покоряю грады,
     Владею царствами Эллады;
Мой пышный долиман в алмазах, серебре;
На златошвейном я, разнежася, ковре,
Пашей и муфтия не соизволю слушать.
Слуга лишь позовет в гостиную чай кушать -
Как было смолоду, останусь при Кубре.

<1821>


Мужик и блоха

Мы от кичливости, нередко и от лени,
Возносим к небесам бессмысленные пени:
      Как будто с нас
      Бог всякий час
      Спускать не должен глаз.
Он будто пестун наш. Коль так, так где ж свобода?
Вопль мужика-глупца летел небес до свода.
О чем кричал мужик? Блоха
      Его кусала.
      Она как зверь лиха
      И кровь сосала.
Он челобитствовал о том лишь у небес,
Чтобы управился с блохою Геркулес
Или чтоб на нее свой гром пустил Зевес.
Мужик! Не умничай - таскайся за сохою
И небу не скучай блохою.

<1802>


На самого себя

              Надгробие

Поэт, который век с Пегасом обходился
И в рифмах возглашал земель дальнейших весть,
Сорокалетний, он, желав на лошадь сесть,
Садясь, не совладал и - до смерти убился.

март 1797


Николаю Ивановичу Гнедичу

   Вступя с Парнасскими богинями в союз,
Ты, Гнедич, показал свои дары и вкус.
С Омиром ли поешь для Россов древни брани,
Или с чувствительных сердец сбираешь дани,
Вольтера дивного стремяся по следам,
Везде ты плавен, чист и близок к образцам;
Ты сам поэт в числе поэтов вдохновенных,
Не собиратель рифм и фраз обыкновенных.
Ты должен ведать то (твой разум просвещен),
Какими безднами путь к Пинду прегражден.
Препятствий тьма в делах Беллоны и Фемиды,
Не меньше трудностей встречают Пиериды.

   Пусть представляют их, сидящих у холмов,
Спокойно внемлющих журчанье ручейков,
Пусть ревностны певцы о Геликоне пишут,
Что там прохладные зефиры только дышут,
Что вкупе собраны натуры красоты,
Что царствует весна, одни растут цветы,
Что не является туда мороз суровый,
Что Музы там, резвясь, плетут венцы Лавровы;
Коль спросит тех, кому сияет Фебов свет,
Нам Ломоносовы другой дадут ответ,
Признаются, что есть на Пинде тучи черны,
И часто вместо роз там прозябают терны.
Пусть за упрямство рифм, как за ужасно зло,
Пенял садовнику шутливый Буало;
Но справедливее от нас должны быть пени
За рослые слова, длиною в полсажени.
Чей может ум, перо, дар превосходный чей
(Хотя б в Петрополе родился вновь Орфей),
_И сенолиственно и благопокорливо_
Включить в одном стихе искусно и счастливо?

   Бесспорно, наш язык - язык самих Богов;
Но мы еще на нем значенье, силу слов
Доселе не могли определить законом:
Все пишем, как хотим, шутя над Аполлоном.
Не только мысли блеск, по лености своей,
Заемлем из чужих для прихоти ключей,
Мы черплем оборот из Тасса иль Мильтона,
Или из Геснера, или из Кребильона,
Бродя по образцам несродных нам чудес,
Не можем языку дать настоящий вес.

   Пускай ты ниспроверг посредством дарований
Неисчислимости Парнасских препинаний,
Постигнул звуков чин, разумный слова склад
И мыслям чрез слова пристойный дал наряд;
Положим, что в стихах, чрез хитрое искусство,
С воображением совокупил и чувство,
То право приобрел на лавровый венец;

   Но чуть поставишь ты внизу стихов конец,
Забота новая тебе, поэт, родится;
Толпа читателей, как пчельный рой, плодится;
Твое творение весь город полюбя,
Читать твои стихи к себе зовет тебя.
Сияют храмины кинкетов, люстр огнями,
Сидят ценители за круглыми столами,
И мыслят прорицать священных дев закон;
В толь день торжественный оставлен и бостон.
Уже ты стих прочел, и критика готова,
Без порицания не пропускают слова.
Иной стишок им тускл, а тот незвучен стих,
Глаголы гонят прочь, шумят на запятых,
Не терпят древних слов, а паче усеченных.
Писатель! берегись в восторгах дерзновенных,
Ко существительным, хотя бы и под стать,
Ты прилагательны для рифмы прибирать.

   Занявшись судии толь мелкими вещами,
Не могут озарять нас истины лучами:
Тот просит громкости, цветочных уз другой,
Тот сладкозвучия, Риторики иной;
Хотя вопросами писателя замучат,
На век Поэзии Поэта не научат.
Привыкнув спрашивать условной красоты,
Не спросят одного: Поэт ли, Гнедич, ты?
О тщетной гладкости хлопочут только, мыслят,
Кто гладко пишет здесь, того пророком числят;
Иным писателям и я скажу без льсти:
По гладким их стихам хоть шаром покати.

   Во мзду трудов Фрерон, с ослиными ушами,
Поставит в ряд тебя с негодными писцами;
И даже критики не сделав никакой,
Решит, что дурен ты и хуже, чем другой.

   Скажи, иль думаешь средь тягостных занятий,
Что ты, досады зря на Пинде от собратий,
Терпеньем утомя и зависть их и месть,
Себе и своему доставишь роду честь;
Что жизни выгоды, богатство, славу мира
С собою принесет Поэту громка лира?

   Коль мыслишь, то оставь сии приятны сны,
Какая встарь была, нет той дарам цены.
Великий твой Омир пускай воскреснет ныне,
Не станут о его рожденьи иль кончине
Семь спорить городов, {16} ниже одно село
Не возгремит, что в мир певца произвело.

   Поэт во древности Олимпа собеседник,
У Римлян, Греков он был славы проповедник;
Полезны истины на лире возглашал,
Хвалил полубогов, а смертных просвещал.
Не нужны боле нам певцы замысловаты;
Познания без них открылся ключ богатый;
Поток высоких дум, благодаря судьбе,
Покажет, изъяснит какой-нибудь Абе.
Что ныне лавр певца, что ныне громка лира?
Навыкла презирать их большая часть мира.
Не лучше ли, Поэт! за чистый взяться ум?
Оставя лирный звук и ключ богатых дум,
В бездумно откупов переселиться царство?
О жизнь откупщиков! прямое в мире барство!
О Вакхов славный жезл, волшебный, золотой!
Ты расточаешь в мир веселие рекой;
Твои наперсники в каретах все и сыты;
Власы супружниц их алмазами увиты.
Но только ль то, что жизнь приятной он творит?
Самой натуры нам сокровища дарит.
Скажи, где откупщик не мил и не прелестен?
Где неразумен он, неловок и нечестен?
Где без ходатайства, без ближних, без друзей?
Скажите, кто ему не отопрет дверей?
Как солнца светлый лик все звезды помрачает,

   Червонцев сладкий звук таланты заглушает.
Что делать? на земли уже такой закон;
Покорны Плутусу Феб, Марс и Купидон;
Все Плутус в мире сем, и по его днесь власти
Текут в своей чреде огромны мира части.

   Когда Поэтом быть велит твоя звезда,
Строй лиру, не щади безмерного труда,
Дерзай, питомец Муз, светить земному кругу
В честь самому себе, отечеству в услугу.
От Музы жди венца, с Омиром лавр возьми,
От современников себе досады жди.

1809


Николаю Михайловичу Языкову

   Пускай летал иль только лазил
Я без удачи на Парнасе,
Коль зависти лукавый глаз
Моей поэзии не сглазил,
Прими, восторга сын, Поэт,
Которому я благодарен,
Прими классический совет:
Он простодушен, не коварен,
Ты говорил про Муз завет:
"Что слава? - Суета сует".
С тобой, Языков, я согласен,
Поэту лести дым опасен,
Но здесь о славе речи нет.

   Марон, настроя глас свирели,
Румянцем юности горя,
Как летом ясная заря,
Не миновал далекой цели,
Услыша гром, увидя кровь,
Воспел и благость и любовь.
Будь сердца пламень чист в поэте,
Внимая чистых хор певиц,
Он Лавр забыл, забыл о Лете;
Природы царству нет границ.
Коль взял волшебный жезл природы,
Земля и ад, эфир и воды
В движенье быстром и борьбе,
Языков, рабствуют тебе.

   Мир видимый и мир возможный
Умом своим создаст Поэт,
Но будет труд его ничтожный,
Коль благодатной искры нет.
Пускай земною славой дышит,
Прелестно чувственность опишет,
Ему не внемлет песней бог,
Один наперсник Муз восторг
Отсель на небо преселяет;
Там звезд пылающих чертог,
Там жизни дух все оживляет;
Там вечно-юный дар певца
Влечет к себе умы - сердца.

   Новграда бард, не медли боле!
Представь премудрость на престоле,
Греми Екатерины меч;
На Альпы стань, когда Суворов,
Герой молниеносных взоров,
Вещал устами грома речь!

   Пускай Афинян басни, драки
Отринул вкус, безмерно строг,
Представь Эдипа жалкий рок
От рук свирепого Шемяки!

   Кто стал людских дурачеств враг,
Забыв о гордой Мельпомене,
Заметным хочет сделать шаг
В гостиной Талии, на сцене,
Тому Кутейкин-верхолет -
Живой перед лицом совет.

   Коринда, друг любви мечтанья,
Таит у светлого ручья
Приют, где прелестей семья
Амуру шепчет час свиданья;
Живописуй, коль можешь ты,
Филлиды милой красоты,
Вверяя воздуху стенанье;

   Той резвой юности игры
И хороводы и пиры;
Пусть пробка с потолком сразится,
Веселый теша уголок,
Где в чистом хрустале струится
Вина шипящего поток.

   Певец, постигши цель искусства,
Славь добродетели цветок,
Гони смешное и порок!
Тебе любви высокой чувства
Откроют истины предел,
Где Пиндар брал запасы стрел.
Языков, не проси совета
У старика глубоких лет,
Но, если нужен, - вот совет:
В десницу взяв доспех Поэта,
Напрасно время не губи
В обителях и Муз и света,
Советодателя люби.

1827


Новому лирику

   Скорее в погреб, не ленися,
Подай шампанского, Степан,
С бутылкою Аи явися,
Налей, не пеня, мне стакан.
О верны други Аполлона!
На холмах светла Геликона
Осушим всю бутыль до дна;
Се новый Флакк, любимец Неба,
Украшенный дарами Феба,
Взлетел на Пинд, вспрянув от сна

   Ты счастлив стал, известен свету
В печати и знаком с молвой;
Твой дух, твоя хвала Поэту
Летят в обертке голубой,
Державина порывом полны,
На отдаленны Псела волны,
Родительский утешить дом;
Но сам в коричневом жилете,
Забыв о злой поэтам Лете,
Бредешь в присутствие пешком.

   Восторгом сладким упоенный,
При звуке громогласных лир,
На розах возлежа, волшебный
Перед собою видишь мир!
Пусть зависть жнет певцов отрады,
Косые обращая взгляды,
Шипит и по следам ползет;
Тебя шипеньем оглушает,
Надежду лестну отгоняет
И яд на лирны струны льет.

   Пусть алчет Фурия всечасно
Огонь небесный потушить:
Она терзается напрасно -
Нельзя послушным Музе быть.
Пусть кроют солнца блеск туманы,
Пусть каркают ночные враны
В глухой обители гробов:
Поэт, имущий остры стрелы,
Обняв чудесности пределы,
Парит в сообществе орлов.

1817


О красоте российского языка

   По-Русски сочинять возможно чисто, плавно,
И при Неве стяжать бессмертно имя славно.
Препоны нет к тому. - Ужель единый Галл
Лавровые леса себе отмежевал?
Ужели он один ток светлый Иппокрены
Умел соединить с струями чистой Сены?
Не спорю - многие французские певцы
Приобрели давно бессмертные венцы;
Но сколько и у них на Пинде захромали
И, Муз искав, весь век в глаза их не видали?
Котинов множество, Прадонов бедных тьма;
Язык не виноват, коль нет в творце ума;
И естьли в голове не лягут мысли ладно,
Как ревность ни пылка - ты петь не будешь складно.
Мне скучен, надоел без доказательств крик,
Что груб, невычищен и беден наш язык;
Что нам возможно петь Царей, Героев, Бога,
Но что шутливого не достает нам слога;
Нет той веселости, той нежности в речах,
Какими славятся Певцы в других странах;
Что длинные слова, реченья стародавни
Не могут быть легки, затейливы, забавны;
Что менее ста лет у нас поют Певцы;
Что мы наставники себе и образцы.
Бесспорно - наш язык богатый, сильный, стройный,
Всем мыслям, чувствиям и лицам всем пристойный,
Являет способы обильные певцам
Греметь победну песнь Героям и Царям.
Коль Россам свойствен дух Виргиния, Мильтона,
Почто быть может чужд им дух Анакреона?
И резвый купидон, и общество зверей,
И острый Мома двор, и Флора средь полей
В России множество наперсников имели,
Которые луга, кустарники воспели;
И, тайные открыв натуры красоты,
На Северных снегах рассыпали цветы.
Потомству огласят Квинтилианы строги:
Здесь милой Душеньки построены чертоги.

   Французы! ваш язык не то, что прежде был;
Свой блеск и красоту от Муз он получил.
Корнелий мыслию высокой удивляет,
Расин приятностью и чувствами пленяет,
Зрит тайны Молиер сокрытые сердец,
Берет Де Ла Фонтен за басенки венец.
Не сам язык возник, но разумы крылаты,
Но огненны сердца, но чувствия богаты
Удобны сообщить ему безмерный вес
И молнии рождать, и гром свести с небес.

   У нас Мароны все, и все восторгом дышут;
Возьмут чернильницу, перо, бумагу - пишут.
В искусстве не узнав ни правил, ни конца,
Печатают стихи и ждут от Муз венца.
Но естьли бредни их венчает смех народный,
Творец не виноват; - а кто ж? - язык бесплодный!..
Не диво, что у нас стихов негодных тьма,
В которых смысла нет, ни вкуса, ни ума.
Тот хочет быть высок, другой быть хочет сладок,
Совсем не ведая, что слог и что порядок.
Один, из старины тяжелый взяв запас,
Которого поднять не в силах сам Пегас,
Чтоб вежливей сказать, сплести любви веночки,
Любезной говорит: мы быхом голубочки!
Тот к другу в грамотке, прияв нам чуждый тон,
Из Киева в Москву приходит на поклон; 
И, оборот схватя несвойственный и бедный,
Приносит языку красы в подарок вредны.
Мне скажут вопреки: "Отколь примеры взять?
Где в слоге оборот красивый почерпать?"
Творцу искусному не может быть препоны;
Гласит он языку, как Царь, свои законы.
Из груба вещества, из мраморных столбов
Бессмертный Фидиас образовал Богов.
Гораций - славный Муз любимец и любитель,
Совместник Пиндара, Поэтов просветитель,
Давно прекрасными стихами возвестил,
Что рок здесь всем вещам пределы положил;
Что горы рушатся и понты иссыхают,
Подобно так слова конец себе сретают.
Употребленье, Царь всевластный языков,
Приемлет новые на место старых слов.
И ты, певец, не чти в числе красот великих
Невнятный никому набор речений диких;
Согласно с временем, речь плавну избери,
Как нежны Грации, стихами говори.

   Так Римлян Флакк учил, так поучает Россов
Наш Северный орел, великий Ломоносов,
Он древня языка проник высокой дух,
Но оскорблять не смел ни разум наш, ни слух.
Как гордая река, стремяща быстры волны,
Так он, величеством и светлым духом полный,
Определяет цвет и виды всем вещам,
Прельщает звуками и вес дает словам.
Венчают похвалой его потомки поздны,
Певцам судьи сии неумолимы, грозны.
Он знал высокой дух искусством подкреплять
И слово каждое где должно поставлять.
Коль спросишь: где язык? - возьми Славянски книги,
И их не почитай за тяжкие вериги;
Они светильники, хоть от премены лет
Их луч не теплоту, а блеск единый льет.
Бессмертны красоты в сатирах Кантемира,
Но слог подвергнулся премене общей мира.
Бери сокровища из древней кладовой,
Придав им новые и образ и покрой;
Располагай стихи ты правильно по-Русски;
Ни мысли не слагай, ни речи по-Французски.
Не спорю я о том, хорош чужой язык,
Но, с Русским смешанный, несвойствен, груб и дик;
Хотя исполнен ты, Пиит, огня и дара,
Без знанья в языке не мчись вослед Пиндара;
Когда язык себе чрез труд не покорил,
На подвиг не дерзай, - в тебе не станет сил.
Душа поэта дар - я утверждаю смело;
Но краски где возьмешь очам представить тело?
Готовы бытия природы на руке;
Но дар их оживлять - искусство в языке.
Как Ариадны нить влюбленному Тезею,
Язык поэту вождь, какой идти стезею.
Местоимение, Наречие, Глагол,
Пускай бессмыслицы - вина пииту зол.
Соединение меж рифмы и рассудка
Покажется смешно, однако, и не шутка.
На Пинде множество преславнейших певцов,
Слог чистый не блюдя, мрачили блеск венцов.
Виргилий и Расин язык не оскорбляли,
И слога чистотой читателей пленяли.
Коль знаешь свой язык, дерзай бесстрашно в путь:
Попутный ветр тебе приятно будет дуть;
Ты быстро пролетишь места, где гор вершины
Грозят обрушиться морских валов в пучины,
Где бурей грозных Царь, где яростный Борей
Двумя стихиями разит среди морей.
Коль в мысли дерзостной предпримешь подвиг звучный
Потрясть Олимпа свод, как Бриарей сторучный,
Тебя не устрашит ни гнев морских валов,
Ни пламень тартара, ни грозный треск громов.
Коль дух твой угнели явления ужасны,
Предстанет пред тебя натуры лик прекрасный:
Там холмик, там ручей, там кроткий василёк,
Там Сильвия плетет для милого венок,
Зефиры нежатся, поверх воды порхают,
Лилеи с розами, сцепясь, благоухают;
Стекается красот многообразных тьма
Для мысли пламенной, для сердца и ума.
Будь мыслями высок, а в слоге чист и плавен,
Тогда твой будет стих величествен, забавен;
Тогда бери кинжал, или с зверьми шути:
К Кастальскому ключу другого нет пути.
Коль чужд тебе язык, иль скуден дар природный,
Простися с Музами, твой будет труд бесплодный.
От стихотворного отстань ты ремесла;
Ползущих на Парнасе не умножай числа.

<1803>


О наводнении Петрополя, бывшем 1824 года 7 ноября

   О златострунная деяний знатных Лира!
Воспламеня певца безвестного средь Мира,
Гласи из уст его правдивую ты речь.

   Я волн свирепство зрел, я видел Божий меч.
Владыка бурь восстал и сел на колесницу;
В Европе славную и первую столицу
Облек в унынье он, неизъяснимый страх;
К могиле близкие, младенцы в пеленах,
Все видят смерть, все зрят косы ее размах.

   Вдруг море челюсти несытые открыло,
И быструю Неву, казалось, окрылило;
Вода течет, бежит, как жадный в стадо волк,
Ведя с собою чад ожесточенных полк,
И с ревом яростным, спеша губить оплоты,
По грозным мчит хребтам и лодки и элботы;
Растя в мгновение, приливная гора
Крутит водовики, сшибает катера
И одаль брызгами высоко к небу хлещет,
На камень, на чугун бесперестанно плещет.
Екатеринин брег сокрылся внутрь валов;
Мы зрим, среди Невы стоят верхи домов;
Непримиримые, бунтующие волны,
Из ложа выступя, порабощают стогны;
В частицах мелких пыль от влаги над рекой
Слилася в воздухе густою вскоре мглой;
По каменной стезе внезапно многоводной
Судам тяжелым путь уставился свободный.

   Там ветры бурные, союзники реке,
С порывом ухватя плывущих на доске,
Сокроя от очей предметы им любезны,
В пределы мрачные свергают лютой бездны.
Все тонет, плавает по улице, рекам,
Спасенья нет коню, пощады нет волам.
При бурь владычестве лишь ветры грозно свищут,
Они среди пространств за добычею рыщут
И, уловя ее, бросают наугад;
Там кровля здания, там корабля снаряд.
Хоромы, с родины снесенные ветрами,
Стоят на пустырях с окошками, трубами
Решетке Бецкого дивился Альбион;
Через гранит с Невы, нависнув, плоскодон,
В нее нахлынул, пал и запер мостовую;
Волнуют ветры снедь и утварь золотую.
Свободе радуясь, средь накопленных вод
Летает огненный, шумливый пароход;
Но видя мост, дерзнул, - и путь найдя стесненный,
Ударился - и стал к нему, как пригвожденный.
Отважится ли кто, чей может сильный дух
О смерти бедственной вещать потомства в слух?
Цветущие красой три юные девицы
От страха мертвые лежали вдоль светлицы,
Хотя в нее еще не ворвалась река;
Одна в своей руке держала голубка,
И смерти вместе с ним подсечена косою.
Там старец мрачный - жив - терзался тоскою,
Средь разрушения блуждает будто тень
И вопиет: "Где ты, любезная мне сень?
Где дочь и сыновья; где ты, моя супруга?
Без дома, без детей, лишенный сил и друга,
Среди печали злой, отчаяния сын,
Связь с миром перервав, скитаюсь я один."

   Приятность островов Петрополь украшала,
Окрестности его и Муза возглашала;
Все быстрое стекло любили Невских вод
И Феба из морей торжественный восход.
Но там свирепое явяся наводненье,
Отягощая мысль, не утешает зренье.

   Пред днем молитвенным бесплотных в свете сил,
В твой навечерний день, Архангел Михаил,
С Петрополем в полдни событие ужасно,
Повсюду зрится вод скопление опасно.
Хотел могущий Бог нас гневом посетить,
И в то же время зло щедротой прекратить;
Водами ополчась по беспредельной власти.
Он сердце людям дал ценить других напасти.
Все кинулись к судам, все, окрылясь, бегут,
Все жизнь, жизнь ближнего, как жизнь свою брегут;
Текут с стихией в брань, призвав на помощь Бога,
Сам сердобольный Царь от высоты чертога,
Покорности к Творцу, любви к народу полн,
Послал жертв исхищать из уст свирепых волн.
Посланник воин был, и близ царя в сраженье
Зрел смерть лицем к лицу, зрел ужас, истребленье;
Ступя на бурный вал, до катера достиг,
Схватил его, летел, в час гибельный и миг
Догнал он водовик, на коем утопали;
Пусть волны злобные к нему не допускали,
Мужаясь в подвиге, усердием горя,
Спас погибающих, - и спас в глазах Царя.

   Коль злополучие Петрополя известно,
То исцеление, поистине чудесно,
Ты, лира, огласи на крылиях молвы
По красным берегам и Волги и Москвы.

   Быть может, возвратясь из океянов дальних,
Иной, услыша весть о бытиях печальных,
К речам свидетелей не преклоняя слух,
Вещает: "Не был здесь явлений бурных дух,
К Петрополя красе мрак не касался ночи,
Меня обманывать мои не могут очи,
Здесь прежний царствует порядок и покой;
Петрополь осмотря, я был и за рекой,
На стогнах чистота, по-прежнему громады,
По-прежнему мосты, по-прежнему ограды;
Где наводненья след и где свирепость волн?
Весь град движения, занятий мирных полн
Кто стогны очищал, где от хором обломки?
Вулкана древнего по-прежнему потомки,
С железом ратуя, взялись за крепкий млат,
Я вижу в мастерских орудиев снаряд.
Обуревание жестокое природы,
Которое едва ль исправить могут годы,
Так скоро здесь могло успехи приобресть,
Что гости за моря отрадную шлют весть?
Или покрытый град свирепою водою
Возобновился вдруг волшебною рукою?"
Ах нет! Петрополь цел от бедоносных вод
Зефира кротостью, наитием щедрот.

   Кто помощи других себе в напасти просит,
Благотворителю мольбы свои приносит.
А здесь несчастному не слезы нужно лить,
Чтоб сострадание в соотчичей вселить;
Благотворения великое здесь дело
Текло прямой стезей, достигло цели смело
В бедах не надобно предстателя искать,
Здесь ищут тех, кому потребно помогать.

   Умолк на Бельте рев и онемели стоны,
Посыпалися здесь с престола миллионы;
Среди Петрополя от ярости злых вод
Пусть есть погибшие, - но, верно, нет сирот.
Любовью чистою, небесною согреты
Все у пристанища, упитаны, одеты,
Все, благости прияв священнейший залог,
Рекут: "Средь тяжких зол есть милосердый Бог."

ноябрь 1824


Орлица и Черепаха

Эзоп не говорит, с Орлицею вошла
Где Черепаха в речь, но ей урок прочла:
     "Детей летать ты учишь;
Орляток бедненьких напрасно только мучишь.
      Зачем летать в эфир,
Когда отселе мы прекрасный видим мир?
      С начала света
Напасти на земле родятся от полета.
      Ползя,
      Упасть нельзя.
Царица! Моего послушайся совета".
Орлица ей в ответ: "Земной покинув шар,
С небес слетел Икар;
Глупцу смешно под облака взбираться.
Но стыдно Эйлеру ползти и пресмыкаться".

<1802>


Поэт и его судьи

      Басня

          Поэт, и не худой,
Актеров и актрис прельщался игрой,
Задумал сам себя трагедией прославить;
В минуту принялся трагедию составить.
       И для трагедии своей
         Не спит Поэт ночей;
           О том ни слова -
         Трагедия готова.
       Он к знатоку ее принес -
         И не добился слез.
Хорошие стихи знаток и превозносит;
Но в свойстве лиц иных вероподобья просит,
И многое кой-что судья не похвалил.
Правдивой критикой писатель огорчился,
         И наконец пустился
           (Отец он был)
Свое творение читать повсюду явно.
Глупцы ему кричат: "Вот _бесподобно, славно_!
Трагедией своей ты лавры расплодишь;
         Расина победишь!"
       Поэт смекнул, что хуже брани
         Такая похвала.
Ну, лесть и никому не может быть мила;
Начто писателю вранья пустые дани?
Но Трагик критика почувствовал урок
И свой любимый плод упрятал под замок.

   Коль Критик порицать в творениях что станет
Благодари, Поэт! О, это ничего!..
       Беда несноснее всего,
Коль с похвалой глупец вдруг на тебя нагрянет:
Тогда стихи свои ты в свет не выпускай,
       Или скорей в огонь бросай.

1823


Прощание

   Я слезы зрел твои! и знаю их причину:
Ты в жертву их несла Киприды хитрой сыну.
Я видел, чувствовал - счастливый в жизни час! -
Как перлы чистые катилися из глаз
И на уста мои горящие спадали,

   И прохлаждали их, - и вдруг воспламеняли.
Питая вместе грусть и сладостный восторг,
Волненья чувств моих я различить не мог;
Не знал, мне должно ли прощаньем веселиться,
Или в разлуке злой печалию томиться?

2 августа 1823


Реке Кубре

   Кубра! ты первая поила
Меня пермесскою водой,
Младое чувство возбудила
Прельщаться греков простотой.
Я на брегу твоем высоком
Всегда спокойным сердцем, оком
Ловил природы красоты;
Не знал кумиров зла, ни мести,
Не зрел рабов коварства, лести,
И собирать хотел цветы.

   Хотел, подруги Феба, Музы,
По вашим странствовать горам,
Нося прелестные мне узы,
Курить пред вами фимиам
И воду пить пермесских токов,
Как Ломоносов, Сумароков, 
Парил я в мыслях на Парнасе,
Дерзал стремиться вслед Гомера; 
Но вдруг представилась Химера,
Исчезла мысль, и дух погас.

   Кубры оставя ток прозрачный
Приятных и спокойных вод,
В предел я поселился мрачный,
В превратный пояс непогод,
Где светлый жезл куют морозы,
Весной дышать не могут розы,
И где сердитый царь Борей,
Неистовым свирепством полный,
Далече посылает волны
Губить богатый злак полей.

   Кубра, виясь кольцом и ныне,
Спешит мои березки мыть,
Течет торжественно в долине.
Зачем не суждено век жить
Мне там, Кубра, твое где ложе,
Где те, кто мне всего дороже, 
Где я без желчи воду пил,
В восторге радостном и мире
Играл среди весны на лире,
И сладость бытия вкусил.

   Хребет свирепого Нептуна
Пловец стремится попирать,
И стрелу грозную Перуна
Средь бурь дерзает отражать.
Когда смирятся моря бездны,
Весельем дышит брег любезный,
Наскучит смертоносный вал,
К пенатам кормчий возвратится;
Раскаянье в душе родится,
И подвиг славы скучен стал.

   В игривых мне волнах являет
Кубра обилие чудес,
И мысль крылатая летает
На свод лазуревый небес.
Далече простираю взгляды:
В эфире плавно мириады
Своей катятся чередой;
Громады гор, вод быстрых бездны
И смертного труды полезны
Теперь сияют предо мной.

   Что протекло, возобновляю
По воле в памяти моей;
С Сократом вместе обитаю
Благотворителем людей.
Дух любопытственный насытить
И созерцанием восхитить -
Источник истинный утех;
На мир раскинуть мысль свободну,
Постигнуть красоту природну -
Веселие превыше всех.

   Пускай Кубры прозрачной воды
Мне в сердце радости вольют,
И лет моих преклонных годы
Без огорчений протекут.
Она мила между реками:
Приятно щедрыми судьбами
Я совершаю срок годов.
Я начал здесь играть на лире,
Засну, оконча песнь Темире,
При шуме от ея валов.

Рифмушкину

          Рифмушкин говорит:
          "Я славою не сыт;
Собранье полное стихов моих представлю,
По смерти я себя превозносить заставлю,
Изданье полное - прямой венец труда!
          Нет нужды в справке,
Остаться я хочу, остаться навсегда..."
Приятель возразил: "У Глазунова в лавке."

1804


Русская песня

   Слава Матушке Царице!
Русский жалует народ,
Соблюдая и поверье,
Любит нашу старину,
И кокошник надевает,
И Царевен наряжает
В сарафаны и фату.
   Слава Матушке Царице!
   Русский жалует народ.

   Чудотворца Николая
Величает церковь день,
Вместе празднует Россия
День любимого царя:
Жен и дочерей Боярских
Много, много в храм вступило
В платье Русском давних лет.
   Слава Матушке Царице!
   Русский жалует народ.

   Люд рабочий, православный
Вкруг подъездов у дворца
Стал о празднике толпиться,
С земляками толковать:
"Вот наряды, как в деревне,
Ну, Боярыням спасибо,
Вновь теперь мы видим Русь."
   Слава Матушке Царице!
   Русский жалует народ.

   Обитая в сердце, радость
Выступает на лицо,
Все исполнены восторга
И друг другу говорят:
"Мы слыхали дедов речи,
Что святое предков слово
Крепко, твердо без порук."
   Слава Матушке Царице!
   Русский жалует народ.

   Нужны ль прихоти чужие
Где сияет красота,
Как в ночи звезда небесна?
Под повязкой парчевой,
Восхитительна, прелестна,
Лучше, нежель под беретом,
Роза без прикрас мила.
   Слава Матушке Царице!
   Русский жалует народ.

6 декабря 1833 года


Соловей в Таврическом саду

   Пусть голос соловья прекрасный,
Пленяя, тешит, нежит слух,
Но струны лиры громогласной
Прочнее восхищают дух.

   Любитель Муз, с зарею майской
Спеши к источникам ключей:
Ступай подслушать на Фурштатской,
Поет где Пушкин-соловей.

июль 1832


Софокл и его доноситель

Что злые языки на свете ни болтают,
Поэтов на земли велик и славен дар;
     Они в себе питают
Высокий дух, небесный жар.
Я разумею здесь Марона и Гомера;
Лишь к ним мое почтение и вера,
А прочих, хоть я сам считаюсь в их толпе,
Не ставлю высоко. Не в рифме, не в стопе
     Стихотворения искусство:
Ум зрелый, чистый вкус, воображенье, чувство
Сплетают для певца бессмертия венец.
     Софокл, пресладостный певец,
Которому свой скиптр вручила Мельпомена,
     Софокл, средь Аттики сирена,
     Софокл преклонных лет
Обязан дать в суде ответ:
Его в безумстве обвиняли,
На ослабление душевных сил пеняли.
     Любитель истины, мудрец
Не расточителен на речи и на время,
     Ему витийство - бремя.
          Судьям певец
Неблагодарными гонимого читает
"Эдипа", именно, и слезы исторгает.
Судьи, плененные и силой и умом,
Торжественно его сопровождали в дом.
"Эдип" не конченный Софокла защищает.
Хоть ядом клевета изгибистых речей
          Теснит и жалит,
Она достоинства не тронет, не умалит
И, право, солнечных не помрачит лучей.

<1802>


Щука и уда

Щука уду проглотила,
Оттого в тоске была,
И рвалася, и вопила.
Близ ее плотва жила.
Вопрошает она щуку:
"Мне, кума, поведай муку,
Рвет которая тебя".
- "Ненавижу я себя, -
Щука отвечает. -
Всё меня здесь огорчает,
И в другую я реку
Плыть хочу - прогнать тоску".
- "Ни с какою
Ты рекою,
Кумушка, покою
Неспособна век добыть,
Хоть и в море станешь жить".
Если внутренность терзает -
Счастье убегает;
Нас тревожит каждый час
Совести немолчный глас.

<1802>


Эпиграмма

Нельзя о новости стерпеть твоих мне врак
Узнай в моем ответе,
Что нового нет ничего на свете,
Не новое и то, что ты дурак.

1806


Якову Борисовичу Княжнину

Княжнин! ты поприще просторное избрал;
Мой друг, исполни то, что тесть твой обещал. 
Театра нашего основанное зданье 
Усовершенствовать ты приложил старанье. 
Красы всеобщие пленяют каждый век, 
Коль их постиг, списал великий человек. 
Ум, сердце всем даны, -- не климат и не реки 
Виною, что в стихах столь превосходны греки; 
В туманном Лондоне большие есть умы; 
Коль дар с наукой в нас, -- быть славны можем мы 
Ты сам "Дидоною" Петрополь восхищаешь, 
У зрителей своих слез токи извлекаешь, 
Огонь постигнул муз в сердечной глубине 
И доказал своей примерами стране, 
Что скуден хладный ум трагедию составить, 
И нужно чувствовать, чтоб чувствовать заставить, 
Обязан трагик нам в известные часы 
Являть на зрелище высокие красы, 
Чтоб действие текло, и были все пружины 
Искусно сцеплены огромнейшей машины. 
Зря "Ифигению", забыл я, кто Расин. 
Перед меня предстал Фетидин в гневе сын; 
Увенчанную зреть любовь его желаю, 
С ним исступление, с ним горесть разделяю; 
Состраждя, купно с ним пускаю тяжкий стон, 
Чтоб хитростный Улисс иль сам Агамемнон 
Царевну юную не предали на жертву; 
Ее, как сродницу, боюсь увидеть мертву. 
Искусство ужасать и умилять сердца -- 
Искусство первое трагедии творца. 
Пусть лица в действии законами искусства 
Свои врожденные представят нравы, чувства. 
 
Любовь и ненависть по воле к ним вселяй, 
Но их природных свойств отнюдь не истребляй; 
Ты всё распоряди, чтоб в сладости забвенья 
Я зрел событие, не плод воображенья; 
Увидеть не хочу нигде страстей твоих, 
Себя сокрой, представь героев нам своих. 
 
Представь, Княжнин, себя, чужие зря напасти, 
Умей их описать, как собственные страсти; 
Забудь вселенную, и, взяв криле ума, 
Пари без робости, да муза пусть сама 
Один твой будет вождь. Стихи всегда прекрасны, 
Коль с чувством, нравами писателя согласны. 
Искусства красоты -- хвала родившим их; 
Творца не поведет чужой к бессмертью стих, 
И если зрителя мгновенно обольщает, 
Восторг и похвалу потомства уменьшает. 
Богатый духом муж не ждет чужих подпор, 
Его душа ему родит красот собор; 
Сраженья в лютый час сын Марса не стремится 
Вобану, Гиберту, Полибию учиться; 
Не время занимать, чем славится герой, 
Он сам распорядит тогда к победе строй. 
 
Природы красоты в душе своей питая, 
Расина нежность, дух Корнеля ощущая, 
Ты внедри их в себя, будь сладостен, высок; 
Их дары совместив в души своей поток, 
Разлей в творения повсюду изобильно, 
Влеки и восхищай ты зрителей насильно, 
Забудь Корнеля, дай мне видеть Княжнина, 
Пусть будет чувствами душа твоя полна. 
Кто хочет славен быть, будь славен сам собою; 
Нет двух в одном лице, -- так суждено судьбою. 
 
Пусть страсти у людей с начала лет одни, 
Расин и Эврипид -- одно в различны дни; 
Пускай различен век, различны их язы?ки, 
Но чувствования у обоих велики. 
В Расине сила, дух, речь плавная в стихах 
Была примером бы в блистательных веках. 
Воскресни Эврипид, не боле он Расина; 
Различен образ их, хотя одна картина. 
 
Как Эврипидовы Расин понять: 
Он кисть им дал свою, свой узел завязал; 
Он в "Ифигении" боролся с славным греком, 
Как рыцарь доблестный с великим человеком: 
В едином подвиге одной стезей летел, 
Не крал его стихи, а превзойти хотел. 
 
Дух подражания к победе поощряет, 
Границы иногда в искусстве расширяет. 
Будь подражателем не в дробных мелочах, -- 
В высоком, в нежности и плавности в стихах. 
Кто мыслит победить Расина без препоны, 
Тот в Пирре опиши гнев страстный Гермионы; 
Своей красой пленяй, сам сделайся творец, 
Коль хочешь приобресть бессмертия венец. 
 
На Геликоне Тасс с эпической трубою 
Необозримое зрит поле пред собою; 
Покорствуют ему все части естества, 
Все твари, виды все, и сами божества;
Желая произвесть огромное творенье, 
Он может даровать жизнь, чувство и движенье 
Круг трагика тесней: пускай летит до звезд,-- 
Он должен сохранять, блюсти единство мест, 
Единство в действии, единство в прилепленье, 
Чтоб к одному лицу стремилось сожаленье; 
И правду строгую себе в предмет избрав, 
Он должен представлять героев страсть и нрав. 
 
Французский Эврипид, певец злосчастной Федры, 
Проникнул в самые сего искусства недры; 
Он смертных срисовал в трагедиях сердца, 
В себе вмещая дар писателя-творца.
Искусство редкое, великое искусство -- 
Приятной звучностью склонить, растрогать чувство, 
Сокрытой прелестью, пленяющею слух, 
Вливаясь внутрь сердец, возвысить сильный дух; 
А плавностью стихов сиять, греметь всеместно -- 
Искусство, одному Расину лишь известно. 
 
Представь, Княжнин, представь ты Мельпомену нам; 
Теки без робости в ее чудесный храм. 
Пускай дух зависти, враждебный и лукавый, 
Лиющий каждый час поэта в грудь отравы, 
Творения твои стремится помрачать, -- 
Великого певца не может огорчать; 
Пускай открытым ртом без смысла толки сеет, -- 
Святая истина торжествовать умеет. 
Прадона увенчал в Париже наглый крик; 
Прадон теперь забыт, -- Расин всегда велик. 

1784

Всего стихотворений: 40