Георгий Иванович Чулков (1879-1939)

• Биография Георгия Чулкова
• Стихотворения Георгия Чулкова по темам

Все стихотворения Георгия Чулкова на одной странице

- Оглавление -

О жизнь! Как в глубине её 
Всё старое как будто ново! 
Дитя! В признании твоём 
Неувядаемое слово... 
Да, год прошёл, как будто час 
Единого во сне волненья: 
Созвездия благословили нас 
На таинство преображенья.

Три года! Новая заря 
Твоей судьбы и жизни нашей. 
Но верю, что не будет краше 
Полуденного ноября! 

Пусть жизнь в мученьях и крови. 
Но солнце в нашем сердце блещет: 
Душа по-прежнему трепещет, 
Изнемогая от любви. 

Мы чувствуем, что стынет в жилах кровь. 
Что в этом мире холодно и сиро, 
И отошла с улыбкою любовь 
От нашего сомнительного пира. 
       
Пеннорождённая! Тебя давно 
Не видят дети похоти и праха. 
Твоё святилище оскорблено 
Рабами злыми суетного страха. 
       
И в жалком сумраке бесплодных лет. 
Не ведаем исхода снежной ночи, 
И где-то далеко маячит свет. 
Но в трепете мы закрываем очи... 

Оно стеклянными очами
Чего то ищет в облаках.

                       Тютчев.

Я пел бы в пламенном бреду…

                       Пушкин.

Гонимое бездушными людьми
Священное безумье мудрецов.
Мои моления покорные прими!
Ты — арфа чуткая отверженных певцов.

Граница двух начал;
Великих дней предчувствие, томленье;
Громада мраморных роскошных скал, —
И с прахом золота смешенье.

Ты эхом носишься в лесах;
Полночные виденья покоряешь;
Ты на распутьи и в путях;
Ты бремя жизни оставляешь.

Возьми меня в объятия железные свои!
Я слепоту людей безумно ненавижу.
Творения мои возьми. Они — твои,
Возьми меня. Венец твой вижу.

                     О. А. Глебовой-Судейкиной

В жизни скучной, в жизни нищей
Как желанен твой уют...
В этом сказочном жилище
Музы нежные поют.

В старых рамах бледны лица,
Как в тумане странный быт.
Здесь былое тайно снится,
Злободневное молчит.

Ты среди своих игрушек -
Как загадочный поэт.
В мире фижм и в мире мушек
Отраженье давних лет.

Ты - художница. С улыбкой
Оживляя век любви,
В жизни призрачной и зыбкой
Куклы чудом оживи.

Век безумный Казановы,
Дни дуэлей и страстей
Вечно юны, вечно новы
В милой комнатке твоей.

В зеленоокой тайге —
Дрема осенняя.
Сонница тихо прильнула
К сердцу влюбленному
Черной земли.

Дыханье любви на устах,
Ресницами томно колышет,
Дышит желаньем во сне
Милая Дрема.

И мне, и мне
Дай испить твоей чаши,
Осенней, дурманной.
Дай желанного зелья.

А в багрянце зари
Ресницы подымем,
И грянет веселье.

На червленой дороге
Будем мы — как цари,
Как боги. 

В круглой зале темной башни
Пили темное вино.
И потом из темной башни
Вышли к Утренней Звезде.

И один из нас — усталый —
Канул в белую метель.
И за снежным покрывалом
Пела нежная свирель.

Ты рукой своею зыбкой
Тихо жала руку мне, —
Непонятною улыбкой
Отвечала злой луне.

И багряный свет из окон
Знаком новым был для нас:
Я ласкал холодный локон
В смертный час… 

И опять она стучит
Через толщу старых плит.

Стуком мерным,
Стуком верным
Сердце слабое туманит.

Часовой в оконце взглянет:
Тихо станет.

Но опять упорный стук;
Два и три, два и три -
Неизвестных милых рук
Мерный стук:
Два и три, два и три.

Только раз в моё оконце
Мне пришлось - весной - при солнце
Видеть ясное лицо
Арестантки чернобровой...

"С той поры мои оковы -
Обручальное кольцо".

Ведут таинственные оры
Свой тайнозримый хоровод.
Умрёт ли кто иль не умрёт -
Но дивной музы Терпсихоры
Прекрасен в вечности полёт.

Ты, смертный, утешайся пляской.
Следи движенье снежных рук,
И флейты нежный тонкий звук, -
И очарован музы лаской
Не бойся горестных разлук.

Увянут розы, всё истлеет,
Испепелится твой чертог,
Но на Парнасе дивный Бог
Всё в странном свете пламенеет:
Он тлен печальный превозмог!

Своей любимой - Терпсихоре -
Он повелел тревожить нас,
Чтоб в сердце пламень не угас,
Чтоб в радость обратилось горе,
Когда пробьёт последний час.

Мажорный марш твоих утопий
Мне очень нравится, поэт;
И после серых, скучных копий
Приятно видеть яркий цвет, -
И пусть преобладает красный
В твоей палитре, милый мой;
Мне нравится рисунок ясный
В твоей размашке боевой;
Покрикиваешь ты на диво,
Как самый бравый бригадир
На тех, кто прячется пугливо
В свой ветхий дом, в свой старый мир,
Где нет ни правды, ни утопий,
Где мысль давно погребена
И где религия, как опий,
Для буржуазнейшего сна...
Но всё-таки прошу, дружище,
Взгляни порою на кладбище,
Где спят и дети, и отцы:
Об этом как-нибудь помысли,
Дабы начала и концы
На паутине не повисли,
Что некогда для наших мук
Соткал из вечности паук.

Не бойся, мальчик мой, не плачь!
Иди ко мне, мой гость желанный.
Смотри: на ветке - чёрный грач,
Весны глашатай неустанный.

Пойдём-ка в хижину скорей.
Грохочет звонко половодье,
И плещет в солнце меж камней
Русалок пенное отродье.

Омою ножки я вином,
И поцелую мягкий локон;
Под шум весенний мы уснём
У распахнутых настежь окон.

И там - во сне - увидишь ты:
Воскреснут на живых полянах
Преображённые цветы
В лучах сверкающих и рдяных.

Весна над миром прошумит
Освобождёнными крылами,
Деревья, солнце и гранит
Зажгутся новыми огнями.

Влажный пар седых озер
Мне ласкает сонный взор.
Ветви темные тайги
Шепчут: «Тайну береги!»

И во мгле мелькают крылья,
И сквозь сонное усилье,
Я смотрю мечте во след
И шепчу ей тихо: «Нет!»

Так во мгле мелькают птицы;
И сквозь сонные ресницы,
Вижу, вижу вереницы
Белых странных голубей.
Чутко слышу воркованье
И любовное стенанье
Белых, белых голубей.

Мчатся кони лунным бором,
И своим таежным взором
Из-под мертвенных ресниц,
Я слежу за острым летом,
За таинственным полетом
Серебристо-белых птиц. 

Во мне душа Пигмалиона;
Я сделал статую и я в нее влюблен
Я выше демонов, судьбы, закона;
Я сам творю. Я упоен.

О, знойно-нежная, святая Афродита,
Вдохни в нее волнение огня;
Иль будет статуя моей рукой разбита,
И я умру, любовный дар кляня.

Н. Г. Ч-ой

Вокруг тайга шумела дико,
Но ты пришла ко мне в юрту,
И я с твоей тоской великой
Вновь сочетал мою мечту.

И край немой, и край таежный
Лохматую открыл нам грудь;
О, дол таинственно-тревожный,
Твоей свободы не вернуть.

Бывало, в ледяной пустыне
Мы ждали радостных огней;
За рубежом томимся ныне —
Невнятны для глухих людей.

Освобождения ревнитель —
Я накануне злой беды;
И рухнет милая обитель,
И будут срублены сады.

Вдруг пролетит над чистым лугом
Суровый, как в тайге, летун;
Я буду поражен недугом
Завороженный чудом струн.

И ты склонишься надо мною,
И тайный вспомнишь свой обет:
Тогда бесстрашною душою
Личине мертвой скажешь: «Нет!»

Венеция почила в тихом сне, 
И тихий лепет струн--как шёпот сонный, 
И лунный свет подобен пелене, 
Раскинутой над ночью благовонной... 

Таинственная! Ты--со мной вдвоём-- 
Нам суждено изведать страх забвенья. 
И кажется, что вот сейчас умрём 
От нежного, как сон, прикосновенья...

Всё то же солнце... Почему же свет 
Таинственный волшебнее и тише? 
И кажется, что сотни тысяч лет 
Стоит дымок над этой тёмной крышей. 

Что краски умирающей листвы 
Не знали яркости живой и свежей,-- 
И на ковре зачахнувшей травы 
Как будто пятна жёлтые всё те же...

Из глу­би­ны глу­хих веков
До­ат­лан­ти­че­ской эпохи
Мне слы­шит­ся ужас­ный зов
И чьи то вопли, чьи то вздо­хи,
На незна­ко­мом языке
Взы­ва­ет из кур­га­нов племя,
Пы­та­ясь по­бе­дить в тоске
За­ко­ном ско­ван­ное время.
И сам я, сла­бый сын земли,
За пра­щу­ров, ломая руки,
Молю во прахе и пыли:
Гос­подь! Ды­ха­ньем утоли
Их неоправ­дан­ные муки.

К картине Франца Штука.

Под лепет странного стиха,
Пойми дрожащею душою
Весь ужас пьяного греха,
Открытый женщиной нагою.

Ее глаза и грудь ее
Обожжены соблазном яда, —
И греза жадная моя
По ней скользит, как тело гада.

Здесь сон и дерзкие мечты
Сплелися тягостным узором, —
И развращенные черты
Оправданы печальным взором. 

       Людмиле Лебедевой

Девушка! Ты жрица иль ребёнок?
Танец твой так странен и так тонок.
Все движения, как сон, легки...
В чём же тайна пламенной тоски?
Детских уст невнятен робкий лепет,
А крылатых ног волшебен трепет,
И как лилия - твоя ладонь!
И в очах - испуг, любовь, огонь...
Почему ж боишься бога-змея,
Прямо на него взглянуть не смея?
Знай, дитя, он в страсти изнемог:
Смертный он теперь, как ты - не бог!

Дымитесь, священные смолы!
Наступает последний день.
Ударит молот тяжелый,
И покроет вас черная тень.

Весенние пьяные долы
Хороводом встречают нас;
Дымитесь, священные смолы!
Наступает последний час. 

                           (И. А. Новикову)

Ещё скрежещет змий железный,
Сверкая зыбью чешуи;
Ещё висят над чёрной бездной,
Россия, паруса твои;

Ещё невидим кормчий тёмный
В тумане одичалых вод;
И наш корабль, как зверь огромный,
По воле демонов плывёт.

А ты, мой спутник корабельный,
Не унываешь, не скорбишь, -
И даже в мраке путь бесцельный -
Я верю - ты благословишь.

Душа крылатая, как птица,
Летит бестрепетно в лазурь,
Ей благовест пасхальный снится
И тишина за буйством бурь.

Жадных поцелуев я боюсь, дитя -- 
Страшно страстью знойною опалять уста, 
Бог стрелу готовит, своевольно мстя 
За неволю тайную тайного креста. 

Не касайся нежно старика рукой, 
В сердце пламя тёмное--то земной огонь. 
А душа распята крестного тоской. 
Я молю, чудесная, сердца мне не тронь.

Живому сердцу нет отрады,
Когда в бреду безумный мир,
Когда земные дети рады
Устроить на кладбище пир.

Для них слепой, для Бога зрячий,
Томится мудрый человек...
Твои сомнительны удачи,
Шумливый, суетливый век.

И кажется порой, что где-то,
В неизмеримой вышине,
Для нас незримая комета
Горит в потустороннем сне.

И кажется, в миг пробужденья,
Она падёт, как алый змей,
На тёмный пир без вдохновенья
Разочарованных людей.

Дымятся обнаженные поля,
И зарево горит над сжатой полосою.
Пустынная, пустынная земля,
Опустошенная косою!
И чудится за лесом темный крик,
И край небес поник:
Я угадал вас, дни свершенья!
Я - ваш, безумные виденья!

О зарево, пылай!
Труби, трубач!
И песней зарево встречай.
А ты, мой друг, не плачь:
Иди по утренней росе,
Молись кровавой полосе.

Зачем пришла ко мне в тайгу?
Зачем тревожишь речью нежной?
Я молчаливо берегу
Мою мечту в пустыне снежной.

И Темноокая Жена
Там, где белеет сонный иней,
Со мной давно обручена,
И черной верой крещена
В тайге холодной, темносиней.

И я давно заворожен
Напевом яростной метели:
Забыл весенний тихий сон
И звуки радостной свирели.

В глухонемой душе моей
Лишь веет снегом грозно вьюга,
И в дыме смольном от огней
Шаманит темная подруга.

На паузках — под стражей — трое суток
В огне тогда мы плыли ночь и день.
И взор был ясен наш, и слух был чуток…
 
И ночи золотой простерлась сень
Над влагою реки, как сон неверной,
И странная обвеяла нас лень.
 
Плененные мечтою суеверной,
Мы пали на корме, в бреду, молясь.
И было радостно и больно. Мерно
 
Купались чайки в золоте; кружась,
Чертили высь стилетами-крылами.
Струилась Лена, чуть во мгле дымясь.
 
На ружья тяжко темными руками
Солдаты оперлись, потупя взор,
Суровыми не смея голосами
 
Нежданно заглушить безумный хор:
И пели мы о радостной свободе;
И эхо нам — среди пустынных гор —
 
Напевом вторило. И о народе
Звучала песнь среди живой тайги —
Как бы укор глухонемой природе.
 
И от руля багряные круги
Дрожали на воде. Порой ветрила —
Казалось — ропщут: «Юность! Береги
 
Любовь навек. И не страшна могила,
Кто радугу надежд зажег мечтой.
Пусть жизнь твоя мучительно постыла,
 
Но рая в чуде от очей не скрой!»
И внятны были ропоты-советы,
И голосов свободных ладный строй.
 
Прибрежных елей высились скелеты,
С багрянцем странным на слепом челе;
И камень на реке, полуодетый
 
Травою красной, тихо спал во мгле;
И пахло влагою невнятно-жгучей;
И в этот час вся жизнь в добре и зле
 
Казалась нам лишь сказкою певучей.
Наш кормчий спал. Мы плыли без руля.
Нам угрожали каменные кручи.
 
Манила нас таежная земля.
Не страшен был и стон водоворота;
Мы плыли, пели, жизнь и смерть хваля.
 
И в быстрине не тронула забота
Влюбленных, юных, радостных сердец.
И только крикнул кто-то: «Эй! Работай!»
 
И тотчас мы вспененный багрянец
Рассекли веслами, встречая волны. —
Упругих весел тонущий конец
 
Так радостно вздымать! — И тайны полный
Вращался здесь слепой водоворот,
И в буре гибли дерзостные челны;
 
Здесь в ад безумный был опасный вход,
Но миновав могилу темной бездны,
Забыли мы угрюмый водомет, —
 
И грезился лишь отблеск стен железных,
Теснивших нас во мгле со всех сторон,
С упорством яростным, но бесполезным.
 
И золотая ночь низводит сон
И ворожит над белыми струями,
Где ключ любви судьбою схоронен.
 
На палубе неслышными шагами
Вновь ходит часовой. И снова даль
Янтарно мреет влажными слоями.
 
Но, чу! Вновь слышно песню…
О, не та ль, Что ране над рекой в лучах звенела?
Нет, томная и тайная печаль
 
Иную песню в новом солнце пела.
И был невидим в небе стройный хор —
Клир ангелов любовного придела…
 
На берегу привал и тихий спор;
Солдаты бродят меж камней прибрежных;
Трещит и тлеет бледный наш костер
 
И в заводи с усердием прилежным
Мы ловим рыбу. Прянули орлы,
Кружат над нами — горды и мятежны.
 
Звучат в ночи суровой кандалы,
Напомнив нам о сумраке неволи,
И нарушают сон багряной мглы.
 
И я — покорный жизненной юдоли —
Брожу, тружусь и с братьями пою
Об осиянной солнцем вольной воли.
 
Но кто-то посетил тропу мою,
И неслучайно слышу я напевы
На небе, в солнце, в солнечном раю:
 
Знакомый голос Полунощной Девы.
Она! Она! — Тобою, Дева, пьян.
В душе моей любви желанной севы
 
Лелею тайно. Так любви дурман
Туманил сердце. Мимо проходила
В печали Дева. Лик был осиян
 
Любовью новой. Странная манила
Ее улыбка. Траурный наряд
Пленял меня. На зыбкие перила
 
Ее рука легла, — и я был рад
Коснуться их — почтительный и страстный —
С любовию вдыхая аромат
 
Ее руки, прекраснейшей и властной…
А золотая ночь, творя обряд,
Лила опять рукою безучастной

Из урны золотой любовный яд.

  О. М. Бутомо-Названовой 

И в шуме света, в блеске бала. 
При плясках радостной толпы, 
И где-нибудь с котомкой малой, 
В пыли проторенной тропы-- 

Везде ты -- Русь, везде -- подруга 
Мятежных далей и степей... 
Не бойся страстного недуга. 
Из чаши вольности испей -- 

И поклонись святым просторам... 
И мы поклонимся тебе. 
Твоим улыбкам, песням, взорам, 
Твоей таинственной судьбе.

                          Л. Р.

И смерть казалась близкой, близкой,
И в сердце был и свет, и сон.
И опустились звёзды низко
На полунощный небосклон.

Из комнаты звучало пенье
Моей тоскующей сестры.
Под звёздами мои мученья
Горели, как в полях костры.

И пахло влагою и сеном.
Хотелось землю лобызать,
И, опьянившись милым тленом,
Здесь на земле, дышать, дышать...

Изнемогая в боли и в страстях. 
То лучше ангела, то хуже зверя, 
Мы, чувствуя дерзание и страх 
И в тайну двух тысячелетий веря, 

Боимся плоти и стремимся к ней. 
Вдыхая нежное благоуханье, 
И любим слабость девственных стеблей 
И лепестков горячих трепетанье.

Ушел я в глубь распавшихся времен,
И в недрах меркнущих мгновений
Стою беззвучьем окрылен.

Я не хочу толпящихся сомнений,
Я — каинит, восстания глава,
Я — отблеск дьявольских видений.

Напрасна лживая молва
Рабов божественного плена:
Кровавые дрожат слова!

Отступники немого тлена,
Горите вы в сиянье голубом.
Постыдных дней живительная смена!

Я не умру раздавленным рабом,
Погибну я, восставший, как борец;
Я горд собой, своим умом, —

Я знанья луч, предвечности творец.

Как будто приоткрылась дверца
Из каменной моей тюрьмы...
Грудная жаба душит сердце
В потёмках северной зимы.

И кажется, что вот - мгновенье -
И жизни нет, и всё темно.
И ты в немом оцепененье
Беззвучно подаешь на дно.

О, грозный ангел! В буре снежной
Я задыхаюсь, нет уж сил...
Так я в стране моей мятежной
На плаху голову сложил.

Как небо мрачно! И земля сама 
Пугается то посвиста, то хруста... 
Земные страхи, немощи и тьма -- 
Как с ними трудно, а без них как пусто! 

Страшись! Но тайных и безмолвных сил 
Не дикий пасынок, а сын любимый. 
Познай добро и в сумраке могил, 
В глухонемой ночи -- богохранимый.

Какая в поле тишина!
Земля, раскинувшись, уснула.
Устав от солнечного гула,
От хмеля терпкого вина.

И я дремал, забыв, что ярость
Страстей мятежных не прошла.
Что не распутать мне узла,
Завязанного мной под старость.

Очнувшись, вспомнил о тебе,
Моя ревнивая подруга,
И сердце будто от недуга
Запело жалобу судьбе.

Но полно! Одолей унылость!
Уныние ведь смертный грех:
Не для себя живёшь - для всех,
И безгранична Божья милость!

Im Himmel! ich glaube, ich falle!

                      Richard Dehmel.

Я на качелях высоко летаю.
Высоко! Далеко! Вновь сладостный миг!
Снова я падаю, снова мечтаю.
Высоко над всеми я радость постиг.
 
Снова над озером, садом я ныне,
И криком веселым приветствую мир…
Вольно мне в этой прозрачной пустыне,
И радостен в небе божественный пир.
 
Я в непрестанном и пьяном стремленье…
Мечтанья, порывы — и вера, и сон.
Трепетно-сладко до боли паденье, —
Мгновенье — деревьев я вижу уклон,
И нового неба ко мне приближенье, —
И рвется из сердца от радости стон, —
О, миг искушенья!
О, солнечный звон! 

             1

Так праздник огненных созвездий
В душе пылает и поёт;
Но час печальный, час возмездий
Копьё жестокое несёт.

И знаю: обнажатся плечи
И беззащитна будет грудь, -
И пронесётся стон далече:
"Хочу в молчанье отдохнуть".

Земля ответит звонким эхо
На стон невольный и мольбу.
И без рыданий, и без смеха
Я встречу тёмную судьбу.

И в ризе траурной царица,
И копьеносец роковой,
И факел алый - багряница
На плащанице мировой -

Всё только знаки при дороге
Туда, где ждёт меня давно
Судья таинственный и строгий
И в чаше вечное вино.


            2

Моя свобода - как вино:
Она пьянит, - и в новом хмеле
С ней сердце вновь обручено,
Как с кровью плоть в едином теле.

Кто хочет вольным быть, приди,
И обручись, и будь со мною.
И на твоей живой груди
Означу знак моей рукою.

Так, знак свободы - превозмочь
И мир, и прах, и вожделенья,
И вновь создать из крови ночь,
И день прославить обрученья.

Я не мирюсь с своей судьбою,
Мне душен полунощный плен.
Как очарован ворожбою
Тяжёлый камень белых стен!

И я от чар безумно тихо
Изнемогаю и клонюсь...
И в лунный морок злое лихо
Ведёт кладбищенскую Русь.

Ужели, Русь, погибнем вместе -
Я пленник, ты, страна моя,
Подобная слепой невесте,
В глухую полночь бытия.

Люблю я вас, дети, и ваши забавы,
Люблю ваши слезы, капризы и смех.
Вы чисты, как боги; как боги, вы правы.
Не нужно вам правды, не нужен вам грех.

Кровавые пытки, удары и муки —
Для вас это сказка, для вас это бред.
Цветы вас пленяют, вас радуют звуки;
Сомненье вам чуждо, разлада в вас нет. 

                Жара была такая, что в мае колосилась рожь,
                чего не запомнят старожилы.
                                             Из хроники

Иссякли все источники. Всё сухо
И май - не май, и не жива весна.
И колос пуст на пажитях. И глухо
Трава шуршит - мертва и сожжена.

И солнце душное - как злая рана.
Томится мир в тяжёлом полусне,
Как тайный мир былого океана,
Раскрывшийся в безводной глубине.

Так и в душе нет влаги и волненья,
И смутен гул невозвратимых дней,
Среди ужасного оцепененья
Могилами отмеченных путей.

Мне понятно все, где краски,
Где узор лучей;
Мне понятны жизни ласки
И восторг ночей.
В беспредельности уклона
Мгла, изъяны, свет;
В недрах вечного закона
Красок внешних нет.
Мне понятно все, где звуки,
Ход воздушных волн;
При свиданье и разлуке
Дух мой красок полн.
Но мне ближе рой мятежный
Внепространных слов:
Звук беззвучный, бледно-нежный
Вечно юн и нов. 

В ночи ты зришь таинственную быль, 
А наяву не ведаешь исхода 
Из пленного сомнения... Не ты ль 
Участница мистерий -- как природа. 
Что в Эросе начало узнаёт. 
Влекущее на небе хоровод 
Поющих звёзд в голубизне эфира. 
Заложника божественного мира? 

Молчание лесов, молчание души,
Тревоги Беклина живое отраженье!
Бездонности простор в немеющей тиши.
Бессмертия дрожащее томленье!

В отсутствие веков, в пролетах тишины,
Колеблется Молчание пред Богом;
И веют надо мной торжественные сны,
Зеркал зияние пред Вечности порогом.

Не люблю людскую я молву,
На высокой башне я живу.
Но порою на земле
Что-то страшное вращается во мгле,
И крутится, и чернеет, и рычит,
И стучит, стучит, стучит…
Я от ложа поднимаюсь и встаю,
Слышу окрики: убью! убью! убью!
Открываю я скрипучее окно;
Вижу, мглисто все, угрюмо и темно.
Слышно внятное шуршание костей
Среди сдавленных раздробленных камней.
Сердцем слушаю я вопли в полусне;
Кто-то крадется по каменной стене.
Понимаю я, внимаю я всему.
Мысли страшные швыряю я во тьму.
Мысли мечутся, кружатся и звенят…
В башне-крепости безумьем я объят. 

Не надо слов, не надо.
Я буду по­ко­рен и мол­ча­лив,
И твои уста, пол­ные яда,
При­жму к устам, вино из чаши про­лив.

Не надо слов, не надо:
Будет ра­до­стен тихий обряд.
Нам в жизни будет от­ра­дой
Мед­лен­ный пить яд
И про­ли­вать вино из чаши,
Жерт­вуя его теням;
И свет­лы будут взоры наши,
И будет наш уют, как храм.

Не надо слов, не надо:
Все равно мир умрет.
Кто при­дет к ал­та­рям иного града?
Кто слова любви пой­мет? 

Не плачь, не бойся смерти и разлуки.
Ужели таинства не видишь ты,
Когда угаснут милые черты
И твой любимый вдруг уронит руки, -

И так уснёт, от нашей тёмной муки
Освобождённый в чуде красоты
Неизъяснимой! Так и я, и ты
Освободимся в миг от мрака скуки.

Тогда легчайшая, как сон, душа
В нетленной плоти станет как царица.
И человек, землёю не дыша,

Вдохнув иной эфир, преобразится.
И будет жизнь, как солнце хороша,
И отошедших мы увидим лица.

  С. С.Заяицкому 

Не утаю: земных пристрастий 
И я не чужд, мой милый друг: 
Так сладострастия недуг 
Преодолеть не в нашей власти. 

Любил и я тосканских вин 
Благоухание и нежность, 
Лагун зелёных безмятежность 
И сон полуденных долин. 

Любил устами поцелуйно 
Ласкать пленительный цветок. 
Когда горячей крови ток 
Тревожит сердце страстью буйной. 

Но есть иной и странный свет 
Неизъяснимых наслаждений. 
Когда в сиянье откровений 
Мы шепчем верности обет,-- 

Когда Фавор нас озаряет 
Лучами дивными Христа, 
И вечной жизни красота 
Нас, смертных, вдруг преображает.

Не утоляют сердце мысль и страсть, 
И, жадные, мы жаждем тщетно песен: 
Волшебная и сумрачная власть 
Внушает нам, что мир угрюм и тесен. 

Растратив силы, ищем мы богов. 
Не ведая заветов тайных 
Духа, Читаем мы иероглифы слов, 
Как будто лишены очей и слуха. 

И книги бытия для нас -- как сон, 
И подвиги подвижников далеки, 
И лишь пророческий и вещий стон 
Из глубины таинственных времён 
Звучит о том, что наступили сроки... 

Не хочу я напрасного
Искажения грез;
Много есть и прекрасного
Среди гнева и слез.
Пусть приводы и молоты
Мстить сумеют за честь,
И о гибели золота
Пусть узнают все весть.
Не хочу я обратного
Совершенья пути,—
И от ложа развратного
Я хочу отойти.
Не хочу подражания —
Боязливости грез;
И пойму я желания
Среди гнева и слез. 

Недуг даруется по благости любовной 
Крылатым Эросом -- божественной судьбой: 
Так с болью душною, сестрой единокровной, 
Любовь сердца томит вечерней ворожбой. 
Здоровые мы все -- как нимфы и сатиры -- 
Забыв о таинстве, живём как бы во сне. 
Но ужас -- древний враг--коснётся чуткой лиры. 
Что золотом горит в живой голубизне-- 
И мы бежим тогда от радостной дубравы 
Б смущении, страшась, не веря в этот день. 
Нам кажется, что всё исполнено отравы, 
И кажется, что мир не благостная сень, 
А некий страшный плен от власти чародейной, 
И мы погружены в безумье навсегда... 
Но душу боль пронзит -- и силой легковейной 
Душа горит опять, как дивная звезда. 
Болезнь таинственна, даруемая свыше, 
К истокам бытия она влечёт слепца: 
Там изначальное прекраснее и тише, 
И странная любовь животворит сердца. 

Нет, не кристалл холодных размышлений, 
Не нравственных высот святая даль; 
К Тебе влекут блаженство и печаль-- 
Чудесный сон земных моих видений. 

Я распахнул окно. И наслаждений 
Волна вдруг хлынула--и не она ль 
Омыла сердце: "Ничего не жаль!"-- 
Вот странный шёпот тайных откровений. 

Мне ничего не жаль--и всё люблю,-- 
Лазурь, и тишину, и солнца песни, 
И горький запах тленья--всё чудесней 

От мига к мигу... Жажду утолю 
Земным вином небесной благодати. 
Блаженной мукою земных распятий.

Какая тишина! И птицы,
И люди - всё молчит кругом!
Лишь звёзд лохматые ресницы...
И запах роз... И мы вдвоём...

И чем больней воспоминанье
О суетных и грешных днях,
Тем властней странное желанье
На неизведанных путях.

И кажется, что злые муки -
Весь этот бред, и этот ад,
Твои лишь крошечные руки
Прикосновеньем исцелят.

Посвящаю Нюре.

Было ярко, безумно, светло;
По лазури скользил наш челнок;
Чайки белой сверкало крыло;
Свод небес был бездонно-глубок.

Ночь была, но казалось, что день
Раскрывает объятья свои;
Странных точек неясная тень
Колебала речные струи.

И река распростерлась меж скал,
Как владычица светлых ночей;
Ветерок, набегая, шептал
Сказки северных, властных лучей.

И смущенный дощатый наш челн;
И воды искушающий плеск;
И нестройных зыбление волн:
Было все — неразгаданный блеск.

О, юродивая Россия,
Люблю, люблю твои поля,
Пусть ты безумная стихия,
Но ты свята, моя земля.

И в этот час, час преступлений,
Целую твой горячий прах.
Среди падений и мучений
Как буен тёмных крыльев взмах!

Под странным двуединым стягом
Единая слилася Русь,
И закипела кровью брага...
Хмельной - я за тебя молюсь.

Друзья-враги! Мы вместе, вместе!
Наступит миг - и все поймут,
Что плачу я о той Невесте,
Чей образ ангелы несут.

Чуешь линий изломанных ход?

Обрыв и тьма. Зигзаги и откос.
Вода недвижная с огнями на груди.
И жажда знойная томления и роз.
В тумане жду тебя. Приди ко мне, приди!
Небес изогнутых раздвинувшийся свод;
Перила темные, скользящие с высот;
И пляска звезд — лучистый хоровод;
И роза влажная на девственной груди…
Хочу я розу смять! Приди ко мне, приди! 

Она при­ш­ла ко мне — же­лан­ная
По тем­ным труд­ным ко­ри­до­рам,
И вновь лю­бо­вью оси­ян­ная
Пле­ня­ет тра­ур­ным убо­ром.

И солн­це вновь пья­не­ет ве­се­ло
И ждет ис­хо­да из пе­ча­ли;
Судь­ба на­деж­ду тайно взве­си­ла:
Дала нам новые скри­жа­ли.

Но та — пе­чаль­ная и стро­гая
Поет и веет стран­ной тенью;
И медлю, медлю у по­ро­га я,
Вни­мая ше­ле­сту и пенью. 

По аллеям темным, темным
Осень пьяная бредет, —
Взором странным и нескромным
За собой во мрак зовет:

Ты иди за мной, прохожий,
Выпьем в радости стакан;
Отдохнешь на белом ложе
И любовью будешь пьян.

Золотые видишь косы?
Будешь их в ночи ласкать, —
А суровые вопросы
Будешь завтра разрешать.

Пусть объятия случайны:
Скоротать бы только ночь;
Только б тайну темной тайны
Пьяной лаской превозмочь.

    "Je n'ai rien centre I'Evangile, et... 
    Я давно хотел перечитать..." 
       Достоевский-- 
       слова Степана Трофимовича

Хорошо быть нищим, светлым, вольным. 
Вольно петь, любить и жить, как петь. 
Хорошо и так: путём окольным 
Медленно брести -- и умереть... 

Хорошо на роковом ночлеге. 
Как Степан Трофимович, мой друг. 
Поболтав случайно на телеге. 
Вдруг забыть мучительный недуг. 

Память злая! Мне ты -- враг заклятый. 
Что шептать! И всё одно и то ж... 
Иисус Христос за нас распятый! 
Пощади и память уничтожь..

На сонном пастбище глухонемой земли
Бродил подолгу я среди овец покорных:
Так пастырем я был: за мною овцы шли,
Искали трав живых меж горьких трав и сорных.

И морды влажные доверчивых овец,
И шерсть курчавая и стройность тонких ножек
Мне радовали взор. Трудился я — пришлец, —
Чуждаясь, как всегда, протоптанных дорожек.

А в дни осенние, когда златился лист,
Я любовался вновь красой земных излучин;
Мечту таила грудь. Был воздух серебрист.
Я радостно бродил со стадом неразлучен.

Но вот — Горящий Куст: пробил желанный час
Услышал голос я — Иеговы веленья.
За мной, мои стада! Веду на жертву вас…
Мы кровью искупим смиренные томленья.

Тебе, поэт раз­ла­да, раз­дво­е­нья,
Я вос­ку­рю ду­ши­стый фи­ми­ам;
Пред­чув­ствие твое, твое том­ле­нье
     В себе пе­ре­со­здам.

На­ме­тил ты сто­пою дерз­но­вен­ной
Пути опас­ные в хаосе зыб­ких скал;
И я — твой спут­ник неиз­мен­ный —
     На них всту­пал.

И ныне жаж­ду­щий свя­то­го воз­рож­де­нья
И чуж­дый тле­ю­щим гро­бам,
Пред­чув­ствие твое, твое том­ле­нье
     В себе пе­ре­со­здам.

Стоит шест с гагарой,
С убитой вещей гагарой;
Опрокинулось тусклое солнце:
По тайге медведи бродят.
Приходи, любовь моя, приходи!

Я спою о тусклом солнце,
О любви нашей чёрной,
О щербатом месяце,
Что сожрали голодные волки.
Приходи, любовь моя, приходи!

Я шаманить буду с бубном,
Поцелую раскосые очи,
И согрею тёмные бёдра
На медвежьей белой шкуре.
Приходи, любовь моя, приходи!

Петербургские сны и поныне
Мою душу отравой томят;
И поныне в безумной пустыне
Меня мучает холодом ад.

Не уйти мне от страшного неба,
От тебя, серебристый туман,
От классически ложного Феба,
И от тени твоей, Великан.

Всадник-царь! Ты по воле поэта
Стал для нас и восторг, и позор;
Пусть все язвы кромешного лета -
Как святителей русских укор.

Только ты и с последней трубою
Не померкнешь пред ликом Отца,
И тобою, поэт, и тобою,
Оправдаются в чуде сердца.

По горам и по оврагам —
Я карабкался меж круч;
И стремительным зигзагом
Предо мной носился луч.

Я, горбатый и корявый,
Внес тревогу в их покой,
И мой плащ гнилой, дырявый,
Развевался, как шальной.

И блудливо хохотали
Над горбом моим рабы;
И мои мечты сверкали —
Песни царственной судьбы.

И, осмеянный толпою,
Колпаком шута звеня,
Хохотал и я порою
Песней злобною шаля.

Смех растленный, изъязвленный
Раздавался вкруг меня;
Дух мой стройный, окрыленный
Разгорался, как заря. 

О, медиума странный взор!
Владычица нестройных звуков, грез!
Ты для меня и счастье, и позор:
Везде, всегда — в стихах, на ложе, в перлах слез.
Ты — моря гордого безмолвное рожденье!
Ты выплеснулась на берег волной,
И, окруженная взволнованной толпой,
С наивной радостью отвернула сомненье.
И душу чуждого и страстного народа
Душою чуткою постигла ты;
И вся была ты луч, безумье и мечты;
Ты — образ царственной звезды
Лучистого на небе хоровода.
Шопена полонез, как зеркало воды,
Ты отразить могла в загадочных глазах.
Ты — в звуках, ты — в любви, в мучительных мечтах.
Красивая и оскорбленная!
Ты спишь убитая, ты спишь влюбленная.
Молю, безумная, молю, надменная,
Услышь рыдания, запечатленная!
Печать могильная пускай низринется,
И камень тягостный пусть опрокинется!
Явись, бессмертная, явись, прекрасная,
Явись влюбленному, как солнце, властная!
Прими лобзания, прими моления.
Возьми для Вечности мои творения! 

Почему так пусто в нашем доме?
Почему такая тишина?
Если б в молнии и в грозном громе
Вся сгорела бы моя страна;

Если б нищий, смрадный, необутый
Я шагал по знойному песку;
Или в тёмных болях пытки лютой
Я обрёл последнюю тоску:

Мне не так бы ночью душно было,
И не так бы день был страшен мне,
Как теперь, когда земля остыла,
И тебя я вижу лишь во сне.

И странных слов безумный хоровод,
И острых мыслей огненное жало,
И сон, и страсть, и хмель, и сладкий мёд,
И лезвие кровавого кинжала,
И дивных лоз волшебное вино, -
Поэзия! Причудница столетий! -
Всё, всё в тебе для нас претворено!..
И мы всегда, доверчивые дети,
Готовы славить муки и восторг
Твоих мистерий и твоих видений,
И яростно ведём ревнивый торг
За право целовать твои колени.

                Вяч. Иванову

Твоя стихия - пенный вал,
Твоя напевность - влага моря,
Где, с волнами сурово споря,
Ты смерть любовью побеждал

Твоя душа - как дух Загрея,
Что, в страсти горней пламенея,
Ведет к вершине золотой,
Твоей поэзии слепой.

О Друг и брат и мой вожатый,
Учитель мудрый, светлый вождь,
Твой стих - лучистый и крылатый -
Как солнечный весенний дождь;
И опьяненная свирель -
Как ярый хмель.

              Юрию Верховскому

Поэта сердце влажно, как стихия
Здесь на земле рождённых Небом вод.
В нём вечен волн волшебный хоровод -
Вопль радости иль жалобы глухие.

Немолчно в нём звучат струи живые -
Сам океан в ином, как бог, поёт;
В ином поток крушит суровый лёд;
В ином вздыбилась водопада выя.

А ты, поэт, и прост, и величав.
Так озеро в таинственной долине
Незыблемо от века и доныне.

Поэт взыскательный! Ты мудр и прав.
Любезен мне твой безмятежный нрав:
Слышней грозы безмолвие пустыни.

По­лу­ис­тлев­шие цветы и пря­ный аро­мат ды­ха­нья,
Ис­се­ра-тем­ные, шур­ша­щие листы,
И ше­ле­стя­щие впотьмах вос­по­ми­на­нья!
Я вас люблю, осен­ние мечты!

Я вас люблю, стес­нен­ные том­ле­нья парка!
Здесь тени про­шло­го и грусть ми­нув­ших дней,
Раз­би­тые фи­гу­ры нимф, над­трес­ну­тая арка,
И ред­кий ряд мель­ка­ю­щих огней.

Здесь тре­пет дев­ствен­ный сму­щен­но­го объ­я­тья,
Здесь — грезы, здесь — лю­бовь, здесь — смерть.
Ми­ну­та кра­со­ты, мгно­ве­нье без изъ­я­тья.
Здесь от­ра­жа­ет­ся неме­ю­щая твердь. 

Приникни, милая, к стеклу,
Вглядись в таинственную мглу:
Вон там за тёмною стеной
Стоит, таится спутник мой.

Я долго шёл, и по пятам
Он тихо следовал за мной.
И на углу был стройный храм.
Я видел белые лучи
Едва мерцающей свечи;
Я видел странный бледный лик
И перед ним, как раб, поник.

Приникни, милая, к стеклу,
Вглядись в таинственную мглу.
Он за стеною там стоит,
Молчит темнеющий гранит.
Но мы - вдвоём с тобой, вдвоём...
Мы будем жить? Мы не умрём?

Прозвенела весна,
Прошумели грозы;
Я стою одна.
Обжигают слезы.

Я душистую траву
Наземь уронила;
Я живу и не живу:
Сердце погубила.

Что любовь-ворожба?
Огонек во поле!
Напевает судьба
О желанной воле.

Милый по полю идет,
И венец сияет.
Ах! узнает ли народ?
Верно, не узнает.

Прости, Христос, мою гордыню,
Самоубийственный мой грех,
И освяти мою пустыню,
Ты, жертва тайная за всех.

Надменье духа гаснет в страхе
Пред чудом вечного креста,
А жизнь давно уже на плахе,
И смерть - близка, глуха, проста.

Узнав её лицо, бледнею,
На я дышу и снятся сны,
И вижу нежную лилею
В руках Таинственной Жены.

Распятый! Укажи пути мне,
Дай знак, где истина, где ложь,
Услышь мой голос в тихом гимне.
И силы ангелов умножь.

Прощай, мой холм, полуденный и яркий. 
Гостеприимной Гаспры милый дом... 
Здесь нежный хмель, глицинии, татарки 
И блещущий на солнце водоём. 

Отторгнуты от шума и заботы. 
От суеты, науки и трудов-- 
Забыли мы чичеринские ноты 
И предсказания большевиков. 

Как сон--политика и наши споры 
О партиях, цензуре и правах... 
Мы подымались с посохом на горы, 
И муэдзин нам пел -- "Аллах! Аллах!" 

Прощай же юг, бездумный, томный, страстный. 
Спеши на север, северный поэт: 
Сны южные и лунные опасны-- 
B них прелесть есть, но мудрости в них нет. 

Пьяный бор к воде склонился,
Берег кровью обагрился:
Солнце стало над рекой,
Солнце рдеет над рекой.

Взмахи вижу сильных вёсел,
Кто-то камень в воду бросил...
Снова тягостная тишь;
Над водою спит камыш.

Не хочу унылой доли,
Сердце жаждет дикой воли,
Воли царственных орлов.
Прочь от мёртвых берегов!

Раскрыта книга... Кот клубком... 
И тишина волшбою дрёмной 
Как шалью душною и тёмной, 
Покрыла опустевший дом. 

Какая скука, грусть и лень! 
И кажется, что неслучайно 
Она ушла, что, верно, тайна 
Нас разлучила в этот день. 

Молчи, душа, и приневоль 
Себя к обману жизни лживой, 
К её гримасе некрасивой. 
Храня ревниво в сердце боль.

(Откровение св. Иоанна V гл., 6—14 ст.).

I.

Семирогий, семиокий Агнец древнего креста
Появился, освящая неба райские места.
И Сидящий на престоле, посреди семи отцов,
Книгу подал, указуя знаки вещих мудрецов.
И читал безгрешный Агнец все пророчества святых
И в душе алело пламя у Того, Кто жизнь постиг.
И тогда святые старцы гусли подали Христу,
Протянули с фимиамом чаши светлые Ему.

II.

Агнец жизни семирогий, Ты достоин книгу взять;
С этой книги семь печатей властью Бога можешь снять.
Все колена и языки, все народы, племена
Искупил Ты своей кровью и расторгнул времена.
Тысяч тысячи престолов и служащих Богу сил
Агнец добрый, семиокий кровью жизни освятил.
Ты, Сидящий одесную, книгу жизни можешь взять;
С этой книги семь печатей властью Бога можешь снять! 

Соблазненные суетным веком
Никогда не поймут, что дерзать
Значит просто простым человеком
В тихом домике жизнь коротать,
Что при свете смиренной лампады
Можно солнце увидеть вдали,
Где сияют чудесно громады
И в лазури плывут корабли.

Сумерки-сёстры за пяльцами
Тихо свершают свой труд;
С грустью прилежными пальцами
Ткань гробовую плетут.

Труд ваш ценю утомительный -
Петлю за петлю - и сеть
После заботы мучительной
Сладко на сердце надеть.

Ткали вы ткани шелковые -
Сети прилежно плели;
Вот уж и в стены сосновые
Кости мои полегли.

Так, под невольною сеткою
Смерть мне позволят вдохнуть.
И можжевельною веткою
Вновь обозначится путь.

Сумерки-сёстры! За пяльцами
Тихо кончайте свой труд.
Тките прилежными пальцами
Сеть из вечерних минут.

Слова и облачны, и лживы,
Как на болоте злой туман;
Но я - лукавый и ленивый -
Их сочетаньем вечно пьян.

Жилища я себе не строил
И не сжимал рукой сохи,
И сказкой сердце успокоил,
И песней - тёмные грехи.

Томление на плахе страсти
Я словом оскорблял не раз;
В словах не раз искал участий
И соблазнял бряцаньем фраз.

И пред лицом премудрой смерти,
Быть может, прошепчу слова.
Но даже им, друзья, не верьте:
Не ими жизнь моя жива.

Слова - надёжная защита
И от себя, и от друзей.
В могиле слов змея зарыта -
Змея влюблённости моей.

       Toute la vie est dans l’essor.
                Emile Verhaeren.

       Душа хо­те­ла б быть звез­дой.
                Тют­чев.

Слы­шишь тре­пет без­молв­ных ночей?
По­ни­ма­ешь безумье стрем­нин?
Будь лу­чи­стой, пылай го­ря­чей…
Я сти­хии и звезд вла­сте­лин.

Ви­дишь Веч­но­сти стран­ный про­свет?
Чуешь линий из­ло­ман­ных ход?
Я во сне. На земле меня нет;
А во­круг меня звезд хо­ро­вод.

Уга­да­ешь за­гад­ку теней?
Жизни смут­ной туман разо­рвешь?
Будь, как я, меж лучей, —
И тогда ты безумье пой­мешь!

Смерть — любовница времен:
Взлет орлиный над полями —
Будто в небе вечный сон,
Возлелеянный мечтами.

Смерть сметает смело пыль,
Веет ветром в сонном поле
О, крылатая, не ты ль
Напевала мне о воле?

В поле — темные кресты:
На крестах — отцы и братья, —
К алтарю небес мосты
Через муки и распятья.

На кресте и я распят,
И копьем ребро пронзили, —
Тихим сумраком объят,
Чую шелесты воскрылий.

Смерть и воля — все равно,
Только пусть любовь алеет,
Пусть пьяней пьянит вино,
И пьянее ветер веет. 

Среди безмолвия, под сводами, меж арок,
Брожу отравленный к безмолвию враждой.
На плитах от луны железный отблеск ярок,
Печальный отблеск бездн, дрожащий и седой.

Какая тишина предвечных обещаний!
Я слышу отзвуки робеющих шагов,
Я сердце чувствую былых воспоминаний, —
И взоры мертвые угаснувших богов.

У тени я прошу: коснись меня рукою!
И чую на лице прикосновенье рук…
Объятый я стою безумною тоскою;
Душой стремлюсь уйти от сладострастных мук.

В про­тяж­но сто­ну­щем ту­мане
Лечу я — жад­ная стре­ла.
Хочу я кровь найти в об­мане.

По­всю­ду — хаос, недра, мгла.
Среди недвиж­но­го за­бве­нья
Немая даль в про­свет вошла.

Во мраке — миг разъ­еди­не­нья;
Кро­ва­вый цвет живой зари, —
Безум­ных кра­сок от­ра­же­нья;

И свист стре­лы: усни, умри! 

На берегу Амги, когда по ней шуга,
Сверкая, как алмаз, теснилась между скал,
Я увидал тебя, владычица Тайга.
Я понял твой язык, тебя я разгадал.
Ты грозная стоишь, предчувствуя во сне
Грядущие дела раздвинувшихся стен;
Познала тайны ты и их открыла мне,
Мне — страстному борцу за право перемен.
И я вошел в тебя, упал на грудь земли,
Со стоном, скрежеща, я бился среди мха, —
И был я, как и ты, корявый и в пыли,
И стала вся земля покорна и тиха.
И падал первый снег, убранство долгих дней;
Смешалися мечты, свернулися листы;
Мне чудился порыв разгневанных ночей;
Смутилася душа, нахмурились кусты…
Ты, брови надвинув, стоишь
И, снега убравшись венцом.
В пространство надменно глядишь,
С землей обручившись кольцом.
Ты молот подъемлешь на миг,
Ты хочешь кольчугу ковать;
Напрасно! Судьбу я постиг:
Не смеешь ты цепи сорвать.
И ныне под шепот кудрявых берез,
Ропот колючих ветвей,
В сказке таежной живу среди грез,
Чуждый людей…
Всклокочена, как леший твой — таежное дитя
Мохнатую вздымаешь грудь,
Вздыхая, жаждешь ты все прошлое вернуть,
В борьбе с насилием, за раны мстя.

Таракан в углу шуршит. 
Где-то ветер мрачно воет, 
И душа как будто ноет. 
Сердцу больно. Грудь болит. 

Ставень глухо стук да стук. 
Сухо в горле. Сон волшебный! 
Что ж ты силою целебной 
Не спасёшь меня от мук? 

Вдруг часов старинных хрип... 
Ктo-го хлопнул дверью где-то. 
Дрогнула полоска света. 
Половицы тонкий скрип... 

Боли нет! Дышать легко! 
Сердце будто в клетке птица. 
"Ты со мной иль это снится? 
Что ж ты медлишь? Ах, какой..."

Твой мир свободен и чудесен, 
А мой в цепях угрюмых лет... 
Прости косноязычный бред 
Моих несовершенных песен.

Тебе приснился странный сон,
Ты видел: люди с молотками
Склонились над Христом, а Он
Лежал, обвитый пеленами.

Ты отстранил тогда людей,
Младенец-Рыцарь, - и Распятый
В сияньи голубых очей
Вознёсся, как и ты, крылатый.

Твой сон был явь, а я, слепец,
Твой спутник нищий и случайный,
Не знал, что над тобой - венец,
Небесный знак Господней тайны.

Тишина твоей вечерни; 
Полумрак твоих икон; 
И горбатенький причетник: 
Всё как давний дивный сон. 

Научилась ты молиться-- 
И молитвою дышать; И тебе 
Младенец снится 
И Его святая Мать. 

Только слышишь ли? 
Иная Нынче Пасха на Руси... 
И, крестами осеняясь. 
Сердце кровью ороси. 

Умирая, в миг последний 
Ты услышишь на рассвете 
Не смиренный звон обедни 
Двух былых тысячелетий, 
А великий грозный гул... 

Это--острова Патмоса, 
Это--Ангела-Колосса 
Страшный вопль и рёв, и гул...

                         Вячеславу Иванову

Как опытный бретёр владеет шпагой,
Так диалектикой владеешь ты;
Ты строишь прочные, как сталь, мосты
Над бездною - с великою отвагой.

Патриотическим иль красным флагом
Отмечены дороги красоты, -
Под знаком белизны иль черноты:
В руках художника всё станет благом.

Антиномический прекрасен ум, -
Великолепны золотые сети
Готических средневековых дум.

Но слышишь ли, поэт, великий шум?
То - крылья ангелов, - и мы, как дети,
Поём зарю иных тысячелетий.

                     Федору Сологубу

Ты иронической улыбкой
От злых наветов огражден,
И на дороге скользко-зыбкой
Неутомим и окрылен.

Ты искушаешь - искушаем -
Гадаешь - не разгадан сам,
Пренебрегаешь светлым раем,
Кадишь таинственным богам.

Но ты предвидел все печали,
И муку пламенных ночей,
Когда ключи тебе вручали
От заколдованных дверей.

     Людмиле Михайловне Лебедевой 

Ты пришла, кочевница, откуда? 
Поступь дивная -- как песни лад... 
И ты вся, прекрасная, как чудо. 
И я--нищий--нищетой богат. 

Дышится легко--и бездорожье-- 
Будто вольность дикая попей: 
Из горячих глаз сияет Божье-- 
Солнце вечное любви твоей. 

Ты шла за мной, сомнамбулой, без воли, 
Над нами бредила безумная луна. 
И странная царевна--тишина 
Дышала хмелем дремлющих магнолий. 

Я пил с тобой волшебное вино 
Во влажном серебре на камне белом. 
И жертвенно изнемогало тело: 
Казалось мне, что ты и я--одно. 

Тысячелетия в твоих глазах, 
Но ты всегда как нежная инфанта, 
От башмачка до голубого банта. 
Улыбчива иль в горестных слезах... 
Для трона ты от века рождена, 
И вся Испания тебе подвластна... 
Но ты пленила сердце горбуна. 
Его мечта, как роза сладострастна,-- 
Вот он идёт по залам, как во сне, 
Тебя он ищет, но найдёт иное! 
Безумно сердце в дивном Антиное, 
Но не трезвей оно и в горбуне. 
И я, как он,--таинственный урод. 
И в зеркале мне страшно отраженье. 
И сердце слабое в изнеможенье 
Последнюю мне песенку поёт...

Тяжелые камни, ограды и стены,
Торжественных сводов надменный гранит;
Изгибов, карнизов красивые смены:
Все в смутном раздумье сурово молчит.

В зиянии черном слепой амбразуры,
И в жесткой улыбке угрюмых камней,
И в торсе разбитой когда-то фигуры —
Мне чудится прошлое канувших дней.

И диск окровавленный — цвет вырожденья —
Пятном отражается в сепии скал;
И древности гордой седые виденья
Сверкают меж камней…

Уста к устам - как рана к ране -
Мы задыхаемся в любви.
Душа, как зверь в слепом капкане,
Всё бьётся - глупая - в крови.
Мы только знаем: будет! будет?
Но мы не верим в то, что есть.
Кто сердце тёмное разбудит?
Кто принесёт благую весть?

И только ангел ночью звездной,
Когда поёт: "Христос Воскрес!",
Над нашей опалённой бездной
Подъемлет пурпуры завес.

Хрусталь моей любви разбился с тонким звоном,
Осколки милые звенят-поют во мне;
Но снова я пленён таинственным законом:
Пою любовь мою в заворожённом сне.

Осколок хрусталя мне больно сердце ранит,
Но хрупкость нежную люблю я вновь и вновь;
Цветок мечты моей от боли томно вянет,
Но славлю алую струящуюся кровь.

                      3.Е.Серебряковой

Когда в ночной тиши приходит демон злой
      В мою таинственную келью,
И шепчет дерзостно, нарушив мой покой,
      Призывы к грешному веселью;
Когда с небрежностью восторженную страсть
      Он предлагает мне лукаво,
И лживо говорит, что надо тайно пасть,
      Дабы вернуться к жизни правой;
Когда под маскою блестящей суеты
      Скрывая мир уныло-дикий,
Он навевает мне неверные мечты
      О жизни лёгкой и двуликой:
Я вспоминаю дом, поля и тихий сад,
      Где Ты являлась мне порою, -
И вновь сияет мне призывно-нежный взгляд
      Путеводящею звездою.
И верю снова я, что путь один - любовь,
      И светел он, хотя и зыбок;
И прелесть тайная мне снится вновь и вновь
      Твоих загадочных улыбок.

Я вернулся, вернулся, Тайга,
Из далеких и светлых пустынь;
Я иные любил берега
И любил, и вдыхал я полынь.

Горечь сладкая жертвенных трав
Опаляла мне сердце, как яд;
И в венке из невинных купав
Совершал я любовный обряд.

Но опять я на черной земле
Сожигаю смолистый костер;
И в туманной белеющей мгле
Серебристый мне чудится хор.

Это снежные духи Тайги
Шлют привет из неверных глубин
Береги, о Тайга, береги
Белокрылую песню долин. 

Я верю, Господи! Ты вознесен!
И вот звучат, как арфы, неба сферы.
Тому на радость явь Христовой веры,
Кому земля – как преходящий сон.
И взор земной виденьем изумлен
Пространств без времени и сил без меры.
А там, внизу, во мраке душной серы,
Мир демонов мечом Твоим пронзен.
Ты одесную Бога. Звезды ждут...
И вот, подлунный мир трубой волнуя,
Архангелы во сретенье грядут.
И в голубых лучах, в любви ликуя,
Тебе престолы благостно поют
Священное от века аллилуйя.

Я на тем­ных полях до рас­све­та блуж­дал
Со сле­пою по­дру­гой моей.
Где-то в лун­ной дали мед­но­труб­ный сиг­нал,
Как угро­за, су­ро­во и долго зву­чал,
На­ру­шая без­мол­вье полей.

Ко­лы­хал­ся во­круг млеч­но-се­рый туман,
И оку­та­ла все непо­нят­ная сеть,
Я был пьян от земли и от воз­ду­ха пьян,
И был сла­док предут­рен­ний, тон­кий дур­ман;
И хо­те­лось мо­лить­ся и петь.

И — блед­нея — сле­пая по­дру­га моя
Непо­нят­но и тихо скло­ни­лась к земле.
Умер­ла до рас­све­та по­дру­га моя,
На траве за­ро­си­лись одеж­ды края,
И рука за­бе­ле­ла во мгле.

Я помню этот переулок
И зыбкий ряд трепещущих огней,
Бессонное томление прогулок
В прохладной тишине внимательных ночей.
Какие жадные, глубокие объятья!
Безумно-странные, немые небеса,
И счастье сладкое — без крови, без изъятья —
И внятно-страстные признанья, голоса.
Я не забыл весны смущенное волненье,
Томительную дрожь раскрывшихся страстей, —
И чары юности — роскошное забвенье
Страданья тяжкого, изломанных путей.

Я стучусь в твой терем белый,
Я молю тебя несмело:
Отвори мне, Смерть!

На распутье — в час томленья,
В час последнего томленья,
Свет зажги!

Вижу сдвинутые брови,
С каждым часом ты суровей, —
Но люблю…

Знаю, знаю: я — незванный,
Я незванный, но желанный,
Но избранный гость:

Ты всегда со мной играешь
И — азартная — бросаешь
Роковую кость.

Чет иль нечет? Чет иль нечет?
Голубица или кречет?
Кто умрет?

Я узнал зыб­кий сон
Без­мя­теж­ных и неж­ных дуб­рав.
Раз­га­дал тихий стон
Этих жаж­ду­щих, мерк­ну­щих трав.

Ше­ле­сте­ли листы,
И де­ре­вья роп­та­ли во сне;
И шеп­та­ли мечты
Непре­стан­но, так стран­но во мне.

И алела заря, —
Я вни­кал, по­ни­мал ее цвет;
И да­ри­ла, горя,
Та заря этот яв­ствен­ный свет.

И вдруг пятна и тень,
Непо­нят­ный, невнят­ный рас­кат;
И пуг­ли­во ко­леб­лет­ся сень;
И во мраке — гро­хо­чу­щий ад:

Этот хохот и вздох;
Этот визг, этот гро­хот и мгла;
Обо­жжен­ный на де­ре­ве мох;
Окро­вав­лен­ный от­блеск стек­ла…

Я хочу и я буду кричать среди звуков безумья и слез;
И мои диссонансы нужны — возрожденье израненных грез.

Я гармонию вашу порву, разорву ее сладкий напев;
Я ни роз, ни венца не приму от народа, от юношей, дев.

Я стою на скале. Я высок. Не достанут меня палачи;
И напрасно глупцы мне кричат: замолчи, замолчи, замолчи!

И мой стон, и мой вопль, и мой крик — это путь от равнины к звезде
И везде мой разлад я ношу — в небесах, на земле и в воде.

Я познал окрыленный чертог на пороге безбрежных ночей;
Я в разладе моем одинок: я не ваш, я не их, я ничей! 

Всего стихотворений: 102