Александр Ефимович Измайлов (1779-1831)

• Биография Александра Измайлова
• Стихотворения Александра Измайлова по темам

Все стихотворения Александра Измайлова на одной странице

- Оглавление -

"Ветрана по уши в тебя, брат, влюблена;
Женись-ка ты на ней: богата ведь она,
Пять сот душ..." - "Разве я взбесился?"
- "А что? Небось стара? Ей, правда, пятьдесят..."
- "Напротив, молода: когда бы шестьдесят
Ей было, право бы, женился".

Волк костью как-то подавился.
Не мудрено: всегда есть торопился;
Кость стала в горле у него.
Прожора захрипел, стеснилось в нем дыханье,
Ну, словом, смерть пришла его,
И он хотел в грехах принесть уж покаянье.
По счастию, Журавль тут мимо проходил.
Страдалец перед ним пасть жалобно разинул;
Журавль в нее свой нос предлинный опустил
И кость удачно вынул.
Волк вспрыгнул с радости, избавясь от беды.
"А что ж мне за труды?" -
Спросил носатый врач. "Ах ты неблагодарный! -
Волк с сердцем отвечал. - Да как просить ты смел?
Смотри какой нахальный!
Благодари за то, что нос остался цел".

"Вот на, возьми определенье;
Я ни за что его не подпишу,
А уж тебя, брат, попрошу
Мне написать - ну, знаешь, голос, мненье".
- "Что ж в этом мнении, сударь,
Прикажете сказать?" - "Из дела это видно!
Как спрашивать тебе не стыдно?
Сам должен знать: ты секретарь!"

О чудо естества! о страх!
Гора, гора в родах!
Стонает, силится и огнь и пламя мещет!
Кипит пучина вод, дрожит столетний лес!
Вселенна целая от ужаса трепещет!
Ужель не видишь ты со высоты небес,
Всесильный Юпитер! что делается с нами?
Ах! что сия гора на свет произведет?
Чудовищ, каковы Титаны были сами?
И, может быть,
Олимп с землею пропадет?
Зло должно истреблять, едва лишь происходит,
Возьми скорей перун, моление услышь!..
Но вот расселась уж - и се из ней исходит...
Всесильны небеса! Ахти! Да это мышь.

Родами мучилась гора;
Земля вокруг дрожала.
Бедняжка простонала
С полудни до утра;
Расселась наконец - и родила мышонка!

Но это старая, все знают, побасенка,
А вот я быль скажу: один поэт писал
Не день, не два, а целый месяц сряду,
Чернил себя, крестил, марал;
Потом, друзей созвав, пред ними прочитал...
Шараду.

Был здесь давно один мерзавец
Гордюшка, плут-книгопродавец.
По честности и по уму
Вином бы торговать ему
В какой-нибудь корчме, и то не христианской -
В жидовской иль магометанской.
А походил он на жида!
Без совести и без стыда
На белый свет родился,
Рад удавиться и за грош;
А впрочем, всем он был хорош;
Немножко грамоте учился,
Мог двоеточие от точки отличить,
Мог объявление о книге сочинить,
Любил для барышей душой литературу,
В "Оракулах" держал всегда сам корректуру;
Ученых пьяниц он погодно нанимал
И компиляции в свет с ними издавал.
Жаль, не писал стихов Гордюшка!
Одна почтенная старушка
По смерти мужниной вдруг в нищету пришла;
Что было лишнее, кой-как распродала,
В ломбард иное заложила;
Одну лишь комнату топила -
Так берегла дрова
И деньги бедная вдова.
Занемоги она еще весной ненастной.
Как быть?
Лекарства не на что купить.
Но добрый лекарь частный
Старушке страждущей помог.
Да наградит его сам Бог!
А он всегда тех награждает,
Кто бедным вдовушкам охотно помогает.
Узнал торгаш Гордей,
Что после мужа есть шкап целый книг у ней.
Вот он к больной приходит,
В постели бедную находит,
И говорит: "У вас, я слышал, книжки есть...
Хоть торга книгами не можно нынче весть...
От книг так плохи авантажи,
Что лучше продавать, поверьте, калачи...
Но на комиссию я взял бы для продажи;
Позвольте посмотреть". Дают ему ключи.
Вот шкап он отпирает -
Шкап книгами набит.
Гордюшка их перебирает.
На титулы глядит,
Понюхает иную,
То улыбнется плут,
То рожу сделает такую,
Как будто долг с него берут.
Смотрел, глядел час целый;
В затылке почесал;
Потом с осанкой гордой, смелой
Презрительно сказал:
"Хоть счетом книг и много,
Но разобрать коль строго,
Так мало тут добра.
Ну что? "Деяния Петра",
Да Ломоносова, Державина творенья,
И Дмитриева сочиненья,
Жуковского, Карамзина -
И только ведь из русских!"
- "А сколько, батюшка, зато здесь книг французских,
Латинских, греческих?" - "Да все ведь старина!
Расина, Буало, Корнеля всяк имеет;
По-гречески ж не всякий разумеет.
А, правду молвить, и латынь
Хоть кинь!
Народ наш деловой, торговый и воинский -
Начто же нам язык латинский?..
Однако, так и быть,
Рад все у вас купить,
Коль сходно отдадите.
Ну, много ли, сударыня, хотите?"
- "А сколько б дали вы?" - "Да что вас обижать?
Извольте: дам я... двадцать пять".
- "Как? Двадцать пять рублей? За все?.. Не грех вам это?"
- "Да рассудите: нынче лето;
А до зимы
Почти ведь не торгуем мы.
Не выручишь, ей Богу, и на лавку!"
- "Я лучше их сожгу! Как? Двадцать пять!"- "Жаль вас!
Извольте, так и быть, вдобавку
Еще пять рубликов, н деньги сей же час!"
- "Подите ж вон" - "Ну, десять я прибавлю.
Хотите тридцать пять?
И шкап, пожалуй, вам оставлю
Да буду, матушка, вас вечно поминать".
Старушка рассердилась,
С Гордюшкой побранилась
И гонит плута вон.
Нейдет, однако, он,
Торгуется, клянется,
Что покупателя другого не найдется,
И наконец
За сотню книги все купил у ней, подлец!
Возрадовался мой Гордюшка,
Что им ограблена так бедная старушка.
А после на пятак взял рубль он барыша.
Куда ж пойдет душа
Такого торгаша?
В ад, разумеется, конечно!
По приказанью трех безжалостных сестер
Из книг, им проданных, там сделают костер,
И будет жариться он вечно.

"Позволь сказать тебе, сестрица: ты чудна, -
Так Горлица одна Малиновке-певице говорила,-
Ты никого еще в лесу не полюбила.
Что ты монахиней живешь
И только от утра до вечера поешь?
Хоть петь и весело, а, право, веселее
Весною жить сам-друг.
Ах, поцелуй один всех песен мне милее!
Послушайся меня, мой друг:
Жить надобно для наслажденья;
Возьми любовника". - "Спасибо за совет, -
Сказала скромно ей Малиновка в ответ.-
Мне скучно быть без упражненья,
Я быть свободною хочу
И счастлива сама собою".
- "Прощай же, Бог с тобою!
Пой на просторе ты, я к Голубку лечу".
При сих словах они расстались
И долго, долго не встречались;
Но наконец, лет через пять,
Увиделись опять.
Кокетка Горлица уж очень устарела,
Потух в глазах огонь, чуть ноги волокла.
Малиновка с трудом узнать ее могла.
"А, здравствуй, милая! Что так ты похудела? -
Спросила у нее она.-
С дружком ты здесь или одна?"
- "Одна, - ей
Горлица со вздохом отвечала.-
Ты видишь, какова я стала!
Кому теперь меня любить?
Мне платят за любовь лишь смехом да презреньем.
Куда несносно старой быть".
- "А мне так песни утешеньем
На старости моей", -
Малиновка сказала ей.
"Неужли и теперь ты петь не перестала?"
- "Я спала с голоса давно,
Но слуха я не потеряла;
Так слушаю других, а это всё равно".

О, как полезны нам искусства и науки!
Счастлив, кто в юности к занятиям привык:
И в самой старости не чувствует он скуки.
Пусть, сил лишась, старик
Не может более с успехом сам трудиться,
Но дарованием чужим он веселится.

Приехал в Ярославль валдайский дворянин,
Пригожий очень господин,
Красавец: волосы имел он золотые,
Природой в кудри завитые,
И ими так, как Феб, сиял,
Лишь только что не сожигал;
Лицо широкое в коричневых всё мушках,
Иль, попросту сказать, в веснушках;
Глаза сафирные, но только без бровей;
Нос длинный, с маленькой на кончике прибавкой,
Багряной с вишню бородавкой;
Рот самый крошечный, едва не до ушей;
Кривые, на манер клыков слоновых, зубы
И как сафьянные подушки обе губы.
Вот он пошел в ряды обновы покупать, -
Все безобразные ведь любят щеголять, -
И видит в лавке там сидельца молодого,
Курносого, рябого,
Такого, что пером не можно написать,
Ни в сказке рассказать.
Валдаец мой остановился
И, вздернув кверху нос,
Преважно делает ему такой вопрос:
"Не в Ярославле ль ты, голубчик мой, родился?" -
"На что вам? Так, сударь, я здешний мещанин".
- "Ты здешний? - подхватил со смехом дворянин.
Ну, правду говорят у нас, что ярославцы
В России первые красавцы
Подобного тебе на белом свете нет!
Позволь списать с себя портрет.
Что за это с меня попросишь?
Да истину скажи, не маску ли ты носишь?"
Сиделец ничего на то не отвечал,
С поклоном лишь ему он зеркало представил.
Увидя в нем себя, Нарцисс мой замолчал,
Как розан покраснел и дале путь направил.

Мы ближнего нимало не щадим:
В других пороки замечаем,
Других браним, пересмехаем -
А на себя не поглядим.

"Смотри-ка, брат Антон!-
Соседу говорит крестьянин Агафон;
А сам весь побледнел и так, как лист, трясется. -
Смотри-ка, туча к нам несется!"
- "Так что ж?" - "Как что? Да град пойдет
И хлеб у нас побьет;
Всё пропадет
Озимое и яровое;
Голодный будет год, а там, гляди, и мор!.."
- "Пустое, брат сосед, пустое!
Какой несешь ты вздор!
Не град, а дождь пойдет: давно к дождю уж парит!
Вот каплет, кажется. Уж то-то хлеб поправит!
Мы уберем его и много продадим
Да браги наварим.
Гуляй и пей уже зимою!
Пусть дождь идет; я очень рад!"
- "Ну, посмотри, посыплет град!"
- "Нет, дождь пойдет". - "Град!" - "Дождь!
Не спорь же ты со мною".
- "Да что и спорить с дураком?"
Антон за это хвать соседа кулаком;
Тот в ухо сам его - и драка началася.
Ни град, ни дождь еще нейдет,
А кровь из обоих уж льет!
Меж тем прочистилось, и туча пронеслася.

Шли два Осла дорогою одной
И рассуждали меж собой
О политических и о других предметах
(Они уж оба были в летах).
"Что, братец? - говорит один. -
Как может мнимый наш, бесхвостый господин -
Ну, знаешь, человек - ругаться так над нами?
В насмешку он зовет ослами -
Кого же? - самых уж безмозглых дураков!
А, право, у людей не много есть голов,
Какие у ослов!"
- "И ведомо! Да вот, без лести,
Каков ты, например, у них такого нет.
Гордился бы тобой Парламент иль Совет". -
"Помилуй, много чести!"
- "Нет, нет, что чувствую, то я и говорю.
Конечно, от тебя не скрою,
И я иного члена стою;
Но что же я перед тобою?
Советовал бы я Льву, нашему царю,
Чтоб воспитать тебе наследника дал трона:
Ты, без пристрастия, умнее Фекелона.
Не поленись, любезный брат,
О воспитании нам сочинить трактат".
- "То правда, я имею знанья,
Пригодные для воспитанья,
Но не имею остроты
И красноречия, как ты".
- "Э! шутишь! А твое похвальное-то слово
Ослицам!.. Лучше бы я сам не написал!"
- "Другое у меня еще теперь готово;
Изволь, прочту тебе". О, чорт бы их побрал!
Друг дружку до того хвалили,
Что после и у всех ослов в почтеньи были.

Нет легче ничего, как нравиться глупцам:
Хвали их, и они равно тебя похвалят,
Притом и в нужде не оставят.
Где много дураков, житье там подлецам.

Бедняк, которому наскучило поститься
И нужду крайнюю всегда во всем терпеть,
Задумал удавиться.
От голода еще ведь хуже умереть!
Избушку ветхую, пустую
Для места казни он поблизости избрал
И, петлю укрепив вокруг гвоздя глухую,
Вколачивать лишь в стену стал,
Как вдруг из потолка, карниза и панели
Червонцы на пол полетели.
И молоток из рук к червонцам полетел!
Бедняк вздрогнул, остолбенел,
Протер глаза, перекрестился
И деньги подбирать пустился.
Он второпях уж не считал,
А просто так, без счета,
В карманы, в сапоги, за пазуху наклал.
Пропала у него давиться тут охота,
И с деньгами бедняжка мой
Без памяти бежал домой.
Лишь он отсюда удалился,
Хозяин золота явился.
Он всякий день свою казну ревизовал;
Увидя ж в кладовой большое разрушенье
И всех своих родных червонцев похищенье,
Всплеснул руками и упал,-
Лежал минуты две, не говоря ни слова;
Потом как бешеный вскочил
И петлею себя с досады удавил,
А петля, к счастию, была уже готова.
И это выгода большая для скупого,
Что он веревки не купил!

Вот так-то иногда не знаешь,
Где что найдешь, где потеряешь;
Но впрочем, верно то: скупой как ни живет
Спокойно не умрет.

По жердочке чрез ров шла чопорно Коза,
Навстречу ей другая.
- "Ах, дерзкая какая!
Где у тебя глаза?
Не видишь разве ты, что пред тобою дама?
Посторонись!"
- "Направо кругом обернись
Сама, а я упряма... Да почему ты дама?
Такая же коза, как я".
- "Как ты? Ты чья? Ты шустера Абрама,
А я исправница! Исправник барин мой! Майор!" -
"Так что ж? И мой осьмого также класса;
Честнее твоего драбанта Брамербаса,
Да поумней, чем твой.
Абрам Самойлыч Блут, штаб-лекарь,
Всем лекарям у нас в губернии пример:
Он оператор, акушер;
Им не нахвалится аптекарь.
А твой Исправник-то головкой очень слаб,
В делах он знает меньше баб;
Лишь мастер драться с мужиками,
Дерет с них кожу он обеими руками.
Неправду, что ли, говорю?
Пойдем к секретарю,
Иль к стряпчему; спроси". - "Вот я ж тебя рогами".
- "Есть роги и у нас; бодаемся мы сами".
Сошлись, нагнувшися, и стукнулися лбами;
Летит исправница, штаб-лекарша летит,
Летят вниз обе вверх ногами.
Ров преглубокий был; на дне лежал гранит,
Бух Козы об него, и поминай как звали!
Вороны с галками тут долго пировали,

Пустая, право, честь
Вперед идти иль выше сесть.
Что до меня, так я, ей Богу,
Дам всякому скоту дорогу.
Признаться, я ведь трус:
Скотов и женщин злых особенно боюсь.

"Что это за житье? Терпенья, право, нет!"
(Так Лиза, девушка четырнадцати лет,
Сама с собою говорила.)
"Всё хочет маменька, чтоб я училась, шила,
Не даст почти и погулять.
Едва ль три раза в год бываю я на бале,
А то вертись себе без кавалера в зале!
Куда как весело одной вальсировать!"
Тут Лиза тяжело вздохнула,
Отерла слезку и взглянула
Нечаянно на верх окна,
И что ж увидела она?
Любимый чиж ее в решетчатой темнице,
Конечно, вспомнив про лесок,
Сидел на жердочке, повесивши носок.
"Ах! вольность дорога и птице! -
Сказала Лизонька. - Я по себе сужу.
О бедный Пипинька! Уж боле
Тебя не удержу,
Ступай, лети, мой друг, и веселись на воле..."
С сим словом отперла она у клетки дверь.
Встряхнулся Пипинька, летит в окно, кружится,
На крышу ближнюю садится.
Запел... "Как счастлив он теперь!" -
Мечтает Лизонька и видит из окошка,
Что к Пипиньке подкралась кошка,
Прыгн_у_ла на него и при ее глазах
Бедняжку растерзала!

*

В раскаяньи, в слезах
Вот Лиза что сказала:
"Как смела я на маменьку роптать!
Теперь я вижу очень ясно,
Что волю тем иметь опасно,
Кто слаб и сам себя не может сохранять".

На лире порвалась струна;
Обыкновенная была она.
Вот навязали вмиг другую,
Однако не простую,
А золотую!
И лира начала блистать.
Но стали как на ней играть,
Не та уже была гармония, что прежде.
Коль именитому невежде
Стул в Академии дадут -
Чего ждать тут?

Бездушин прежде пил, играл,
И женщин и мужчин, как дьявол, соблазнял;
Ни чести, ни родства, ни Бога он не знал;
Но вдруг потом переменился:
Ходить прилежно в церковь стал
И в землю всё молился,
А дома Библию да Штиллинга читал.
Вот этим сатана ужасно огорчился,
И говорит ему он так: "Помилуй! ты ведь не дурак,
Не стыдно ли тебе с твоим умом молиться?
Поверь мне, в святости нималой пользы нет.
То ль дело веселиться!
Прими мой дружеский совет:
В объятия мои скорее возвратися
Ну полно, братец, не сердися;
Увидишь, буду как вперед служить тебе".
Бездушин улыбнулся
И сам сказал в себе:
"Пусть думает его, что я ума рехнулся.
Поддел я славно сатану!
А уж людей теперь, конечно, обману".

"Послушай, маменька мой друг, -
Супруге говорит супруг. -
Ванюшка давиче мне в ноги повалился..."
- "Что, верно, пьян вчера напился?
Ну, папенька, прости для праздника его".
- "Нет, маменька, не то, он, знаешь ли, влюбился",
- "Влюбился! а в кого?"
- "Да в горничную Катерину:
Охотою идет Катюша за него..."
- "Велю я положить женитьбу им на спину!"
- "Ты шутишь?" - "Никогда я с вами не шучу".
- "Послушай, маменька..." - "И слушать не хочу!
Жените их, а я уж на своем поставлю,
В деревню их отправлю
И там свиней пасти заставлю.
Вот вздумали женить слугу!
Да я, сударь, терпеть женатых не могу".

Кащей не в шутку захворал,
Пять дней уж с сундука не сходит;
Не ест, не пьет и глаз почти не сводит;
Пришло невмочь, за лекарем послал.
Явился врач, ему лекарство прописал:
"Сейчас же, - говорит, - пошлите вы в аптеку".
- "А много ль денег дать велите человеку?"
- "Не знаю, право, что возьмут...
Ну, дайте двадцать пять, вам сдачи принесут",
- "Что ж делать? Так и быть! Сейчас пошлю Ванюшку.
Иван, приподними ты у меня подушку;
Возьми, вот пять алтын!
Вот гривна!.. Кажется, дал лишний грош один.
Постой-ка: раз, два, три, четыре, пять - ну, верно!
Скорей с рецептом ты беги,
Да не зайди в кабак. Куда как это скверно!..
Не грязно на дворе, так скинь ты сапоги".
Разинул лекарь рот, как будто видел чудо;
Не верил он своим глазам, ушам.
"Вы поняли меня, - сказал он, - очень худо;
Пошлите двадцать пять рублей..." - "Не дам, не дам!
Как двадцать пять рублей! О, Господи мой, Боже!
Во сне ли я иль наяву?"
- "Здоровье ведь всего дороже".
- "Как двадцать пять рублей! За что?" - "Да за траву,
Микстуру, капли и пилюли".
- "Да полно, оживу ли
От этих я лекарств? Ведь я едва дышу;
За что же двадцать пять рублей терять напрасно!"
- "Хотя вы и больны опасно,
Не бойтесь: я еще кой-что вам пропишу
И, так сказать, из мертвых воскрешу,
Лишь только вы ко мне доверенность имейте
И денег не жалейте.
Я за свои труды полушки не хочу:
Вы бедный человек, без платы вас лечу,
А даром получать лекарство невозможно.
Вам подкреплять себя хорошей пищей должно;
Для супа рябчиков или цыплят купить,
И лучшее вино с водой отварной пить.
Возьмите вы себе рейнвейну иль лафиту,
Хоть в пять рублей..." - "Совсем нет аппетиту!"
- "Придет. Пошлите ж двадцать пять...
Коль денег нет у вас, пожалуй, я достану".
- "Отец мой, за тебя молиться Богу стану".
- "Я вам служить сердечно рад.
Вот этот сундучок отдайте мне в заклад".
- "Да разве на полу больному мне валяться?"
- "Нет, я пришлю кровать:
На ней покойнее вам будет почивать.
Давайте-ка сундук, извольте приподняться.
Ты за извозчиком сходи теперь, Иван!"
- "Куда? Останься здесь, болван!..
Помилуйте!" - "Ну, выбирайте:
Лечитесь или умирайте".
- "Уж лучше так умру; оставьте вы меня".
- "Прощайте; не прожить вам дня.
Отца духовного позвать вы прикажите
И гроб получше закажите.
Уж не ударьте в грязь лицом,
Распорядите всё перед своим концом,
Чтоб после не было ни споров, ни тревоги.
В шесть лошадей возьмите дроги,
Покров богатый, балдахин..."
- "Не беспокойтесь, я не знатный господин;
Не для того копил всю жизнь свою именье,
Чтобы на мотовство пошло, на погребенье!
Могу я обойтись без этих пустяков".
- "Есть у меня собранье черепов,
Но нету черепа скупого;
Продайте мне свой труп, купить его готов;
Не сыщете купца другого".
- "Когда не шутите, то я себя продам".
- "Серьезно говорю". - "А много ли дадите?"
- "Ну, двадцать пять рублей я дам".
- "Нет, мало!" - "Сколько же хотите?"
- "По крайней мере сто". - "Как можно?
Пятьдесят".
- "Прибавьте". - "Шестьдесят
И ни копейки боле.
Поверьте, что другой вас даром не возьмет.
Простите!" - "Быть по вашей воле:
Давайте по рукам, да деньги наперед!"

У одного купца кот очень разжирел.
И как не разжиреть? лишь только спал да ел,
A на мышей и крыс совсем и не глядел,
За то они его ни сколько не боялись,
По милости его владея чердаком,
Неблагодарные над ним еще смеялись,
И Ваську смирного считали дураком.
Однажды этот кот, покушавши плотненько,
Пошел к ним на чердак, чтоб отдохнуть маленько,
Свернулся в уголку клубком.
И чтож? - Проклятые ведь не дали покою!
Такую подняли возню между собою,
Что пол от них дрожал;
Но кот смирнехонько лежал.
Подумали они, что Васька их боится;
Стучат, шумят, бранят и кошек и котов,
A он не шевелится,
Как будто их не слышит слов.
Вдруг крыса бойкая, с престрашными усами,
С предлинным в шесть вершков хвостом,
Кричит: "да сделаем один конец с котом"!
"Съедим-ка мы его; увидите вы сами,
"Что очень вкусен он:
"Смотрите как жирён!
"Вот и обед готов! чего же дожидаться?
"Ну! ну! за дело приниматься,
"Которая из нас храбрей,
"Ta нос ему откусит;
"За мной, за мной скорей,
"Ступайте, кто не трусит!"
Сказала и летит вперед к коту стрелой,
За ней все прочие пустилися в атаку. -
Чтож сделал бедный Васька мой? -
Вступить решился в драку:
Вскочивши на ноги, согнулся весь дугой;
Шерсть поднялась на нем; он засверкал глазами,
И начал работать когтями и зубами;
Колонну целую единым махом смял;
Смешались крысы, побежали;
Иные же просить себе пощады стали;
Но кот в сердцах никак пардона на давал,
И в кучу всех почти поклал.

Шути, да только осторожно,
А обижать совсем не должно;
Иной из них, молчалив, смирен
И сносит долго оскорбленье;
Но если выведут его уж из терпенья,
То наглецов проучит он.

"Ну, матушка! О, дьявол! Стала!"
(Филат так кляче говорил
В лесу, где дров он пропасть нарубил
И воз престрашный навалил.)
"И с места не сошла еще, а уж устала!
Дворянка!.. Я тебе вот дам!"
При слове сем схватил Филат мой хворостину,
И ею ну возить он бедную скотину
И по спине и по бокам.
Упала кляча на колени,
Как будто милости хотела сим просить.
Филат неумолим, терпеть не может лени
И продолжает бить.
Приподнялась она тут нехотя на ноги
И кой-как потащила воз.
"Пошла! Пошла! легко: смотри, какой мороз!"
Но кляча стала вдруг опять среди дороги
И далее нейдет.
Опять Филат ее сплеча дубиной бьет,
Упала бедная и уже не встает,
Не тронется, не шевелится.
Филат, приметя то, дивится.
Посмотрит - кляча умерла.
Как взвоет мой мужик: "Одна лишь и была
Лошадушка - и та вот пала!
Пропала голова моя теперь, пропала!
Чем прогневил тебя, о господи! Филат?"
А сам, бездельник, виноват!

Уж нечего сказать, крестьяне
Как мучат бедных лошадей!
Не хуже, право, чем людей
В какой-нибудь глуши дворяне.

"Послушайте меня - я не совру",
Кукушка говорила птицам -
Чижам, щеглятам и синицам:
"Была я далеко, в большом, густом бору;

Там слышала, чего досель не слыхала,
Как соловей поёт.
Уж не по нашему! Я хорошо певала,
Да всё не то! Так сердце и замрёт
От радости, когда во весь он голос свистнет,
А там защёлкает, иль тихо пустит трель:
Забудешься совсем и голова повиснет.
Ну что против него свирель?

Дивилась право я, дивилась...
Однако же не потаю:
По-соловьиному и я петь научилась.
Для вас, извольте, пропою
Точнёхонько как он - хотите?"
- "Пропой - послушаем." - "Чур не шуметь - молчите!
Вот выше только сяду на суку.
Ну, слушайте ж теперь: ку-ку! ку-ку! ку-ку!"

Кукушка хвастуна на память мне приводит,
Который классиков-поэтов переводит. 

"Кулик велик! Кулик
Велик! Кулик велик!"
Так хрюкала в лесу Свинья, или Веприца,
Большая мастерица
И врать
И жрать.
- "Да полно же тебе! - сказала ей Лисица.
- Что клеплешь ты на Кулика?
Чем эта птица велика?
Лишь только нос большой, как у кастрюли ручка;
А сам он что за штучка!
Ты, видно, спятила, Хавроньюшка, с ума".
- "Ах ты, безбожница-кума!
Да знаешь ли, Кулик мой гений-самоучка
Великий астроном!
Что перед ним мясник коломенский Пахом!
Кулик мой, по своей охоте,
Весь день и ночь всё на болоте..."
- "А что же делает он там?"
- "На кочку с кочки он, мой миленький, летает
И звезды носиком считает;
А астрономии ведь выучился сам,
Не зная грамоте, и по одним звездам
Всё, всё тебе расскажет
И, что где есть, покажет.
Однажды указал мне кучу желудей..."

Есть свиньи из людей,
Которые невежд хвалами превозносит"
Да за это у них чего-нибудь и просят.

Когда б я был богат, я всё бы спал да ел,
Еще бы пил - и так бы растолстел,
Чтоб скоро с Пробтером сравнялся.
Ничем бы уже я тогда не занимался:
Сидел бы и лежал;
Стихов бы даже не писал,
А только б прежние приятелям читал.
Однако чересчур быть толстым также худо.
В Москве я знал купца - осьмое, право, чудо!
Представьте, он в сажень почти был в вышину
И два аршина в ширину. Однажды из его кафтана,
Без спора, без хлопот,
Обил обойщик два дивана
И для жены еще украл тут на капот.
Ну, нечего сказать, мой Брюханов был диво!
А как тянул он пиво,
Как ел! Зато не мог ходить
И заставлял себя по комнатам водить.
Держал он, по совету
Искусных докторов, престрогую диету,
Пускал и кровь - всё пользы нету.
Без ужина сыпал на жестком тюфяке
И, наконец, на голом сундуке.
В лице немного станет хуже;
Глядишь - а платье уже!
К несчастью, мой толстяк купец
Бездетный был вдовец.
Одни приказчики с ним жили,
И многие из них сродни ему хоть были,
Но в лавках у него и в доме все щечили.
Добра-то же, добра!
Ломилися шкапы от серебра.
Однако без смотренья
Дошел бы наконец совсем до разоренья:
Он счетов три года уже не поверял;
Так мудрено ль и весь утратить капитал?
Решился Брюханов жениться,
Не для того, чтобы наследников иметь,
А чтоб жена могла за домом приглядеть,
И перестал лечиться.
Когда есть деньги у кого,
Хоть будь урод, пойдут охотно за него.
Притом же не искал жених наш ни богатства,
Ни красного лица: искал себе жену
Для облегчения в заботах, для хозяйства;
И сваха честная нашла ему одну
Девицу пожилую,
Лет под сорок такую,
Пресмирную, хозяйку дорогую:
Без арифметики по пальцам всё сочтет,
Крупинка у нее и та не пропадет;
Пример для всех купчих: тиха, скромна, учтива,
В компании важна и молчалива.
Нельзя пересказать, как Брюханов был рад,
Что Бог ему послал такой завидный клад.
Какое сделал он приданое невесте
И сколько подарил парчи ей, жемчугу,
Серег, перстней - всего припомнить не могу,
А свахе - сто рублей да лисью шубу в двести;
В три тысячи ему стал на другой день бал.
Лишь только молодой на нем не танцевал.
Вступила наконец в хозяйство молодая -
Пошла тут кутерьма такая,
Что Боже упаси,
Святых вон понеси!
С утра до вечера бранится и дерется,
А мужу бедному всех больше достается.
Как скажет что - беда; беда, коль и молчит.
Пропал сон у него, пропал и аппетит.
Прошло недели три, четыре -
Кафтан день ото дня становится всё шире;
Вот начал уже сам ходить:
Пойдешь и нехотя, как палкой станут бить.
Нашел в супруге он находку!
Куда девалася его вся толщина!
Как раз избавила его от ней жена -
Простыми средствами - и вогнала в чахотку:
Осталась через год лишь тень его одна!

От лишней тягости кто хочет свободиться,
Тому на злой жене советую жениться.

Павлушка медный лоб - приличное прозванье!-
Имел ко лжи большое дарованье;
Мне кажется, еще он в колыбели лгал!
Когда же с барином в Париже побывал
И через Лондон с ним в Россию возвратился,
Вот тут-то лгать пустился!
Однажды... ах, его лукавый побери!..
Однажды этот лгун бездушный
Рассказывал, что в Тюльери
Спускали шар воздушный.
"Представьте, - говорил, - как этот шар велик!
Клянуся честию, такого не бывало!
С Адмиралтайство!.. Что? нет, мало!
А делал кто его? - Мужик,
Наш русский маркитант, коломенский мясник,
Софрон Егорович Кулик,
Жена его Матрена
И Таня, маленькая дочь.
Случилось это летом в ночь,
В день именин Наполеона.
На шаре вышиты герб, вензель и корона.
Я срисовал - хотите? - покажу...
Но после... слушайте, что я теперь скажу:
На лодочку при шаре посадили
Пять тысяч человек стрелков
И музыку со всех полков.
Все лучшие тут виртуозы были.
Приехал Бонапарт, и заиграли марш.
Наполеон махнул рукою -
И вот Софрон Егорыч наш,
В кафтане бархатном, с предлинной бородою,
Как хватит топором -
Канат вмиг пополам; раздался ружей гром -
Шар в небе очутился
И вдруг весь газом осветился.
Народ кричит: "Diаble! Vivе Nароleоn!
Вгаvо, monsеiur Sорhгоn!"1
Шар выше, выше всё - и за звездами скрылся...
А знаете ли, где спустился?
На берегу морском, в Кале!
Да, опускаяся к земле,
За сосну как-то зацепился
И на суку повис;
Но по веревкам все спустились тотчас вниз;
Шар только прорвался и больше не годился...
Каков же мужичок Кулик?"
- "Повесил бы тебя на сосну за язык, -
Сказал один старик. -
Ну, Павел, исполать! Как ты людей морочишь!
Обманывал бы ты в Париже дураков,
Не земляков.
Смотри, брат, на кого наскочишь!..
Как шар-то был велик?"
- "Свидетелей тебе представлю, если хочешь:
В объеме будет... с полверсты".
- "Ну как же прицепил его на сосну ты?
За олухов, что ль, нас считаешь?
Прямой ты медный лоб. Ни крошки нет стыда!"
- "Э! полно, миленькой, неужели не знаешь,
Что надобно прикрасить иногда".

И умному всего предвидеть невозможно;
Но ежели придет беда,
То в случае таком ума терять не должно:
С умом и от беды спасешься иногда.

Лисица от собак в пещеру забежала
И, Льва увидев там, присела, задрожала.
Потрясши гривою, разинув страшный зев:
"Добро пожаловать! - сказал с насмешкой Лев.
Пора уж, право, и обедать.
Хочу я твоего мясца теперь отведать".
- "О, правосудие небес! -
Вверх голову подняв, Лисица возопила. -
Так точно, правду ты, Зайчиха, говорила:
За грех родителей и детям мстит Зевес.
И я... за мать свою... казнь люту принимаю".
- "Что бредишь ты? Совсем тебя не понимаю".
- "О, государь! Прости мой справедливый страх;
Всё в кратких объясню словах.
В осеннюю однажды пору
К покойной матушке моей
Зайчиха от дождя зашла погреться в нору.
Грех дурно говорить о матери своей;
Но от тебя, монарх, я ничего не скрою
И, как пред Богом, пред тобою
Должна всю истину сказать:
Прожорлива была моя покойна мать.
Пришелицу она мгновенно растерзала.
Та, умираючи, сказала -
Не позабыть мне ввек ее последних слов,
Сказала: "Будет тот наказан от богов,
Гостеприимства кто законы нарушает
И странников в своем жилище умерщвляет, -
Погибнет он, и весь его погибнет род!"
И подлинно, чрез год
В норе, где мать моя Зайчиху умертвила,
Земля, обрушившись, убийду задавила".
Лев призадумался. "Пошла, - сказал, - пошла!
Дарю тебе живот". Лисица поклонилась
Его величеству и от него пустилась,
Как из лука стрела.

Стояла лестница однажды у стены.
Хотя ступени все между собой равны,
Но верхняя ступень пред нижними гордилась.
Шел мимо человек, на лестницу взглянул,
Схватил ее, перевернул -
И верхняя ступень внизу уж очутилась.
Так человек иной на вышине стоит,
Гордится - и глядишь: как раз наниз слетит.
Возьмем в пример Наполеона:
Как сатана с небес, так он слетел со трона.

Макарьевна уху сварила:
Десятка три ершей,
Налимов двух и двух лещей,
Со стерлядью большой в кастрюлю положила,
Да лучку, корешков - и соли не забыла.
Кондрата Козмича с хозяйкой пригласила
И дорогим гостям ушицу подает.
Отведали - но в душу им нейдет.
Что ж так? Проклятая, уху пересолила.

Иной остряк иль баловень-пиит
Уж так стихи свои пересолит,
Или, как говорят поэты-обезьяны:
Положит густо так румяны,
Что смысла не видать.
Охота же кому бессмыслицу читать!

Великий это Аруэт,
Историк, философ, поэт.
Его глупцы критиковали,
Его монахи проклинали,
Его монархи почитали,
Которых почитал весь свет,
Его несчастные любили, прославляли.
Мир праху твоему, великий Аруэт.

"Куда как я ужасно похудела! -
Наседка хвастала перед сестрой своей. -
Подумать: двадцать дней
На яйцах сидела, -
Всё время не пила, не ела,
Скажу, что много было дела!.."
- "А много ль у тебя, скажи, цыпляток всех?" -
Подруга у нее спросила.
- "Да нет ни одного, попутал как-то грех,
Все яицы передавила".

*

Как эта курица, точь-в-точь,
Иной твердит: "Сижу за делом день и ночь!"
И подлинно сидит, от места не отходит,
Да перья попусту с бумагой переводит.

"Не знаю, как отмстить мне моему злодею,
Зоилу-демону?" - "Изволь, от всей души
Подам тебе совет: под притчею своею
Его ты имя напиши".

Приятель у меня старик проказник был;
Богатый человек, почти и не служил -
Отставлен с крестиком. В Москве он мало жил,
А более в своей любимой подмосковной;
Имел там дом огромный,
Большой фруктовый сад,
И английский еще, иль парк-оранжереи,
В которых рос отличный виноград,
Зверинец, свой оркестр и разные затеи:
Имел актеров крепостных,
Актрис, певиц, танцовщиц ловких,
Наемных трех французов бойких
Да сотни две собак и гончих и борзых.
Пять тысяч душ ему досталося в наследство,
Да долгу нажил миллион;
Так деньгами сорить мог он.
Его любило всё соседство.
И как же не любить?
Где всласть поесть, попить,
Повеселиться?
У Дурнева. А денег где занять,
Когда нужда случится? У Дурнева ж.
Расписку только дать,
Какую вздумает он сам продиктовать,
И на условия все тотчас согласиться.
Случалось, иногда брал туфли он в заклад,
Халат, кушак иль шапку, или миску;
А деньги возвратишь - отдаст тебе расписку,
Залог и сумму всю назад.
К своим собакам звал соседских по билетам;
Рожденье праздновал любимых лошадей;
Дурачился, сказать уж правду, не по летам;
Но, впрочем, не был он в числе дурных людей
И делал иногда, что должно.
Проказничать богатым можно.
В деревне Дурнева когда я навестил,
Меня он славно угостил;
Музыка за столом гремела,
И первая певица пела.
Вот отобедали. "Что, не угодно ль в сад?"
- "О, рад!"
Пошли. Какой чудесный там каскад!
Какие мостики, беседки и руины!
Куда ни взглянешь, всё картины.
"А это что за храм? -
Вскричал я в изумленье,
Увидя с куполом, с колоннами строенье;
Уж подлинно сказать, что было загляденье! -
Что там?
Какое божество сей храм в себе скрывает?"
- "Наружность иногда обманчива бывает,
И это, господин поэт, вам не во гнев,
Не храм, а хлев!"
- "Как хлев?" - "Войдите
И поглядите".
Толкаю дверь, вхожу
И с поросятами свиней тут нахожу.
"Ну, видишь ли мои затеи?
Не все еще; в другом покое есть и змеи.
Войди, увидишь сам, что правду говорю".
- "Покорнейше благодарю...
Повеса ты, повеса!
Ну стоит ли, скажи, потратить столько леса,
Искусства и труда
Для змей и для свиней? Ужели нет стыда
Тебе дурачиться в твои почтенны леты?"
- "А ваша братья-то, поэты,
Что делают? Не то ли ж, что и я?
На что дар многие из вас употребляют!
Цветы поззии фигурно рассыпают,
А под цветами глядь - или в грязи свинья,
Иль ядовитая змея.
Но свиньи у меня других хоть не марают,
А змеи не кусают.
Желаю знать, что б ты на это отвечал?"
Я... промолчал.

Остановися, гражданин!
Под камнем сим лежит российский дворянин:
Его прапрадед жизнь окончил под Полтавой.
Дед под Кистрином пал со славой,
А под Бендерами отец убит ядром.
Его ж убил... ямайский ром.

Щегленок дикий залетел
На дачу знатного, большого господина;
В саду, средь цветника, на куст серены сел,
На всё с вниманием вокруг себя смотрел
И в первый раз еще увидел тут Павлина.
Подняв вверх голову, тот важно выступал,
Не шел, а, так сказать, едва передвигался,
И лишь с сереной поравнялся,
Как бы нарочно стал
И хвост свой распустил дугою.
Блеснуло золото с лазурью, бирюзою,
При солнечных лучах то яхонты горят,
То изумруды отливают.
Все радужны цветы мелькают и блестят
И яркостью своей Щегленка взор прельщают.
От удивленья был Щегленок вне себя.
"Позволь спросить тебя, -
Сказал Синице он, - голубушка сестрица!
Какая это птица?"
- "Павлин". - "Не царь ли это птиц?..
Царь, точно, царь! Вот у него корона!
Красивей во сто раз щеглят он и синиц!
Как гордо он идет! Ну право, встал лишь с трона!
Какая шея, грудь, осанка у него!
А хвост!.. Не видывал я лучше ничего.
Но это что? О боги!
Смотри-ка: у него нехороши ведь ноги!"
- "Невежа! - вскрикнули тут хором Воробьи. -
Чьи ноги, чьи
Дурными называть ты смеешь?
Павлина? Да всех птиц прекраснее Павлин".
- "Так точно, ноги лишь..." - "Да что ты разумеешь?
Уверить хочет всех один!
Нет, братцы, этого снести никак неможно!
Павлина нашего ругать Щегленок смел!
Клевать его, клевать!" Щегленок улетел
И опытом узнал, что никогда не должно
О недостатках птиц почтенных говорить,
А позволяется лишь только их хвалить.

Под камнем сим лежит великий генерал.
Его солдаты не забудут
И долго, долго помнить будут,
Как он их палками бивал.

Из клетки вылетел зеленый Попугай
И в ближней роще поселился,
А роща истинно была эдемский рай:
Кристальный там ручей журча по камням лился;
По берегам росла шелковая трава,
Кусты шиповника, сенетны дерева;
Кругом же множество больших дерев ветвистых
Кленов, дубов и лип душистых.
Тут жили сотни птиц: малиновок, дроздов,
Синичек, пеночек, варакуш, соловьев.
Лишь утром горизонт от солнца озлатится,
Огромный хор певцов пернатых уж гремит,
Все в роще веселится;
Один мой Попугай нахохлившись сидит,
С презреньем головой качает,
Певцов, певиц пересмехает
И что в нем мочи есть свистит.
Дрозд, по его словам, поет со всем без чувства;
А у Малиновки не достает искуства;
У Соловья орган хорош
И он в солисты бы годился,
Когда бы у него с год место поучился. -
"Ты только лишь свистеть и петъ нам не даешь,"
Все птицы вышед из терпенья,
Сказали Критику - "да как ты сам поешь?
"Дай своего послушать пенья!
"Пример понятнее бывает наставленья;
"Мы постараемся манер твой перенять."-
Головку почесав и шею,
Свистун им отвечал: я мастер лишь свистать,
А петь так не умею!

Я хочу, чтоб смерть застала
С трубкою меня в руках;
Чтоб в то время предо мною
Пунш на столике стоял;
Чтоб Милена на коленях
У меня тогда была.
"О всемощная богиня! -
Так бы смерти я сказал. -
Погоди-ка ты немножко,
Дай стакан мне мой допить,
Дай проститься мне с Миленой,
Буду я готов сей час;
Между тем мою ты трубку,
Если хочешь, покури".
Тут бы мигом пунш я допил,
Тут бы уж в последний раз
Милую мою Милену...
К сердцу крепко я прижал
И в минуту восхищенья
Закричал бы так на смерть:
"Что ж ты, глупая, зеваешь,
Ну! рази теперь скорей".

Однажды - кто б поверить мог? -
К Царю в его чертог
Вошла вдруг Истина нагая!
Царь в гневе закричал: "Бесстыдница какая!
Как смела ты войти и кто ты такова?"
- "Я Истина". - "Зачем?" - "Сказать лишь слова два:
Льстецы престол твой окружают;
Народ вельможи угнетают,
Ты нарушаешь сам нередко свой закон..."
- "Вон, дерзкая! вон! вон!
Гей! стражи, гей, войдите,
Возьмите, отведите
Ее в смирительный иль в сумасшедший дом".
Хорош был Истине прием!
Вздохнула бедная и вмиг из глаз пропала.
Охота после ей припала
Идти опять к Царю; подумала, пошла,
Но уж не голая, как прежде, -
В блестящей дорогой одежде,
Которую на час у Вымысла взяла.
Смягчивши грубый тон, к Царю она с почтеньем
Приближилась и с ним вступила в разговор.
Царь выслушал ее с великим снисхожденьем;
Переменился скоро двор:
Временщики упали,
Пришел на знатных черный год,
Вельможи новые не спали,
Царь славу приобрел, и счастлив стал народ.

Пьянюшкин, отставной квартальный,
Советник титулярный,
Исправно насандалив нос,
В худой шинелишке, зимой, в большой мороз,
По улице шел утром и шатался.
Навстречу кум ему, майор Петров, попался.
"Мое почтение!" - "А, здравствуй, Емельян
Архипович! да ты, брат, видно,
Уже позавтракал! Ну как тебе не стыдно?
Еще обедень нет, а ты как стелька пьян!"
- "Ах! виноват, мой благодетель!
Ведь с горя, мой отец!" - "Так с горя-то и пить?"
- "Да как же быть!
Вот Бог вам, Алексей Иванович, свидетель:
Есть нечего, все дети босиком,
Жену оставил я с одним лишь пятаком.
Где взять? Давно уже без места я, несчастный!
Сгубил меня разбойник пристав частный!
Я до отставки не пивал:
Спросите, скажет весь квартал.
Теперь же с горя как напьюся,
То будто бы развеселюся".
- "Не пей, так я тебе охотно помогу".
- "В рот не возьму, ей Богу, не солгу;
Господь порукою!.." - "Ну, полно, не божися,
Вот крестникам снеси полсотенки рублей".
- "Отец!.. дай ручку!.." - "Ну, поди домой, проспися,
Да чур, смотри, вперед не пей".
Летит Пьянюшкин наш, отколь взялися ноги,
И чуть-чуть не упал раз пять среди дороги;
Летит... домой? - О нет! - Неужели в кабак?
Да, как бы вам не так!
В трактир, а не в кабак зашел, чтобы промена
С бумажки беленькой напрасно не платить,
Спросил ветчинки там и хрена,
Немножко так перехватить,
Да рюмку водочки, потом бутылку пива,
А после пуншику стакан,
Другой... и наконец - о диво! -
Пьянюшкин напился уже мертвецки пьян.
К несчастию, еще в трактире он подрался,
А с кем? за что? - и сам того не знал;
На лестнице споткнулся и упал
И весь, как чорт, в грязи, в крови перемарался.
Вот вечером его по улице ведут
Два воина осанки важной,
С секирами, в броне сермяжной.
Толпа кругом. И кум, где ни возьмися, тут.
Увидел, изумился,
Пожал плечами и спросил:
"Что, верно, с горя ты, бедняк, опять напился?"
- "За здравие твое от радости я пил!"

У пьяницы всегда есть радость или горе,
Всегда есть случай пьяным быть;
Закается лишь только пить,
Да и напьется вскоре.
Однако надобно, чтоб больше пил народ:
Хоть людям вред, зато откупщикам доход.

Мать

Приятную тебе скажу я, друг мой, весть.

Дочь

Скажите, маменька.

Мать

Жених тебе уж есть:
Отец поговорить об нем велел с тобою.

Дочь

Вы видели его? Хорош ли он собою?

Мать

Вчера у князя мы играли с ним в бостон,
И нам понравился обоим очень он:
Умен, достаточен и знатного же рода...

Дочь

А сколько лет ему?

Мать

Да... шестьдесят два года.

Дочь

Неужто вы меня хотите погубить?
Могу ли, маменька, я старика любить?

Мать

А почему ж не так? Он женится по страсти;
Имение его в твоей всё будет власти:
Сто тысяч с деревень дохода одного...

Дочь

Извольте, маменька, иду я за него.

Не бойся, говорят, суда,
А бойся вот судьи.
И то беда:
Как секретарь доложит,
Так и судья плохой положит.
Напорют целую тетрадь,
Пропишут, спутают, завяжут,
И грамотному не понять,
А настоящего и главного не скажут.
Лев сделал приставом Собаку при Овцах;
Волкам Собака страх.
Один из них хотел
Ягненком поживиться,
Схватил его и в лес понес;
Но нагнал вора верный пес,
И должен был Волк ужина лишиться
Да клоком шерсти поплатиться.
Волк с жалобою в суд идет -
Осел там был судья, а секретарь Лисица,
Докладывать большая мастерица, -
Гусенка на поклон секретарю несет.
Доклад Лисица подает:
От слова до слова прошенье прописала,
Законы подвела,
Но об Ягненке не сказала,
И как сказать? Она при деле не была.
И вот, без всяких справок
И без очных, как должно, ставок,
Последовал журнал, что "в силу скотских прав
За оскорбленье Волчьей чести
И вырванье с азартом шерсти
Взыскать с Собаки должно штраф,
Бесчестье и увечье;
А стадо всё овечье
Просителю на время поручить.
Собаку же от места удалить,
Для соблюденья пользы Львиной".
Что делает доклад Лисы и суд Ослиный,
Особенно в дали, в глуши!
По дудке их там и пляши.

Не знаю точно кто, а проповедник славный,
Платон, Леванда ли иль кто-то, с ними равный,
Однажды в пост великий говорил
О милостыне поученье
И слушателей всех привел во умиленье.
Кащей у кафедры стоял и слезы лил.
Знакомый у него спросил:
"Да что за удивленье?
Ты плачешь, кажется?" - "Как слез не проливать!
Я эту проповедь вовек не позабуду".
- "Что ж, станешь ли убогим подавать?"
- "Нет, милостыню сам просить теперь я буду".

Брылан, задорный беглый пес,
С большой Свиньей схватился,
Возился с ней в грязи, возился,
Свиною кровью обагрился,
Всю Свинью искусал, прогнал и... поднял нос.
"Знай, наши каковы кусаки! -
Сказал он ей. - И век Брылана поминай!"
Возрадовались все его друзья, собаки.
"Ай! ай! - Визжит, вертя хвостом,
Брех, пудель сухощавый.
Покрыл себя, Брылан, ты славой!
Ай, ученик! Ай, друг!
Прославил ты наш круг!"
- Ай, ай! Брылан! ай! ай! - кричат тут и щенята.
- Хвала, свиной герой!" - "Послушайте, ребята! -
Брылан преважно возгласил. -
Чуть-чуть я у Свиньи хвоста не откусил.
Когда же сладил со Свиньею,
Примусь и за Слона.
Ну что, в родню хоть толст,
Да не в родню, быть может, прост.
Друзья! за мной!
Я знаю, Слон идет теперь на водопой.
Марш на Волынский двор!"
За ним все побежали...
Увидели Слона, смешались, задрожали,
Попятились. "Стой, толстый, стой! -
Кричит Брылан. -
Как смел обидеть ты дворняжку?"
- "Какую?" - "Завирашку!
Проси прощения; не то, брат, на дуэль.
Заставлю пролежать в сарае пять недель".
- "Да отвяжись, чего ты хочешь?
Не прыгай высоко, ведь на клыки наскочишь".
- "Что пред дворняжкою ты виноват, скажи,
И всею правдою в неправдах нам служи:
Велим ли проучить кого, так размозжи;
Кого лизать - лижи".
- "Лизать?" - Вот Слон тут осердился,
Брылана хоботом схватил,
Через решетку вмиг его в канал спустил,
И где же? - в полынье, каналья, очутился!..
А Пудель? .. На язык хотя он и остер,
Но немец так хитер,
И совестней притом: нет, он не горячился
И впереди щенят бежать назад пустился.

Хоть как собака ни сильна,
Но где ей укусить Слона!
Беда, когда дойдет до драки;
Не трогайте ж Слонов, Собаки!

Беда некстати разболтаться!
В какой-то дом пришла
Служанка наниматься.
- "Скажи мне, душенька, где прежде ты жила?
Что делала? .." - "Жила-с я у моста Тючкова,
У маклера Волчкова.
Женат, сударыня, на третьей он жене;
Дочь старшая меня немного помоложе;
Совсем почти уж сед, а приставал ко мне!
Бог знает что сулил, да честь всего дороже!
Я отошла. Потом жила у Покрова,
У Галкиной. Она вдова;
При флоте здесь служил ее муж комиссаром.
У ней жил мичман бедный... даром...
Племянник - по ее словам.
Уж правда или нет, о том судить не нам.
Хоть беден, но зато и молодец собою!
Ему осьмнадцать лет, а ей уж тридцать пять!
А как она ряба! худа! доска доскою!..
Изволила меня к нему приревновать!
У немца-доктора я после нанялася -
И тут не ужилася:
Муж мот, жена скупа.
Представьте: кофею мне даже не давала!
Да и сама какой пивала?
С цикорием! - Еще жила я у попа;
Немного пил старик; дочь у него невеста.
Скажу, что модница! Зато коса, глупа!.."
- "Прощай, голубушка, ищи другого места,
- "Помилуйте! Да чем я так противна вам?
Сшить, вымыть, выгладить умею,
Всё в доме сделать разумею,
И десять лишь рублей..." -
"Полушки я не дам",
- "Да чем же так я несчастлива?
Чем не понравилась?" - "Болтлива!"

Попа пред казнию
Разбойник попросил. Приходит поп.
Ему тот в ноги повалился
И прослезился:
"Простит ли Бог меня?" - он у него спросил.
"Покаяться тебе чистосердечно должно...
Ну, сколько душ ты потерял?" -
"Да как упомнить можно!
Я, право, не считал".
- "А что, посты, чай, соблюдал?"
- "Помилуй, батюшка! да разве я татарин,
Чтоб не соблюл поста?
Избави Бог! Я христианин;
Так стану ль мясом в пост сквернить свои уста!"

И не разбойники за грех большой считают
В пост оскоромиться, обедню прогулять;
А ближнего оклеветать,
Имение и с ним нередко жизнь отнять -
В достоинство еще и в честь себе вменяют.

В мучном амбаре
Кот такой удалый был,
Что менее недели
Мышей до сотни задавил;
Десяток или два кой-как уж уцелели
И спрятались в норах. Что делать? выйти - страх;
Не выходить - так смерти ждать голодной.
На лаврах отдыхал
Кот сытый и дородный.
Однажды вечером на кровлю он ушел,
Где милая ему назначила свиданье.
Слух до Мышей о том дошел;
Повыбрались из нор, открыли заседанье
И стали рассуждать,
Какие меры им против Кота принять.
Одна Мышь умная, которая живала
С учеными на чердаках
И много книг переглодала,
Совет дала в таких словах:
"Сестрицы! отвратить грозящее нам бедство
Я нахожу одно лишь средство,
Простое самое. Оно в том состоит,
Чтоб нашему злодею,
Когда он спит,
Гремушку привязать на шею:
Далеко ль, близко ль Кот, всегда мы будем знать,
И не удастся нас врасплох ему поймать".
- "Прекрасно! Ах, прекрасно! -
Вскричали все единогласно.
Зачем откладывать? Как можно поскорей
Коту гремушку мы привяжем, -
Уж то-то мы себя докажем!
Ай, славно! Не видать ему теперь Мышей
Так точно, как своих ушей!"
- "Всё очень хорошо; привязывать кто ж станет?"
- "Ну, ты". - "Благодарю!"
- "Так ты". - "Я посмотрю,
Как духа у тебя достанет!"
- "Однако ж надобно". - "Что долго толковать?
Кто сделал предложенье,
Тому и исполнять.
Ну, умница, свое нам покажи уменье".
И умница равно за это не взялась.
А для чего ж бы так?.. Да лапка затряслась!

Куда как, право, чудно!
Мы мастера учить других;
А если дело вдруг дойдет до нас самих,
То исполнять нам очень трудно.

Где холодно, цветы все худо там растут.
Лишь выходишь, они показываться станут,
То солнечные им лучи потребны тут,
Но вместо солнца дождь, снег, град - они и вянут.

Канада есть сия холодная страна,
Цветы - писатели, а солнце - одобренье;
И наша нация, к несчастью, есть одна,
Где авторы в таком находятся презренье.

Утешьтесь, бедные! и прочие науки
Все одобряются не более у нас;
Возьмите, юноши, не книги, карты в руки,
Вертитесь, кланяйтесь - чины, места ждут вас.
Бостоном, танцами составить счастье можно,
А с просвещением в леса сокрыться должно.

Что слышу? Пнин уже во гробе!
Уста его навек умолкли,
Которы мудростью пленяли!
Навеки Сердце охладело,
Которое добром дышало!
Навек рука оцепенела,
Котора истину писала!
Навеки мы его лишились!

О смерть! исчадье ада злое!
Зачем, зачем его сразила?
Он был еще в цветущих летах!
А часто изверги ужасны,
Которы землю оскверняют,
Которы кровь пьют беззащитных,
Живут до старости глубокой!
Зачем не их, его сразила?

Как древо юное весною
В саду при солнце зеленеет
И, будучи покрыто цветом,
Плоды обильны обещает,
Плоды, которые бывают
На нем всегда год года лучше, -
Все им любуются и перстом
Его друг другу указуют...
Но мрак спускается на землю -
Валится цвет и лист зеленый...
Вотще садовник истощает
Свое искусство попеченья:
Прекрасно древо сохнет, сохнет,
И глядь... совсем уже засохло, -
Так точно Пнин погиб несчастный!

Сего ль, друзья, мы ожидали?..
Почтим же прах его слезами,
Цветами гроб его украсим
И памятник ему воздвигнем
Над хладною его могилой,
Хотя он памятник поставил
Еще давно себе и вечный -
В сердцах у нас, в своих твореньях.
О Пнин! друг милый и почтенный!
Мир праху твоему навеки!
Твое век имя будет славно
И память вечно драгоценна
Для нас и для потомков наших!

Когда писать что должен буду
Для пользы я моих сограждан,
Тогда, о Пнин, мой друг любезный!
Приду я на твою могилу
И, тень твою воображая,
Твоим исполнясь вдохновеньем,
Писать тут лучше, лучше стану.
Когда же мне судьба сулила
Еще прожить на свете долго
И небо мне сынов дарует,
То им доставлю воспитанье
По правилам, изображенным
В твоем полезнейшем журнале.
Тебя в пример им ставить буду
И приведу на то их место,
Где прах теперь твой почивает.
Слезами мы его окропим,
И с благодарностию будем
Произносить твое мы имя,
Пока с тобой не съединимся.

"Что у тебя, брат, глаз завязан?"
За шалость я свою наказан.
"Как?" Отличиться захотел
И окривел.
"Каким же образом?" Стрелялся,
Да вот без глаза и остался,
"С кем?" С Джоном Портером. "О знаю молодца;
Не тратит попусту свинца."
Да так ли я, как он, стреляю?
Я в десяти шагах к туз пулей попадаю.
Прицелился ему прямехонько я в лоб...
Хлоп!
"Убил его? Он повалился?.."
Нет, милый, нет?
Вдруг разорвало пистолет.
Вот, грех какой случился!
А он и рад тому, спустил курок тотчас
И пулю посадил мне в глаз".
Уж есть чем хвастаться! В три четверти аршина
Был пистолет его! Ведь экая машина!
И пистолет при том какой?
Прекрасный! В Англии сто фунтов стоит пара,
А у меня дрянной такой,
И тот взял, знаете ли, у козака Макара,
Который из него лет восемь не стрелял,
Не чистил, в сырости держал,
А вычистить его я сам не догадался.
Теперь мне пистолет чудеснейший попался.
Звал Джона я опять; но нет, плут отказался.
Не знаю, как отмстить; скажи, брат, научи,
Что делать мне теперь? "Что делать? Глаз лечи
Да и молчи!"

Сад Таврический прекрасный,
Как люблю в тебе я быть,
Хоть тоски моей ужасной
И не можешь истребить.

Только лишь одной природы
Ты имеешь красоты,
Просто всё в тебе: и воды,
И деревья, и цветы.

Просто всё в тебе и мило.
Для меня ты лучший сад.
Как приятно и уныло
Твой, лиясь, шумит каскад!

Ах! на травке на зеленой
Как люблю я здесь сидеть,
Дух имея утомленный,
На струи в слезах глядеть.

Ах! как временем вечерним
Хорошо в тебе Гулять
По тропинкам искривленным
И о милом помышлять.

Как в тебе я ни бываю
И как много ни хожу,
Только им лишь мысль питаю,
Но его не нахожу.

Он меня не повстречает
Никогда в аллеях сих,
Вздохов он не примечает
И не видит слез моих.

Сад Таврический прекрасный,
Нету мне в тебе утех,
Но зато в тебе несчастной
Можно плакать без помех.

Султанка старый занемог,
Султанка слег в постелю;
Лежит он день, лежит неделю,
Никто из медиков Султанке не помог,
Час от часу лишь только хуже:
Все ребра у него наруже,
Как в лихорадке он дрожит
И уж едва-едва визжит.
В конуре, у одра больного,
Соколка, внук его, стоял,
Не мог он вымолвить от жалости ни слова
И с нежностью его лизал.
Султанка на него взглянул и так сказал:
"Ну, видно, мой конец приходит:
Нельзя ни встать, ни сесть;
Душа из тела вон выходит...
А перед смертью как хотелось бы поесть!
Послушай, милый внук, что я тебе открою:
Две кости спрятал я, как был еще здоров;
Умру, ведь не возьму с собою.
Они вот там лежат, у дров;
Поди же, принеси их обе
И старика утешь,
Который скоро будет в гробе...
Да только сам, смотри, дорогою не ешь".
Как из лука стрела,
Соколка мой пустился,
В минуту воротился
И кости в целости принес.
Султанка тронут был до слез.
Ну, нюхать кости он, глодать уже не может;
Понюхал и промолвил так:
"Когда умру, пускай мой внучек это сгложет...
Однако же теперь не тронь ты их никак.
Кто знает? Может быть, опять здоров я буду;
Коль веку Бог продлит, тебя не позабуду:
Вот эту кость отдам тебе,
Большую же возьму себе.
Постой, что мне на ум приходит:
Есть славный у меня еще кусок один;
Я спрятал там его, куда никто не ходит.
Сказать ли? Нет, боюсь: ты съешь, собачий сын!
Ох, жаль!.." - и с словом сим Султанка умирает.

На что сокровища скупой весь век сбирает?
Ни для себя, ни для других!
Несносна жизнь и смерть скупых.

Шли два прохожие по берегу морскому
И видят - устрица большая на песке
Лежит от них невдалеке.
"Смотри, вон устрица!" - сказал один другому,
А тот нагнулся уж и руку протянул.
Товарищ тут его толкнул
И говорит: "Пожалуй, не трудися,
Я подыму и сам, ведь устрица моя".
- "Да, как бы не твоя!"
- "Я указал тебе..." - "Что ты? Перекрестися!"
- "Конечно, первый я увидел..." - "Вот те раз!
И у меня остер, брат, глаз".
- "Пусть видел ты, а я так даже слышал носом".
Еще у них продлился б спор,
Когда б не подоспел судья к ним Миротвор.
Он начал с важностью по форме суд допросом,
Взял устрицу, открыл -
И проглотил.
"Ну, слушайте, - сказал, - теперь определенье:
По раковине вам дается во владенье;
Ступайте с миром по домам".
Все тяжбы выгодны лишь стряпчим да судьям!

В лесу Соловушко зарей вечерней пел,
А Филин на сосне нахмуряся сидел
И укал что в нем было мочи,
Как часовой средь ночн.
"Пожалуй, дядюшка, голубчик, перестань,-
Сказал Чиж Филину, - ты Соловью мешаешь".
- "Молчи, дурак, молчи, ты ничего не знаешь.
Что Соловей твой? Дрянь!
Ну так ли в старину певали?
И так ли молодцы из нас теперь поют?"
- "Да кто же? Соловья мы лучше не слыхали,
Ему здесь первенство все птицы отдают".
- "Неправда! Он поет негодно, вяло, грубо,
А хвалит кто его, несет тот сущий бред.
Вот Ворон, мой сосед,
Когда закаркает, то, право, сердцу любо!
Изряден также черный Грач:
Хоть мал, а свил гнездо под крышкой храма славы!
Кукушкин на кладбище плач
Нам тоже делает забавы.
Но Сыч! Вот из певцов певец!
Его брать должно в образец:
Кричит без умолку, прекрасно!
Скажу пред всеми беспристрастно,
Что нет здесь равного Сычу...
Зато я сам его учу!"

Поставили на улице фонарь -
И уняли ночного вора.

Плут секретарь
Остерегается прямого прокурора.

То ль дело воровать впотьмах?
То ль дело командир, который не читает,
Не смыслит ничего в делах,
А подписью своей бумаги утверждает!
Хвала от всех воров, воришек - темноте,
Невежеству и глупой доброте.

     Посвящается А. Я. Н.

Вы любите кота?
Любите: он ведь сирота,
Малюткой вам еще достался;
Кто подарил его, тот с жизнию расстался.
Отличен всем ваш кот: умом и красотой,
Пленяет взоры он своею пестротой.
Какая белизна с блестящей чернотой!
Гордяся быть у вас слугою,
Как важно спину он сгибает вверх дугою
И, ластяся вкруг вас, мурлычет и ворчит.
Как мил, когда против дивана,
Свернувшися клубком, он на шкафу лежит
И, шейку приподняв, по временам глядит,
Как госпожа его сидит
За нотами у фортепьяна;
Огонь блестит в его глазах;
Игрою вашей очарован,
Лежит, как будто бы прикован,
Не думает и о мышах.
Да ест ли он мышей?..
Он вами избалован;
Шерсть лоснится - так он жирен.
А, нечего сказать, прекрасен и умен!
- Коты и все умны, но только лицемеры.
Я знаю многие примеры.
Сказать ли сказку вам про черного кота,
Который уж в преклонные лета
В молоденькую мышь влюбился
И чуть-чуть жизни не лишился?..
Кот этот был злодей;
В амбарах, в погребах его все трепетали
И усачом его, Арабом называли;
Жестокосердием превосходил судей
В республиках во время бунта -
Хотя говядины ел каждый день полфунта,
Но всё мышей, и крыс, и воробьев ловил,
Ловил - да и давил. Однажды
Мышку он увидел молодую,
Такую
Прелестную, какой ни раза не видал, -
Увидел - изумился,
Глазами засверкал
И по уши в нее влюбился
На старости мой черный Кот.
Подвластны все любви - и человек и скот.
Хотел Кот броситься пред Мышкой на колени,
Но та бегом, бегом из комнаты да в сени
И в норку юрк. Простерся Кот перед норою,
Лежит гора горою.
"Виновница моих смертельных мук! -
Он мышке говорит, вздыхая
И лапу в нору запуская. -
Люблю, люблю тебя - дай на себя взглянуть...
Я честный кот, все кошки это скажут,
И боги пусть меня накажут,
Коль я хочу..." - "Я не хочу! -
Из норки Мышь кричит Арабу-усачу. -
Ну не хочу и не хочу!"
Поджавши хвост, повеся вниз головку,
Пошел Кот бедный прочь;
Опять пришел назад, провел у норки ночь;
Не только говорил - и плакал; но плутовку
Никак не мог он убедить,
Чтоб вышла, показала глазки;
Напрасно было всё, как слезы, так и ласки.
Решился наконец ее он подарить
И говорит: "Послушай,
Вот, милая, тебе ветчинный свежий жир,
Голландский лучший сыр,
Конфекты... Я уйду, ты без меня покушай".
Сказал, дары свои у норки положил,
Вздохнул и скрылся.
Назавтра Кот опять с гостинцами явился,
И с месяц каждый день к жестокой он ходил,
Чего он ей ни говорил,
Чего, чего ни приносил,
Но тщетно всё - любить его
Мышь не хотела,
Или хотела, да не смела.
А Кот
Совсем уж стал не тот:
Разбоем он не занимался,
По крышам, чердакам, амбарам не таскался,
Мышей и крыс не ел,
Ужасно похудел,
Чуть я ноги волочил и так, как тень, шатался.
К возлюбленной его о том дошла молва.
Неопытная удивилась;
От жалости едва-едва
Она не прослезилась;
Но на свидание с зубастым не решилась,
Хотя и слышала, что скоро он умрет.
Вот наконец приходит к норке Кот. -
Чуть дышит! В чем душа! Совсем доска доскою!
"В последний раз тебя, мой свет, я беспокою, -
Так говорит губитель прежний крыс. -
Ты на меня не осердись -
Грешно и на врагов пред смертью их сердиться, -
Пришел с тобою я проститься.
Что делать, если я любимым быть не мог;
По крайней мере я умру теперь у ног
Твоих... Прости!.." - С сим словом протянулся.
Лежит час, два - не смеет и дохнуть.
Вот Мышке вздумалось на мертвеца взглянуть;
Из норки выползла... поближе... Кот очнулся,
Как тигр на бедную прыгнул,
Когтями так ее давнул,
Что только пикнула - и поминай как звали.
С отчаянья, с печали
Не знал, что делать, Кот.
Вот Мышку в зубы он берет, и
Потом перед собой кладет...
-Глядит, как сибарит на статую Венеры;
Глядел, глядел,
Да ВСЮ и съел, -
Опять стал есть мышей, опять он растолстел.
Всего противней мне Тартюфы-лицемеры!
О, как бы я был рад,
Когда бы поскорей они попали в ад!

Гулял с женою муж в саду,
И, на беду,
Пред ними птичка пролетела
И на рябину села.
"Смотри, смотри, жена: вон Чиж!"
- "Не Чиж, Иваныч, Стриж".
- "О, вздор ты, дура, говоришь,
Уж я сказал, что Чиж, так ты должна мне верить",
- "Вот хорошо! Не верь своим очам,
А верь твоим речам".
- "Я знаю, чем тебя уверить:
За палкой не заставь сходить".
- "Стриж! - стану всё я говорить.
Чижи зеленоваты,
Стрижи же черноваты
И длинноваты.
Слепой увидит: это стриж".
- "Молчи ж!" -
И хлоп жену по уху.
- "Разбойник! только пить сивуху
И бить жену. Пей, варвар, кровь мою,
А я за правду постою.
Стриж, а не Чиж!" Иваныч за сивуху
Еще дал плюху:
"Молчи". - "Не замолчу,
Не покорюся палачу.
Стриж, а не Чиж!" - И битва закипела.
Михевна уступить тирану не хотела,
Язвит его, чем в силах, языком,
А он так кулаком.
Кокошник на гряду свалился,
Иваныч мой остервенился,
Михевну за косу схватил
И сильною рукой в крапиву потащил.
На крик несчастной прибежали,
Но без десятских двух никак бы не отняли.
Калганиху-лекарку взяли!
Но знание ее, увы, не помогло!
Просили знахаря Вавилу -
Ничто Михевну не спасло:
От скверного стрижа пошла она в могилу.

Не спорь из пустяков
И не беси злых дураков;
Как язвы, ссоры удаляйся;
Но где потребует долг, совесть - не молчи
И говори, а не кричи,
Без сердца убедить старайся.

Весь свет соседа моего
Пустоголовым называет;
А всякий вечер у него
Как много в голове бывает.

Клариса овдовела
И плачет в два ручья. Бедняжку очень жаль,
Пред смертью мужниной она купила шаль,
И обновить ее к несчастью не успела.

На столп дорожной Петр философ наш походит:
Показывает путъ, a сам по нем не ходит.

Наш Мевий фабулист примерный:
Нет в баснях у него искусства, пышных слов,
А сколько простоты! Вот в них-то совершенный
Язык скотов.

Наш общий друг Дамон
Сегодня застрелился...
Ты плачешь и в лице совсем переменился! -
Три тысячи мне должен он.

О, как несчастна Андромаха!
Пирр бедную вдову в отчаянье привел;
Парнасский же козел,
Рифмач, палач Хвостов, неряха,
Расинов снял с нее наряд,
Да в сарафан одел китайчатый - и рад.
Катенин, наконец, с ней поступил тирански:
Заставил говорить без смысла по-славянски.

Что наш больной? - Сегодня приобщался:
Лекарства больше не берет,
И Доктор отказался -
Ну, слава Богу! есть надежда, не умрет.

"Что так ты похудел?" - Не сплю вот третью ночь!
Не мучился такой бессонницей я сроду!
"Безделица! Могу помочь:
Сегодня же пришлю тебе Графова оду".

Шутов наш фабулист примерный!
Нет в притчах y него искуства, вышних слов,
А сколько простоты! Вот в них-то совершенный
Язык скотов.

"Я видел вас вчера в трагедии моей.
Вам нравится она?" - "Нимало".
- "А что ж вы плакали?" - "Сказать ли? Жаль мне стало,
Что дал за креслы пять рублей".

Всего стихотворений: 64