Русская поэзия >> Александр Христофорович Востоков

Александр Христофорович Востоков (1781-1864)

• Биография Александра Востокова
• Стихотворения Александра Востокова по темам

Все стихотворения Александра Востокова на одной странице

- Оглавление -

Бог в нравственном мире

Да воспоет иной, с Клопштоком и Мильтоном,
     Миров и ангелов творца;
Или ко всецарю, в мольбе, псаломским тоном,
     Свое и наше воскрилит сердца:
Природы в чудесах его изображает,
Величием его наш разум поражает.

Я в мире нравственном содетеля пою.
Не нужно отлетать мне в сферы неизвестны.
Земля, на коей мы дышим, -феатр нетесный,
Где узрю, господи, премудрость я твою!
В деяньях, в помыслах искать тебя я буду,
     И в заблуждениях людских.
Ты сам невидимо присутствуешь повсюду;
Всё к исполнению намерений твоих!

     Тобой рождаются, цветут, падут народы.
Что пало, вновь взойдет, и плод даст, что цвело.
Из свитка вечности ты развиваешь годы,
     Несущи благо нам и зло.
Зло? - но оно таким для нас, для малозрящих!
Противно детям так целебно питие,
Чем против воли их, в болезнях, им грозящих,
Блюдут родители их нежно бытие.

Из нечетов лишь чет, из хаосов порядок_ -
Сии ты всем вещам законы начертал!
Ты хочешь, чтоб покой был утружденным сладок,
И да не пожнет тот, кто нивы не вспахал.
В трудах и бедствиях лишь доблесть познается,
И мудрость лишь одним неленостным дается.

Но если видится нам злобы торжество,
Неправосудие коль правду угнетает,
Лукавство простоте коль сети соплетает,
Коль жертва сильного слабейше существо, -
Злодеев счастию завидовать не будем!
Земные благи все оставим в их руках:
   Недостает сим жалким людям
     Первейшего из благ -
Спокойствия души и сердца неукорна.

Блажен владеющий сокровищем таким!
Он если бы и пал плачевной жертвой злым,
Ему и смерть триумф - им жизнь гнусна, позорна.
          Их души под бичом твоим.
Незримые твои удары настигают
Повсюду их. Вотще от оных убегают,
Жегомой совестью душе ища прохлад
В стяжаньях, в роскошах и в шуме ложной славы!
     Им всяко место, всякий час им ад,
       Коль путь оставлен ими правый.
Но тот, кто столько зол, что совесть заглушил,
Наказан самою бесчувственностью будет.
     Помрет он скотски, так, как жил,
И заслуженного в сем мире не избудет
      Ни злой, ни добрый человек.

Откуда мы пришли, куда пойдем - не знаем;
Но не без бога наш земной проходит век:
Не глас ли божий мы в самих себе внимаем,
      Глас одобрений и упрек?
Не богом ли самим в нас светит разум здравый
Сквозь мрак безумия, с которым он в борьбе?
Сквозь беснование разврата добры нравы
Идут из века в век - не по его ль судьбе?
На всех твоя судьба, о боже, оправдится:
Без воли твоея ничто не совершится,
А воля есть твоя - порядок всех вещей.

И ежели доднесь убийственных мечей
И огнедышащих бойниц не покидаем,
      Средь мира даже тысящью смертей,
Распутством, завистью, враждой себя снедаем, -
В том не иное зрю, как благотворный ветр,
Который бурями стихии очищает,
      Застаиваться им мешает.
Он минет - и земля из освеженных недр
Нам жизни новые произведет с избытком,
И новый разольет нектар в эфире жидком.

      Железо лютыя войны
      Разорет недро тишины,
И улучшается народов целых жребий.
Бич Божий - Аттила и грозный Тамерлан
Не навек претворят края цветущи в степи;
Коммод какой-нибудь, неистовый тиран,
80 На человечество наложит тесны цепи
На малый токмо час. Оно все узы рвет
И с новой силою к добру свой имет ход.

   Как мир физический живет движеньем,
   Моральный мир живет к добру влеченьем,
И в боге обое соединенны суть.
      Он движитель систем планетных,
Малейших и больших - равно нам неприметных;
И он же всем к добру, ко счастью кажет путь;
      Вернейшим счастия залогом
Свой истый огнь - любовь вложивый в нашу грудь,
Не посему ли ты наименован богом
      Издревле от языков всех,
Которы естества смотрели чудный бег,
Там солнце и луну, там звезды, метеоры,
Здесь многоплодные поля, леса и горы, -
Младенческие их недальновидны взоры
В одних явлениях живоподобных тех
               Тебя искали
И поклоненье им со страхом воздавали,
   Но мы, питомцы опытных времен,
Превыше ставшие природных феномен,
Которы мыслию берем в свое подданство
      Стихии, время и пространство, -
Познали, что сей мир, толикого добра
Вместилище, сей мир, толико благолепный,
Есть преходящая и грубая кора,
Под коею живет духовный мир бессмертный,
   А оного душа и центр есть ты,
Источник истины, источник красоты!
Велик в явлениях физической природы,
Ее же действием и ходом правишь сам,
Но более велик в явлениях свободы,
Тобой дарованной моральным существам!
Дар драгоценнейший! Дабы они равнялись
С тобой - своим бы лишь рассудком управлялись
      В набрании себе путей:
Рабами ль быть, или - царями быть страстей,
      В судьбе души своей всевластны,
Почтенны и тогда, когда чрез то несчастны, -
   То заблужденный шаг свободы был,
   Она ж всегда святее принужденья.
Инстинкт звериный чужд порока, заблужденья,
Зато лишен и тех парящих к богу крил,
Которы суть удел свободных, умных сил.
      Как орлий птенцы расправят
      Растущи перья мышц своих,
      С веселием гнездо оставят,
Где воспиталося слепое детство их, -
Так точно человек, познав себя духовным,
      Уже не прилеплен к земле:
      Мерзя всем тленным и греховным,
      Подымет ангельски криле -
      И в лоно бога возлетает,
И черплет в полноту души оттоль любовь,
Которую потом на ближних изливает
      Посредством дел своих и слов.

      Любовию он строит грады,
   Триумф и славу общежития,
      Ведет людей к законам правды,
Их человечество им чувствовать дая,
Любовью силен он над поздними веками;
   И за священные дары ея
Достойно иногда могли прослыть богами
Благотворители, наставники людей.

Таков божественный был древле Моисей, 
Законодатели, святители, пророки,
Которых чистая душа и ум высокий -
Изображения суть бога самого, -
Достойнейшие те возвестники его!
Венец на сей земле всех божиих творений
Есть человечества неутомимый гений,
      Ему же покорен весь свет.
Трудам и розыскам его пределов нет;
Упорнейшие он преграды разрушает,
      Себя и мир усовершает...
Зачем? - Изящное и доброе любя,
Он в мире и в себе желает зреть тебя!
О, если бы - кого зрит в мире вездесущим,
Того он зрел всегда в душе своей живущим
      И шествовал того путем, -
   Счастлив бы человек был в мире сем!
Его в объятия свои зовет Природа
И наслаждения чистейшие сулит,
Всяк возраст жизненный и всяко время года
          Разнообразно веселит.
Забота бледная подчас его тревожит,
Болезнь и бедствие хотят его препнуть, -
      Но трудность в нем охоту множит
      Ко храму счастья досягнуть.
Любовь к отечеству и должность гражданина,
Любовь семейная, отца, супруга, сына -
Рождают много слез, но сколько ж и отрад!
А с бедным иногда и плакать кто не рад!
И все те сладости любовь нам доставляет, -
Любовь, которая симв_о_л твой составляет,
          Всесохраняющий отец!..
Да принесут тебе все люди дань сердец!
      Как утренний туман, исчезнет
      Мрак умственный, душевный хлад,
      И солнце милости воскреснет,
      Чтобы проникнуть в самый ад.

Тогда твоя любовь землей возобладает,
Всех, всех обрадует златой ее восход,
Ожесточеннейший в лучах ее растает,
      Как в теплом солнце вешний лед.

<1807>


Братья Якшичи

Месяц журил звезду-денницу:
"Где ты была, звезда-денница?
Где ты была, где губила время
Три белых дня?" В ответ денница:
"Пробыла я, провела я время
Над белокаменным Белградом,
Глядя на великое чудо,
Как делили отчину братья,
Якшичи братья, Дмитрий с Богданом.
Отчину дружно они поделили,
Все города и земли без спору,
Пополам разделили Белград.
Спор у них вышел только за малость:
Конь вороной и сокол чьи будут?
Себе, как старшему, требует Дмитрий
Сокола и коня вороного;
Не дает ему, не уступает
Богдан ни того, ни другого.
Наутро, чуть свет, взял Дмитрий
Сокола и коня вороного,
Едет в горы на лов. Выезжая ж,
Призвал любу свою, Ангелию:
"Моя верная жена, Ангелия!
Отрави мне брата Богдана;
Если ты его не отравишь,
Не жди меня к белу двору обратно".
То услышав, люба Ангелия
Садилась невесела, кручинна;
Размышляет так сама с собою:
"Чего хочет та зловещая кокушка!
Чтоб я деверя моего отравила, -
Перед богом мне будет грех великий,
Пред людьми укор и бесчестье;
Укорит в глаза старый и малый:
Это та несчастная, скажут,
Что деверя своего отравила!
А ежели его не отравлю я,
Не смею во двор ждать мужа!"
Всё обдумав, придумала одну мысль.
Идет она в глубокие подвалы,
Берет молитвенную чашу, 
Скованну из чистого злата,
Которая от отца ей досталась,
Вином ее червленым наливает
И приносит к деверю с поклоном,
Полу платья и руку целует:
"Прими от меня, милый деверь,
Тебе кланяюсь вином и чашей:
Подари коня и сокола мне!"
Жалко стало ее Богдану,
Подарил коня и сокола ей.
Дмитрий ездил целый день за охотой,
Ничего не поймал, не наездил.
Уже под вечер привел его случай
В горах ко озеру зелену.
На озере утица златокрыла.
Пустил серого сокола Дмитрий,
Чтоб утицу поймал златокрылу;
Но она не только не далася,
Сама серого сокола схватила
И правое крыло ему сломила.
Как увидел то Якшич Дмитрий,
Сбросил с плеч он цветное платье,
Вплавь по озеру тихому пустился
И на сушу сокола вынес.
Потом серого сокола спросил он:
"Каково тебе без крыла, серый сокол?"
Ему сокол писком отвечает:
"Без крыла моего таково мне,
Как брату одному без другого".
Тогда Дмитрий с раскаяньем вспомнил,
Что он отравить велел брата.
Сел скорее на коня вороного
И погнал что есть мочи к Белграду -
Не застанет ли в живых еще брата.
К Чекмек-мосту пригнав, понуждает
Коня мост переехать скорее;
Сквозь мост коню ноги попали,
Конь выломал передние ноги.
Себе видя невзгоду такую,
Снял Дмитрий седло с вороного,
На булаву на пернату седло вздел,
Скорым шагом потек ко Белграду.
Пришел, прямо к жейе обратился:
"Ангелия, моя верная люба!
Ты брата мне не отравила?"
Ангелия ему отвечает:
"Я брата тебе не отравила,
А еще тебя с братом помирила!"

1 Люба - по-сербски: жена, супруга. Мы позволили себе употребить и в русском переводе сие поэтическое слово.
2 У сербов, когда сваты придут в дом невесты, отец ее выносит к ним новую чашу, из которой они пьют за здоровье. Потом, при обряде венчания, из той же чаши поят вином жениха и невесту. Эта чаша, называемая молитвенною, отдается новобрачной, которая хранит ее у себя, для памяти, по смерть.

Весенняя песнь

Май благодатный
В сонме зефиров
С неба летит,
Полною урной
Сыплет цветочки,
Луг зеленит,
Всех исполняет
Чувством любви!

Выйдем питаться
Воздухом чистым, -
Что нам сидеть
В мертвых стенах сих?
Душно здесь, пыльно, -
Выйдем, друзья!
Пусть нам покажет
Бабочка путь.

Там, где широко
Стелется поле
В синюю даль,
Вол круторогий
Пажить вкушает
В стаде телиц.
Прыткие кони
Скачут и ржут.

Вижу - от юга
Тянутся тучей
Лебеди к нам.
Ласточка в светлом
Небе кружится,
Мчится к гнезду.
Пахарь оставил
Мирный свой кров.

Он уж над пашней
В поле трудится;
Либо в саду
Гряды копает,
Чистит прививки,
П_о_лет траву;
Либо за птичьим
Смотрит двором.

Девушки сельски
Гонят овечек
Беленьких в луг.
Всё оживилось,
Всё заиграло,
Птички поют.
Радость объемлет
Душу мою!

Свесившись с холма,
Смотрятся ивы
В зеркало вод.
Гибкие ветви
На берег злачный
Кинули тень.
Как здесь прохладой
Сладко дышать!

Слушать под тенью
Чирканье птичек!..
Ах! если б вдруг -
Птички, потише! -
Слышится шорох...
Лизанька, ты?
Тени, раскиньтесь!
Лиза со мной!

Апрель 1803


Видение в майскую ночь

  К Флору

Майска тиха ночь разливала сумрак.
Голос птиц умолк, ветерок прохладный
Веял, златом звезд испещрялось небо,
     Рощи дремали.
Я один бродил, погруженный в мысли
О друзьях моих, вспоминал приятность
Всех счастливых дней, проведенных с ними,
     Видел их образ.
"Где ты, мой Клеант! - я, вздыхая, думал, -
Чтоб со мной теперь разделять восторги?
Где вы все? где Флор? где Арист? Филон мой
     Где незабвенный?
Утром цвел!.. о Флор! не давно ли плачем
По Филоне мы? Уж весна двукратно
Оживляла злак над его могилой,
     Птички любились".
Я вздыхал и, взор устремив слезящий
На кусты, на дерн, вопрошал Природу:
"Друг у нас зачем с превосходным сердцем
    Отнят так рано?"
Мне была в ответ - тишина священна!
Дале вшел я в лес, оперся на древо;
Листвий сладкий шум вовлекал усталы
     Чувства в забвенье.
Вдруг из мрака бел мне явился призрак,
Весь в тумане, он приближался тихо,
Не был страшен мне, я узнал в нем милый
     Образ Филона:
Благовиден, млад, он взирал как ангел,
 Русы по плечам упадали кудри,
Нежность на устах, на челе спокойство
     Изображались.
Он уста отверз, - как с журчащим током
Шепчет в дебрях гул или арфу барда
Тронет ветер - так мне влиялся в ухо
     Голос эфирный.
Он гласил: "Мой друг, веселись, не сетуй;
Я живу, - излей и во Флора радость
О судьбе моей, а свою с терпеньем
      Участь сносите.
Всё возможно? Зришь ли миры блестящи
Тамо, землю здесь? Что она пред ними,
То и жизнь твоя пред другими жизньми
     В вечной Природе.
Ободрись же ты и надейся с Флором
Лучших жизней там; но не скорбью тщетной -
Благородством чувств и любовью к благу
     Чти мою память!"
Он исчез. "Филон! мой любезный, где ты?"
 Руки я к нему простирал в тумане,
Сердце билось - ах! Но повсюду были
     Мрак и безмолвье.

Январь 1802


Восторг желаний

        В 1802 году

Предметы сердца моего,
Спокойствие, досуг бесценный!
Когда-то обыму я вас?
Когда дадут мне люди время
Душе моей сказаться дома
И отдохнуть от всех забот?
Когда опять я, не с чужими,
Найду себя - златую лиру,
Венчанну розами, настрою
И воспою природу, бога,
И мир, и дружбу, и любовь?

Ах, долго я служил тщете,
Пустым обязанностям в жертву
Младые годы приносил!

Нет, нет! - теперь уж иго свергну.
Надмеру долго угнетало
Оно мой дух, который алчет
Свободы! О, восстану я!
Направлю бег мой к истой цели
И презрю низких тварей цель.

Так, презрю всё! Но кто меня
Обуздывает? Кто дерзает
Восторгу отсекать крыле?..
Не ты ль, судьба неумолима?
Не ты ли?.. Ах, итак мне снова
Тщеты несносной быть рабом?!

Спокойствие, досуг бесценный!
Когда-то обыму я вас?
Когда дадут мне люди время
Душе моей сказаться дома
И отдохнуть от всех забот?

1802


Зима

Ода к другу, в 1799 году

Пришла печальна старость года,
Зима, по осени златой;
Осиротела вся природа,
Иванов, друг любезный мой!
Ах, скоро вечности пучина
Сего времян поглотит сына,
И сей уже не будет год.
Его заступит место новый,
И, свергнув зимние оковы,
Он узрит вновь весны приход.

Так наших дней зима наступит
И чувств огонь погасит в нас,
Ослабит память, ум иступит
И разольет по жилам мраз,
Доколе смерть нас не изымет
Из уз телесных и подымет
Пред нами вечности покров.
Мы там в странах святых вселимся,
Где с бедством, с нуждой разлучимся,
Где нет тиранов, ни рабов.

Но прежде претечем покорно
Начертанный судьбами круг;
Потщимся с пользой, непозорно,
И жить и умереть, мой друг!
Прямую изберем дорогу,
Вождю надежнейшему - богу
Предав себя в святый покров;
Окажем к слабым снисхожденье,
К порочным жалость, к злым презренье,
А к добрым пламенну любовь.

Теперь, Иванов, можем зваться
Весенними сынами мы;
Еще не скоро прикасаться
К нам хладу жизненной зимы:
Итак, прилежно ниву вспашем,
Чтоб в юношеском сердце нашем
Привязанность к добру росла;
Чтоб, в жаркую годину лета
Огнем благих страстей нагрета,
Плоды нам в осень принесла.

Теперь вкруг нас амуры вьются,
Из свежих мирт венки плетут,
Все удовольствия смеются
И все цветы забав растут.
Сорвем попавшуюся розу,
Но осторожно, чтоб занозу
Нам от шипов не получить!
А то, мой друг, и прежде сроку
Узнаем зиму мы жестоку
И для болезней будем жить.

О нет! умеренность благая!
Тебе потщимся мы внимать.
Твои законы соблюдая,
Болезней можем мы не знать;
И скуки, дщери пресыщенья,
Не убоимся приближенья,
Твоим щитом ограждены:
Для нас здоровие небесно,
Сие твое дитя прелестно,
Продлит еще весенни дни.

Ноябрь 1799


Ибраим

Когда Фернанд(*) благочестивый
Еще, в неистовстве святом,
Не гнал род мавров нечестивый,
Тогда Гусмановым копьем
Омар младой повержен витязь.

В стране врагов страшась отмщенья
(Убитый знатен был, богат),
Бежал Гусман, и в утомленьи
Перед собой увидел сад,
Высоким тыном огражденный.

Когда через сию ограду
С трудом гишпанец перелез,
Узрел хозяина он саду,
Который там в тени древес
Вечернюю вкушал прохладу.

Он о покрове умоляет,
Весь в поте, - эмир Ибраим
Его приемлет и сажает,
И спелы овощи пред ним
Со взором дружелюбным ставит.

"Ты гость мой, - старец рек почтенный, -
И будешь у меня укрыт;
Странноприимства долг священный
Тебе защиту дать велит", -
И гостя лаской ободряет.

Но вдруг на время в дом свой вызван
Великодушный старец был;
Итак, чтоб не был кем он признан,
Старик поспешно заключил
Его в садовую беседку.

В мучительнейшем ожиданьи
Гусман в ней три часа сидел,
Пока при лунном он сияньи
Опять идущего узрел
Хозяина, который плакал.

"Жестокий, - рек он в сокрушеньи, -
Убил ты сына моего!
Увы, хотя и сладко мщенье,
Но слаще во сто крат того
Быть верну в данном мною слове!

Перед садовыми вратами
Стоит мой лучший конь готов -
Беги, ты окружен врагами,
В Толедо, град твоих отцов!
Да будет бог тебе защитник!"

О, зри героя в нем, читатель,
Благотворящего врагам,
Хотя б, кумиров почитатель,
Молился ложным он богам,
Но он есть друг творца вселенной.

* Фердинанд, прозванный Католическим, король Арагонский, положивший конец владычеству мавров в Гишпании

Сентябрь 1799


История и баснь

       Ф.Ф.Репнину

       Репнин, мой друг, владетель кисти, 
       Лиющей душу в мертвый холст! 
       Ты так как я, питомец Феба! 
       Подай же руку: вместе мы 
       Пойдем изящного стезею. 
       Тебе я тамо покажу 
       Достойные тебя предметы, 
       Которые огонь родят  
       В твоей груди, художник юный! 
       Два храма видишь ты на оной высоте. 
       Один, коринфскою украшен колоннадой; 
       Повсюду блещет там и злато, и лазурь, 
       В прелестных статуях парийский дышит мрамор. 
       Храм Басни то; а сей, на правой стороне, 
               Есть храм Истории, и прост и важен: 
       В обширном куполе, которым он накрыт, 
       И в междустолпиях разлит священный сумрак. 
               Мы оба храма посетим, 
       И оба божества мы жертвою почтим. 
       По прежде в сей войдем, который столь прекрасен. 
       
               В широких белых ризах, 
               Седой, почтенный жрец, 
       С покровом на главе, сверх коего венец 
       Из полевых цветков, зеленых мирт и лавров, 
               Облокотясь на златострунну арфу, 
       В преддверье, с важным нас приветствием встречает. 
       Сей старец есть Гомер, - Гомер, богов певец. 
       - Сподоби нам войти в святилище богини, 
       Зане причастны мы мистериям ее. - 
               Священный к нам осклабя зрак, 
               Дверь храма старец отверзает: 
       Восторг и трепет свят весь дух мой обнимает! 
       Я вижу прелести... Но нет, не описать 
               Мне их словами, - ты, о живописец, 
       Изобразишь ли их художеством своим?.. 
               Какие виды 
               И превращенья! 
               Там брань мятежна, 
               Борьба, ристанье, 
               Здесь светлы лики 
               И пляски нимф! 
       Неисчерпаемый красот, богатств источник! - 
       Бери скорее, кисть, палитру и пиши! 
               Пиши 
       Богоглаголивой Додонской мрачности рощи, 
               И Пифиин треножник злат, 
               И восхитительну долину Темпе, 
               И Гесперидский сад. 
       И пир богов пиши в чертогах Крониона, 
               Огромных, созданных Ифестом. 
       Чтобы вкруг сладких яств отрадно возлегали 
               Блаженны жители Олимпа 
       И простирали бы к трапезе вожделенной 
               Десницы, на отца взирая; 
       Во осенении ж кудрей амвросиальных 
               Чело державного Зевеса 
       Блистало б благостью. А Ира величава 
               В златой бы зрелась диадиме, 
       С эгидой и с копьем владычица Паллада, 
               С колчаном, с лирой светл Аполлон. 
       И ты, о мать утех, сладчайшая богиня, 
               Имуща оный чудный пояс, 
       И ты бы зрелась там с собором юных Граций 
               И со смеющимся Эротом. 
       О вид божественный! о дивная изящность! 
               Там песни муз пленяют ухо; 
       Богиня младости льет в чаши сладкий нектар, 
               И милый Ганимед разносит! 
       
       Но мы с надоблачных вершин Олимпа сходим 
               В Троянские поля, 
       Где рать Ахейская одержит град Приамов, 
       Где Ксанфос трупы мчит, где Гектор и Ахилл 
       Свирепствуют. Оттоль с премудрым Одиссеем 
       По царству странствуем Нептунову и зрим 
       Циклопов, Сциллу, Ад, Цирцею, Навзикаю, 
               И множество иных чудес. 
       
       Готов ли ты? - теперь пойдем к другому храму 
               Сумрачным переходом сим, 
       Который лишь одна лампада освещает; 
       Здесь строга Критика имеет свой престол 
       И лже и истине границу полагает. 
       
       Ты был поэтом, - будь философом теперь! 
       На сих висящих дсках добро и зло читая, 
       Предметы избирать из них себе умей. 
       Великих и святых изобрази людей, 
       Которых победить не может участь злая. 
               Искусной кистию своей 
       Яви добро и зло в разительных контрастах: 
       В страдальцах истины прекрасная душа 
       Сквозь всякую б черту наружу проницала, - 
       Сократ беседует с друзьями, смерть пия, 
       Правдивый Аристид свое изгнанье пишет, 
               Идет обратно Регул в плен, 
       И верен истине Тразеа умирает. 
       А в недрах роскоши, среди богатств, честей, 
       Тиранов льстец, Дамокл, упоеваясь счастьем, 
       Возвел кичливый взор, но, видя над собой 
       Меч остр, на волоске висящий, цепенеет. 
       
       Сколь благомыслящим утешно созерцать 
       Толь поучительны, толь сильные картины! 
       С Плутархом в них, мой друг, с Тацитом нам являй 
       Величие и низость смертных 
       И душу зрителей к добру воспламеняй. 

К богине душе моей

Где существуешь ты, души моей богиня?
   Твой образ в сердце у меня.
Везде ищу тебе подобных я красавиц,
   Но тщетны поиски мои.
Ищу везде, - прошу тебя у всей природы,
   Божественная красота!
Из тишины ночной тебя я иззываю,
   От трона утренней зари,
Из недра светлых вод, родивших Афродиту,
   Когда их ветерок струит,
Когда вечерний Феб поверхность их целует
   И дальный брег в туманах спит.
Не в мирных ли лугах гуляешь юной нимфой,
   Или во глубине пещер?
Не в горных ли странах свежеешь ореадой,
   Превыше грома и сует?
Явись и осчастливь мой дух уединенный
   Любовью ангельской, святой;
Неисчерпаемых, небесных наслаждений
   Снеси мне розовый сосуд:
Томлюся и грущу, напиться оных жажду, -
   Приди, утешь меня, напой!
Как агнец на лугах опочивает злачных,
   Так я на лоне у тебя;
Как пламя двух свещей, так наши обе души
   Сольются радостно в одну.
Приди ж и учини меня благополучным,
   Богиня моея души!

Январь 1801


К Борею

В первый день мая 1802 года 
     [Горацианским размером] 
     [ v-v-v, -vv-vv ] 
     [ v-v-v, -vv-vv ] 
     [ v-v-v-v-v     ] 
     [ -vv-vv-v-     ] 

Борей! доколе будешь свирепствовать? 
Дождь хладный с градом сыпать неустально, 
 И даже снег! - зима престала; 
 Злой истребитель! не тронь весну. 

Нева давно уж урну оттаяла 
От льдин: лелеет флоты в объятиях, 
 И я давно алтарь Вулкана 
 Чтить перестал всесожженьем дров. 

Уже в эфире светло-лазоревом 
Поюща радость птиц раздавалася; 
 Лучами солнца растворенный, 
 Воздух амврозией нас питал. 

В прохладе струек тонких, невидимых, 
Купал он нежно пляшущих девушек, 
 И на брегах озелененных 
 Слышимо было мычанье стад. 

Все развивалось, полнилось жизнию, 
Сошли с Олимпа смехи и Грации; 
 Предтеча сладостной Венеры, 
 Резвый Амур напрягал свой лук. 

Но ты напал от севера с бурями, 
И дунул хладом. Вдруг помертвело все: 
 Младые почки древ поникли, 
 В гнезда попрятались пташки все. 

Весенни игры гонишь ты взмахом крыл, 
Тиран! твои власы снегоносные  
 Над Петрополем разлетелись, 
 Светлого Феба закрывши лик. 

Но се - страшися! он уж готовится 
Карать тебя за дерзость. Лучи его 
 Прекрасный запад осияли, 
 Ты же, стыдом покровен, бежишь!

К Гарпократу

   Ода немого

   Священный бог молчанья,
Которому, увы! невольно я служу!
   Несчастлив я и счастлив,
Что на устах моих твою печать держу.
   Несчастлив, коль безмолвен
В беседе с добрым я и с умным. Ни излить
   Пред ним советно мысли,
Ни время с ним могу приятно разделить!
   Язык имея связан,
Истолкователя сердечных чувств и нужд,
   Я должен, сжавши сердце,
Полезных многих дел и радостей быть чужд,
   Которыми владеет
Последний из людей, когда он получил
   Божественный дар слова,
Сего слугу ума и движителя сил.
   Но мне, его лишенну,
Роптать ли и других завидовать судьбе?
   Нет, я не мене счастлив,
Что скрыться иногда могу в самом себе,
   С тобою, бог молчанья!
Когда злословием бываю оглушен
   И диким пустословьем,
О радость! отвечать я им не принужден.
   Могу лишь помаваньем
Главы иль знаками отделаться от них,
   Ни в спорах бесполезных,
Ниже часы губя в учтивостях пустых.
   И от пороков многих,
Молчанья строгий бог, меня ты оградил;
   Я поневоле скромен,
Смирен и терпелив. Во мне ты притупил
   Сей обоюдуострый
Опасный меч - язык. Ах! может быть, во зло
   Он был бы мне и ближним?
Твое хранение меня от бед спасло.
   Из сети искушенья
Не ты ли отрока меня еще извлек
   И в сень уединенья
Принес, и чистых муз служению обрек?
   Священный бог молчанья,
Которому, увы! невольно я служу,
   Несчастлив я и счастлив,
Что на устах моих твою печать держу!

<1811>


К другу

В сентябре 1802 года 
 
 Осення ночь одела мглою 
 Петрополь - шум дневной утих; 
Все спит - лишь мне болезнь не хочет дать покою, 
 И гонит сон от глаз моих! 

 Не написать ли на досуге 
 К тебе письмо, любезный мой! 
Что может слаще быть, как помышлять о друге, 
Который хоть вдали, но близок к нам душой!.. 
Сия приятна мысль теперь меня объемлет; 
Держу перо в руке, а сам я вне себя; 
В восторге кажется твой голос ухо внемлет 
 И видит взор тебя. 
В забвении ловлю сей голос жадным ухом 
И призраком твоим свой томный тешу взор. 
Не занесен ли ты из-за Валдайских гор 
Ко мне каким-нибудь благим волшебным духом, 
Который помогать любви и дружбе скор! 
Или твоя душа, оставив члены тела 
Усталые в Москве, в объятьях крепка сна, 
Теперь, когда везде витает тишина, 
Беседовать со мной в Петрополь прилетела, 
В сии, обоим нам любезные, места... 
Пребудь же долее, о званный гость, со мною! 
Здесь долее пребудь, дражайшая мечта! 
Я сердце все тебе стесненное открою 
И облегчу его - в нем та же чистота, 
 Оно тебя еще достойно, 
Нo что-то уж не так теперь оно спокойно: 
 Когда б природы красота 
Несытых чувств моих подчас не занимала, 
 Не знаю, что б со мною стало!... 
- - - - - - - - - - - - - -  - - - - - 
- - - - - - - - - - - - - -  - - - - - 
- - - - - - - - - - - - - -  "Любить?.. 
 А ежели по сю пору предмета 
Еще я не нашел себе, то как мне быть?" 
"Ищи..." - Но где? ужель в шуму большого света. 
 Где всяк притворство чтит за долг, 
 Где всем поступкам ложный толк, 
 Где любящее сердце стонет, 
Зря всюду лед, и ах! само в ничтожство тонет? 
Нет, лучше посижу я здесь, и потерплю; 
Авось либо судьба, сия всемочна фея, 
 Подчас и обо мне жалея, 
Вдруг подарит мне ту, которую люблю, 
Которую боготворю в воображенье... 
 Ах, часто в райском сновиденье 
Ее перед собой стоящую я зрел, 
В ее стыдливые объятия летел - 
И как соловьюшек весной для милой пел 
Святую песнь любви, в сладчайшем восхищенье! 

Мечтаю; но оставь меня, мой друг, мечтать: 
Кто в сумерках блажен, тот белу дню не рад. 

К зиме

Приди к нам, матушка зима,
И приведи с собой морозы!
Не столько их нам страшны грозы,
Сколь сырость, нерешимость, тьма,
В которых гнездится чума!
А от твоих лобзаний розы
У нас взыграют на щеках,
Из глаз жемчужны выжмешь слезы!
Положишь иней на висках,
И мы - как в сребряных венках.

Ах! долго ли нам грязнуть в тине
И мороситься под дождем?
Ноябрь у нас уж в половине!
Тебя теперь мы, зиму, ждем,
Приди, сбери в морщины строги
Умяклое лицо земли
И на святой Руси дорога
Пушистым снегом устели,
Чтоб наши радовались ноги,

Неву и Бельта воды бурны,
В которых нынешней порой
Не виден неба свод лазурный
И Феб на кои взгляд понурный
Бросает, лучше ты покрой
Своей алмазною корой!

И дай нам странствовать по суху
Над пенной хлябию реки;
Подставив под ноги коньки,
Крылатому подобно духу,
Не уступать в бегу коням,
Катиться легким вслед саням,

Саням, усаженным четами
Младых красавиц в соболях,
Под пурпуровыми фатами.
Они на новых сих полях
Явятся новыми цветами,
Чтоб царство украшать зимы,
И с ними не озябнем мы!

Дохни, Борей, на нас сурово
И влажный осуши эфир, -
С тобою русакам здорово.
А ты, обманчивый Зефир,
Что веешь к нам с Варяжска моря,
Ты нам теперь причиной горя:
Ведь дождь и слякоть от тебя;
Поди ж и дуй своим поэтам,
Которы, и зимой и летом
Тебе похвальну песнь трубя,
Бесстыдно лгут пред целым светом,

Теплу и стуже время есть.
И то нам и другое в честь.
Не итальянцы мы, не греки,
Которым наших зим не снесть,
У коих не живут и снеги.
Они пусть хвалят злак лугов,
Журчащих ручейков прохладу,
И жизнь невинных пастухов,
И собиранье винограду:
Не чужды нам забавы их,
Но знают ли они отраду
Трескучих зимушек лихих?

Как под снегами зреет озимь,
Так внутрення в нас жизнь кипит
И члены ко трудам крепит.
Доколи бодрость в нас не спит,
Мы рук и ног не отморозим.
И русских удалых сынов
Так не обидела природа,
Чтоб им и помощь и покров
Не дать от мразов, хладов норда!
В лесах надолго станет дров,
И есть полезны там соседи:
Лисицы, волки и медведи -
Для теплых шуб обильный лов!
С куниц и с соболей пужливых
Драгие мехи совлекут,
Дубравы целые ссекут
Для топли изб гостелюбивых.

И если не ущедрил Вакх
Студеный край наш виноградом,
Довольны русским мы Усладом {*}
При добрых брагах и медах.


* Услад - Славянский бог пиршеств

Конец 1807 или начало 1808


К россиянам

            В октябре 1812

     Година страшных испытаний
На вас ниспослана, росс_и_яне, судьбой.
     Но изнеможете ль во брани?
Врагу торжествовать дадите ль над собой?
Нет, нет! Еще у вас оружемощны длани,
И грудь геройская устремлена на бой;
     И до конца вы устоите,
Домов своих, и жен, и милых чад к защите;
И угнетенным днесь Европы племенам
Со смертью изверга свободу подарите:
Свой мстительный перун вручает небо вам.
Вотще сей бич людей, одет в броню коварства,
Не могши лестью вас, как прочих, уловить,
Всю собрал мощь свою, все покоренны царства
Свои привел, чтобы Россию подавить.
Вотще граблением питает ратны силы,
Как саранчу пустив по селам и градам.
Не снедь обильную они находят там,
        Но цепи и могилы;
      Проклятие и вечный срам
      Сбирают в дань Наполеону!

Но Александру в дань - бесчисленных сердец
Любовь. Она есть страж, она подпора трону,
Когда царь не тиран, но подданных отец.
Не ты, о добрый царь, не ты для бренной славы
        Чингисов и Аттил
      Покой народов возмутил,
      Но твой противник, муж кровавый,
В вертеп разбойничий Европу обратил.
      Он утомил твое терпенье,
Друг человечества! Ты должен был извлечь
Молниевидный свой против злодея меч
И грозное свершать за всех людей отмщенье.

      Ты верный свой народ воззвал,
И мирный гражданин бесстрашный воин стал,
      Вожди явились прозорливы,
        И вражьи замыслы кичливы
Уничтожаются. Кутузов, как Алкид,
Антея нового в объятиях теснит.
От оживляющей земли подняв высоко,
Собраться с силами ему он не дает.
Стенающий гигант, вращая мутно око,
Еще упершеюсь пятою в землю бьет.
Дыханье трудно в нем, с него пот градом льет,
Еще последние он силы напрягает,
Из уст злохульных яд и пламень изрыгает;
Но сильная рука его отвсюду жмет.
        Чудовища, ему послушны, -
Подобье басненных кентавров и химер -
Лежат вокруг его изъязвлены, бездушны.
Там Витгенштейн троим драконам жало стер.
Но изочту ль вас всех, герои знамениты,
Которыми враги отражены, разбиты
И коих доблестью Россия спасена?
        Священны ваши имена
У благодарного останутся потомства.

И вы, которые легли на брани сей,
Встречая славну смерть средь Марсовых полей
Или от лютости врагов и вероломства,
Стяжавшие себе плачевный мавзолей
Под пеплом городов! усопших россов тени!
Вы с пренебесных к нам взираете селений
И утешаетесь, достойну видя месть
        Врагам, забывшим честь.

Мы оскверненную от них очистим землю
И возвратим себе и всем народам мир.
Трясыйся, хощет пасть страшивший их кумир,
      Я звук его паденья внемлю,
    Для слуха моего сладчайший лир!
С падением его подъемлется Россия,
Венчанна славою. Как солнце после бурь,
Яснее озарив небесную лазурь,
Прострет на всё свои влияния благия:
Растенья нову жизнь в лучах его пиют,
Стада выходят в луг и птички вновь поют.
Так оживем мы все, гремя победны песни
И прославляя мир, благое божество.
Тогда разделят все росс_и_ян торжество,
Тогда и ты, Москва, священный град, воскресни,
Как Феникс златокрыл из праха своего!

Октябрь 1812


К солнцу

1802, августа 25-го, во время болезни  

Светило жизни, здравствуй! 
 Я ждал тебя; 
Пролей мне в сердце томно 
 Отрады луч! 
Весь день холодны ветры 
 Во мраке туч 
Тебя от нас скрывали 
 И лили дождь - 
Уныла осень алчет 
 Еще вкусить 
Твое благое пламя, 
 Душа планет! 
Венчанный класом август, 
 Серпом блестя, 
Простер манящи длани 
 Свои к тебе. 
Он вопиет: помедли, 
 Рассей туман, 
Обрадуй зрелость года 
 Еще собой! - 
И я, светило жизни, 
 Прошу тебя: 
Помедли в теплотворном 
 Сиянии! 
Болю душой и телом, 
 Целитель будь; 
Согрей лучом отрады 
 Скорбящу грудь. 

К строителям храма познаний

Вы, коих дивный ум, художнически руки
Полезным на земли посвящены трудам,
Чтоб оный созидать великолепный храм,
Который начали отцы, достроят внуки!
До половины днесь уже воздвигнут он:
Обширен, и богат, и светл со всех сторон;
И вы взираете веселыми очами
На то, что удалось к концу вам привести.
Основа твердая положена под вами,
Вершину здания осталося взнести.
О, сколь счастливы те, которы довершенный
И преукрашенный святить сей будут храм!
И мы, живущи днесь, и мы стократ блаженны,
Что столько удалось столпов поставить нам
В два века, столько в нем переработать камней,
Всему удобную, простую форму дать:
О, наши статуи украсят храм познаний,
Потомки будут нам честь должну воздавать!
Как придут жертвовать в нем истине нетленной
И из источников науки нектар пить,
Рекут они об нас: "Се предки незабвенны,
Которы тщилися сей храм соорудить;
Се Галилей, Невтон, Лавуазье, Гальвани,
Франклин, Лафатер, Кант - бессмертные умы,
Без коих не было б священных здесь собраний,
Без коих долго бы еще трудились мы".
Итак, строители, в труде не унывайте
Для человечества! Уже награды вам
Довольно в вас самих, но большей уповайте:
Готовьтесь к звездным вы бессмертия венцам!

<1804>


К трехмесячной девочке, когда она на руках матери спала

       Намедни я зашел к Кларисе в гости, 
               И что увидел я! 
       Красавица, приятно улыбаясь, 
               С малюточкой сидит. 
       У милой матери на груди нежной 
               Дитя сном тихим спит; 
       Она его косыночкой прикрывши, 
               В объятиях своих 
       Тихонечко качает, будто в люльке, 
               И смотрит на него. 
       "О, спи! - воскликнул я в восторге сладком, - 
               Спи, милое дитя! 
       Покуда маминька у сердца держит 
               И за тебя не спит. 
       Теперь ничто тебя смутить не может 
               В невинности твоей; 
       Протянешься к сосцам, - и невозбранно 
               Амврозию их пьешь; 
       Завопишь ли, - тебя ласкает, тешит 
               Кларисин нежный глас, 
       Она прелестными руками нянчит 
               И пользует тебя... 
       Дай Бог, чтоб Катинька, пришедши в возраст, 
               Ты втрое воздала 
       Отцу и матери за все старанья, 
               Была бы в радость им! 
       Дай Бог, чтоб расцвела душой и телом 
               Как алинькой цветок; 
       Тогда, о Катинька, тому достанься, 
               Кто будет так, как ты, 
       Чувствителен и добр, пригож и молод; 
               Чтоб он тебя собой, 
       Себя тобой навеки осчастливил, 
               И маминьке б дала 
       Ты полну горницу прекрасных внучат, 
               Таких, как ты теперь!" 

1802


К Фантазии

Тебе, Олимпа дщерь священна,
Тебе, Фантазия, мой глас
И звучна арфа посвященна!
На что крылатый мне Пегас?
Ты можешь здесь, в сени укромной,
Явить мне Пинда верх огромный,
Кастальский ток, жилище муз!
Уже восторгом дух пылает,
Твоей амврозии алкает
И рвется вон из плотских уз.

В зарях ли, иль гремящей тучей
От горних спустишься небес,
Или возлюбишь мрак дремучий
И тень прохладную древес
Раскинешь над главой моею, -
Чтоб ключ крутящейся стезею,
Гремя по камням, вниз бежал,
Пустынным гулом повторяясь,
И, листвий с шорохом мешаясь,
Твое присутство б возвещал;

И ветры б свирепеть престали,
К земле со скрыпом древо гнуть;
Одни зефиры б лобызали
Младой весны цветущу грудь:
В твоем присутствии, богиня,
И африканская пустыня
Творится садом Гесперид!
И дебри финнов каменисты,
И северны поморья льдисты
Теряют свой унылый вид.

Грядущих в дальности сумрачной
Столетий ряд моим очам
Яви сквозь твой покров прозрачный!
Что зрю? - Сон скиптрам и мечам!
Орел, терзавший Промефея,
Отогнан. Се грядет Астрея!..
О преблаженный смертных род!
Любовью, миром наслаждайся,
Дарами естества питайся,
Сбирай с земли сторичный плод.

Земной превыше атмосферы
Взносись, царь мира, человек!
Расширил ты познаний сферы,
К началам всех вещей востек;
Как луч проник твой взор сквозь бездны,
Ты круги облетаешь звездны,
Их испытуя вещество;
Тобою взвешен мир, измерен;
Высок твой ум, рассудок верен,
Свое постиг ты естество!

Все плевелы искоренились,
В соседстве с пользой нет вреда;
С рассудком страсти примирились,
Легла их древняя вражда.
И люди счастие познали,
И люди - ангелами стали!
Но сбудется ль сие иль нет?..
Вникать глубоко не желаю,
К другим предметам направляю
С тобой, Фантазия, полет.

С тобой я на Кавказ взбираюсь
И в жерло Этны нисхожу,
В шумящие моря пускаюсь
И в тишине пустынь брожу.
Исполненный благоговенья,
По необъятностям творенья
Я на крылах твоих парю!
Во океане звезд купаюсь -
Но вверх лечу ль, иль вниз спускаюсь,
Брегов и дна нигде не зрю.

С тобой люблю я, в мыслях сладких,
Собрать, устроить, просветить
Народы; тигров, к крови падких,
В смиренных агнцев превратить.
С тобой я извергов караю
И добродетель награждаю,
Достойным скиптры раздаю,
А угнетенным всем свободу,
И человеческому роду
С Сен-Пьером вечный мир даю!

Тебе стихии все послушны,
Послушны небеса и ад.
Там строишь замки ты воздушны,
А там садишь Армидин сад.
Махнешь - и граций узришь пляски;
Воскликнешь - божества парнасски
Сладчайшу песнь тебе гласят.
Фантазия многообразна,
Всегда нова, всегда прекрасна,
Ты тьму нам даруешь отрад!

Коснися мне жезлом чудесным,
В забвенье сладко погрузи,
К святым селениям небесным
На крыльях ветра понеси.
Пусть сладость рая предвкушает,
Пусть в море счастья утопает
Мой дух, исполненный отрад!
Да отженется всяка скверна;
Прочь ненависть, прочь зависть черна,
Коварства, лести, злобы яд!

Вселивыйся в стране блаженной,
Куда вам неприступен вход,
Совлекся я одежды бренной
Взнестись к началу всех доброт.
И се... вознесся, - наслаждаюсь,
Озрелся вкруг и восхищаюсь,
Повсюду совершенство зря!
Далеко вас и вашу землю
Оставил, бурь ее не внемлю -
Забыла их душа моя!

Всё то, что стройно и согласно,
Слиялось здесь в моих ушах;
Всё то, что благо и прекрасно,
Я созерцаю в сих местах.
Всё то, что душу возвышает
И с божеством ее сближает,
Чрез нервы всё я внутрь беру;
Ах, льзя ль мне днесь землей прельщаться,
Тщете, неправде поклоняться?
Пусть в сих восторгах я умру.

Но что?.. ужели исчезает
Питавшая мой дух мечта?
От уха пенье утекает,
От взоров - райска красота!
Я с содроганием очнулся,
Кругом печально оглянулся -
И зрю лишь дикий, темный лес.
В ответ на вздох мой - ветр ревущий
И ключ, в гранитно дно биющий,
Шумят сквозь ветвие древес.

Почто, Фантазия всесильна!
Покров снимаешь с глаз моих?
Печалей жатва столь обильна,
А роза-радость вянет вмиг!
Но должно ль оттого терзаться
И плакать? - Нет, мы будем знаться,
Посланница небес, с тобой!
Когда ко мне с улыбкой входишь,
Ты всякую печаль отводишь
И в душу сладкий льешь покой.

И так отрадными мечтами
Почаще дух мой услаждай;
Живыми, нежными цветами
Дорогу к смерти усыпай
И будь мой ангел-благодетель!
Ты облекаешь добродетель
Небесных граций в злат хитон
И, нас красой ее пленяя,
Велишь, Фантазия благая,
Любить святой ее закон.

Июнь 1798


* * *

Когда-то, милый друг, удастся нам опять
В спокойной хижине, для мудрых столь любезной,
Пред светлым камельком двух-трех друзей собрать
       В кружок доверенности тесной
И там за налитым стаканом толковать
О всякой всячине, приятной и полезной...

Надгробная Михаилу Ивановичу Козловскому

Здесь Козловского гроб, ваятеля. Юный художник!
   С чувством облобызай славного мастера лик
И из урны к себе вызывай Козловского гений,
   Или же оный лови в произведеньях его:
В сладких ли мыслях над бабочкой юная Пс_и_хе мечтает,

   Или, Эротов брат, нежный горит Гименей
В мягкой работе резца; дает ли резец сей Ираклу
   Править фракийским конем, челюсти львины терзать,
Росский ли явлен Иракл, царей защитник - Суворов, -
   Стань пред образы те, в них-то Козловский живет!

1802


Ода Времени

Мудрейший из богов, на коего всегда
Надежда смертного незыблема, тверда!
Тебе во сретенье все помыслы готовят,
    Тебя объятия и взоры ловят,
Как только вечности через высокий праг
        Занес ты первый шаг!

Все ждут, чтоб ты им быть и жить благословил.
Младенец требует к развитью жизни сил;
Цветущий юноша рад ею наслаждаться;
    Муж опытный - плодом обогащаться;
А старцу бы почить по трудностях пути -
        Тебе предел найти.

О Время! истине божественной отец!
О вечного добра и сеятель и жнец,
Трудись над жатвою твоею, над вселенной,
    Но к нам в сопутстве дщери вожделенной
Приди! Врагов ее - неправосудье, ложь -
        Развей и уничтожь!

Противустать тебе какое может зло?
Хотя бы тяжестью Кавказа нас гнело,
Ты приспеваешь к нам, судьбою уреченно,
    И - сердце наше стало облегченно,
И там, где мрак в очах, сжимал где душу лед, -
        Элизиум цветет!

Но если, сын небес, от оных ты приял
Росой забвения наполненный фиал,
Истнить все суеты, все скорби и печали, -
    О, чтоб тому ж забвенью не подпали
И добрых доблести, и мудрых сладка речь -
        Сии потщись сберечь!

Да озарят они еще и поздний век:
Свою изящность в них да узрит человек;
Учась Катоновым и Брутовым примером,
    Играя с Ариостом и Гомером,
Да будет между тем он кротко сам влиян
        Гармоний в океан!

Туда все существа, о Время, ты ведешь;
И богомысленный вселенныя чертеж
Свершается чрез то: от зла добро родится,
    Из бедствий нам блаженство учредится,
Итак: по розам ли, по тернию ль твой путь-

        Благословенно будь!

Октябрь 1805


Ода достойным

Дщерь всевышнего, чистая Истина!
Ты, которая страстью не связана,
Будь днесь Музой поэту нельстивому
   И достойным хвалу воспой!

Дети счастия, саном украшенны!
Если вы под сияющей внешностью
Сокрываете слабую, низкую
   Душу, - свой отвратите слух.

К лаврам чистым и вечно невянущим
Я готовя чело горделивое,
Только Истину чту поклонением;
   А пред вами ль мне падать ниц?

Нет, кто, видев, как страждет отечество,
Жаркой в сердце не чувствовал ревности
И в виновном остался бездействии, -
   Тот не стоит моих похвал.

Но кто жертвует жизнью, имением,
Чтоб избавить сограждан от бедствия
И доставить им участь счастливую, -
   Пой, святая, тому свой гимн!

Если мужество, благоразумие,
Твердость духа и честные правила
Совместилися в нем с милосердием,
   Он воистину есть герой!

О, коль те в нем находятся качества,
Он составит народное счастие,
Поздних правнуков благословение
   Будет в вечность за ним идти.

Многих мнимых героев мы видели,
Многих общего блага ревнителей, -
Все ли свято хранят обещание
   Быть отцами, закон блюсти?

Но кто к славе бессмертной чувствителен,
Тот потщится, о граждане, выполнить
Долг священный законов блюстителя
   И приимет хвалу веков.

И такому-то, Муза божественна,
О, такому лишь слово хваления,
В важном тоне, из уст благопеснивых,
   Рцы языком правдивым ты!

Март 1801


Осеннее утро

Серы, волнисты, тучи дождливы
   Медленно сеются врознь;
Сребряно ложе флеровых облак
   Нежну покоит луну.

Мраки, редея, взору открыли
   Спящу природу везде;
Изредка слышно карканье вранов,
   Изредка гул в тишине,

Мало-помалу холмы яснеют,
   Мрак исчезает с полей.
Дремлющи села петел будящий
   К утренним кличет трудам.

Думы, заботы, горесть и радость
   В оных проснулись теперь:
Скрыпнули створы, слышен уж частый
   Бой молотящих цепов.

К темной дубраве путь я направлю,
   К осени вниду во храм;
Ветер бушующ с свистом проносит
   Бурю сквозь ветви древес.

Мертвые травы, желтые листья
   Тщетно кропимы дождем:
Хладну лишь землю он напояя,
   Сячется тихо в нее.

Образ истленья, скучную осень
   Здесь оставляет мой дух,
В сладком забвеньи, с утренним паром
   Медленно к небу взносясь.

Плавает всюду, всё обнимает,
   Легких касается туч;
Мчится с восторгом выше и выше,
   К дальним несется мирам.

Сколь бесконечно благо, премудро
   Создал вселенную бог!
Неизмеримость звездами смотрит:
   Видит повсюду себя!..

Небо прияло утренню ясность;
   Но не увидим весь день
Солнца за кровом пасмурных облак:
   Бледно цветит их края!

Древо, склонивши голые сучья,
   Смотрит на листья свои,
Кои упали к корню и тлеют
   Подле родившего их.

Но в одеяле мягкого снега
   Землю они утучнив,
В соке живящем паки весною
   К стеблям своим востекут;

Паки расцветши, свежестью новой
   Чувства восхитят мои!
Всё превращает вид свой в природе, -
   Не исчезает ничто.

Матерь Природа! сколь благодатна,
   Сколько ты к чадам щедра!
В осень сырую, в зиму сурову
   Благословляю тебя!

Если б ненастья, бури и стужу
   Смертный не знал никогда,
Мог ли бы летом он наслаждаться,
   Сердцем весною цвести?

Октябрь 1800


Осень

Ода к Теону, в 1801-м году 

Гонимы сильным ветром, мчатся 
От моря грозны облака, 
И башни Петрограда тмятся, 
 И поднялась река. 

А я, в спокойной лежа сени, 
Забвеньем сладостным объят, 
Вихрь свищущ слышу, дождь осенний, 
 Биющий в окна град. 

О как влияние погоды 
Над нами действует, мой друг! 
Когда туманен лик природы, 
 Мой унывает дух. 

Но буря паки отвлекает 
Меня теперь от грустных дум; 
К великим сценам возбуждает, 
 Свой усугубив шум. 

Не зрю ль в восторге: Зевс дождливый, 
Во влагу небо претворя, 
С власов и мышц водоточивых 
 Шумящи льет моря? 

Меж тем к Олимпу руки вздела 
От наводняемых холмов 
Столповенчанная Цибела, 
 Почтенна мать богов. 

В глубоком сокрушенье зрится, 
В слезах и в трепете она; 
Ее священна колесница 
 В водах погружена: 

Впряженны в ону львы ретивы 
Студеный терпят дождь и град; 
Глаза их блещут, всторглись гривы, 
 Хвосты в бока разят. 

Но дождь шумит, и ветры дуют 
Из сильнодышащих устен; 
Стихии борются, бунтуют, 
 О ужас! - о Дойен! 

Изящного жрецы священны, 
Художник, музыкант, поэт! 
О, будьте мной благословенны! 
 В вас дух богов живет. 

Стократно в жизни сей печальной 
Благодарить мы вас должны; 
Вы мир физический, моральной 
 Перерождать сильны. 

Мой друг! да будет и пред нами 
Раскрыта книга естества: 
Прочтем душевными очами 
 В ней мысли Божества. 

Прочтем, и будем исполняться 
Святым ученьем книги той, 
Дабы не мог поколебаться 
 Наш дух напастью злой. 

Как бурных волн удар приемлет 
Невы гранитный, твердый брег 
(Их шум смятенный слух мой внемлет, 
 Обратный зрю их бег), - 

Так праведник, гонимый роком, 
В терпенье облачен стоит; 
Средь бурь, в волнении жестоком, 
 Он тверд, как сей гранит. 

Смотри, Теон, как все горюет! 
Все чувствует зимы приход; 
Зефир цветков уж не целует, 
 И вихрь сшиб с древа плод. 

Смотри, как ветви обнаженны 
Гнет ветер на древах, Теон! 
Не слышится ль во пне стесненный 
 Гамадриадин стон?.. 

Лишь, кровля вранов, зеленеет 
Уединенна сосна там; 
Все блекнет, рушится, мертвеет 
 Готовым пасть снегам. 

О, сетуйте леса, стенайте; 
Морозами дохнет зима! 
Из устьев реки утекайте: 
 Вас льдом скует она! 

Но трон ее растает снова 
Как придет милая весна; 
Совлекшись снежного покрова, 
 Воспрянет все от сна. 

И обновится вид природы 
И в рощах птички запоют. 
В брегах веселых Невски воды, 
 Сверкая, потекут. 

Тогда с тобой, Теон любезный, 
Пойдем мы на поле гулять! 
Оставим скучный город, тесный, 
 Чтоб свежестью дышать. 

Тогда примите, о Дриады, 
Под тень древес поэтов вы - 
Воспеть весну среди прохлады, 
 На берегах Невы! 

П. А. С.

Давно я с музой разлучился,
Играть на лире разучился,
Корплю час целый над стихом.
Когда вы от меня хотите
Стихов в прекрасный ваш альбом,
Ах! тот огонь мне возвратите,
Которым прежде я горел,
Когда любовь и дружбу пел,
Но будете ль хоть сим довольны
Желаньем искренним моим,
Чтоб счастье, радость, дни раздольны
Лилися с неба вам двоим
С супругом вашим, чтоб не знали
В свой век ни скуки, ни печали
И чтоб вы нас не забывали.

Парнас, или Гора изящности

Огнекрылаты кони Феба
Спустились в западны моря.
С сафиром голубого неба
Слилася алая заря.
Прострясь холодными крылами,
Уснули ветры над валами;
Один в кустах Зефир не спит.
Кристальна зыбь чуть-чуть струится,
В нее лесистый брег глядится
И с травок теплый дождь слезит.

Я в размышлении глубоком,
Вступив на моря брег крутой,
Носился восхищенным оком
По рдяной влаге золотой.
Мой дух светлел, как вод зерцало,
И сердце у меня играло,
Как яркая в струях заря.
"Очаровательные сцены!
Минуты сладки и бесценны! -
В восторге духа вскликнул я. -

Питомцы муз, сюда теките!
Сюда, изящности сыны!
И души ваши насладите, -
Вам виды здесь посвящены.
Пусть дух, мечтами обольщенный,
Пусть сластолюбец пресыщенный
Без чувств при виде красоты, -
Досуг божественный! питаешь
В пиитах жар... и открываешь
Всегда им нову прелесть ты!

Блажен, в ком сердце не хладеет
Ко ощущенью сих красот, -
Предохранять себя умеет
От скуки и разврата тот.
Коль дух в изящное вперяет,
Он истинную жизнь вкушает
И живо чувствует себя,
Он презрит злато, пышность, чести;
Не будет он поэтом лести,
Прямую красоту любя.

Он льет в согласны, звонки струны
Гармонию души своей.
Любим, гоним ли от фортуны,
Не раболепствует он ей,
Его Природа не оставит,
Отрады сладкие доставит:
О благе чад, послушных ей,
Пекущаяся матерь нежна
И им всегда, во всем споспешна
От детства до преклонных дней.

Природа! днесь перед тобою
И я обет святый творю,
Что лжевествующей трубою
Вовек похвал не вострублю
Кумирам золотым, бездушным,
И что потщусь всегда послушным
Тебе, чистейшая, пребыть;
Что добродетель, правду вечну,
Ум, доблесть, мир, любовь сердечну
И дружбу стану я хвалить.

И ах, когда бы я стопою
Беспреткновенной мог пройти
Стезю, начертанну тобою,
И мог отверстую найти
Дверь храма твоего святаго!
Всего бы, что красно и благо,
Упился жаждущий мой дух.
Я стал бы счастлив и спокоен,
Любви избранных душ достоин,
Всем грациям, всем музам друг!"

Я так вещал - и опустился
В тени дерев на косогор;
Мой дух в забвенье погрузился,
На влаге опочил мой взор.
Она еще едва мерцала,
В подобье тусклого зерцала,
И мгла синелася вдали
На гор хребте уединенном.
В безмолвном торжестве священном
Дубравы и поля легли.

Крылами мягко помавая,
Зефир прохладу в грудь мне лил,
С ветвей на ветки он порхая,
Тихонько листья шевелил,
Цветов ночных благоуханья
Вносил мне в нервы обонянья, -
Мои все чувства нежил он.
А с ним, скользнув под сени темны
И мне смежив зеницы томны,
Объял все чувства сладкий сон.

Лишь вдался я ему, чудесным
Меня восхитил он крылом
И перенес к странам безвестным.
Я смутный кинул взор кругом:
Везде равнины, лишь к востоку
Увидел гору я высоку
И к оной множество путей.
Из них одни вели дугами,
Другие блатами, буграми -
Сквозь дичь лесов, сквозь зной степей.

При оных мне путях стоящу
Предстала некая жена,
И я ее узрел, держащу
Обвитый крином скиптр. Она
В двуцветну ткань была одета,
На коей нежно зелень лета
Спряглась с небесной синетой.
Ступая ж поступью свободной,
Соединяла в благородной
Осанке важность с простотой.

Как нивами покрыты холмы
Волнуются от ветерков,
Так точно груди млекополны,
Которых скрыть не смел покров,
Дыханьем кротким волновались,
И реки млечны изливались
Из оных, всяку тварь поя.
По прелестям ее священным
Блуждал я оком восхищенным,
И в ней узнал Природу я.

Толико благолепна взору
Она явившись моему
И скиптром указав на гору,
Рекла: "Стремленью твоему
Ты видишь цель; по сим долинам,
Сквозь те леса, по тем стремнинам
Достигнешь на священный верх,
На верх возможного блаженства,
Изящности и совершенства,
Который лучше тронов всех".

"Но возвести мне, о Природа!
(Дерзнул я обратить к ней речь)
На высоту сего восхода
Равно ли трудно всем востечь?
Или мне думать, что пристрастье
К иным ты кажешь, - вечно счастье
И вечно им успехи шлешь?
Что ты, лишь только их рождаешь,
Любимцами предызбираешь
И все таланты им даешь?

Ах, нет! как смертному возможно
Тебя в неправости винить!
Открой мне, не сужу ль я ложно,
Потщись сомненье разрешить!"
На то богиня отвечала:
"Я всем живущим даровала
Орг_а_ны, свойственные им;
Орг_а_ны те благонаправить
Или в бездействии оставить -
Даю на волю им самим.

В ком есть желанье, всяк способен
Возвысить дух свой, просветить
Свой разум. Пашне он подобен,
Могущей всё произрастить,
Когда приложит пахарь руку.
Терпением стяжай науку,
Которой ты себя обрек.
Счастливейший на свете гений,
Уснув в вертепе вредной лени,
Парнаса не достигнет ввек".

Рекла - и с кротостью воззрела.
"Хочу, - примолвила она, -
Чтоб райского того предела
Была вся прелесть явлена
Твоим, о смертный, взорам бренным".
Я пал и с духом восхищенным
Благодарить ее хотел.
Но божество внезапно скрылось,
Всё вкруг меня преобратилось,
И я - Парнаса верх узрел.

Там лавров, пальм и мирт зеленых
Кусты благоуханье льют,
В брегах цветущих, осененных
Ручьи кристальные текут.
Там вечно ясен свод небесный.
В лугах и в густоте древесной
Поэтов сонмы я встречал;
Сотворший "Илиаду" гений
Над вечным алтарем курений
Во славе тамо председал.

Клопшток, Мильтон, в короне звездной,
Сияли по странам его.
Там Геснер, Виланд, Клейст любезный -

Поэты сердца моего.
Там Лафонтен, питомец граций,
Анакреон, Насон, Гораций,
Вергилий, Тасс, Вольтер, Расин,
О радость! зрелись и из россов
Великий тамо Ломоносов,
Державин, Дмитрев, Карамзин.

В приятной дебри, меж холмами,
Отверстый отовсюду храм,
Огромно подпертый столпами,
Моим представился очам.
Во оном трон младого Феба
И муз, прекрасных дщерей неба.
Во оном славные творцы,
Друзья людей, друзья природы,
Которых память чтят народы,
Которы были мудрецы, -

Прямые мудрецы, на деле,
Не только на словах одних, -
В эфирном мне являлись теле,
В беседах радостных, святых
Красно, премудро совещали
И взор любови обращали
На просвещенный ими мир.
Блаженством их венчались чела,
Божественность в очах горела,
Их голос - звон небесных лир.

Средь дивного сего чертога,
В соборе девственных сестер,
Изящности я видел бога.
На арфу персты он простер.
Из струн звук сребрян извлекая
И с оным глас свой сопрягая,
Воспел бессмертно-юный бог.
Я взор не мог насытить зреньем
Его красот, ни ухо пеньем
Насытить сладким я не мог.

Власы его златоволнисты
Лились по статным раменам,
И благогласный тенор чистый
Звенящим жизнь давал струнам:
Он пел - и всё вокруг молчало,
И всё вокруг вниманьем стало;
Из алых уст его текла
Премудрость, истина и сладость,
И неизменна чувствий младость
В речах его видна была.

То вопль Сизифов безотрадный,
То зов сирен, то Зевсов гром
Ловил в той песни слух мой жадный.
Воскликнуть, пасть пред божеством
Готов я был во исступленье,
И вздрогнул - сильное движенье
Меня отторгло вдруг от сна
На утренней траве росистой -
То пели птички голосисты
Восшедшему светилу дня.

Апрель 1801


Песнь Луне

Приветствую тебя, о Цинтия младая!
‎Исходишь из ночных печальных туч
‎И, взор умильный осклабляя,
‎Лиешь свой ясный, тихий луч
‎На гор хребты, в поля безмолвны,
‎На дремлющий в тумане лес,
И сыплешь на катящиеся волны
‎Сребро свое с небес.
   
Какое зрелище, светил нощных царица,
Являешь ты моим восторженным очам:
Плывет твоя жемчужна колесница
‎По сизым облачным зыбям.
И ночь от ней бежит — земля в своей дремоте
‎Мечтает быти снова дню;
Но ты, о кроткая, претишь дневной заботе
‎И любишь сладку тишину! —
‎Теперь и ветерок с Сильфидой
‎Шептаться в роще перестал:
‎Волшебный зрак твой сребровидной
‎Его очаровал.
‎И нимфы сих потоков чистых,
‎Твой образ девственный любя,
‎Во осененьи древ ветвистых
‎Являют на струях себя;
Нереид сонм средь морь изник в кругах струистых,
И роги раковин Тритон вознес, трубя.
‎А здесь на ветке воспевает
‎Среброгортанный соловей,
‎И восхищенье изражает
‎Он трелию своей.
‎Фиалка кроткая, ночная,
‎От сладких недр свой в жертву дух
‎Тебе, богиня, воссылая,
‎Росистый окурила луг.
‎Лишь филин, сын угрюмой ночи,
‎Твой ясный ненавидит свет;
‎Он с трепетом, сжав мутны очи,
‎В дупло свое ползет.
Луна, не истине ль подобна ты святой!
А птица темная — неправде, ибо той
‎Противно просвещенье,
‎Любезен лишь душевный мрак;
‎Ей истины небесной зрак
‎Наводит ослепленье.
‎Но ах, за тучу скрылась ты:
Как дева скромная похвал себе стыдишься? —
‎Нет! в новом блеске красоты
Явилась ты опять: в кристалл ручья глядишься.
С веселием ручей в себе твой образ зрит;
Он струйкам не велит игривым колыхаться,
И стелется стеклом, недвижимо лежит,
Чтоб доле зрелищем волшебным наслаждаться.
‎Ах, никогда ты столь прелестна
‎Мне не казалась, нежна луна!
‎В блеске перловом убранства небесна
‎ Столь восхитительна, столько ясна!
Или, украсившись для пастуха любезна,
Течешь ты посетить его средь тонка сна?..
   
‎На Латмосе многолесистом[2]
‎Твой милый спит Эндимион,
‎И бурны ветры наглым свистом
‎Его прервать не смеют сон.
‎Амуры одр покойный
‎Постлали средь цветов,
‎Над оным в полдень знойный
‎Сплели зеленый кров,
‎Затем, чтоб жар полдневный
‎Не жег его ланит;
‎Эндимион блаженный,
‎Храним любовью, спит.
   
‎Он спит, сей юноша прелестный,
‎Любимец чистой красоты;
‎Он спит — веселия небесны
‎Ему во снах являешь ты.
‎Все радостью и счастьем дышит,
‎Смеется все его вокруг;
‎Он голос дев парнасских слышит
‎И струн Аполлоновых звук.
‎Видит пляску граций нежных
‎Он на бархатных лугах,
‎В элисейских, безмятежных,
‎Восхитительных полях;
‎Он амврозию вкушает,
‎Нектар благовонный пьет;
‎Жизнь божественну мечтает
‎И спит, не чувствуя забот.
Спеши, Прекрасная, его умножить счастье,
В объятиях любви покоем насладись;
Бессмертны боги все любви покорны власти,
Носить оков ее приятных не страшись!
   
‎На блещущем престоле возлегая,
‎Глубокой ты внимаешь тишине
‎И, свет волшебный разливая,
‎Смеешься кротко мне!
   
‎Волнистые вдруг тучи нагоняет
‎Зефир, твой от меня скрывая взор;
‎Но вот опять он резво увлекает
‎Легкоплывущих облак флер…
   
Ах, не надолго! — ты уже свершить готова
Небесный путь; с тобой расстаться должен я!
‎Се в недрах облака густого
Сокрылась, обелив одни его края…
   
И нощь свой черный скиптр уже приемлет паки,
‎Чтобы покрыть природу мглой;
Блуждают призраки вокруг ее толпой
И тихий сон свои повсюду стелет маки.
‎Все-все в молчанье!
‎И соловей уж не поет;
‎Лишь источника журчанье
‎Сквозь кустарник в слух мне бьет.
‎Ах прощай, светило ночи,
‎Цинтия, поэтов друг!
‎Зреть тебя стремятся очи,
‎Петь тебя стремится дух.
   
Светила дневного златая колесница
Когда во океан вечерний погрузится,
Угаснут сумерки, и все обымет мгла, —
Тогда ты посети дубравы и луга;
Будь мне подругою в святом уединенье,
Забот моих туман лучом своим рассей
И вместе с оным мне в смущенну душу лей
‎Бальзам успокоенья!

август 1799 г


Пленники

Идиллия 

Однажды на Цитерском острове 
Шалун Амур с своею братьею 
Резвился целый день до устали, 
И наконец унес у матушки 
Тихонько пояс - побежал с ним в лес 
И, скомкавши его подушечкой, 
Постлал под голову и лег уснуть. 
Случись гулять тут Хлое с Дафнисом, 
И набрели они на спящего: 
Дивятся мальчику прекрасному, 
Который под кустом на травке спит 
С полузакрытыми глазенками. 
Он на бок лег; одна щека его 
В подушку мягку погрузилася, 
Другая ж выкатилась яблочком, 
На коем пурпур разливается; 
И, кротко ротик растворивши свой, 
Он дышит сладостной амврозией. 
Пастушка и пастух не знают, что 
Начать! - уйти ли им, остаться ли! 
Дитя такое миловидное, 
Как он зашел сюда?.. какие он 
Имеет золотые крылышки! 
Тут обратились взоры Хлоины 
На пояс - ах, какой узорчатый! 
Что, если б ближе разглядеть его, 
Но тише, чтоб не разбудить дитя. 
Она тихонько наклоняется 
С сильнотрепещущею грудию, 
Но в замешательстве дотронулась 
Не до подушки, до щеки его. 
Он вздрогнул, встрепенулся крыльями, 
Поспешно встал, взял пояс матушкин 
И пастуха связал с пастушкою; 
Потом с усмешкой торжествующей, 
Ликуя, прыгая от радости, 
Повел своих к Венере пленников, 
Которые, познав приятность уз, 
Без всякого сопротивления 
Текли за милым победителем. 

* * *

Под звуком горних струн они по тучам ходят. 
Туманы в дальность их глубокую уводят; 
 И тихнет понемногу голос лир, 
И исчезает легкокрылых Сильфов шорох; 
Склоняю слух: еще несет ко мне Зефир 
 Дрожащи, тонки звуки дальних хоров; 
Склоняю паки слух: немая тишина. 
За темный горизонт скатилася луна. 
Где Обероновы волшебные палаты? 
 С кристальными столпами храм? 
Поля воздушные, волнистой мглой объяты, 
Являют хаос лишь блуждающим очам. 
Любезны призраки, куда, куда вы делись 
От оживляющей фантазии моей? 
Луна сокрылася - и вы сокрылись с ней, 
Парами тонкими мгновенно разлетелись. 

 Не ты ли мать фантомов сих, 
  Луна, волшебств богиня! 
 Когда сребром лучей твоих 
Осветится небес окружность темно-синя, 
Низведши кроткий взор на землю и моря, 
В лишенья солнца их улыбкой утешаешь 
И, тысячи существ из зыбкой мглы творя, 
С воображением моим играешь! 
Благодарю тебя, о мой эфирный друг! 
Питай меня всегда амврозией мечтаний, 
 Переноси мой чаще дух 
  В страну очарований, 
В воздушны теремы, где радости одни, 
Куда бы злых забот и скуку не впускали. 
 Стократно счастлив тот, чьи дни 
Суть продолжительны, волшебны, сладки сны, 
 Он чужд снедающей печали. 

Поленька

          Элегия

   Пусть другие хвалят Киев-град,
Или матушку Москву белокаменну,
   Или Тулу, или Астрахань,
Или Низовски края хлебородные, -
   Не прельстит меня ни тихий Дон,
Ниже Волга, сто градов напояюща;
   Всех приятнее Нева-река:
На брегах ее живет моя Поленька.
   И струи ее лазоревы
Часто Поленьке моей служат зеркалом, -
   Днем ли черпает прохладу в них,
Или утром красоте омовение.
   Встав с зарей, она к окну идет
Между розами вдохнуть свежесть утренню;
   Днем из терема отцовского
В легком платьице спешит в зелен сад гулять;
   Тихим вечером любуется
Вдоль по каменным мосткам. Но охотнее
   В тишине тенистой рощицы,
На цветущих островах ходит Поленька,
   То с любезными подругами,
То задумчиво одна-одинешенька;
   В светло-русых волосах ее,
Перехваченных венком, легкий резвится
   Ветерочек, навевает их
На прекрасные плеча, на высоку грудь,
   Прохлаждает щечки алые
И дерзает - о, когда б ветерком я был! -
   Но на травку села Поленька,
Устремила, вздохнув, на Неву свой взор.
   Ах, по ком вздыхаешь, милая?
Отчего сия слеза в воду канула?
   Не о суженом ли думаешь,
Не гадаешь ли уже о златом кольце?..
   Если б мне судьба позволила
Сцеловать с твоих ланит слезы девичьи
   И, прижав мое ретивое
Сердце к сердцу твоему, перенять твой вздох!

Март 1802


Российские реки

          В 1813 году

"Беспечально теки, Волга-матушка,
Через всю святую Русь до синя моря;
Что не пил, не мутил тебя лютый враг,
Не багрил своею кровью поганою,
Ни ногой он не топтал берегов твоих,
И в глаза не видал твоих чистых струй!
Он хотел тебя шлемами вычерпать,
Расплескать он хотел тебя веслами;
Но мы за тебя оттерпелися,
И дорого мы взяли за постой с него:
Не по камням, не по бревнам мы течем теперь,
Всё по ядрам его и по орудиям;
Он богатствами дно наше вымостил,
Он оставил нам все животы свои!" -
Так вещали перед Волгою-матушкой
Свобожденные реки российские;
В их сонме любимы ее дочери
Ока с Москвой негодующей,
И с чадами своими сердитый Днепр,
Он с Вязьмой, с Вопью, с Березиной,
И Двина терпеливая с чадами,
С кровавой Полотой и с Улою.
Как возговорит им Волга-матушка:
"Исполать вам, реки святой Руси!
Не придет уж лютый враг нашу воду пить:
Вы славян поите, лелеете!"

1813


Свидание с музою

"Где ты так долго гостил, мой беглец?" - "Ах, мало ли где я
   Был, расставшись с тобой? Там, у восхода горы,
Я забрел в вертеп к Грамматике, к оной Сивилле,
   Дух имущей пытлив: закабалила меня!
Корни слов послала копать, в стебельки, в лепесточки
   Расщипать для нее нежны цветы языка.
В сей работе меня нашли проезжие, взяли
   В город с собой - научить дельному, в люди пустить.
Вырвали тут из рук моих и лукошко с корнями,
   Кои я накопал, ах! и священный твой дар,
Муза, сняли с меня за плечами висевшую лиру,
   И побросали во прах всё, чем я дорожил.
Тщетно я умолял их пустить меня на свободу,
   Брошенной ими под куст лиры глазами искал.
С хладной насмешкой мне жестокие так говорили:
   "Лета мечтаний прошли, дельным займися теперь.
Труд и заботу возьми в сопутники к храму Фортуны,
   С горем носи пополам знаки приязни ее!"
Я вздыхал и нехотя шел с трудом и заботой;
   Часто грустил по тебе, спутнице прежней моей".
- "Кто же избавил тебя от их тиранства и лиру
   Отдал обратно тебе?" - "Тронут моею мольбой,
Зевс послал Эрмия прогнать от меня бледнолицых
   Слуг Фортуны - сует. Он кадуцеем своим
К ним прикоснулся - вздремали. Меня он свободного вывел
   На тропу, где я лиру оставил свою.
Там еще она лежала, и ржавые струны
   Проросли травой, сладостный тон в ней заглох.
Ты настроишь ли мне ее вновь, благодатная Муза?"
   - "Попытаюсь, но нет, всё уже лира не та.
Я подарю тебе другую, с пониженным тоном,
   Воспевать не мечты юности, и не любовь -
Воспевать деянья мужей и строгую мудрость".
   - "Ах! позволь мне еще юность воспеть и любовь".

Смерть любовников

Девушка с юношей крепко любились,
Одной водой они умывались,
Одним полотенцем утирались.
И никто не знал о том всё лето.
На другое лето все узнали;
Отец, мать им знаться запретили,
Девушку с юношей разлучили.
Добрый молодец звезде поручает
Сказать от него душе-девице:
"Умри, драгая, поздно в субботу,
А я за тобою рано в воскресенье".
Что сказали, оба исполняют:
Умерла девица поздно в субботу,
Умер добрый молодец рано в воскресенье.
Друг подле друга их схоронили,
Руки в земле им соединили,
В руки им дали по яблоку зелену,
Протекло за тем малое время -
Выросла над м_о_лодцем зеленая сосна,
Вырос над девушкой куст алой розы.
Вьется куст розовый около сосны,
Как вокруг пучка цветов ниточка шелку.

<1825>


Строение Скадра

Город строили три брата родные,
По отечеству Мрлявчевичи братья,
Один был брат Вукашин краль,
Другой Углеша воевода,
А третий Мрлявчевич Гойко;
Город строили Скадар на Бояне.
Строят три года, мастеров триста,
И не могут скласть основанья,
А того меньше города построить.
Что в день они выведут строенья,
То всё Вила за ночь разрушит.
Уж когда наступил год четвертый,
Тогда с гор провещилась Вила:
"Ты не мучь себя, Вукашин краль,
И не трать казны понапрасну:
Не скласть тебе, кралю, основанья,
А того меньше города построить,
Пока не найдешь ты приличных
Два имени: Стою и Стояна,
Чтоб были то брат и сестрица.
Когда их заложишь в основанье
Под башню - тогда будет твердо,
И тогда ты выстроишь город".
Как услышал то Вукашин краль,
Призывает он слугу Десимира:
"Десимир, мое чадо дорогое!
Ты был мне верным слугою,
Отныне зову тебя сыном:
Бери, сын мой, коней и колымагу,
Бери с собой сокровищ шесть вьюков,
Поезжай по белому свету
Искать два имени приличных,
Отыскивать Стою и Стояна,
Чтоб были брат и сестрица.
И похитишь ли их где, или купишь,
Привези их к Скадру на Бояну -
Заложить под башню в основанье:
Авось либо будет оно твердо,
Авось либо выстроим мы город!"
То услышав, Десимир поспешает,
Берет коней и колымагу,
Берет с собой сокровищ шесть вьюков
И едет по белому свету
Искать два имени приличных,
Отыскивать Стою и Стояна.
Он целые три года ищет;
Не нашел приличных имен двух,
Не нашел он Стой и Стояна.
И вернулся к Скадру на Бояну.
Отдает кралю коней и колымагу,
Отдает ему сокровищ шесть вьюков:
"Вот, краль, твои сокровища обратно;
Не нашел я приличных имен двух,
Не нашел я Стой и Стояна".
Как услышал то Вукашин краль,
Он позвал опять зодчего Рада,
Тот работников своих трехсот,
И опять строят Скадар на Бояне.
Что построят, то Вила разрушит,
Не дает положить основанья,
А того меньше города построить.
Тут опять с гор провещалась Вила:
"Эй, не мучь себя, Вукашин краль!
Не трать казны понапрасну:
Тебе не скласть основанья,
А того меньше города построить;
Но вас трое братьев, и каждый
Имеет свою верную любу.
Чья выйдет утром на Бояну
И вынесет работникам завтрак,
Ту под башню в основанье закладите -
И будет твердо основанье,
И вы состроите город".
Как услышал то Вукашин краль,
Призвал он братьев родимых:
"Вы слышали ль, братья дорогие,
Что Вила с гор провещает:
Мы тратим казну понапрасну,
Не дает Вила скласть основанья,
А того меньше города построить;
И что она еще объявляет:
Нас трое братьев, и каждый
Имеет свою верную любу.
Чья выйдет утром на Бояну
И вынесет работникам завтрак,
Ту под башню нам закласть в основанье,
И будет основание твердо,
И мы тогда город состроим.
Дадим же слово верное друг другу
Не сказывать о том нашим любам,
А лучше оставим на удачу,
Чьей жене роковой будет выход!"
И дали в том слово друг другу.
Домой пришли вечером поздно,
И после господской трапезы
Всяк с женой опочить удалился.
Но послушайте великого чуда!
Вукашин краль слово нарушил,
Он первый открыл своей любе:
"Берегись, моя верная люба,
Выходить завтра утром на Бояну,
Выносить работникам завтрак!
Пойдешь - свою голову погубишь!
Закладут тебя под башню в основанье".
И Углеша слово нарушил,
И он объявил своей любе:
"Смотри, в обман не вдавайся,
Не ходи завтра утром на Бояну
Выносить работникам завтрак:
Пойдешь, моя милая, - погибнешь,
Закладут тебя под башню в основанье".
Млад Гойко слова не нарушил,
Ничего он не сказал своей милой.
Наутро раным-раненько
Встают братья, выходят на Бояну,
Туда, где строится город.
Вот пора уже нести завтрак.
Госпожи была очередь кралицы,
А она говорит своей невестке,
Невестке, Углешиной любе:
"Невестушка, мне неможется что-то,
Голова болит, идти я не в силах.
Снеси-ка ты работникам завтрак!"
Жена Углешина ей отвечает:
"Ах, невестушка, госпожа кралица,
У меня рука болит, невмочь мне,
Попроси младшую невестку!"
Она просит младшую невестку:
"Невестушка, Гойковица, свет мой!
Голова болит, идти я не в силах,
Снеси-ка ты работникам завтрак".
Но Гойкова жена молодая
Представляет ей свои недосуги:
"Матушка, госпожа кралица,
Я охотно б тебе услужила, -
Дитя глупое у меня не обмыто,
Да и белое не выстирано платье".
- "Ничего! - говорила кралица. -
Ты снеси только работникам завтрак,
А я твое выстираю платье,
Невестка дитя твое обмоет".
Нечем Гойковой жене отговориться.
Понесла она работникам завтрак.
Как пришла на реку, на Бояну -
Увидал ее Мрлявчевич Гойко,
Разгорелось в нем ретивое сердце:
Жаль ему верныя любы,
Жаль ему дитяти в колыбели, -
Дитяти месяц только минул!
У молодца выступили слезы.
Приметив то, жена молодая
К нему кроткой поступью подходит
И тихою речью вещает:
"Что сталось тебе, милому другу?
О чем ты слезы роняешь?"
Отвечает ей Мрлявчевич Гойко:
"О горе мне, моя верная люба!
У меня было яблоко золотое,
Оно пало сегодня в Бояну, -
О том плачу я, о том не утешусь!"
- "Не кручинься, - говорит она мужу,
Тебе бы только бог дал здоровье,
Собьешь себе яблоко и получше".
Тогда жалость им пуще овладела,
И он в сторону сам отвернулся,
Чтоб больше не видеть своей милой,
А другие два брата подскочили,
Два деверя Гойковой молодицы,
Ее взяли за белые руки,
Повели на закладку основанья.
Они кликнули зодчего Рада,
Тот своих работников сзывает.
Но смеется тому молодица,
Она думает: шутку с нею шутят.
Поставили ее на закладку,
И все триста работников разом
Прикатили каменьев и бревен,
Обложили ее до колена.
Еще-таки смеется молодица,
Еще думает, что все с нею шутят.
Но те свое дело продолжают:
Нанесли каменьев и бревен
И до пояса ее обложили.
Гнетут ее каменья и бревна.
Тогда видит, что ей, бедной, готовят,
И завопила жалобным воплем.
Умоляет она деверьев милых:
"Не давайте, если бога боитесь,
Закладывать каменьем молодую!"
Умоляет, но всё бесполезно;
Деверья на нее и не смотрят, -
Уже ей не до стыда и зазора.
Обращается к мужу и просит:
"Не давай меня ты, милый друг мой,
Закладывать каменьем молодую!
Пошли к моей матушке старой,
У матушки довольно богатства:
Пусть купит тебе раба или рабыню,
Чтоб под башню заложить в основанье".
Умоляет, но всё безуспешно.
Как увидела злосчастна молодица,
Что все ее просьбы напрасны,
Обращается она к зодчему Раду:
"Будь мне братом по богу, о зодчий!
Оставь для грудей моих оконце
И высунь мои белые груди:
Принесут как если младенца,
Моего несчастного Иову,
Пососал бы дитя моей груди".
Исполнил то желание зодчий,
Оставил для грудей ее оконце
И высунул ее белые груди, -
Принесут когда бедного Иову,
Пососал бы дитя ее груди.
Опять зодчего бедная просит:
"Будь мне братом по богу, о зодчий!
Оставь еще для глаз моих оконце,
Чтоб глядеть, как из дому будут
Приносить ко мне Иову младенца
И прочь относить когда будут".
И то зодчий желанье исполнил:
Оставил для глаз ее оконце,
Чтоб глядела, как из дому будут
Приносить к ней Иову младенца
И прочь относить когда будут.
И так ее в стену заградили.
Приносят дитя из колыбели,
Она грудью его кормит с неделю,
Чрез неделю голос потеряла.
Но младенца еще грудь ее питала,
Целый год его той грудью кормили.
Как тогда было, так и осталось:
Молоко оттоль течет и поныне -
Для чуда и для исцеленья,
У которой жены молока нет.

<1826>


Тленность

Среди шумящих волн седого океана 
Со удивлением вдали мой видит взор 
 Одну из высочайших гор. 
Древами гордыми глава ее венчанна, 
Из бездны вод она, поднявшись вверх, стоит 
 И вкруг себя далеко зрит. 
Огромные куски гранита, 
Которых древняя поверхность мхом покрыта, 
С боков ее торчат, навесясь на валы: 
Чудовищным сосцам подобны те скалы; 
Из оных сильные бьют с ревом водопады 
И часто, каменны отторгнувши громады, 
 Влекут на дно морей с собой; 
 С ужасным шумом ниспадая, 
 Всю гору пеной обмывая, 
 Они рождают гром глухой. 
 Пловец чуть-чуть от страха дышит, 
 Он мнит во ужасе, что слышит 
 Циклопов в наковальню бой - 
 И кит приближиться не смеет 
 К подножью тех грозящих скал, 
 К ним даже, кажется, робеет 
 Коснуться разъяренный вал.  
 Стихий надменный победитель, 
Сей камень как Атлант стоит небодержитель.  
 Вотще Нептун своим трезубцем 
 Его стремится сдвигнуть в хлябь. 
 Смеется он громам и тучам, 
 Эол, Нептун в борьбе с ним слаб. 
 Плечами небо подпирая, 
 Он стал на дне морском пятой 
 И, грудь кремнисту выставляя, 
  Зовет моря на бой. 

  И бурные волны 
  На вызов текут. 
  Досадою полны, 
 В него отвсюду неослабно бьют. 
 И свищущие Аквилоны 
На шумных крылиях грозу к нему несут: 
  Но ветры, волны, громы 
  Его не потрясут! 
 Их тщетен труд, 
 Перуны в тучах потухают, 
 Гром молкнет, ветры отлетают; 
Валы бока его ребристы опеняют, 
  И с шумом вспять бегут. 

 Я зрел: на сей громаде дикой 
 Тысящелистный дуб стоял 
 И около себя великой 
 Шатер ветвями простирал. 
 Глубоко тридцатью корнями 
 В кремнистой почве утвержден, 
 И день, и ночь борясь с ветрами, 
 Противу их стал крепок он. 
 Под ним покров свой находили 
 Станицы многи птиц морских, 
 Без опасенья гнезда вили 
 В дуплах его, в ветвях густых. 

 Столетья,  мимо шед, дивились, 
 Его маститу древность зря; 
Играла ли над ним румяная заря 
Иль серебристы мглы вокруг его носились.  

  Но дни его гордыни длились 
Не вечно: ветр завыл, воздвиглися моря; 
 Пучина вод надулась и вскипела, 
 Густая с норда навалила мгла; 
Тогда, казалося, от страху обомлела 
До самых недр своих великая гора: 
На дубах листвия боязненно шептали, 
И птицы с криком в них укрытия искали, 
Един лишь пребыл тверд их рождший великан. 

 Но буря сделалась еще, еще страшнее; 
Секома молньями ложилась ночь мрачнее, 
 И гость ее, свирепый ураган, 
Стремя повсюду смерть, взрыл к тучам океан. 

Из сильных уст своих дыханием палящим 
Он хаос разливал по облакам гремящим, 
Волнуя и гоня и угнетая их. 
 Дебелы трупы чуд морских, 
Ударами его на самом дне убитых, 
 И части кораблей разбитых 
  Метал он по водам. 
Могила влажная раззинулась пловцам, 
И страшно вдалеке им буря грохотала. 

Перунами она и тут и там сверкала, 
И часто вся гора являлась мне в огне... 
 Но не мечтается ли мне? 
Вдруг с блеском молнии ударил гром ужасный 
 И, раздроблен в щепы, лежит 
Тысящелистный дуб, сей сын холмов прекрасный! 

 О тленности прискорбный вид! 
 Не тако ль низится гордыня? 
 Объемлет гору вящий страх, 
 И в каменных ее сосцах 
  Иссякли водопады... 
Еще  боязненны туда кидаю взгляды, 
Ах, что... что вижу я! Громада та трещит: 
 В широких ребрах расседаясь, 
Скалами страшными на части распадаясь. 
Она  как будто бы от ужаса дрожит! - 
Землетрясение! дух, адом порожденный! 
Сей победитель волн, боец неодоленный, 
Который все стихии презирал, 
 Против тебя не устоял: 
  Он пал!.. 

Еще  в уме своем я зрю его паденье: 
Удвоил  океан тогда свое волненье, 
Удвоил вихрь свой свист, гром чаще слышен стал; 
Навстречу к молниям подземный огнь взлетал, 
Из недр растерзанных выскакивая горных. 
 Уже в немногих глыбах черных, 
 Которы из воды торчат 
 И серный дым  густой родят, 
 Той величавые громады, 
Что нудила к себе всех плавателей взгляды, 
  Остатки зрю. 

 Она подобна есть царю, 
Который властию заятою гордится, 
 Но славы истинной не тщится 
 Делами добрыми стяжать, 
 И Бога правды не страшится 
  Неправдой раздражать! 
Но если б был знаком с своими должностями, 
 Царь только над страстями, 
 А пред законом раб; 
Великим истинно он назван был тогда б. 
 Тогда б не лесть одна его увенчивала 
  Нечистым, вянущим своим венцом, 
Сама бы истина Отечества отцом  
И добродетельным его именовала. 
Такого видели в Великом мы Петре 
 И во второй Екатерине, 
Такого приобресть желаем, россы, ныне 
В новопоставленном у нас младом царе! 

Без добродетелей и впрямь земной владыка 
Есть та среди зыбей морских гора велика, 
Которой вышина  и живописный вид 
Вдали хотя пловца пленяет и дивит, 
Но быстрых вод порыв, камения ужасны 
Для судна мирного его вблизи опасны. 
 Блажен, кто в жизни океан 
 На суднышке своем пустившись, 
И на мель не попав, к скалам не приразившись, 
Без многих сильных бурь до тех доходит стран, 
 Где ждет его покой душевный! 

 Но ждет того удел плачевный, 
Кто равен был тебе, низринутый колосс!  
Чем выше кто чело надменное вознес, 
  Тем ниже упадает. 
Рука Сатурнова с лица земли сметает 
Людскую гордость, блеск и славу, яко прах. 
Напрасно мнят они в воздвигнутых столпах 
И в сводах каменных тьмулетней пирамиды 
Сберечь свои дела от злой веков обиды: 
Ко всем вещам как плющ привьется едкий тлен, 
 И все есть добыча времен! 
Миры родятся, мрут - сей древен, тот юнеет; 
И им единая с червями участь спеет. 
 Равно и нам! 
А мы, безумные! предавшись всем страстям, 
Бежим ко пагубе по скользким их путям. 

Зачем не держимся всегда златой средины, 
На коей всякий дар божественной судьбины 
 Лишь в пользу служит, не во вред - 
 Коль продолжительности нет 
Утехам жизненным, то станем осторожно 
И с мерою вкушать, чтобы продлить, коль можно, 
Срок жизни истинной, срок юных, здравых лет, 
Способностей, ума и наслаждений время, 
Когда нас не тягчит забот прискорбных бремя, 
Забавы, радости когда объемлют нас! 
 Не слышим, как за часом час 
 Украдкою от нас уходит; 
 Забавы, радости уводит: 
А старость хладная и всех их уведет, 
И смерть застанет нас среди одних забот. 
Смерть!.. часто хищница сия, толико злая, 
Молению любви нимало не внимая, 
Жнет острием своей всережущей косы 
Достоинства, и ум, и юность, и красы! 
 Во младости весеннем цвете 
 Я друга сердцу потерял! 
 Еще в своем двадцатом лете 
 Прекрасну душу он являл. 
За милый нрав простой, за искренность сердечну 
Всяк должен был его, узнавши, полюбить; 
И, с ним поговорив, всяк склонен был открыть 
Себя ему всего, во всем, чистосердечно: 
Такую мог Филон доверенность вселить! 
Вид привлекательный, взор огненный, любезный, 
 Склоняя пол к нему прелестный, 
 Обещевал в любви успех; 
Веселость чистая была его стихия; 
Он думал: посвящу я дни свои младыя 
Любви и дружеству; жить буду для утех. 
Какой прекрасный план его воображенье 
 Чертило для себя 
 В сладчайшем упоенье: 
Природы простоту и сельску жизнь любя, 
Он выбрал хижинку, при коей садик с нивой, 
Чтоб в мирной тишине вести свой век счастливой. 
Всего прекрасного Филон любитель был, 
Так льзя ли, чтоб предмет во всем его достойной 
 Чувствительного не пленил? 
И близ себя, в своей он хижине спокойной 
Уже имел драгой и редкой сей предмет! 
Теперь на свете кто блаженнее Филона? 
Ему не надобен ни скипетр, ни корона, 
 Он Элисейску жизнь ведет! 

 Увы, мечта! Филона нет!! 
 Филона нет! - болезнь жестока 
 Похитила его у нас. 
 Зачем неумолимость рока 
 Претила мне во оный час 
 При смерти друга находиться? 
Зачем не мог я с ним впоследние проститься; 
 Зачем не мог я в душу лить 
 Ему при смерти утешенье, 
Не мог печальное увидеть погребенье 
И хладный труп его слезами оросить!.. 
К кончине ранней сей, увы, и неизбежной, 
Я так же б милого приуготовить мог, 
 И из объятий дружбы нежной 
 Его бы душу принял Бог. 

 Когда, богиня непреклонна, 
 Меня серпом своим пожнешь, 
О, будь тогда ко мне хоть мало благосклонна, 
И жизни нить моей тихонько перережь! 
 Не дай, чтобы болезни люты 
 В мои последние минуты 
 Ослабили и плоть, и дух; 
 До часу смерти рокового 
 Пусть буду неприятель злого, 
 А доброго усердный друг. 
 Когда ж я, бедный, совращуся 
 С прямого к истине пути; 
В туманах, на стезю порока заблужуся, - 
Тогда, о смерть! ко мне помощницей лети 
И силою меня ко благу обрати! 

Внемлю взывающих: все в мире вещи тленны, 
 Не жалуйся, слепая тварь! 
Вечна материя, лишь формы переменны: 
Источник бытия, Вседвижитель, Всецарь, 
 Есть вечная душа вселенной. 
А ты смирись пред ним, безмолвствуй, уповай, 
И с благодарностью участок свой вкушай! 

Услаждение зимнего вечера

       Изолью ли на бумагу 
       То, что чувствует мой дух! 
       Я блажен неизъяснимо, 
               О мой милый друг! 
       
       Здесь под вечерок беспечно 
       Я раскинувшись сидел, 
       Ясным оком и довольным 
               Пред себя глядел. 
       
       Вкруг меня природа вянет, 
       А во мне цветет она; 
       Для других зима настанет, 
               Для меня весна! 
       
       Грудь моя свободно дышит, 
       Чувством здравия горю... 
       И небесное явленье 
               Пред собою зрю: 
       
       Белым платьем стан окинув, 
       Легкой поступью пришла, 
       И овал лица прекрасный 
               Видеть мне дала. 
       
       О, гармония какая 
       В редкий сей ансамбль влита! 
       Сладкая улыбка кроет 
               Розовы уста, 
       
       Из которых я услышал: 
       "Здравствуй, милый мой пиит! 
       Знать ты с музою в беседе, 
               Что твой весел вид." 
       
       О Филлида! я в восторге, 
       Я теперь совсем пиит, 
       Ибо Грация и Муза 
               Предо мной стоит! 

1803


Царство очарований

Меж тем как мрачна ночь в долинах распростерлась, 
Я по ступеням скал взношусь на темя гор. 
Юдоль воздушного пространства мне отверзлась, 
В неизъяснимостях блуждает смутный взор: 
Не зрю ль Царя духов чудесные чертоги? 
Там свод из жемчугов, столпы из кристалей; 
Но к ним туманные и зыбкие дороги 
Возводят лишь одних духов и мощных фей 
 Волшебством окриленны ноги. 

Какой блистательный, великолепный вид! 
 Я зрю там пляски Сильфов и Сильфид, 
 Там облаки, разостланы ветрами, 
 Волнуются сребристыми коврами 
 От легкого прикосновенья их. 
О, можно ль выразить всю прелесть плясок сих? 
 При сладком вздохе флейт эфирных, 
При звуке нежных цитр, и арф гремящих, сильных, 
 Взаимно руки их сплелись; 
 Они как молнии взвились 
 В мистическом круженье быстром, 
  При лунном свете чистом. 

Протяжен вдруг настал, величествен их ход. 
Подъявши взор и слух вперяя в звездный свод, 
 Гармонии текущих сфер внимают, 
И шествие хорное к ним применяют. - 
Но се, рассыпавшись, как резвы мотыльки, 
С Зефиром взапуски стремятся на цветки, 
  Туда, сюда виляют, 
Как лебеди плывут, как голубки порхают, 
И, погружаяся в серебряной росе, 
Милуются в своей божественной красе. 
  
 Держа волшебные жезлы в десницах, 
Очарователи, в агатных колесницах, 
Таинственных торжеств, гремя, въезжают в храм. 
Несутся в тишине прекрасны феи там; 
  Белоатласных одеяний 
  В покров они облачены, 
  Пиют источник волхований 
  Из рога полного луны. 

 На возвышенных грудях их 
От вздохов движутся черноогнисты зоны; 
 Таинственно обвивши оны 
 Вкруг чресл, вкруг поясниц своих, 
Спешат в глубокий нутр чертогов тех чудесных. 
Священный ужас зрю на лицах их прелестных, 
Дрожаща меж ресниц слеза у них видна, 
Которую сребрит смеющаясь луна! 

 Паки внезапно арфы играют, 
 Слаще и слаще флейты вздыхают, 
  Весело цитры бренчат. 
 Сильфы, Сильфиды, где ни взялися, 
 Паки в круженье быстром взвилися, 
  Вихрями воздух крутят. 
Раскрылися врата мистических чертогов, 
И бархатны ковры с серебряных порогов 
 Катятся с шумом вниз; 
 По оным в торжестве снеслись 
 Волшебников, волшебниц сонмы, 
 Духов несчетны миллионы... 
Сей милый юноша, конечно, Оберон 
  С жезлом своим лилейным? 
Все шествуют за ним с лицом благоговейным, 
Читая письмена своих волшебных зон. 
 Сколь важен, сколь прелестен он! 
Достойно Виланд лишь или Шекспир опишет 
Царя волшебников бессмертну красоту! 
Когда сам Оберон мне сил не вложит свыше, 
 Где слов для мыслей обрету? - 
  Блистающ, приятен, 
  Осанист и статен, 
  Он юностью цвел; 
  Благим и умильным, 
  Божественно сильным 
  Он взором смотрел; 
  Триумфом одеян, 
  В путь златом усеян 
  Он с важностью шел.  
Титания в венце из алых роз нетленных 
 Выходит вместе с ним; 
И тихая любовь в ее очах священных - 
 Она гордится дорогим! 

Шишак

     Идиллия (подражание)

     Марс в объятиях Киприды
     Забывал кроваву брань.
     Около прелестной выи
     Ластилася мощна длань;
     Грудь, твердейшую металла,
     Взор Венерин растопил;
     Сладкому огню Эрота
     Жар сражений уступил.
     Вкруг четы богоблаженной
     Резвится любовей рой;
     Марсов меч, копье дебело
     Служит шалунам игрой;
     Растаскали всё оружье,
     Веселясь добычей сей:
     "Нами Марс обезоружен,
     В нашей власти бог смертей!"
     Вся забылася природа
     Посреди утех и игр,
     Подле агниц беззащитных
     Засыпал свирепый тигр.
     Ястреб горлицам на ветке
     Целоваться не мешал,
     И, казалось, самый воздух
     Тонким пламенем дышал.

     Но Марса вдруг опять зовет
     Звук труб, орудий глас гремящий;
     Летит победа, подает
     Ему копье и щит блестящий,
     На коем изваян герой,
     Презревый сладкие забавы,
     Томящу негу и покой
     Для многотрудных лавров славы.
     Свой долг на оном Марс прочел,
Отторгся от любви, вспрянул и полетел
Вооружить себя, - но в шишаке блестящем,
     У ног богининых лежащем,
     Ах, что военный бог узрел?

     Гнездо двух нежных горлиц, -
     Они под сенью крылий
     Усыпили птенцов.
     Друг друга милованье
     И сладко воркованье -
     Троякая любовь!
     Какая власть посмеет
     Тронуть рукою дерзкой
     Ковчег святыни сей?..

Остановился Марс. Дивится, смотрит.
Смягчается при виде сей четы:
Уже его и слава не пленяет;
Он страстно пал в объятья красоты
И гласу труб зовущих не внимает,

     Веленьем матери своей
     Амуры всех оттоль прогнали
     Литаврщиков и трубачей
     И все орудия попрали
     Сих нарушителей утех;
     На место ж грубых звуков тех
     Златыя лиры и цевницы
     Любезный мир превознесли.

     Не Афродитины ли птицы
     Тогда от браней свет спасли?

Ноябрь 1798


* * *

Я — русский; верности и веры не нарушу.
‎ Ты тело мне клейми,
‎ Не запятнаешь душу!
А руку и с клеймом, изволь, — себе возьми!

<1813>

Всего стихотворений: 39