Константин Аристархович Большаков (1895-1938)

• Биография Константина Большакова
• Стихотворения Константина Большакова по темам

Все стихотворения Константина Большакова на одной странице

- Оглавление -

Восклицаньем светлых Ave 
Ты наполни храм Мадонны 
И к её незримой славе 
Прикоснись мечтой влюблённой. 

Только помни: в белом храме 
Белым голосом молись ты. 
Знай: уж более не с нами 
Тот, чьи помыслы нечисты.

"Выпили! Выпили!," - жалобно плачем ли
Мы, в атласных одеждах фигуры карт?
Это мы, как звезды, счастью маячили
В слезящийся оттепелью Март,
Это мы, как крылья, трепыхались и бились
Над лестницей, где ступени шатки,
Когда победно-уверенный вылез
Черный туз из-под спокойной девятки.
А когда заглянуло в сердце отчаянье
Гордыми взорами дам и королей,
Будто колыхнулся забредший случайно
Ветерок с обнажающихся черных полей,
Это мы золотыми дождями выпали
Мешать тревоги и грусть,
А на зеленое поле сыпали и сыпали
Столько радостей, выученных наизусть...
"Выпили! Выпили," - жалобно плачем ли
Мы, в атласных одеждах фигуры карт?
Это мы, как звезды, счастью маячили
В слезящийся оттепелью Март.

Le chemin de fer - Железная дорога (франц.).

                                Ю.А. Эгерту

Влюбленный юноша с порочно-нежным взором,
Под смокингом легко развинченный брюнет,
С холодным блеском глаз, с изысканным пробором.
И с перекинутой пальто душой поэт.

Улыбки грешной грусть по томности озерам
Порочными без слез глазами глаз рассвет
Мелькнет из глаз для глаз неуловимо-скорым
На миги вспыхнувший и обреченный свет.

Развинченный брюнет с изысканным пробором.
С порочными без слез глазами, глаз рассвет,
Влюбленный юноша с порочно-нежным взором
И с перекинутой пальто душой поэт.

  A la memoire glorieuse de St. Mallarme*

Громоздкий пот на лысине где сосны
Из града и дождей по бороде
Журчащих рек где в ледяной воде
Купают их задумчивые весны

Черт где угрюмых в каждой борозде
Тысячелетьями веденный осный
Укус вращает тяжести мир косный
И дремлет на качнувшийся труде

Бог лавров шума от тревоги вспышек
Трамваев зорких глаз на полночь до
Фабричным над стоглазым дыма крышек

От доменных печей течет Bordeaux**
{* Бордо (франц.). - Сост.}
Мышц волокно пружин несокрушимых
На ночи барельеф кудрявья в дымах.

* Доброй памяти Ст. Малларме (франц.).
** Бордо (франц.).

Ник. Терзи-Терзиеву

Качели, качели печали, качели печали качали: "молчи", 
И в плаче печали качели качали, печали качели в ночи. 
Опрокинувшись в качке, 
Голова закружилась. 
Сжались бело фонари. 
Ты лицо не испачкай 
(Тень тины проходила) 
В алом угле платка зари.... 
Лихач... В пролётке взлёт качелей 
Печаль почила светлых глаз... 
Минуты млели и млели 
Там, где стелился фонарный газ... 
А дальше? А дальше качели, качели печали качали - "молчи" 
И в плаче печали качели качали, печали качели в ночи. 

Взмоторить вверх, уснуть на пропеллере,
Уснуть, сюда, сюда закинув голову,
Сюда, сюда, где с серым на севере
Слилось слепительно голубое олово.

На шуме шмеля шутки и шалости
На воздух стынущий в меха одетые
Мы бросим взятой с земли на землю кусочек жалости,
Головокружась в мечтах кометами.

И вновь, как прежде, уснув на пропеллере,
На шуме шмеля шутки и шалости,
Мы спустимся просто на грезном веере
На брошенный нами кусочек жалости.

    Владиславу Ходасевичу

Словно тушью очерчены пальцы каналов, 
Ночь - суконная, серая гладь без конца, 
Здесь усталое сердце в тревогах устало, 
Соскользнула спокойно улыбка с лица. 

Чёрный город заснул безмятежной гравюрой 
На страницах раскрытых и брошенных книг, 
И уходят, уходят задумчиво хмуро 
За таящимся мигом таящийся миг. 

Спи, последняя ночь! Эти хрупкие пальцы 
Так пронзительно в плечи земные вплелись, 
Эти чуткие дети, минуты страдальцы 
Навсегда в этот серый покой облеклись. 

И для вечного сна пусть построят легенды 
Как ажурные башни суровых дворцов, 
И стихи заплетутся в нарядные ленты, 
Зазвенят, как набор золотых бубенцов. 

Но сегодня, как завтра, сражённый не болен... 
Эта кровь, эти пятна не брызги же ран, 
А просыпанный звон из твоих колоколен, 
Как кровавые маки, в бесцветный туман. 

Спи последняя ночь! И не будет двух Бельгий, 
Сон колышат раскаты грохочущих битв. 
Этот месяц и год! Даже в детской постельке, 
Как узор, были вытканы слёзы молитв.

Осенней улицы всхлипы вы 
Сердцем ловили, сырость лаская. 
Фольгу окон кофейни Филиппова 
Блестит брызги асфальтом Тверская. 

Дымные взоры рекламы теребят. 
Ах, восторга не надо, не надо... 
Золотые пуговицы рвали на небе 
Звезды, брошенные вашим взглядом. 

И вы скользили, единственная, по улице, 
Брызгая взором в синюю мглу, 
А там, где сумрак, как ваши взоры, тюлится, 
За вами следила секунда на углу. 

И где обрушились зданья в провалы 
Минутной горечи и сердца пустого, 
Вам нагло в глаза расхохоталась 
Улыбка красная рекламы Шустова. 

Воздух по-детски целуется
На деревьях развешены слёзы,
Пробивают, как скорлупу яйца,
Снег шаги. А в сердце заноза….

И Вы проходите и мимо проносите
Мою любовь и воспоминаний тысячи
Сосульки по крышам хрупкие носики
Заострили. А Вы сейчас…

О, я знаю, что на лето нафталином
Перекладывают все зимние вещи,
Чувствуя, что время становится длинным,
А тоска значительно резче. 

     Ю. А. Эгерту

Вечер в ладони тебе отдаю я, безмолвное сердце. 
Шагом усталых трамвай на пылающий запад 
Гибкую шею дуги не возносит с печальным упорством. 
Рты дуговых фонарей белоснежно оскалили зубы. 
Вечер - изысканный франт в не небрежно помятой панаме 
Бродит лениво один по притихшим тревожно панелям, 
Лето, как тонкий брегет, у него тихо тикает в строгом 
Кармане жилета. Я отдаю тебе вечер в ладони, 
Безмолвное сердце. 

    Л. Б.

Огни портовой таверны, 
Бриллианты улыбок и ругань. 
В волосы звуков вечерних. 
Пыль вплетена. Сон запуган. 

Дремлют губами на ругани люди. 
Вечер, как узкий рельеф. 
Безмолвно-окунутый спит в изумруде 
Кем-то потерянный гнев. 

Кокетки-звёзды вдоль гавани. 
Мёртво за стражею парусов. 
Над молом фонарь в белом саване 
Задвинул безмолвья засов. 

Ночь, женщиной ещё не причёсанной, 
Морю склонясь на плечо, 
Задумалась, и, тысячу поз она 
Принимая, дышала в лицо горячо.

Вчера мы солнце хоронили. 
И в час, как к морю мы пришли, 
О чём-то волны говорили 
И зажигалися вдали. 

Кружась в весёлой лёгкой пляске, 
Мы совершили наш обряд, 
Но вдруг переменились краски, 
И вечер стал печально-свят. 

К земле склоняясь, ночь шепнула: 
Умрите, спите. Всё равно. 
И солнце в море потонуло... 
И стало грустно и темно. 

Вы носите любовь в изысканном флаконе, 
В гранёном хрустале смеющейся души. 
В лазурных розах глаз улыбка сердца тонет. 
В лазурных розах глаз - бутоны роз тиши. 

Духи стихов в мечту, пленительных в изыске, 
Пролив на розы глаз в лазурных розах глаз, 
Вы прошептали мне, вы прошептали близко, 
То, что шептали вы, о, много, много раз. 

Вы носите любовь в изысканном флаконе. 
В гранёном хрустале смеющейся души. 
И запах роз мечты моей не похоронит, 
Что прошептали вы, что сказано в тиши. 

Боре Нерадову

Вечер заколачивает в уши праздник
Тем, кто не хотел в глаза ему взглянуть,
Потому что все души тоскующие дразнит
Протянувшийся по небу Млечный Путь,

Потому что неистово и грубо
Целый час рассказывал перед ними,
Что где-то есть необыкновенные губы
И тонкое, серебряное имя.

Дразнил и рассказывал так, что даже маленькая лужица
Уже застывшая пропищала: — Ну вот, —
У меня слеза на реснице жемчужится,
А он тащит в какой-то звёздный хоровод.

И от её писка ли, от смеха ли
Вздыбившихся улиц, несущих размеренный шаг
Звёзды на горизонте раскачались и поехали,
Натыкаясь друг на друга впотьмах.

И над чёрною бездной, где белыми нитками
Фонарей обозначенный город не съедется,
Самым чистым морозом выткано
Млечный Путь и Большая Медведица. 

В час, когда гаснет закат и к вечеру,
Будто с мольбой протянуты руки дерев,
Для меня расплескаться уж нечему
В этом ручье нерасслышанных слов.

Но ведь это же ты, чей взор ослепительно нужен
Чтоб мой голос над жизнью был поднят,
Чья печаль, ожерелье из слезных жемчужин
На чужом и далеком сегодня.

И чьи губы не будут моими
Никогда, но святей всех святынь,
Ведь твое серебристое имя
Пронизало мечты.

И не все ли равно, кому вновь загорятся
Как свеча перед образом дни.
Светлая, под этот шепот святотатца
Ты усни...

И во сне не встретишь ты меня,
Нежная и радостно тиха
Ты, закутанная в звон серебряного имени,
Как в ласкающие вкрадчиво меха.

Мои глаза преддверье летней ночи, 
В июле вечер, тюль из синевы. 
В них каждый миг становится короче, 
И в каждом миге дышите лишь Вы.

Милостивые Государи, сердце разрежьте -
Я не скажу ничего,
Чтобы быть таким, как был прежде,
Чтоб душа ходила в штатской одежде
И, раздевшись, танцевала танго.

Я не скажу ничего,
Если вы бросите сердце, прощупав,
На тротуарное зеркало-камень,
Выбреете голову у сегодня-трупа,
А завтра едва ли зайдет за вами.

Милостивые Государи, в штатском костюме
Заставьте душу ходить на прогулки,
Чтобы целовала в вечернем шуме
Слепое небо в слепом переулке.

Сердца, из-под сардинок пустые коробки,
Свесьте, отправляясь на бульвары,
Волочить вуаль желаний, втыкать взорные пробки
В небесный полог дырявый и старый,
В прозвездные плюньте заплатки.
Хотите ли, чтоб перед вами
Жонглировали словами?
На том же самом бульваре
В таксомоторе сегодня ваши догадки
Бесплатно катаю, Милостивые Государи.

Я свой пиджак повесил на луну.
По небу звезд струят мои подошвы,
И след их окунулся в тишину.
В тень резкую. Тогда шептали ложь вы?

Я с давних пор мечтательно плевал
Надгрезному полету в розы сердца,
И губ моих рубинящий коралл
Вас покорял в цвету мечты вертеться.

Не страшно вам, не может страшно вам
Быть там, где вянет сад мечты вчерашней,
И наклоняются к алмазящим словам
Ее грудей мечтательные башни,
Ее грудей заутренние башни.

И вечер кружево исткал словам,
И вечер острие тоски нащупал,
Я в этот миг вошел, как в древний храм,
Как на вокзал под стекло-синий купол.

Звезды задумчиво роздали в воздухе
Небрежные пальчики своих поцелуев,
И ночь, как женщина, кидая роз духи,
Улыбку запахивает шубой голубую.

Кидаются экипажи на сумрак неистово,
Как улыбка пристава, разбухла луна,
Быстрою дрожью рук похоть выстроила
Чудовищный небоскрёб без единого окна

И, обрывая золотистые, свислые волосики
С голого черепа моей тоски,
Высоко и быстро пристальность подбросила,
Близорукости сметая распыленные куски.

Вышитый шелком и старательно свешенный,
Как блоха, скакал по городу ночной восторг,
И секунды добросовестным танцем повешенных,
Отвозя вышедших в тираж в морг.

А меня, заснувшего несколько пристально,
У беременного мглою переулка в утробе торопит сон
Досчитать выигрыш, пока фонари стальной
Ловушкой не захлопнули синего неба поклон.

Ветер, небо опрокинуть тужась, 
Исслюнявил мокрым поцелуем стекла. 
Плащ дождя срывая, синий ужас 
Рвет слепительно фонарь поблеклый. 

Телеграфных проволок все скрипки 
Об луну разбили пальцы ночи. 
Фонари, на лифте роковой ошибки 
Поднимая урну улицы, хохочут. 

Медным шагом через колокольни, 
Тяжеля, пяты ступили годы, 
Где, усталой дробью дань трамвай-невольник 
Отбивая, вялые секунды отдал. 

Под небом кабаков, хрустальных скрипок в кубке
Растет и движется невидимый туман,
Берилловый ликер в оправе рюмок хрупких,
Телесно розовый, раскрывшийся банан.

Дыханье нежное прозрачного бесшумья
В зеленый шепот трав и визг слепой огня,
Из тени голубой вдруг загрустевшей думе,
Как робкий шепот дней, просить: «возьми меня».

Под небо кабаков старинных башен проседь
Ударом утренних вплетается часов.
Ты спишь, а я живу, и в жилах кровь проносит
Хрустальных скрипок звон из кубка голосов.

Иду сухой, как старинная алгебра,
В гостиной осени, как молочный плафон,
Блудливое солнце на палки бра,
Не электричащих, надевает сиянье, треща в немой
                                          телефон.

И осыпаются мысли усталого провода,
Задумчивым звоном целуют огни.
А моих волос бесценное серебро водой
Седой обливают хилые дни.

Хило прокашляли шаги ушедшего шума,
А я иду и иду в венке жестоких секунд.
Понимаете? Довольно видеть вечер в позе только
                                       негра-грума,
Слишком черного, чтоб было видно, как утаптывается
                                       земной грунт.

Потом времени исщупанный, может, еще не совсем
                                       достаточно,
Еще не совсем рассыпавшийся и последний.
Не кажусь ли вам старик - паяцем святочным,
Богоделкой, вяжущей на спицах бредни.

Я века лохмотьями солнечной задумчивости бережно
Укрывал моих любовниц в рассеянную тоску,
И вскисший воздух мне тогу из суеверий шил,
Едва прикрывающий наготу лоскут,

И, упорно споря и хлопая разбухшим глазом, нахально
                                            качается,
Доказывая: с кем знаком и незнаком,
А я отвечаю, что я только скромная чайница,
Скромная чайница с невинно-голубым ободком.

Пил безнадёжный чай. В окне струился 
Закатной киновари золотой 
Поток. А вечер близко наклонился, 
Шептался рядом с кем-то за стеной. 
Свеча померкла Ваших взглядов. 
Чертили пальцем Вы - какой узор? - 
На скатерти. И ветка винограда 
Рубином брызнула далёких гор. 
Ах, это слишком тихо, чтоб промолвить, 
Чтоб закричать, - здесь счастье, здесь, здесь "ты"! 
Звенело нежно серебро безмолвий, 
И в узкой вазе вянули цветы. 
Ах, это слишком тихо, чтобы близко 
Почуять пурпур губ и дрожь руки, - 
Над взорномеркнущей свечой без риска 
Крылили вы, желаний мотыльки. 

    Михаилу Кузмину

Июльское солнце печёт и нежится, 
Следя за суетой тревог, 
Как пыльным облаком беженцы 
Катятся лентой дорог. 

День разгорится и будет, будет 
Жечь и пылить земную грудь, 
А сейчас уходят и уходят люди 
В пристально стелющейся путь. 

А за ними, как праздник, в лентах и ризе 
Взором ясным и кротким следишь, 
Как следила шаги многих сотен дивизий 
Твою колыхавших тишь. 

И звенели глухо шпоры и сабли 
Звон рассыпался, как кокетливый смех 
Будто хрупкие пальцы, зябли 
Вётлы, обступившие бег твоих рек. 

Шли, и задушенный, ржавый 
Лязг раскуёт железные кольца 
Видишь сердце сгорело Варшавы 
Горячей слезой добровольца. 

Чёрной птицей год пролетел, как нагрянул, 
Полями Польши дымится кровь, 
Только сковано сердце в оковах тумана, 
Только мукою сдвинута бровь. 

Будет, будет... И где бы 
Вздох сражений пронёсся, - собираются все 
Под палящие взоры июльского неба 
Громоздить телегами и говором шоссе.

По тротуару сердца на тротуары улицы,
В тюль томленья прошедшим вам
Над сенью вечера, стихая над стихов амурницей,
Серп - золоченым словам.
Впетличив в сердце гвоздичной крови,
Синеозерит усталым взором бульвар.
Всем, кого солнце томленьем в постели ловит,
Фрукт изрубинит вазный пожар.
И, вам, о, единственная, мои стихи приготовлены -
Метр д'отель, улыбающий равнодушную люстру,
Разве может заранее ужин условленный
Сымпровизировать в улыбаться искусство,
Чтоб взоры были, скользя коленей, о, нет, не близки,
А вы, как вечер, были ласковая.
Для вас, о, единственная, духи души разбрызгал,
Когда вы роняли улыбки, перчатку с сердца стаскивая.

    Юрию Юркуну

Сберут осколки в шкатулки памяти, 
Дням пролетевшим склонять знамена 
И на заросшей буквами, истлевшей грамоте 
Напишут кровью имена 

Другим поверит суровый грохот 
В полях изрезанных траншей, 
Вновь услыхать один их вздох хоть 
И шёпот топота зарытых здесь людей... 

Осенний ветер тугими струнами 
Качал деревья в печальном вальсе: 
"О, только над ними, только над юными 
Сжалься, о, сжалься, сжалься". 

А гимн шрапнели в неба раны, 
Взрывая искры кровавой пены, 
Дыханью хмурому седого океана 
О пленник святой Елены, 

Теням, восставшим неохотно 
Следить за крыльями трепещущих побед, 
Где ласково стелется треск пулемётный 
На грохот рвущихся лет... 

Где люди молились когда-то 
И рыли умершим могилы, 
Там встали рядами солдаты 
Чужою холодною силой. 

И медленно трупы выходят 
В час ночи слепой и беззвездный, 
И весело пляску заводят 
Над чёрной могильною бездной. 

Солдаты безжизненным строем 
Знамёна пред мёртвыми клонят. 
А мы, мы по-прежнему роем: 
Друг друга они похоронят. 

    Вл. Маяковскому

Вечер был ужасно громоздок, 
Едва помещался в уличном ридикюле, - 
Неслышный рыцарь в усталый воздух, 
Волос вечерних жужжащий улей, 

Отсечь секунды идёт панелям, 
И медлит меч по циферблату. 
Пролетая, авто грозили, - разделим, разделим... 
Закован безмолвием в латы, 

Закрыв забралом чудесной грусти 
Лицо, неведомый один, 
Как будто кто-то не пропустит, 
Не скажет ласково "уйди". 

Ел. Ш.

Загородного сада в липовой аллее 
Лунный луч, как мёртвый, в кружеве листвы, 
И луна очерчивает, как опалы, млея, 
На печали вытканный абрис головы. 

Юноша без взгляда, гибкостью рассеян, 
Пальцы жадно ловят пылкий пульс виска, 
А тоска из шумов скрывшихся кофеен 
Приползает хрупко хрустами песка. 

Юноша без взгляда, - это ведь далёко! - 
Ну, почём я знаю загородный сад?.. 
Юноша без имени, - это ведь из Блока, - 
О, тебе, мой дальний, грустно-милый взгляд... 

Там, где кущей зелень, там оркестр и люди, 
Там огни и говор, и оттуда в тень, 
Проплывает в хрупком кружеве прелюдий, 
Как тоска и мысли, лунная сирень. 

Этот свет и блики! Это только пятна 
На песке дорожек от лучей луны 
Или шёпот шума вялый и невнятный 
В хрупких пальцах цепкой, хрупкой тишины. 

И не может выстрел разорвать безмолвья, 
Сёстры, только сёстры - смерть и тишина, 
Только взор, как плёнкой, весь утонет в олове 
И не отразится в нём с вершин луна. 

Маме

Кто-то нашёптывал шелестом мук
Целый вечер об израненном сыне,
В струнах тугих и заломленных рук
Небосвод колебался, бесшумный и синий.

Октябрьских сумерек, заплаканных трауром
Слеза по седому лицу сбегала,
А на гудящих рельсах с утра «ура»
Гремело в стеклянных ушах вокзалов.

Сердце изранил растущий топот
Где-то прошедших вдали эскадронов,
И наскоро рваные раны заштопать
Чугунным лязгом хотелось вагонам.

Костлявые пальцы в кровавом пожаре вот
Вырвутся молить: помогите, спасите,
Ведь короной кровавого зарева
Повисло суровое небо событий.

Тучи, как вены, налитые кровью,
Просочились сквозь пламя наружу,
И не могут проплакать про долю вдовью
В самые уши октябрьской стужи. 

Смелый путь безумным только ведом, 
Тем, кто чужд безумной суете, 
Кто не ходит общим, мёртвым следом 
И чужой не молится мечте. 

Нет, мечтой своею светлый, гордый, 
Он идёт свободною тропой, 
И в душе его поют аккорды 
Красоты - неслышимой толпой. 

Путь его толпе далёк, напрасен, 
Странен ей в себя влюблённый лик. 
И идёт вперёд он - смел, прекрасен, 
Одинок, безумен и велик! 

Стою один в раздумьи. Властно море 
Меня зовёт в неведомую даль. 
Смотрю вперёд с надеждою во взоре - 
Встаёт прибой - мне берега не жаль. 

Куда ж меня, о волны, на просторе 
Помчите вы? Скажите, не туда ль, 
Где счастья нет, где царствует печаль, 
Иль в светлый край, где неизвестно горе? 

Ответа нет: не слушая меня, 
Вы вдаль несётесь, за собой маня 
Своим немолчно-плещущим волненьем. 

И смело я вверяю утлый чёлн 
Стихийной власти непонятных волн, 
Пускаясь в путь с надеждой и сомненьем. 

Трубами фабрик из угольной копоти
На моих ресницах грусть черного бархата
Взоры из злобы медленно штопает,
В серое небо сердито харкая.

Пьянеющий пар, прорывая двери пропрелые,
Сжал бело-серые стальные бицепсы.
Ювелиры часы кропотливые делают,
Тысячеговорной фабрики говоры высыпьтесь

Мигая, сконфузилось у ворот электричество,
Усталостью с серым днем прококетничав.
Целые сутки аудиенция у ее величества,
Великолепнейшей из великолепных Медичей.

Всего стихотворений: 33