Все стихотворения Дмитрия Мережковского на одной странице

- Оглавление -

Слабеет моря гул прощальный, 
Как сонный шепот Нереид, 
Напев далекий и печальный -- 
"Addio, Napoli" звучит... 

Как тихий жертвенник, дымится 
Везувий в светлой вышине, 
Огонь краснеет при луне, 
И белый дым над ним клубится... 

Мне бесконечно дорога 
Земля твоих цветущих склонов, 
Сорренто с рощами лимонов, 
О, золотые берега!.. 

Прохлада гротов -- в полдень жаркий, 
Где голубым огнем горит 
Волна, кидая на гранит 
Дрожащей влаги отблеск яркий, 

Где камни скрыл подводный мох, 
Где днем и ночью Океана 
В глубокой бездне слышен вздох, 
Подобный музыке органа. 

И в том, как шепчется трава, 
И в том, как плачет непогода, 
Хотел подслушать я, Природа, 
Твои сердечные слова! 

Искал я в ропоте потоков, 
Искал в тиши твоих ночей 
Еще не понятых намеков, 
Твоей души, твоих речей... 

Теперь ты кажешься мне сказкой, 
Сорренто! Север впереди... 
Но шепчет Юг с последней лаской: 
"Не уходи, не уходи!" 

Слабеет моря гул прощальный, 
Как сонный шепот Нереид, 
Напев далекий и печальный: 
"Addio, Napoli" звучит...

(Из дневника)

   ...В те дни будет такая скорбь,
  какой не было от начала творения,
  которое сотворил Бог, даже доныне,
  и не будет. И если бы Господь не
  сократил тех дней, то не спаслась
  бы никакая плоть. (Ев. Марка,
  гл. XIII, 19, 20).

          I

      УСТАЛОСТЬ

Мне самого себя не жаль.
  Я принимаю все дары Твои, о, Боже.
Но кажется порой, что радость и печаль,
  И жизнь, и смерть - одно и то же.

Спокойно жить, спокойно умереть -
  Моя последняя отрада.
  Не стоит ни о чем жалеть,
И ни на что надеяться не надо.

  Ни мук, ни наслаждений нет.
Обман - свобода и любовь, и жалость.
В душе - бесцельной жизни след -
Одна тяжелая усталость.

         II

    DE PROFUNDIS

Из преисподней вопию
Я, жалом смерти уязвленный:
Росу небесную Твою
Пошли в мой дух ожесточенный.

Люблю я смрад земных утех,
Когда в устах к Тебе моленья -
Люблю я зло, люблю я грех,
Люблю я дерзость преступленья.

Мой Враг глумится надо мной:
"Нет Бога: жар молитв бесплоден".
Паду ли ниц перед Тобой,
Он молвит: "Встань и будь свободен".

Бегу ли вновь к Твоей любви,-
Он искушает, горд и злобен:
"Дерзай, познанья плод сорви,
Ты будешь силой мне подобен".

Спаси, спаси меня! Я жду,
Я верю, видишь, верю чуду,
Не замолчу, не отойду
И в дверь Твою стучаться буду.

Во мне горит желаньем кровь,
Во мне таится семя тленья.
О, дай мне чистую любовь,
О, дай мне слезы умиленья.

И окаянного прости,
Очисти душу мне страданьем -
И разум темный просвети
Ты немерцающим сияньем!

* Из глубины [взываю к Тебе, Господи]
(лат.) - Псалом 129, 1.

Мы бесконечно одиноки,
Богов покинутых жрецы.
Грядите, новые пророки!
Грядите, вещие певцы,
Еще неведомые миру!
И отдадим мы нашу лиру
Тебе, божественный поэт...
На глас твой первые ответим,
Улыбкой первой твой рассвет,
О, Солнце, будущего, встретим,
И в блеске утреннем твоем,
Тебя приветствуя, умрем!

"Salutant, Caesar Imperator,
Te morituri" **. Весь наш род,
Как на арене гладиатор,
Пред новым веком смерти ждет.
Мы гибнем жертвой искупленья,
Придут иные поколенья.
Но в оный день, пред их судом,
Да не падут на нас проклятья:
Вы только вспомните о том,
Как много мы страдали, братья!
Грядущей веры новый свет,
Тебе от гибнущих привет!

*  Идущие на смерть (лат.).
** Идущие на смерть [гладиаторы]
приветствуют тебя, император Цезарь (лат.).

На Голгофе, Матерь Божья,
Ты стояла у подножья
Древа Крестного, где был
Распят Сын Твой, и, разящий,
Душу Матери скорбящей
Смертной муки меч пронзил.
Как Он умер, Сын Твой нежный,
Одинокий, безнадежный,
Очи видели Твои...

Не отринь меня, о Дева!
Дай и мне стоять у Древа,
Обагренного в крови,
Ибо видишь — сердце жаждет
Пострадать, как Сын Твой страждет.
Дева дев, родник любви,
Дай мне болью ран упиться,
Крестной мукой насладиться,
Мукой Сына Твоего;
Чтоб, огнем любви сгорая,
И томясь, и умирая,
Мне увидеть славу рая
В смерти Бога моего.

Ты — горящий, устремленный,
В темноте открытый глаз.
От руды неотделенный
И невспыхнувший алмаз.

Ты — стесненное ножнами
Пламя острого меча.
Пред святыми образами
Незажженная свеча.

Но не бойся: многоцветный,
Загорится твой алмаз.
Первой бледности рассветной
Не пропустит жадный глаз.

В Змея темного вопьется
Пламя светлое меча,
И пред Господом зажжется
Негасимая свеча.

Ты откроешь ли мне душу,
Как цветок — ночной росе.
Хочешь — сны твои нарушу?
Хочешь — спи и будь как все?

Всем, кто спит,— видений сладость,
Сонный плач и сонный смех,
Но божественная радость
Пробужденья — не для всех.

Ты не можешь? Ты не смеешь?
Берегись же: так уснешь,
Что проснуться не успеешь,
Жизнь без жизни проживешь.

Ты едва открыла очи.
Да иль нет? Ответь. Я жду.
Нет? Ну, что же, доброй ночи,
Спи спокойно. Я уйду.

Милый друг, я тебе рассказать не могу,
Что за пламень сжигает мне грудь:
Запеклись мои губы, дышать тяжело,
Посмотрю ль я на солнце — мне больно:
Мое солнце, мой свет, моя жизнь
Для меня никогда не блеснут.
Я дрожу, я слабею, увы,—
Как мы жалки — бессильные девы!
Я себе говорила: мой путь лучезарен,
Он усеян гирляндами лотосов белых,—
Но под лотосом белым — о горе!— таилось
Ядовитое жало змеи,
И была та змея — роковая любовь!
Не лучи ли далекой луны,
Что бесстрастно-холодным сияньем
Так чаруют, так нежат,
Не они ль эту страсть
В моем сердце зажгли?
Мне сегодня вечерней прохлады
Ветерок не принес:
Отягчен ароматом цветов,
Как огонь, он обжег мне лицо...
Ты, один только ты, мой владыка,
Покорил мою волю, наполнил мне душу,
Победил, обессилил меня!
Что мне делать?.. Едва на ногах я стою...
Вся дрожу, помутилось в очах...
И мне страшно, мне тяжко, как будто пред смертью!..

О Боже мой, благодарю
За то, что дал моим очам
Ты видеть мир, Твой вечный храм,
И ночь, и волны, и зарю...
Пускай мученья мне грозят,-
Благодарю за этот миг,
За все, что сердцем я постиг,
О чем мне звезды говорят...
Везде я чувствую, везде,
Тебя Господь,- в ночной тиши,
И в отдаленнейшей звезде,
И в глубине моей души.
Я Бога жаждал - и не знал;
Еще не верил, но любя,
Пока рассудком отрицал,-
Я сердцем чувствовал Тебя.
И Ты открылся мне: Ты - мир.
Ты - все. Ты - небо и вода,
Ты - голос бури, Ты - эфир,
Ты - мысль поэта, Ты - звезда...
Пока живу - Тебе молюсь,
Тебя люблю, дышу Тобой,
Когда умру - с Тобой сольюсь,
Как звезды с утренней зарей.
Хочу, чтоб жизнь моя была
Тебе немолчная хвала.
Тебя за полночь и зарю,
За жизнь и смерть - благодарю!..

Рим - это мира единство: в республике древней - свободы
   Строгий языческий дух объединял племена.
Пала свобода,- и мудрые Кесари вечному Риму
   Мыслью о благе людей вновь покорили весь мир.
Пал императорский Рим, и во имя Всевышнего Бога
   В храме великом Петра весь человеческий род
Церковь хотела собрать. Но, вослед за языческим Римом,
   Рим христианский погиб: вера потухла в сердцах.
Ныне в развалинах древних мы, полные скорби, блуждаем.
   О, неужель не найдем веры такой, чтобы вновь
Объединить на земле все племена и народы?
   Где ты, неведомый Бог, где ты, о, будущий Рим?

Дремлют полною луной
Озаренные поляны.
Бродят белые туманы
Над болотною травой.
      
Мертвых веток черный ворох,
Бледных листьев слабый лепет,
Каждый вздох и каждый шорох
Пробуждают в сердце трепет.
      
Ночь под ярким блеском лунным
Холодеющая спит,
И аккордом тихоструйным
Ветерок не пролетит.
      
Неразгаданная тайна -
В чащах леса... И повсюду
Тишина - необычайна.
Верю сказке, верю чуду...

В небе, зеленом, как лед,
Вешние зори печальней.
Голос ли милый зовет?
Плачет ли колокол дальний?

В небе — предзвездная тень,
В сердце — вечерняя сладость.
Что это, ночь или день?
Что это, грусть или радость?

Тихих ли глаз твоих вновь,
Тихих ли звезд ожидаю?
Что это в сердце — любовь
Или молитва — не знаю.

В сияньи бледных звёзд, как в мертвенных очах —
Неумолимое, холодное бесстрастье;
Последний луч зари чуть брезжит в облаках,
		Как память о минувшем счастьи.
   
Безмолвным сумраком полна душа моя:
Ни страсти, ни любви с их сладостною мукой, —
Всё замерло в груди… лишь чувство бытия
		Томит безжизненною скукой.

Был зимний день; давно уже стемнело,
Но в комнату огня не приносили;
Глядело в окна пасмурное небо,
Сырую мглу роняя с вышины,
И в стекла ударяли хлопья снега,
Подобно стае белых мотыльков;
В вечерней мгле багровый свет камина
Переливался теплою волной
На золотой парче японских ширм,
Где выступал богатый арабеск
Из райских птиц, чудовищных драконов,
Летучих рыб и лилий водяных.
И надо всем дыханье гиацинтов
В таинственной гармонии слилось
С бледно-лазуревым отцветом шелка
На мебели причудливо роскошной;
И молча ты лежала предо мной,
И, уронив любимый том Кольриджа
На черный мех пушистого ковра,
Вся бледная, но свежая, как ландыш,
Вся в кружево закутанная, грелась
Ты в розовом мерцании камина;
И я шептал, поникнув головой:
«О для чего нам не шестнадцать лет,
Чтоб мы могли обманывать друг друга
Надеждами на вечную любовь!
О для чего я в лучшие мгновенья
Так глубоко, так больно сознаю,
Что этот луч открывшегося неба,
Как молния, потухнет в море слез!
Ты так умна: к чему же лицемерить?
Нам не помогут пламенные клятвы.
Мы сблизились на время, как и все,
Мы, как и все, случайно разойдемся:
Таков судьбы закон неумолимый.
День, месяц, год,— каков бы ни был срок,—
Любовь пришла, любовь уйдет навеки...
Увы, я знаю всё, я всё предвижу,
Но отвратить удара не могу,—
И эта мысль мне счастье отравляет.
Нет, не хочу я пережить мгновенье,
Что навсегда должно нас разлучить.
Ты всё простишь, ты всё поймешь — я знаю,—
Услышь мою безумную мольбу!..»
Тогда с порывом ласки материнской
К себе на грудь меня ты привлекла
И волосы так нежно целовала,
И гладила дрожащею рукой.
И влага слез, твоих горячих слез,
Как теплый дождь, лицо мне орошала,
И говорил я в страстном забытье:
«Услышь мою безумную мольбу:
В урочный миг, как опытный художник,
Ты заверши трагедию любви,
Чтоб кончилась она не пошлым фарсом,
Но громовым, торжественным аккордом:
Лишь только тень тоски и пресыщенья
В моих чертах заметишь ты впервый,—
Убей меня, но так, чтоб без боязни,
С вином в бокале, весело шутя,
Из милых рук я принял яд смертельный.
И на твоей груди умру я тихо,
Усну навек, беспечно, как дитя,
И перелью в последнее лобзанье
Последний пламень жизни и любви!..»

В этот вечер горячий, немой и томительный
Не кричит коростель на туманных полях;
Знойный воздух в бреду засыпает мучительно,
И болезненной сыростью веет в лесах;
      
Там растенья поникли с неясной тревогою,
Словно бледные призраки в дымке ночной...
Промелькнет только жаба над мокрой дорогою,
Прогудит только жук на опушке лесной.
      
В душном, мертвенном небе гроза собирается,
И боится природа, и жаждет грозы.
Непонятным предчувствием сердце сжимается
И тоскует и ждет благодатной слезы...

Глубоко тонут ноги в теплом пепле, 
И ослепительно, как будто солнцем 
Озарена, желтеет сера. К бездне 
Я подошел и в кратер заглянул: 
Горячий пар клубами вырывался... 
Послышались тяжелые удары, 
Подземный гром и гул, и клокотанье... 
Сверкнул огонь!.. 
Привет тебе, о древний, 
Великий Хаос, Праотец вселенной! 
Я счастлив тем, что нет в душе смиренья 
Перед тобой, слепая власть природы!.. 
Меня стереть с лица земли ты можешь, 
Но всё твое могущество -- ничто 
Перед одной непобедимой искрой, 
Назло богам зажженной Прометеем 
В моем свободном сердце!.. 
Я здесь стою, никем не побежденный, 
И, к небесам подняв чело, 
Тебя ногами попираю, 
О древний Хаос, Праотец вселенной! 

Без веры давно, без надежд, без любви,
О странно веселые думы мои!

Во мраке и сырости старых садов -
Унылая яркость последних цветов.

С улыбкою бесстрастия
   Ты жизнь благослови:
Не нужно нам для счастия
   Ни славы, ни любви,

Но почки благовонные
   Нужны,- и небеса,
И дымкой опушенные
   Прозрачные леса.

И пусть все будет молодо,
   И зыбь волны, порой,
Как трепетное золото,
   Сверкает чешуей.

Как в детстве, все невиданным
   Покажется тогда
И снова неожиданным -
   И небо, и вода,

Над первыми цветочками
   Жужжанье первых пчел,
И с клейкими листочками
   Березы тонкий ствол.

С младенчества любезное,
   Нам дорого - пойми -
Одно лишь бесполезное,
   Забытое людьми.

Вся мудрость в том, чтоб радостно
   Во славу Богу петь.
Равно да будет сладостно
   И жить, и умереть.

     Посвящ. С. Я. Надсону

Говорят и блещут с вышины
Зарей рассыпанные розы
На бледной зелени березы,
На темном бархате сосны.
По красной глине с тощим мохом
Бреду я скользкою тропой;
Струится вечер надо мной
Благоуханным, теплым вздохом.
Поникнув, дремлют тростники;
Сверкает пенистой пучиной,
Разбито вдребезги плотиной
Стекло прозрачное реки.
Колосья зреющего хлеба
Глядят с обрыва на меня;
Там колья ветхого плетня
Чернеют на лазури неба...
Уж пламень меркнувшего дня
Бледней, торжественней и тише...
Он подымается все выше...
. . . . . . . . . . . . . . . .
Погибший день, ты был ничтожен
И пуст, и мелочно-тревожен;
За что ж на тихий твой конец
Самой природою возложен
Такой блистательный венец?

Глядим, глядим все в ту же сторону,
За мшистый дол, за топкий лес.
Вослед прокаркавшему ворону,
На край темнеющих небес.
Давно ли ты, громада косная,
В освобождающей войне,
Как Божья туча громоносная,
Вставала в буре и в огне?
О, Русь! И вот опять закована,
И безглагольна, и пуста,
Какой ты чарой зачарована,
Каким проклятьем проклята?
И все ж тоска неодолимая
К тебе влечет: прими, прости.
Не ты ль одна у нас родимая?
Нам больше некуда идти,
Так, во грехе тобой зачатые,
Должны с тобою погибать
Мы, дети, матерью проклятые
И проклинающие мать.

О если б жить, как вы живете, волны,
Свободные, бесстрастие храня,
И холодом, и вечным блеском полны!..
Не правда ль, вы - счастливее меня!

Не знаете, что счастье - ненадолго...
На вольную, холодную красу
Гляжу с тоской: всю жизнь любви и долга
Святую цепь покорно я несу.

Зачем ваш смех так радостен и молод?
Зачем я цепь тяжелую несу?
О, дайте мне невозмутимый холод
И вольный смех, и вечную красу!..

Смирение!.. Как трудно жить под игом,
Уйти бы к вам и с вами отдохнуть,
И лишь одним, одним упиться мигом,
Потом навек безропотно уснуть!..

Ни женщине, ни Богу, ни отчизне,
О, никому отчета не давать
И только жить для радости, для жизни
И в пене брызг на солнце умирать!..

Но нет во мне глубокого бесстрастья:
И родину, и Бога я люблю,
Люблю мою любовь, во имя счастья
Все горькое покорно я терплю.

Мне страшен долг, любовь моя тревожна.
Чтоб вольно жить - увы! я слишком слаб...
О, неужель свобода невозможна,
И человек до самой смерти - раб?

Всё кончается смертью, всё кончается сном.
Буйных надежд истощил я отвагу...
Что-то устал я... Ну-ка прилягу...
Всё кончается смертью, всё кончается сном.

Гроб — колыбель... теперь и потом...
Было и будет, будет и было...
Сердце любило, сердце забыло...
Всё кончается смертью всё кончается сном.

   Слава, Киприда, тебе, -- 
   Нам -- в беспощадной борьбе 
   Жизнь красотой озарившая, 
      Пеной рожденная, 
      Мир победившая, 
      Непобежденная! 

Из волны зеленой вышла ты, стыдливая, 
   И воздушна, как мечта, 
Тела юного сверкала нагота 
      Горделивая! 
   Укротительница бурь, 
Улеглась у ног твоих стихия злобная, -- 
   Нектару подобная, 
Вкруг тебя кипела, искрилась лазурь... 
   Как от розы -- благовоние, -- 
   Так от тела твоего 
   Веет силы торжество, 
   Счастье и гармония!.. 
Всё ты наполняешь, волны и эфир, 
И, как пахарь в ниву -- семена несметные, 
   Ты бросаешь в мир 
   Солнца искрометные!.. 
Ступишь -- пред тобою хаос усмиряется, 
Взглянешь -- и ликует вся земная тварь, 
Сам Тучегонитель, Громовержец-царь 
   Пред тобой склоняется... 
Всё тебе подвластно, всё -- земля и твердь: 
Ты одной улыбкой нежною, 
Безмятежною 
   Побеждаешь Смерть! 

   Слава, Киприда, тебе, -- 
   Нам -- в беспощадной борьбе 
   Жизнь красотой озарившая, 
      Пеной рожденная, 
      Мир победившая, 
      Непобежденная!.. 

          Из Бодлэра

   Голубка моя,
   Умчимся в края,
Где всё, как и ты, совершенство,
   И будем мы там
   Делить пополам
И жизнь, и любовь, и блаженство.
   Из влажных завес
   Туманных небес
Там солнце задумчиво блещет,
   Как эти глаза,
   Где жемчуг-слеза,
Слеза упоенья трепещет.

Это мир таинственной мечты,
Неги, ласк, любви и красоты.

   Вся мебель кругом
   В покое твоем
От времени ярко лоснится.
   Дыханье цветов
   Заморских садов
И веянье амбры струится.
   Богат и высок
   Лепной потолок,
И там зеркала так глубоки;
   И сказочный вид
   Душе говорит
О дальнем, о чудном Востоке.

Это мир таинственной мечты,
Неги, ласк, любви и красоты.

   Взгляни на канал,
   Где флот задремал:
Туда, как залетная стая,
   Свой груз корабли
   От края земли
Несут для тебя, дорогая.
   Дома и залив
   Вечерний отлив
Одел гиацинтами пышно,
   И теплой волной,
   Как дождь золотой,
Лучи он роняет неслышно.

Это мир таинственной мечты,
Неги, ласк, любви и красоты.

Я людям чужд и мало верю
Я добродетели земной:
Иною мерой жизнь я мерю,
Иной, бесцельной красотой.

Я верю только в голубую
Недосягаемую твердь.
Всегда единую, простую
И непонятную, как смерть.

О, небо, дай мне быть прекрасным,
К земле сходящим с высоты,
И лучезарным, и бесстрастным,
И всеобъемлющим, как ты.

Надежды нет и нет боязни.
Наполнен кубок через край.
Твое прощенье — хуже казни,
Судьба. Казни меня, прощай.

Всему я рад, всему покорен.
В ночи последний замер плач.
Мой путь, как ход подземный, черен
И там, где выход, ждет палач.

Давно ль желанный мир я звал к себе, тоскуя,
Любил и проклинал любви святую власть,
Давно ли из цепей я рвался, негодуя,—
И цепи порвались, и миновала страсть.

Любовь — побеждена,— но сердце недовольно.
О чем оно грустит, чего ему так жаль?
Ужели с муками душе расстаться больно,
Ужель так дороги ей слезы и печаль?

Свобода без любви — угрюмая темница:
Отдам я всё,— и жизнь, и радость, и покой,
Но только б вновь любить с безумною тоской,
Страдать, как я страдал, и плакать, и томиться!

       I

Если б капля водяная
   Думала, как ты,
В час урочный упадая
   С неба на цветы,
И она бы говорила:
"Не бессмысленная сила
   Управляет мной.
По моей свободной воле
Я на жаждущее поле
   Упаду росой!"
Но ничто во всей природе
Не мечтает о свободе,
   И судьбе слепой
Все покорно - влага, пламень,
Птицы, звери, мертвый камень;
   Только весь свой век
О неведомом тоскует
И на рабство негодует
   Гордый человек.
Но, увы! лишь те блаженны,
   Сердцем чисты те,
Кто беспечны и смиренны
   В детской простоте.
Нас, глупцов, природа любит,
И ласкает, и голубит,
   Мы без дум живем,
Без борьбы, послушны року,
Вниз по вечному потоку,
   Как цветы, плывем.

        II

То не в поле головки сбивает дитя
   С одуванчиков белых, играя:
То короны и митры сметает, шутя,
   Всемогущая Смерть, пролетая.
Смерть приходит к шуту: "Собирайся, Дурак,
   Я возьму и тебя в мою ношу,
И к венцам и тиарам твой пестрый колпак
   В мою общую сумку я брошу".
Но, как векша, горбун ей на плечи вскочил
   И колотит он Смерть погремушкой,-
По костлявому черепу бьет, что есть сил,
   И смеется над бедной старушкой.
Стонет жалобно Смерть: "Ой, голубчик, постой!"
   Но герой наш уняться не хочет;
Как солдат в барабан, бьет он в череп пустой,
   И кричит, и безумно хохочет:
"Не хочу умирать, не боюсь я тебя!
Жизнь, и солнце, и смех всей душою любя,
   Буду жить-поживать, припевая:
Гром побед отзвучит, красота отцветет,
Но Дурак никогда и нигде не умрет,-
   Но бессмертна лишь глупость людская!"

Не плачь о неземной отчизне,
И помни,- более того,
Что есть в твоей мгновенной жизни,
Не будет в смерти ничего.

И жизнь, как смерть необычайна...
Есть в мире здешнем - мир иной.
Есть ужас тот же, та же тайна -
И в свете дня, как в тьме ночной.

И смерть и жизнь - родные бездны;
Они подобны и равны,
Друг другу чужды и любезны,
Одна в другой отражены.

Одна другую углубляет,
Как зеркало, а человек
Их съединяет, разделяет
Своею волею навек.

И зло, и благо,- тайна гроба.
И тайна жизни - два пути -
Ведут к единой цели оба.
И все равно, куда идти.

Будь мудр,- иного нет исхода.
Кто цепь последнюю расторг,
Тот знает, что в цепях свобода
И что в мучении - восторг.

Ты сам - свой Бог, ты сам свой ближний.
О, будь же собственным Творцом,
Будь бездной верхней, бездной нижней,
Своим началом и концом.

Устремляя наши очи
На бледнеющий восток,
Дети скорби, дети ночи,
Ждем, придет ли наш пророк.
Мы неведомое чуем,
И, с надеждою в сердцах,
Умирая, мы тоскуем
О несозданных мирах.
Дерзновенны наши речи,
Но на смерть осуждены
Слишком ранние предтечи
Слишком медленной весны.
Погребенных воскресенье
И среди глубокой тьмы
Петуха ночное пенье,
Холод утра - это мы.
Мы - над бездною ступени,
Дети мрака, солнце ждем:
Свет увидим - и, как тени,
Мы в лучах его умрем.

Я помню, как в детстве нежданную сладость
Я в горечи слез находил иногда,
И странную негу, и новую радость -
В мученьи последних обид и стыда.

В постели я плакал, припав к изголовью;
И было прощением сердце полно,
Но все ж не людей,- бесконечной любовью
Я Бога любил и себя, как одно.

И словно незримый слетал утешитель,
И с ласкою тихой склонялся ко мне;
Не знал я, то мать или ангел-хранитель,
Ему я, как ей, улыбался во сне.

В последней обиде, в предсмертной пустыне,
Когда и в тебе изменяет мне все,
Не ту же ли сладость находит и ныне
Покорное, детское сердце мое?

Безумье иль мудрость,- не знаю, но чаще,
Все чаще той сладостью сердце полно,
И так,- что чем сердцу больнее, тем слаще,
И Бога люблю и себя, как одно.

Доброе, злое, ничтожное, славное,-
Может быть, это всё пустяки,
А самое главное, самое главное
То, что страшней даже смертной тоски,-

Грубость духа, грубость материи,
Грубость жизни, любви - всего;
Грубость зверихи родной, Эсэсэрии,-
Грубость, дикость,- и в них торжество.

Может быть, всё разрешится, развяжется?
Господи, воли не знаю Твоей,
Где же судить мне? А все-таки кажется,
Можно бы мир создать понежней.

Дома и призраки людей -
Всё в дымку ровную сливалось,
И даже пламя фонарей
В тумане мертвом задыхалось.
И мимо каменных громад
Куда-то люди торопливо,
Как тени бледные, скользят,
И сам иду я молчаливо,
Куда - не знаю, как во сне,
Иду, иду, и мнится мне,
Что вот сейчас я, утомленный,
Умру, как пламя фонарей,
Как бледный призрак, порожденный
Туманом северных ночей.

Шлем - надтреснутое блюдо,
Щит - картонный, панцирь жалкий...
В стременах висят, качаясь,
Ноги тощие, как палки.
      
Для него хромая кляча -
Конь могучий Росинанта,
Эти мельничные крылья -
Руки мощного гиганта.
      
Видит он в таверне грязной
Роскошь царского чертога.
Слышит в дудке свинопаса
Звук серебряного рога.
      
Санчо Панса едет рядом;
Гордый вид его серьезен:
Как прилично копьеносцу,
Он величествен и грозен.
      
В красной юбке, в пятнах дегтя,
Там, над кучами навоза, -
Эта царственная дама -
Дульцинея де Тобозо...
      
Страстно, с юношеским жаром
Он в толпе крестьян голодных,
Вместо хлеба, рассыпает
Перлы мыслей благородных:
      
"Люди добрые, ликуйте,
Наступает праздник вечный:
Мир не солнцем озарится,
А любовью бесконечной...
      
Будут все равны; друг друга
Перестанут ненавидеть;
Ни алькады, ни бароны
Не посмеют вас обидеть.
      
Пойте, братья, гимн победный!
Этот меч несет свободу,
Справедливость и возмездье
Угнетенному народу!"
      
Из приходской школы дети
Выбегают, бросив книжки,
И хохочут, и кидают
Грязью в рыцаря мальчишки.
      
Аплодируя, как зритель,
Жирный лавочник смеется;
На крыльце своем трактирщик
Весь от хохота трясется.
      
И почтенный патер смотрит,
Изумлением объятый,
И громит безумье века
Он латинскою цитатой.
      
Из окна глядит цирюльник,
Он прервал свою работу,
И с восторгом машет бритвой,
И кричит он Дон Кихоту:
      
"Благороднейший из смертных,
Я желаю вам успеха!.."
И не в силах кончить фразы,
Задыхается от смеха.
      
Он не чувствует, не видит
Ни насмешек, ни презренья!
Кроткий лик его так светел,
Очи - полны вдохновенья.
      
Он смешон, но сколько детской
Доброты в улыбке нежной,
И в лице, простом и бледном,
Сколько веры безмятежной!
      
И любовь и вера святы.
Этой верою согреты
Все великие безумцы,
Все пророки и поэты!

Если розы тихо осыпаются,
Если звезды меркнут в небесах,
Об утесы волны разбиваются,
Гаснет луч зари на облаках,

Это смерть, — но без борьбы мучительной,
Это смерть, пленяя красотой,
Обещает отдых упоительный,—
Лучший дар природы всеблагой.

У нее, наставницы божественной,
Научитесь, люди, умирать,
Чтоб с улыбкой кроткой и торжественной
Свой конец безропотно встречать.

Если розы тихо осыпаются,
Если звезды меркнут в небесах,
Об утесы волны разбиваются,
Гаснет луч зари на облаках,

Это смерть,- но без борьбы мучительной,
Это смерть, пленяя красотой,
Обещает отдых упоительный,-
Лучший дар природы всеблагой.

У нее, наставницы божественной,
Научитесь, люди, умирать,
Чтоб с улыбкой кроткой и торжественной
Свой конец безропотно встречать.

Затихших волн сиянье бесконечно
Под низким, жарким солнцем декабря.
Прозрачно всё и так нетленно-вечно,
Как мотылек в обломке янтаря.

Багровых скал в бездонной чаше синей
Волшебное сомкнулося кольцо.
У ног моих ночной седеет иней,
И дышит зной полуденный в лицо.

О, зимних дней уютная короткость,
В очаровании застывший лес,
И хвойных игл недвижимая четкость
В неизъяснимой ясности небес.

О, райская, блаженная пустыня,
Где и доднесь, как древле, сходит Бог,
Где всё — одна любовь, одна святыня —
Уже и здесь нездешнего залог.

И пусть на миг,— но сердце не забудет
Того, что ныне сердцем я постиг.
И знаю: там уже навеки будет,
              Что здесь — на миг.

О бледная луна
Над бледными полями!
Какая тишина -
Над зимними полями!
О тусклая луна
С недобрыми очами...
Кругом - покой велик.
К земле тростник поник
Нагой, сухой и тощий...
Луны проклятый лик
Исполнен злобной мощи...
К земле поник тростник,
Больной, сухой и тощий...
Вороны хриплый крик
Из голой слышен рощи
А в небе - тишина,
Как в оскверненном храме...
Какая тишина -
Над зимними полями!
Преступная луна,
Ты ужасом полна -
Над яркими снегами!..

Знаю сам, что я зол,
И порочен, и слаб;
Что постыдных страстей
Я бессмысленный раб.
Знаю сам, что небес
Приговор справедлив,
На мученье и казнь
Бедняка осудив.
Но безжалостный рок
Не хочу умолять,
В страхе вечном пред ним
Не могу трепетать...
Кто-то создал меня,
Жажду счастья вложил, -
Чтоб достигнуть его,
Нет ни воли, ни сил.
И владычной рукой
В океан бытия
Грозной бури во власть
Кто-то бросил меня.
И бог весть для чего
Мне томиться велел,
Скуку, холод и мрак
Мне назначив в удел.
Нестерпима надежд
И сомнений борьба...
Уничтожь ты меня,
Если нужно, судьба!
Уничтожь! Но, молю,
Поскорей, поскорей,
Чтоб на плахе не ждать
Под секирой твоей!..
"Ты не жил, не страдал, -
Говорят мне в ответ, -
Не видав, мудрено
Разгадать божий свет.
Ты с тоскою своей,
Бедный отрок, смешон;
Самомнения полн
Твой ребяческий стон.
Твоя скорбь - только тень,
А гроза - впереди...
Торопиться к чему?
Подожди, подожди..."
Не поймете вовек,
Мудрецы-старики,
Этой ранней борьбы,
Этой юной тоски.
Не откроет ваш взор
Тайной язвы души,
Что больнее горит
В одинокой тиши.

И снилось мне: заря туманная,
В полях густеющая мгла,
И сосен кровь благоуханная —
Светлотекущая смола.

И кто-то мне родимым голосом
Всё то же на ухо твердит,—
Так в сентябре несжатым колосом
Пустая нива шелестит.

Но тайна слов тех не разгадана...
Гори, последний свет, гори,
И смолью сосен, дымом ладана
Курись, кадильница зари!

И хочу, но не в силах любить я людей:
Я чужой среди них; сердцу ближе друзей -
Звезды, небо, холодная, синяя даль
И лесов, и пустыни немая печаль...
Не наскучит мне шуму деревьев внимать,
В сумрак ночи могу я смотреть до утра
И о чем-то так сладко, безумно рыдать,
Словно ветер мне брат, и волна мне сестра,
И сырая земля мне родимая мать...
А меж тем не с волной и не с ветром мне жить,
И мне страшно всю жизнь не любить никого.
Неужели навек мое сердце мертво?
Дай мне силы, Господь, моих братьев любить!

Есть радость в том, чтоб люди ненавидели,
   Добро считали злом,
И мимо шли, и слез твоих не видели,
   Назвав тебя врагом.

Есть радость в том, чтоб вечно быть изгнанником,
   И, как волна морей,
Как туча в небе, одиноким странником
   И не иметь друзей.

Прекрасна только жертва неизвестная:
   Как тень хочу пройти,
И сладостна да будет ноша крестная
   Мне на земном пути.

     Средневековая легенда

"Лютой казни ты достоин... 
Как до выси небосклона, -- 
Далеко оруженосцу -- 
До наследницы барона! 

Но в любви к тебе призналась 
Имогена, -- я прощаю; 
Божий суд великодушно 
Вам обоим предлагаю. 

Ты возьмешь ее на плечи, 
По скалам и по стремнине 
Ты пойдешь с бесценной ношей 
Ко кресту на той вершине. 

Путь не легок: поскользнешься -- 
Смерть обоим... Если ж с нею 
До креста дойдешь, -- навеки 
Будет дочь моя твоею. 

Что ж, согласен?" -- "Да". -- "До завтра". 
Грозный час настал. Собранье 
Ждет, окованное страхом, 
Рокового испытанья. 

Сам барон мрачнее ночи. 
Опустил угрюмо вежды; 
Только те, кто любят, полны 
Чудной силы и надежды. 

И с отвагой, и с любовью 
Он берет ее на плечи, 
И она ему, краснея, 
Шепчет ласковые речи... 

Вот сигнал, -- по дикой круче 
Он идет... Пред ними бездна... 
Но в очах его отвага, 
С милой смерть ему любезна. 

Из-под ног сорвался камень, -- 
Он дрожит, изнемогает... 
Но так нежно Имогена 
Кудри милого ласкает. 

И в очах блеснуло счастье, 
И легко над страшной кручей 
Он прошел каким-то чудом, 
Безмятежный и могучий. 

А над ним она, в лазури, 
С золотыми волосами, 
В белом платье -- словно ангел 
С белоснежными крылами. 

Но таков удел наш горький: 
Кто нам дорог, кто нас любит, -- 
Обнимая, вместе в бездну 
Увлекает нас и губит. 

С каждым шагом всё тяжеле 
Давит ноша, и, склоняясь: 
"Тяжко мне, я умираю..." -- 
Прошептал он, задыхаясь... 

Но она взглянула в очи 
И "люблю" ему сказала, 
И безумная отвага 
В гордом взоре заблистала. 

Вся -- надежда, вся -- молитва, 
Имогена, в страстной муке, 
Чтобы легче быть -- высоко 
Подымает к небу руки... 

Вот и крест... Еще мгновенье -- 
И достиг он цели... Бледный, 
Пал он с ношей драгоценной, 
И раздался крик победный: 

"Ты моя, моя навеки!" 
"Поскорей разнять их!" -- грозно 
Закричал барон... Со свитой 
Он примчался -- было поздно... 

Слишком крепко Имогена 
Обвила его руками... 
На лице -- покой и счастье, 
И уста слились с устами. 

"Что ж вы медлите? Скорее 
Разлучить их!" Но стояли 
Все, поникнув головою, 
Полны страха и печали. 

Лишь один ответил робко: 
"Никакая власть и сила 
Разделить, барон, не может 
То, что смерть соединила..."

Ищи во мне не радости мгновенной.
Люби меня не для себя одной;
Как Беатриче образ вдохновенный,
Ты к небесам мне светлый путь открой.
Склонясь ко мне с пленительной заботой,
Ты повторяй: «Будь добрым для меня,
Иди в борьбу, и мысли, и работай,
Вперед, за мной,— я поведу тебя!»
И каждой ласке, каждому упреку
Заставь меня ты радостно внимать;
Как женщина, ревнуй меня к пороку
И береги, как любящая мать.

Как летней засухой сожженная земля
Тоскует и горит, и жаждою томится,
Как ждут ночной росы усталые поля, -
Мой дух к неведомой поэзии стремится.
      
Плывет, колышется туманов белый свиток,
И чем-то мертвенным он застилает даль...
Головки васильков и бледных маргариток
Склонила до земли безмолвная печаль.
      
Приди ко мне, о ночь, и мысли потуши!
Мне надо сумрака, мне надо тихой ласки:
Противен яркий свет очам больной души,
Люблю я темные, таинственные сказки...
      
Приди, приди, о ночь, и солнце потуши!

Как наполняет храм благоуханье
       Сожженных смол,
Так вересков наполнило дыханье
       Вечерний дол,
И сладостно, как бред любви, жужжанье
       Декабрьских пчел.

Как от рождения слепой
Своими тусклыми очами
На солнце смотрит и порой,
Облитый теплыми лучами,
Лишь улыбается в ответ
На ласку утра, но не может
Ее понять и только свет
Его волнует и тревожит, -
Так мы порой на смерть глядим,
О смерти думаем, живые,
Все что-то в ней понять хотим,
Понять не можем, как слепые...

Больше слов твоих ласковых, больше, чем всё, 
Успокоили бедное сердце мое 
Эти волны, к страданьям моим равнодушные, 
   И над радостным морем вдали, 
      В золотистой пыли, 
   Очертанья Капреи воздушные! 

Испепелил, Святая Дева,
Тебя напрасный Фэбов жар;
Был даром божеского гнева
Тебе признанья грозный дар.

Ты видела в нетщетном страхе,
Как вьется роковая нить.
Ты знала все, но пальцев пряхи
Ты не смогла остановить.

Провыла псица Аполлона:
«Огонь и меч» — народ не внял,
И хладный пепел Илиона
Кассандру поздно оправдал.

Ты знала путь к заветным срокам,
И в блеске дня ты зрела ночь.
Но мщение судеб пророкам:
Все знать — и ничего не мочь.

Вступаю при луне в арену Колизея. 
Полуразрушенный, великий и безмолвный, 
Неосвещенными громадами чернея, 
Он дремлет голубым, холодным светом полный. 
Здесь пахнет сыростью подземных галерей, 
Росы, могильных трав и мшистых кирпичей. 

Луна печальная покрылась облаками, 
Как духи прошлого, как светлые виденья, 
Они проносятся с воздушными краями 
Над царством тишины, и смерти, и забвенья. 
В дворце Калигулы заплакала сова... 
На камне шелестит могильная трава. 

Как будто бы скользят по месяцу не тучи, 
А тени бледные... сенаторские тоги... 
Проходят ликторы -- суровы и могучи, 
Проходят консулы -- задумчивы и строги... 
Не буря на полях к земле колосья гнет, 
Пред императором склоняется народ... 

И месяц выглянул, и тучи заблестели: 
Вот кроткий Антонин и Август величавый, 
Воинственный Траян и мудрый Марк Аврелий... 
В порфирах веющих, в мерцанье вечной славы 
Грядут, блаженные!.. И складки длинных риз -- 
Подобны облакам... И тени смотрят вниз 

На семихолмый Рим. Но в Риме -- смерть и тленье: 
Потухли алтари, и Форум спит глубоко, 
И в храме Юлиев колонна в отдаленье 
Обломков мраморных белеет одиноко. 
И стонет в тишине полночная сова, 
На камне шелестит могильная трава... 

И взоры Кесарей омрачены тоскою. 
Скрывается луна, безмолвствует природа... 
Я вспоминаю Рим, и веет надо мною 
Непобедимый дух великого народа!.. 
Мне больно за себя, за родину мою... 
О Тени прошлого, пред вами я стою, -- 

И горькой завистью душа моя томима!.. 
И, обратив назад из бесконечной дали 
Печальный взор на Рим, они всё мимо, мимо 
Проносятся, полны таинственной печали... 
И руки с жалобой я простираю к ним: 
О слава древних дней, о Рим, погибший Рим!..

Широко раскинулся ветвями,
Чуждый неба, звуков и лучей,
Целый лес кораллов под волнами,
В глубине тропических морей.
Миллионам тружеников вечных -
Колыбель, могила и приют,
Дивный плод усилий бесконечных,
Этот мир полипы создают.
Каждый род - ступень для жизни новой -
Будет смертью в камень превращен,
Чтобы лечь незыблемой основой
Поколеньям будущих времен;
И встает из бездны океана,
И растет коралловый узор;
 Презирая натиск урагана,
Он стремится к небу на простор,
Он вознесся кружевом пурпурным,
Исполинской чащею ветвей
В полусвете мягком и лазурном
Преломленных, трепетных лучей.
Час придет - и гордо над волнами,
Раздробив их влажный изумруд,
Новый остров, созданный веками,
С торжеством кораллы вознесут...
      
О, пускай в глухой и темной доле,
Как полип, ничтожен я и слаб, -
Я могуч святою жаждой воли,
Утомленный труженик и раб!
Там, за далью, вижу я: над нами
Новый рай, лучами весь облит,
Новый остров, созданный веками,
Высоко над бездною царит.

Порой умолкнет завыванье
Косматых ведьм, декабрьских вьюг,
И солнца бледное сиянье
Сквозь тучи робко вспыхнет вдруг...
      
Тогда мой сад гостеприимней,
Он полон чуткой тишины,
И в краткой песне птички зимней
Есть обаяние весны!..

Кроткий вечер тихо угасает
И пред смертью ласкою немой
На одно мгновенье примиряет
Небеса с измученной землей.

В просветленной, трогательной дали,
Что неясна, как мечты мои,—
Не печаль, а только след печали,
Не любовь, а только след любви.

И порой в безжизненном молчаньи,
Как из гроба, веет с высоты
Мне в лицо холодное дыханье
Безграничной, мертвой пустоты...

Кто ты, он или она,
Мой сообщник ли таинственный,
Мне сестра, или жена,
Враг ли мой, иль друг единственный,—

Я не знаю, но люблю
С вечной нежностью напрасною
Душу темную твою,
Душу темную и ясную.

Если в жалости к себе
Малодушно я упорствую,—
Всё же верен я тебе
И судьбе моей покорствую.

Там; в заре иного дня,
Где стезя светлеет мрачная,
Знаю, встретишь ты меня —
И свершится тайна брачная.

О, Винчи, ты во всем — единый:
Ты победил старинный плен.
Какою мудростью змеиной
Твой страшный лик запечатлен!

Уже, как мы, разнообразный,
Сомненьем дерзким ты велик,
Ты в глубочайшие соблазны
Всего, что двойственно, проник.

И у тебя во мгле иконы
С улыбкой Сфинкса смотрят вдаль
Полуязыческие жены,—
И не безгрешна их печаль.

Пророк, иль демон, иль кудесник,
Загадку вечную храня,
О, Леонардо, ты — предвестник
Еще неведомого дня.

Смотрите вы, больные дети
Больных и сумрачных веков
Во мраке будущих столетий
Он, непонятен и суров,—

Ко всем земным страстям бесстрастный,
Таким останется навек —
Богов презревший, самовластный,
Богоподобный человек.

      Летние, душные ночи
Мучат тоскою, веют безумною страстью,
      Бледные, звездные очи
Дышат восторгом и непонятною властью.
      
      С колосом колос в тревоге
Шепчет о чем-то, шепчет и вдруг умолкает,
      Белую пыль на дороге
Ветер спросонок в мертвом затишье вздымает.
      
      Ярче, всё ярче зарница,
На горизонте тучи пожаром объяты,
      Сердце горит и томится,
Дальнего грома ближе, всё ближе раскаты..

Люблю иль нет,- легка мне безнадежность:
Пусть никогда не буду я твоим,
А все-таки порой такая нежность
В твоих глазах, как будто я любим.

Не мною жить, не мной страдать ты будешь,
И я пройду как тень от облаков;
Но никогда меня ты не забудешь,
И не замрет в тебе мой дальний зов.

Приснилась нам неведомая радость,
И знали мы во сне, что это сон...
А все-таки мучительная сладость
Есть для тебя и в том, что я - не он.

Люблю мой камень драгоценный:
В его огне заключено —
Знак искупленья сокровенный —
В кровь претворенное вино.

О сердце, будь как этот камень:
Своей судьбе не прекословь
И претворяй в бессмертный пламень
Всех мук своих живую кровь.

Мы любим и любви не ценим,
И жаждем оба новизны,
Но мы друг другу не изменим,
Мгновенной прихотью полны.

Порой, стремясь к свободе прежней,
Мы думаем, что цепь порвем,
Но каждый раз все безнадежней
Мы наше рабство сознаем.

И не хотим конца предвидеть,
И не умеем вместе жить,-
Ни всей душой возненавидеть,
Ни беспредельно полюбить.

О, эти вечные упреки!
О, эта хитрая вражда!
Тоскуя - оба одиноки,
Враждуя - близки навсегда.

В борьбе с тобой изнемогая
И все ж мучительно любя,
Я только чувствую, родная,
Что жизни нет, где нет тебя.

С каким коварством и обманом
Всю жизнь друг с другом спор ведем,
И каждый хочет быть тираном,
Никто не хочет быть рабом.

Меж тем, забыться не давая,
Она растет всегда, везде,
Как смерть, могучая, слепая
Любовь, подобная вражде.

Когда другой сойдет в могилу,
Тогда поймет один из нас
Любви безжалостную силу -
В тот страшный час, последний час!

Века, разрушившие Рим, 
Тебя не тронув, пролетели 
Над изваянием твоим, 
   Бессмертный Марк Аврелий! 

В благословенной тишине 
Доныне ты, как триумфатор, 
Сидишь на бронзовом коне, 
   Философ-император. 

И в складках падает с плеча 
Простая риза, не порфира. 
И нет в руке его меча, -- 
   Он провозвестник мира. 

Невозмутим его покой, 
И всё в нем просто и велико. 
Но веет грустью неземной 
   От царственного лика. 

В тяжелый век он жил, как мы, 
Он жил во дни борьбы мятежной, 
И надвигающейся тьмы, 
   И грусти безнадежной. 

Он знал: погибнет Рим отцов. 
Но пред толпой не лицемерил. 
Чем меньше верил он в богов, -- 
   Тем больше в правду верил. 

Владея миром, никого 
Он даже словом не обидел, 
За Рим, не веря в торжество, 
   Он умер и предвидел, 

Что Риму не воскреснуть вновь, 
Но отдал всё, что было в жизни -- 
Свою последнюю любовь, 
   Последний вздох отчизне. 

В душе, правдивой и простой, 
Навеки чуждой ослепленья, 
Была не вера, а покой 
   Великого смиренья. 

Он, исполняя долг, страдал 
Без вдохновенья, без отрады, 
И за добро не ожидал 
   И не хотел награды. 

Теперь стоит он, одинок, 
Под голубыми небесами 
На Капитолии, как бог, 
   И ясными очами 

Глядит на будущее, вдаль: 
Он сбросил дольней жизни тягость. 
В лице -- спокойная печаль 
   И неземная благость.

Больной, усталый лед,
Больной и талый снег...
И все течет, течет...
Как весел вешний бег
Могучих мутных вод!
И плачет дряхлый снег,
И умирает лед.
А воздух полон нег,
И колокол поет.
От стрел весны падет
Тюрьма свободных рек,
Угрюмых зим оплот,-
Больной и темный лед,
Усталый, талый снег...
И колокол поет,
Что жив мой Бог вовек,
Что Смерть сама умрет!

С еще бессильными крылами
Я видел птенчика во ржи,
Меж голубыми васильками,
У непротоптанной межи.

Над ним и надо мной витала,
Боялась мать - не за себя,
И от него не улетала,
Тоскуя, плача и любя.

Пред этим маленьким твореньем
Я понял благость Вышних Сил,
И в сердце, с тихим умиленьем,
Тебя, Любовь, благословил.

Ниц простертые, унылые,
Безнадежные, бескрылые,
В покаянии, в слезах,-
Мы лежим во прахе прах,
Мы не смеем, не желаем,
И не верим, и не знаем,
И не любим ничего.
Боже, дай нам избавленья,
Дай свободы и стремленья,
Дай веселья Твоего.
О, спаси нас от бессилья,
Дай нам крылья, дай нам крылья,
Крылья духа Твоего!

Как часто выразить любовь мою хочу,
Но ничего сказать я не умею,
Я только радуюсь, страдаю и молчу:
Как будто стыдно мне - я говорить не смею.

И в близости ко мне живой души твоей
Так все таинственно, так все необычайно,-
Что слишком страшною божественною тайной
Мне кажется любовь, чтоб говорить о ней.

В нас чувства лучшие стыдливы и безмолвны,
И все священное объемлет тишина:
Пока шумят вверху сверкающие волны,
Безмолвствует морская глубина.

   Легенда

Над Новым Заветом склонился монах молодой, 
   Он полон святой, бесконечной отрады; 
   На древнем пергаменте с тихой зарей 
      Сливается отблеск лампады; 
   И тусклые желтые грани стекла 
   В готических окнах денница зажгла. 
Прочел он то место, где пишет в послании Павел: 
   "Как день перед Господом -- тысячи лет!" -- 
          И Новый Завет 
          В раздумье оставил 
   Смущенный монах, и, сомненьем объят, 
Печальный идет он из кельи, не видит, не слышит, 
      Как утро в лицо ему дышит, 
   Как свеж монастырский запущенный сад. 
Но вдруг, как из рая, послышалось чудное пенье 
Какой-то неведомой птицы в росистых кустах -- 
          И в сладких мечтах 
          Забыл он сомненье, 
      Забыл он себя и людей. 
Он слушает жадно, не может наслушаться вволю, 
   Всё дальше и дальше, по роще и полю 
          Идет он за ней. 
Той песней вполне не успел он еще насладиться, 
Когда уж заметил, что -- поздно, что с темных небес 
Вечерние росы упали на долы, на лес, 
      Пора в монастырь возвратиться. 
Подходит он к саду, глядит -- и не верит очам: 
Не те уже башни, не те уже стены, и гуще 
      Деревьев зеленые кущи. 
      Стучится в ворота. "Кто там?" -- 
   Привратник глядит на него изумленный. 
   Он видит -- всё чуждо и ново кругом, 
   Из братьев-монахов никто не знаком... 
   И в трапезу робко вступил он, смущенный. 
"Откуда ты, странник?" -- "Я брат ваш!" -- "Тебя никогда 
Никто здесь не видел"... Он годы свои называет -- 
Те юные годы умчались давно без следа... 
       Седая, как лунь, борода 
          На грудь упадает. 
       Тогда из-за трапезы встал 
Игумен; толпа расступилась пред ним молчаливо, 
Он кипу пергаментов пыльных достал из архива 
          И долго искал... 
   И в хронике древней они прочитали 
   О том, как однажды поутру весной 
Пошел из обители в поле монах молодой... 
Без вести пропал он, и больше его не видали... 
       С тех пор три столетья прошло... 
       Он слушал -- и тенью печали 
          Покрылось чело. 
"Увы! три столетья... о, птичка, певунья лесная! 
   Казалось -- на миг, на один только миг 
Забылся я, песне твоей сладкозвучной внимая -- 
Века пролетели минутой!" -- и, очи смежая, 
Промолвил он: "Вечность я понял!" -- главою поник 
       И тихо скончался старик. 

Мы бойцы великой рати!
Дружно в битву мы пойдем.
Не страшась тупых проклятий,
Трудный путь ко счастью братии
Грудью смелою пробьем!
Юность, светлых упований
Ты исполнена всегда:
Будет много испытаний,
Много тяжкого труда.
Наши силы молодые
Мы должны соединять,
Чтоб надежды дорогие,
Чтобы веру отстоять.
Мы сплотимся нераздельно;
Нам вождем сама любовь.
Смело в битву!.. Не бесцельно
Там прольется наша кровь...
И, высоко поднимая
Знамя истины святой,
Ни пред чем не отступая,
Смело ринемся мы в бой!
Зло столетнее желанным
Торжеством мы сокрушим
И на поле ляжем бранном
С упованием живым,
Что потомки славой гордой
Воскресят наш честный труд
И по нашим трупам твердо
К счастью верному пойдут!."

Кому страдание знакомо,
Того ты сладко усыпишь,
Тому понятна будет, Комо,
Твоя безветренная тишь.

И по воде, из церкви дальной,
В селеньи бедных рыбаков,
Ave Maria - стон печальный,
Вечерний звон колоколов...

Здесь горы в зелени пушистой
Уютно заслонили даль,
Чтобы волной своей тенистой
Ты убаюкало печаль.

И обещанье так прекрасно,
Так мил обманчивый привет,
Что вот опять я жду напрасно,
Чего, я знаю, в мире нет.

Жить ли мне, забыв свои страданья,
Горечь слез, сомнений и забот,
Как цветок, без проблеска сознанья,
Ни о чем не думая, живет,

Ничего не видит и не слышит,
Только жадно впитывает свет,
Только негой молодости дышит,
Теплотой ласкающей согрет.

Но кипят недремлющие думы,
Но в груди — сомненье и тоска;
Стыдно сердцу жребий свой угрюмый
Променять на счастие цветка...

И устал я вечно сомневаться!
Я разгадки требую с тоской,
Чтоб чему бы ни было отдаться,
Но отдаться страстно, всей душой.

Эти думы — не мечты досуга,
Не созданье юношеских грез,
Это — боль тяжелого недуга,
Роковой, мучительный вопрос.

Мне не надо лживых примирений,
Я от грозной правды не бегу;
Пусть погибну жертвою сомнений,—
Пред собой ни в чем я не солгу!

Испытав весь ужас отрицанья,
До конца свободы не отдам,
И последний крик негодованья
Я, как вызов, брошу небесам!

На те холмы, в леса сосновые,
Где пахнет горькая полынь,
Уйти бы в верески лиловые
Благоухающих пустынь.

Там безмятежней грусть закатная
И умиленней тишина,
Свежее в травах свежесть мятная
И непорочнее весна.

А чуть блеснет сквозь хвои сонные,
Как сквозь ресницы, луч светил,—
Курятся смолы благовонные,
Как дым бесчисленных кадил.

Немая вилла спит под пенье волн мятежных... 
Здесь грустью дышит всё -- и небо, и земля, 
И сень плакучих ив, и маргариток нежных 
   Безмолвные поля... 
Сквозь сон журчат струи в тени кустов лавровых, 
И стаи пчел гудят в заросших цветниках, 
И острый кипарис над кущей роз пунцовых 
   Чернеет в небесах... 
Зато, незримые, цветут пышнее розы, 
Таинственнее льет фонтан в тени ветвей 
   Невидимые слезы, 
   И плачет соловей... 
Его уже давно, давно никто не слышит, 
И окна ставнями закрыты много лет... 
Меж тем как всё кругом глубоким счастьем дышит, 
   Счастливых нет! 
Зато в тени аллей живет воспоминанье 
И сладостная грусть умчавшихся годов, -- 
   Как чайной розы теплое дыханье, 
      Как музыка валов...

Над немым пространством чернозема,
Словно уголь, вырезаны в тверди
Темных изб подгнившая солома,
Старых крыш разобранные жерди.

Солнце грустно в тучу опустилось,
Не дрожит печальная осина;
В мутной луже небо отразилось...
И на всем - знакомая кручина...

Каждый раз, когда смотрю я в поле, -
Я люблю мою родную землю:
Хорошо и грустно мне до боли,
Словно тихой жалобе я внемлю.

В сердце мир, печаль и безмятежность...
Умолкает жизненная битва,
А в груди - задумчивая нежность
И простая, детская молитва...

Напрасно я хотел всю жизнь отдать народу:
Я слишком слаб; в душе - ни веры, ни огня...
Святая ненависть погибнуть за свободу
     Не увлечет меня:
      
Пускай шумит ручей и блещет на просторе, -
Струи бессильные смирятся и впадут
Не в бесконечное, сверкающее море,
     А в тихий, сонный пруд.

Не думала ли ты, что, бледный и безмолвный,
Я вновь к тебе приду, как нищий, умолять,
Тобой отвергнутый, тобою вечно полный,
Чтоб ты позволила у ног твоих рыдать?
Напрасная мечта! Слыхала ль ты порою,
Что в милой праздности не все, как ты, живут,
Что где-то есть борьба и мысль, и честный труд
И что пред ними ты — ничто с твоей красою?
Смотри,— меня зовет огромный светлый мир:
   Есть у меня бессмертная природа
   И молодость, и гордая свобода,
   И Рафаэль, и Данте, и Шекспир!
И думать ты могла, что я томиться буду
Или у ног твоих беспомощно рыдать?
Нет, стыдно пред тобой мне слезы расточать,—
Забудь меня скорей, как я тебя забуду!
О, неразумное, прелестное дитя,
Ты гнева моего, поверь, не заслужила,—
Но если б ты могла понять, какая сила
Была у ног твоих, когда со мной, шутя,
Играла ты в любовь и всё потом разбила,—
Тогда лицо твое зарделось бы стыдом,
И над поруганной любовью, над мечтами,
Что ты разрушила своими же руками,
   Не я, а ты в отчаянье немом
Рыдала бы теперь горючими слезами!

Дух Божий веет над землею.
Недвижен пруд, безмолвен лес;
Учись великому покою
У вечереющих небес.
   
Не надо звуков: тише, тише,
У молчаливых облаков
Учись тому теперь, что выше
Земных желаний, дел и слов.

И я пленялся ложью сладкою,
Где смешаны добро и зло;
И я Джиокондовой загадкою
Был соблазнен,— но то прошло;

Я всех обманов не-таинственность,
Тщету измен разоблачил;
Я не раздвоенность — единственность
И простоту благословил.

Люблю улыбку нелукавую
На целомудренных устах
И откровенность величавую
В полумладенческих очах.

Люблю бестрепетное мужество
В пожатье девственной руки
И незапятнанное дружество
Без угрызенья и тоски.

Я рад тому, что ложью зыбкою
Не будет ваше «нет» и «да».
И мне Джиокондовой улыбкою
Не улыбнетесь никогда.

Небо когда-то в печальную землю влюбилось, 
С негою страстной в объятья земли опустилось... 
Стали с тех пор небеса океаном безбрежным, 
Вечным, как небо, -- как сердце людское, мятежным. 
Любит он землю и берег холодный целует, 
Но и о звездах, о звездах родимых тоскует... 
Хочет о небе забыть океан и не может: 
Скорбь о родных небесах его вечно тревожит. 
Вот отчего он порою к ним рвется в объятья, 
Мечется, стонет, земле посылает проклятья... 
Тщетно! Вернется к ней море и, полное ласки, 
Будет ей вновь лепетать непонятные сказки. 
Мало небес ему, мир ему кажется тесным, 
Вечно земное в груди его спорит с небесным! 

И вновь, как в первый день созданья,
Лазурь небесная тиха,
Как будто в мире нет страданья,
Как будто в сердце нет греха.
Не надо мне любви и славы:
В молчаньи утренних полей
Дышу, как дышат эти травы...
Ни прошлых, ни грядущих дней
Я не хочу пытать и числить.
Я только чувствую опять,
Какое счастие - не мыслить,
Какая нега - не желать!

    Der du von Himmel bist
           Goethe*

Ты, о, неба лучший дар,
Все печали исцеляющий,—
Чем болезненнее жар,
Тем отрадней утоляющий!

Путь всё тот же впереди —
Что мне, грустный или радостный..
Ах, устал я! Отдых сладостный,
О, приди, приди!

* Ты, кто от Небес... Гете (нем.).— Ред.

Бледный месяц - на ущербе,
Воздух звонок, мертв и чист,
И на голой, зябкой вербе
Шелестит увядший лист.

Замерзает, тяжелеет
В бездне тихого пруда,
И чернеет, и густеет
Неподвижная вода.

Бледный месяц на ущербе
Умирающий лежит,
И на голой черной вербе
Луч холодный не дрожит.

Блещет небо, догорая,
Как волшебная земля,
Как потерянного рая
Недоступные поля.

О дитя, живое сердце
Ты за мячик приняла:
Этим мячиком играешь,
Беззаботно весела.

Ты, резвясь, кидаешь сердце
То к лазури, то во прах
С тем же хохотом беспечным
На пленительных устах.

Темнеет. В городе чужом
Друг против друга мы сидим,
В холодном сумраке ночном,
Страдаем оба и молчим.

И оба поняли давно,
Как речь бессильна и мертва:
Чем сердце бедное полно,
Того не выразят слова.

Не виноват никто ни в чем:
Кто гордость победить не мог,
Тот будет вечно одинок,
Кто любит,- должен быть рабом.

Стремясь к блаженству и добру,
Влача томительные дни,
Мы все - одни, всегда - одни:
Я жил один, один умру.

На стеклах бледного окна
Потух вечерний полусвет.-
Любить научит смерть одна
Все то, к чему возврата нет.

Поверь мне:- люди не поймут
   Твоей души до дна!..
Как полон влагою сосуд,-
   Она тоской полна.

Когда ты с другом плачешь,- знай:
   Сумеешь, может быть,
Лишь две-три капли через край
   Той чаши перелить.

Но вечно дремлет в тишине
   Вдали от всех друзей,-
Что там, на дне, на самом дне
   Больной души твоей.

Чужое сердце - мир чужой,
   И нет к нему пути!
В него и любящей душой
   Не можем мы войти.

И что-то есть, что глубоко
   Горит в твоих глазах,
И от меня - так далеко,
   Как звезды в небесах...

В своей тюрьме,- в себе самом,
   Ты, бедный человек,
В любви, и в дружбе, и во всем
   Один, один навек!..

Октябрьский снег первоначальный...
В тиши покинутых садов
Как листья желтые печальны
На раннем саване снегов!

Дивясь немых аллей безлюдью,
На темном зеркале пруда
Как режет лебедь белой грудью
Стекло предутреннего льда!

И там, у солнечного брега,
Как в первый раз побеждена
Сей мертвой белизною снега
Живая крыльев белизна!

Он про любовь ей говорил, 
Любви покорный, полный горя, 
А вольный ветер приносил 
Во мраке свежий запах моря. 

И там, в прозрачной глубине, 
У самых ног меж струек звонких 
Виднелись камни при луне 
И листья водорослей тонких. 

И в глубине, и в небесах -- 
Всё чисто, вечно и спокойно... 
И только страсть в его словах 
Была томительной и знойной. 

Не внемля, смотрит, как луна 
Песок подводный озаряет, 
И молча думает она: 
"Зачем он любит и страдает? 

Земной любви, земной мечты 
Он раб: душою несвободной 
Не понимает красоты 
Спокойной, вечной и холодной. 

Зачем не хочет он дышать 
Морской, полночною прохладой? 
Зачем нельзя ему сказать, 
Что никого любить не надо?" 

Она с улыбкой смотрит вдаль... 
Он молит жалости напрасно, 
Он плачет... Но его не жаль, 
Она внимает безучастно: 

Она, как ветер и волна, 
Без гнева и без страсти губит. 
Душа в ней тайною полна, 
И сердце никого не любит. 

И опять слепой надежде
Люди сердце отдают.
Соловьи в лесах, как прежде,
В ночи белые поют.

И опять четы влюбленных
В рощи юные бегут,
Счастью взоров умиленных
Снова верят, снова лгут.

Но не радует, не мучит,
Негой страстною полна,
Лишь бесстрастью сердце учит
Сердцу чуждая весна.

Опять горит меж темных сосен
Весны вечерняя звезда,
И всех увядших милых весен
Мне вспоминается чреда.
      
И пусть тоскую неутешней
С весною каждою, но есть
В дыханьи первом неги вешней
Для сердца слышащего весть.
      
И пусть вся жизнь - глухая осень;
Ведет в правдиво-лживом сне
Меня чреда увядших весен
К неувядающей весне.

        1

Еще роса на сжатый колос
Хрустальной сеткой не легла,
И желтых лент в зеленый волос
Еще береза не вплела.

О, как медлительно прощанье
Склоненных солнечных лучей!
О, как торжественно молчанье
Уже пустеющих полей!

И мнится: кончены боренья,
Исчезло время, смерть и зло,—
И видит вновь, как в день творенья,
Господь, что всё добро зело.

        2

Купальницы болотные,
Вы снова зацвели,
О, дети беззаботные,
Доверчивой земли!

Поля уже пустыннее,
Леса уже молчат,
А ваш еще невиннее
Весенний аромат.

Весенние, осенние,—
Начало и конец,
Еще мне драгоценнее
Ваш золотой венец.

Вы снова пламенеете,
Как будто в первый раз:
Вы любите, вы смеете,
И август — май для вас.

Падайте, падайте, листья осенние,
Некогда в теплых лучах зеленевшие,
   Легкие дети весенние,
      Сладко шумевшие!..
В утреннем воздухе дым,-
Пахнет пожаром лесным,
      Гарью осеннею.
Молча любуюсь на вашу красу,
   Поздним лучом позлащенные!
Падайте, падайте, листья осенние...
   Песни поет похоронные
      Ветер в лесу.
Тихих небес побледневшая твердь
   Дышит бессмертною радостью,
   Сердце чарует мне смерть
   Неизреченною сладостью.

В аллее нежной и туманной,
Шурша осеннею листвой,
Дитя букет сбирает странный,
С улыбкой жизни молодой...

Все ближе тень октябрьской ночи,
Все ярче мертвенный букет,
Но радует живые очи
Увядших листьев пышный цвет...

Чем бледный вечер неутешней,
Тем смех ребенка веселей,
Подобен пенью птицы вешней
В холодном сумраке аллей.

Находит в увяданьи сладость
Его блаженная пора:
Ему паденье листьев - радость,
Ему и смерть еще - игра!..

          Из Бодлэра

Я люблю ваши нежно-зеленые глазки;
Но сегодня я горьким предчувствием полн:
Ни камин в будуаре, ни роскошь, ни ласки
Не заменят мне солнца, лазури и волн.
Но каков бы я ни был, как мать, пожалейте
И простите меня, будьте милой сестрой
И угрюмого, злого любовью согрейте,
Как осеннее небо вечерней зарей.
Труд недолгий... Я знаю: могила немая
Ждет... О, дайте же, дайте под желтым лучом
Сентября золотого, про май вспоминая,
Мне на ваши колени поникнуть челом.

           Л. Н. В[ильки]ной

Ослепительная снежность,
Усыпительная нежность,
Безнадежность, безмятежность —
И бело, бело, бело.
Сердце бедное забыло
Всё, что будет, всё, что было,
Чем страдало, что любило —
Всё прошло, прошло, прошло.

Всё уснуло, замолчало,
Где конец и где начало,
Я не знаю,— укачало,
Сани легкие скользят,
И лечу, лечу без цели,
Как в гробу иль в колыбели,
Сплю, и ласковые ели
Сон мой чуткий сторожат.

Я молюсь или играю,
Я живу иль умираю,
Я не знаю, я не знаю,
Только тихо стынет кровь.
И бело, бело безбрежно,
Усыпительно и нежно,
Безмятежно, безнадежно,
Как последняя любовь!

Путник с печального Севера к вам, Олимпийские боги,
   Сладостным страхом объят, в древний вхожу Пантеон.
Дух ваш, о, люди, лишь здесь спорит в величьи с богами
   Где же бессмертные, где - Рима всемирный Олимп?
Ныне кругом запустение, ныне царит в Пантеоне
   Древнему сонму богов чуждый, неведомый Бог!
Вот Он, распятый, пронзенный гвоздями, в короне терновой.
   Мука - в бескровном лице, в кротких очах Его - смерть.
Знаю, о, боги блаженные, мука для вас ненавистна.
   Вы отвернулись, рукой очи в смятеньи закрыв.
Вы улетаете прочь, Олимпийские светлые тени!..
   О, подождите, молю! Видите: это - мой Брат,
Это - мой Бог!.. Перед Ним я невольно склоняю колени...
   Радостно муку и смерть принял Благой за меня...
Верю в Тебя, о, Господь, дай мне отречься от жизни,
   Дай мне во имя любви вместе с Тобой умереть!..
Я оглянулся назад; солнце, открытое небо...
   Льется из купола свет в древний языческий храм.
В тихой лазури небес - нет ни мученья, ни смерти:
   Сладок нам солнечный свет, жизнь - драгоценнейший дар!..
Где же ты, истина?.. В смерти, в небесной любви и страданьях,
   Или, о, тени богов, в вашей земной красоте?
Спорят в душе человека, как в этом божественном храме,-
   Вечная радость и жизнь, вечная тайна и смерть.

Будь что будет - все равно.
Парки дряхлые, прядите
Жизни спутанные нити,
Ты шуми, веретено.

Всё наскучило давно
Трем богиням, вещим пряхам:
Было прахом, будет прахом,-
Ты шуми, веретено.

Нити вечные судьбы
Тянут парки из кудели,
Без начала и без цели.
Не склоняют их мольбы,

Не пленяет красота:
Головой они качают,
Правду горькую вещают
Их поблекшие уста.

Мы же лгать обречены:
Роковым узлом от века
В слабом сердце человека
Правда с ложью сплетены.

Лишь уста открою - лгу,
Я рассечь узлов не смею,
А распутать не умею,
Покориться не могу.

Лгу, чтоб верить, чтобы жить,
И во лжи моей тоскую.
Пусть же петлю роковую,
Жизни спутанную нить,

Цепи рабства и любви,
Все, пред чем я полон страхом,
Рассекут единым взмахом,
Парка, ножницы твои!

* Богини судьбы у древних римлян.

Мне будет вечно дорог день,
Когда вступил я, Пропилеи,
Под вашу мраморную сень,
Что пены волн морских белее,
Когда, священный Парфенон,
Я увидал в лазури чистой
Впервые мрамор золотистый
Твоих божественных колонн,
Твой камень, солнцем весь облитый,
Прозрачный, теплый и живой,
Как тело юной Афродиты,
Рожденной пеною морской.
Здесь было все душе родное,
И Саламин, и Геликон,
И это море голубое
Меж белых, девственных колонн.
С тех пор душе моей святыня,
О, скудной Аттики земля,
Твоя печальная пустыня,
Твои сожженные поля!

Печальный мертвый сумрак
Наполнил комнату: теперь она похожа
На мрачную, холодную могилу...
Я заглянул в окно: по-прежнему в тумане
Возносятся дома, как призраки немые;
Внизу по улице прохожие бегут
И клячи мокрые плетутся в желтом снеге.
Вот лампа под зеленым абажуром
На пятом этаже у моего соседа,
Как и всегда, в обычный час зажглась;
Я ждал ее, как, может быть, и он
Порою ждет моей лампады одинокой.
Протяжный благовест откуда-то уныло
Издалека доносится ко мне...
Перо лениво падает из рук...
В душе - молчанье, сумрак...

По дебрям усталый брожу я в тоске,
   Рыдает печальная осень;
Но вот огонек засиял вдалеке
   Меж диких, нахмуренных сосен.

За ним я с надеждой кидаюсь во мрак,
   И сил мне последних не жалко:
Мне грезится комнатка, светлый очаг
   И милая Гретхен за прялкой;

Мне грезится бабушка с книгой в руках
   И внуков румяные лица;
Там утварь сияет в дубовых шкапах
   И суп ароматный дымится.

Всё дальше во мрак я бегу за мечтой;
   Откуда-то сыростью веет...
Зачем колыхнулась земля под ногой,
   И в жилах вся кровь леденеет?

Болото!.. Так вот, что готовил мне рок:
   Блуждая во мраке ненастья,
Я принял болотный лесной огонек
   За пламень надежды и счастья!

И тина влечет мое тело ко дну,
   Она задушить меня хочет.
Я в смрадном болоте всё глубже тону,
   И громко русалка хохочет...

Покоя, забвенья!.. Уснуть, позабыть
      Тоску и желанья,
Уснуть - и не видеть, не думать, не жить,
      Уйти от сознанья!
Но тихо ползут бесконечной чредой
      Пустые мгновенья,
И маятник мерно стучит надо мной...
      Ни сна, ни забвенья!..

Над городом века неслышно протекли,
И царства рушились; но пеплом сохраненный,
Доныне он лежит, как труп непогребенный,
Среди безрадостной и выжженной земли.
Кругом - последнего мгновенья ужас вечный,-
В низверженных богах с улыбкой их беспечной,
В остатках от одежд, от хлеба и плодов,
В безмолвных комнатах и опустелых лавках
И даже в ларчике с флаконом для духов,
В коробочке румян, в запястьях и булавках;
Как будто бы вчера прорыт глубокий след
Тяжелым колесом повозок нагруженных,
Как будто мрамор бань был только что согрет
Прикосновеньем тел, елеем умащенных.
Воздушнее мечты - картины на стене:
Тритон на водяном чешуйчатом коне,
И в ризах веющих божественные Музы.
Здесь все кругом полно могильной красоты,
Не мертвой, не живой, но вечной, как Медузы
Окаменелые от ужаса черты...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А в голубых волнах белеют паруса,
И дым Везувия, красою безмятежной
Блистая на заре, восходит в небеса,
Подобно облаку, и розовый, и нежный...

...Потух мой гнев, безумный, детский гнев:
Всё время я себя обманывал напрасно:
Я вновь у ног твоих,— и радостный напев
Из груди просится так пламенно и страстно.
Наперекор всему, в проклятии моем
Тебе, всесильная, одна любовь звучала,
И даже в злобный миг при имени твоем
Мятежная душа от счастья трепетала.
И вот — я снова твой... Зачем таить любовь?
Как будто не о том я день и ночь мечтаю,
Когда и где, и как тебя я повстречаю,
Как будто не тебе отдам я жизнь и кровь;
Как будто в серой мгле под бременем страданья
Влачу я темный век не для тебя одной;
Когда гляжу я вдаль с улыбкой упованья,
Как будто не тебя я вижу пред собой...
Ты — вдохновение, ты — творческая сила,
Ты — всё: полна тобой полуночная тишь,
В благоуханье роз со мной ты говоришь,
И сумрак дней моих ты светом напоила...

Сладок мне венец забвенья темный,
Посреди ликующих глупцов
Я иду отверженный, бездомный
И бедней последних бедняков.

Но душа не хочет примиренья
И не знает, что такое страх;
К людям в ней - великое презренье,
И любовь, любовь в моих очах:

Я люблю безумную свободу!
Выше храмов, тюрем и дворцов
Мчится дух мой к дальнему восходу,
В царство ветра, солнца и орлов!

А внизу, меж тем, как призрак темный,
Посреди ликующих глупцов,
Я иду отверженный, бездомный
И бедней последних бедняков.

Молчи, поэт, молчи: толпе не до тебя.
До скорбных дум твоих кому какое дело?
Твердить былой напев ты можешь про себя, -
   Его нам слушать надоело...
      
Не каждый ли твой стих сокровища души
За славу мнимую безумно расточает, -
Так за глоток вина последние гроши
   Порою пьяница бросает.
      
Ты опоздал, поэт: нет в мире уголка,
В груди такого нет блаженства и печали,
Чтоб тысячи певцов об них во все века
   Во всех краях не повторяли.
      
Ты опоздал, поэт: твой мир опустошен -
Ни колоса в полях, на дереве ни ветки;
От сказочных пиров счастливейших времен
   Тебе остались лишь объедки...
      
Попробуй слить всю мощь страданий и любви
В один безумный вопль; в негодованьи гордом
На лире и в душе все струны оборви
   Одним рыдающим аккордом, -
      
Ничто не шевельнет потухшие сердца,
В священном ужасе толпа не содрогнется,
И на последний крик последнего певца
   Никто, никто не отзовется!

        И  отдашь  голодному  душу   твою
        и  напитаешь  душу  страдальца, тогда
        свет твой взойдет во тьме и мрак твой
        будет как полдень.
      
                                  Исайя, LVIII
      
Не презирай людей! Безжалостной и гневной
Насмешкой не клейми их горестей и нужд,
Сознав могущество заботы повседневной,
Их страха и надежд не оставайся чужд.
Как друг, не как судья неумолимо-строгий,
Войди в толпу людей и оглянись вокруг,
Пойми ты говор их, и смутный гул тревоги,
И стон подавленный невыразимых мук.
Сочувствуй горячо их радостям и бедам,
Узнай и полюби простой и темный люд,
Внимай без гордости их будничным беседам
И, как святыню, чти их незаметный труд.
Сквозь мутную волну житейского потока
Жемчужины на дне ты различишь тогда:
В постыдной оргии продажного порока -
Следы раскаянья и жгучего стыда,
Улыбку матери над тихой колыбелью,
Молитву грешника и поцелуй любви,
И вдохновенного возвышенною целью
Борца за истину во мраке и крови.
Поймешь ты красоту и смысл существованья
Не в упоительной и радостной мечте,
Не в блесках и цветах, но в терниях страданья,
В работе, в бедности, в суровой простоте.
И, жаждущую грудь роскошно утоляя,
Неисчерпаема, как нектар золотой,
Твой подвиг тягостный сторицей награждая,
Из жизни сумрачной поэзия святая
Польется светлою, могучею струей.

Меж седых утесов Капри, 
У залива голубого -- 
Третий день веселый праздник 
В честь Констанция Святого. 

Розы падают с балконов, 
Дети пляшут и хохочут, 
И счастливого народа 
Волны пестрые клокочут. 

Промелькнуло знамя Капри... 
И церковные напевы 
Раздаются над толпою, 
И в венках проходят девы. 

Словно ангелы, сияют 
Белизной одежд лилейной, 
И умолк, и расступился 
Весь народ благоговейно. 

Вот и сам Констанций в митре 
С высоты на чернь взирает, 
Как живой, и в блеске солнца 
Лик серебряный мерцает. 

На носилках он, как идол, 
Восседает величаво, 
Словно кот -- на солнце, жмурясь, 
Улыбается лукаво... 

Песни грянули, литавры, 
Грохот праздничных хлопушек... 
И в прибрежье диком эхо 
Скал отвесных громче пушек. 

И кругом -- восторг безумный... 
Но в душе моей -- тревога: 
Это праздник всенародный -- 
В честь языческого бога. 

Где же дух Христовой церкви? 
Где смиренные молитвы? 
Вкруг Святого бомб гремящих 
Вьется дым, как после битвы!.. 

Хорошо, что здесь, на Капри, 
Не живу я за три века: 
Древним идолам -- опасен 
Дух свободный человека. 

Втайне думает Констанций, 
На меня взирая строго: 
"Хорошо бы сжечь безумца 
На костре во славу Бога!" 
. . . . . . . . . . . . . 

Из лимонных рощ Сорренто 
Свежий ветер прилетает, 
И божественной улыбкой 
Море вечное блистает. 

И кругом в ответ народу 
На восторженные крики 
В самом сердце скал гранитных 
Содрогнулся остров дикий... 

Не утешай, оставь мою печаль
Нетронутой, великой и безгласной.
Обоим нам порой свободы жаль,
Но цепь любви порвать хотим напрасно.

Я чувствую, что так любить нельзя,
Как я люблю, что так любить безумно,
И страшно мне, как будто смерть, грозя,
Над нами веет близко и бесшумно...

Но я еще сильней тебя люблю,
И бесконечно я тебя жалею,-
До ужаса сливаю жизнь мою,
Сливаю душу я с душой твоею.

И без тебя я не умею жить.
Мы отдали друг другу слишком много,
И я прошу, как милости, у Бога,
Чтоб научил Он сердце не любить.

Но как порой любовь ни проклинаю -
И жизнь, и смерть с тобой я разделю,
Не знаешь ты, как я тебя люблю,
Быть может, я и сам еще не знаю.

Но слов не надо: сердце так полно,
Что можем только тихими слезами
Мы выплакать, что людям не дано
Ни рассказать, ни облегчить словами.

Ни злом, ни враждою кровавой
Доныне затмить не могли
Мы неба чертог величавый
И прелесть цветущей земли.

Нас прежнею лаской встречают
Долины, цветы и ручьи,
И звезды все так же сияют,
О том же поют соловьи.

Не ведает нашей кручины
Могучий, таинственный лес,
И нет ни единой морщины
На ясной лазури небес.

Пройдет немного лет, и от моих усилий,
От жизни, от всего, чем я когда-то был,
Останется лишь горсть немой, холодной пыли,
Останется лишь холм среди чужих могил.
Мне кто-то жить велел; но по какому праву?..
И кто-то, не спросясь, зажег в груди моей
Огонь бесцельных мук и влил в нее отраву
Болезненной тоски, порока и страстей.
........................................................................
Откройся, где же ты, палач неумолимый?
Нет, сердце, замолчи... ни звука, ни движенья...
Никто нам из небес не может отвечать,
И отнято у нас святое право мщенья:
Нам даже некого за муки - проклинать!

С усильем тяжким и бесплодным,
Я цепь любви хочу разбить.
О, если б вновь мне быть свободным.
О, если б мог я не любить!

Душа полна стыда и страха,
Влачится в прахе и крови.
Очисти душу мне от праха,
Избавь, о, Боже, от любви!

Ужель непобедима жалость?
Напрасно Бога я молю:
Все безнадежнее усталость,
Все бесконечнее люблю.

И нет свободы, нет прощенья,
Мы все рабами рождены,
Мы все на смерть, и на мученья,
И на любовь обречены.

Господь мне говорит: "Довольно Я смотрел, 
Как над свободою глумились лицемеры, 
Как человек ярмо позорное терпел: 
   Не от вина, не от сикеры -- 
   Он от страданий опьянел. 
   Князья народу говорили: 
"Пади пред нами ниц!" и он лежал в пыли, 
Они, смеясь, ему на шею наступили, 
И по хребту его властители прошли. 
   Но Я приду, Я покараю 
   Того, кто слабого гнетет. 
   Князья Ваала, как помет, 
   Я ваши трупы разбросаю! 
Вы все передо Мной рассеетесь, как прах. 
   Что для Меня ваш скиптр надменный! 
Вы -- капля из ведра, пылинка на весах 
   У Повелителя вселенной! 
   Земля о мщенье вопиет. 
   И ни корона, ни порфира -- 
   Ничто от казни не спасет, 
   Когда тяжелая секира 
   На корень дерева падет. 
О, скоро Я войду, войду в мое точило, 
Чтоб гроздья спелые ногами растоптать, 
И в ярости князей и сильных попирать, 
Чтоб кровь их алая Мне ризы омочила, 
Я царства разобью, как глиняный сосуд, 
И пышные дворцы крапивой порастут. 
И поселится змей в покинутых чертогах, 
Там будет выть шакал и страус яйца класть, 
И вырастет ковыль на мраморных порогах: 
Так пред лицом Моим падет земная власть! 
Утешься, Мой народ, Мой первенец любимый, 
Как мать свое дитя не может разлюбить, 
   Тебя, измученный, гонимый, 
   Я не могу покинуть и забыть. 
   Я внял смиренному моленью, 
   Я вас от огненных лучей 
   Покрою скинией Моей, 
   Покрою сладостною тенью. 
Мое святилище -- не в дальних небесах, 
А здесь -- в душе твоей, скорбями удрученной, 
   И одинокой, и смущенной, 
В смиренных и простых, но любящих сердцах. 
   Как нежная голубка осеняет 
   Неоперившихся птенцов, 
   Моя десница покрывает 
   Больных, и нищих, и рабов. 
   Она спасет их от ненастья 
   И напитает от сосцов 
   Неиссякаемого счастья. 
Мир, мир Моей земле!.. Кропите, небеса, 
   Отраду тихую весеннего покоя. 
Я к вам сойду, как дождь, как светлая роса 
   Среди полуденного зноя". 

Отцы и дети, в играх шумных
Все истощили вы до дна,
Не берегли в пирах безумных
Вы драгоценного вина.

Но хмель прошел, слепой отваги
Потух огонь, и кубок пуст.
И вашим детям каплей влаги
Не омочить горящих уст.

Последним ароматом чаши -
Лишь тенью тени мы живем,
И в страхе думаем о том,
Чем будут жить потомки наши.

Пусть же дьявол ликует,
Как ещё никогда;
Древний хаос бушует,
И пылает вражда;

Пусть любовь холодеет,
Каменеют сердца, —
Кто любить ещё смеет,
Тот люби до конца.

Кто тебя создал, о, Рим? Гений народной свободы!
   Если бы смертный навек выю под игом склонив,
В сердце своем потушил вечный огонь Прометея,
   Если бы в мире везде дух человеческий пал,-
Здесь возопили бы древнего Рима священные камни:
   "Смертный, бессмертен твой дух; равен богам человек!"

Далеких стад унылое мычанье
И близкий шорох свежего листа...
Потом опять глубокое молчанье -
Родимые, печальные места!
      
   Протяжный гул однообразных сосен,
   И белые, сыпучие пески...
   О, бледный май, задумчивый как осень!..
   В полях затишье, полное тоски...
      
И крепкий запах молодой березы,
Травы и хвойных игл, когда порой,
Как робкие, беспомощные слезы,
Струится теплый дождь во тьме ночной.
      
   Здесь - тише радость и спокойней горе,
   Живешь как в милом и безгрешном сне.
   И каждый миг, подобно капле в море,
   Теряется в бесстрастной тишине.

С потухшим факелом мой гений отлетает,
Погас на маяке дрожащий огонек,
И сердце без борьбы, без жалоб умирает,
Как холодом ночным обвеянный цветок.
Меня безумная надежда утомила:
Я ждал, так долго ждал, что если бы теперь
Исполнилась мечта, взошло мое светило -
Как филина заря, меня бы ослепила
В сияющий эдем отворенная дверь.
Весь пыл души моей истратил, я на грезы -
Когда настанет жизнь, мне нечем будет жить.
Я пролил над мечтой восторженные слезы -
Когда придет любовь, не хватит сил любить!

С тобой, моя печаль, мы старые друзья:
Бывало, дверь на ключ ревниво запирая,
Приходишь ты ко мне, задумчиво-немая,
Во взорах темное предчувствие тая;
Холодную, как лед, но ласковую руку
      На сердце тихо мне кладешь
И что-то милое, забытое поешь,
Что навевает грусть, что утоляет муку.
И голубым огнем горят твои глаза,
   И в них дрожит, и с них упасть не может,
   И сердце мне таинственно тревожит
      Большая, кроткая слеза...

По горам, среди ущелий темных,
Где ревел осенний ураган,
Шла в лесу толпа бродяг бездомных
К водам Ганга из далеких стран.
Под лохмотьями худое тело
От дождя и ветра посинело.
Уж они не видели два дня
Ни приютной кровли, ни огня.
Меж дерев во мраке непогоды
Что-то там мелькнуло на пути;
Это храм, - они вошли под своды,
Чтобы в нем убежище найти.
Перед ними на высоком троне -
Сакья-Муни, каменный гигант.
У него в порфировой короне -
Исполинский чудный бриллиант.
Говорит один из нищих: "Братья,
Ночь темна, никто не видит нас,
Много хлеба, серебра и платья
Нам дадут за дорогой алмаз.
Он не нужен Будде: светят краше
У него, царя небесных сил,
Груды бриллиантовых светил
В ясном небе, как в лазурной чаше..."
Подан знак, и вот уж по земле
Воры тихо крадутся во мгле.
Но когда дотронуться к святыне
Трепетной рукой они хотят -
Вихрь, огонь и громовой раскат,
Повторенный откликом в пустыне,
Далеко откинул их назад.
И от страха всё окаменело,
Лишь один - спокойно-величав -
Из толпы вперед выходит смело,
Говорит он богу: "Ты неправ!
Или нам жрецы твои солгали,
Что ты кроток, милостив и благ,
Что ты любишь утолять печали
И, как солнце, побеждаешь мрак?
Нет, ты мстишь нам за ничтожный камень,
Нам, в пыли простертым пред тобой, -
Но, как ты, с бессмертною душой!
Что за подвиг сыпать гром и пламень
Над бессильной, жалкою толпой,
О, стыдись, стыдись, владыка неба,
Ты воспрянул - грозен и могуч, -
Чтоб отнять у нищих корку хлеба!
Царь царей, сверкай из темных туч,
Грянь в безумца огненной стрелою, -
Я стою как равный пред тобою
И, высоко голову подняв,
Говорю пред небом и землею:
"Самодержец мира, ты неправ!""
Он умолк, и чудо совершилось:
Чтобы снять алмаз они могли,
Изваянье Будды преклонилось
Головой венчанной до земли, -
На коленях, кроткий и смиренный,
Пред толпою нищих царь вселенной,
Бог, великий бог, - лежал в пыли!

Страшней, чем горе, эта скука.
Где ты, последний терн венца,
Освобождающая мука
Давно желанного конца?

С ее бессмысленным мученьем,
С ее томительной игрой,
Невыносимым оскорбленьем
Вся жизнь мне кажется порой.

Хочу простить ее, но знаю,
Уродства жизни не прощу,
И горечь слез моих глотаю
И умираю, и молчу.

Боюсь, боюсь тебя, слепая
С очами белыми, о дочь
Проклятой совести, нагая
И нестыдящаяся Ночь!

Покрова нет и нет обмана.
И после всех дневных обид
Зари мучительной горит
Незаживающая рана.

    Читано на литературном вечере
    в память С. Я. Надсона

Поэты на Руси не любят долго жить:
Они проносятся мгновенным метеором,
Они торопятся свой факел потушить,
Подавленные тьмой, и рабством, и позором.
Их участь - умирать в отчаянья немом;
Им гибнуть суждено, едва они блеснули,
От злобной клеветы, изменнической пули
      Или в изгнании глухом.
      
И вот еще один, - его до боли жалко:
Он страстно жить хотел и умер в двадцать лет.
Как ранняя звезда, как нежная фиалка,
      Угас наш мученик-поэт!
      
Свободы он молил, живой в гробу метался,
И все мы видели - как будто тень легла
На мрамор бледного, прекрасного чела;
В нем медленный недуг горел и разгорался,
И смерть он призывал - и смерть к нему пришла.
Кто виноват? К чему обманывать друг друга!
Мы, виноваты - мы. Зачем не сберегли
Певца для родины, когда еще могли
   Спасти его от страшного недуга?
      
Мы все, на торжество пришедшие сюда,
Чтобы почтить талант обычною слезою, -
В те дни, когда он гас, измученный борьбою,
И жаждал знания, свободы и труда,
И нас на помощь звал с безумною тоскою, -
Друзья, поклонники, где были мы тогда?..
Бесцельный шум газет и славы голос вещий -
Теперь, когда он мертв, - и поздний лавр певца,
И жалкие цветы могильного венца -
Как это всё полно иронии зловещей!..
      
Поймите же, друзья, он не услышит нас:
В гробу, в немом гробу он спит теперь глубоко,
И между тем как здесь всё нежит слух и глаз,
И льется музыка, и блещет яркий газ, -
На тихом кладбище он дремлет одиноко
    В глухой, полночный час...
Уста его навек сомкнулись без ответа...
Страдальческая тень погибшего поэта,
        Прости, прости!..

Легок, светел, как блаженный
Олимпийский смех богов,
Многошумный, неизменный
Смех бесчисленных валов!

Страшен был их гимн победный
В бурной тьме, когда по ним
Одиссей, скиталец бедный,
Мчался, ужасом томим.

И покрытый черной тиной,
Как обломок корабля,
Царь был выброшен пучиной,
Нелюдимая земля,-

На пески твоей пустыни,
И среди холодных скал
С благодарностью Афине
Он молитвы воссылал...

В Провиденье веры полный,
Ты не видишь, Одиссей,
Как смеются эти волны
Над молитвою твоей.

Многошумный, неизменный,
Смех бесчисленных валов -
Легок, светел, как блаженный
Олимпийский смех богов.

О, Помпея далекая, рощи лимонные. 
Очертанья Везувия легкие, чистые, 
В темнолистых поникших ветвях золотистые, 
Разогретые солнцем, плоды благовонные!.. 
О Сорренто, великого моря дыхание, -- 
   Это всё обаяние 
Возвращает меня к моей первой любви... 
Не ревнуй и природу чужой не зови, 
И не бойся, что я предаюсь ее нежности, 
   Что забуду тебя я в безбрежности 
Тихо спящего моря, вдали от людей, 
Что сравню с красотою мгновенной твоей 
   Красоту эту вечную... 

   Милая, душу живую твою 
Здесь я в природе еще беззаветней люблю, 
   Душу твою бесконечную!

Гляжу с улыбкой на обломок
Могучей стали,- и меня
Быть сильным учишь ты, потомок
Воды, железа и огня!

Твоя краса - необычайна,
О, темно-голубая сталь...
Твоя мерцающая тайна
Отрадна сердцу, как печаль.

А между тем твое сиянье
Нежней, чем в поле вешний цвет:
На нем и детских уст дыханье
Оставить может легкий след.

О, сердце! стали будь подобно -
Нежней цветов и тверже скал,-
Восстань на силу черни злобной,
Прими таинственный закал!

Не бойся ни врага, ни друга,
Ни мертвой скуки, ни борьбы,
Неуязвимо и упруго
Под страшным молотом Судьбы.

Дерзай же, полное отваги,
Живую двойственность храня:
Бесстрастный, мудрый холод влаги
И пыл мятежного огня.

Чем больше я живу - тем глубже тайна жизни,
Тем призрачнее мир, страшней себе я сам,
Тем больше я стремлюсь к покинутой отчизне,
   К моим безмолвным небесам.

Чем больше я живу - тем скорбь моя сильнее
И неотзывчивей на голос дольних бурь,
И смерть моей душе все ближе и яснее,
   Как вечная лазурь.

Мне юности не жаль: прекрасней солнца мая,
Мой золотой сентябрь, твой блеск и тишина,
Я не боюсь тебя, приди ко мне, святая,
   О, Старость, лучшая весна!

Тобой обвеянный, я снова буду молод
Под светлым инеем безгрешной седины,
Как только укротит во мне твой мудрый холод
   И боль, и бред, и жар весны!

			И я видел седьмь Ангелов,
			которые стояли перед Богом,
			и даны им седьмь труб.

			Апокал<ипсис> VIII

Я видел в вышине на светлых облаках
Семь грозных ангелов, стоявших перед Богом
В одеждах пламенных и с трубами в руках.
Потом еще один предстал в величье строгом,
Держа кадильницу на золотых цепях;
Горстями полными с улыбкой вдохновенной
На жертвенный алтарь бросал он фимиам,
И благовонный дым молитвою смиренной,
Молитвой праведных вознесся к небесам.
Тогда кадильницу с горящими углями
Десницей гневною на землю он поверг, —
И в тучах молнии блеснули, день померк,
И преисподняя откликнулась громами.
Семь ангелов, полны угрозой величавой,
Взмахнули крыльями, и Первый затрубил, —
И пал на землю град, огонь и дождь кровавый
И третью часть лесов дотла испепелил.
Под звук второй трубы расплавленная глыба
Была низринута в морскую глубину:
Вскипела треть пучин, и в них задохлась рыба,
И кровь, густая кровь окрасила волну.
И Третий затрубил, и с грохотом скатилась
На царственный Ефрат огромная звезда,
И в горькую полынь внезапно превратилась
В колодцах и ключах студеная вода.
Четвертый затрубил, – и в воздухе погасла
Треть солнечных лучей и треть небесных тел;
Как над потухшими светильнями без масла,
Над ними едкий дым клубился и чернел.
Откинув голову, с огнем в орлином взоре,
Блестящий херувим над миром пролетел
И страшным голосом воскликнул: «Горе, горе!..»
И Пятый затрубил, и слышал я над бездной,
Как шум от колесниц, несущихся на бой;
То в небе саранча, гремя броней железной
И крыльями треща, надвинулась грозой.
Вождем ее полков был мрачный Абадонна;
Дома, сады, поля и даже гладь морей, —
Она покрыла все, и жалом скорпиона
Высасывала кровь и мозг живых людей.
И затрубил Шестой, и без числа, без меры
Когорты всадников слетаются толпой
В одеждах из огня, из пурпура и серы
На скачущих конях со львиной головой;
Как в кузнице меха, их бедра раздувались,
Клубился белый дым из пышущих ноздрей,
Где смерч их пролетал, – там молча расстилались
Кладбища с грудами обугленных костей.
Седьмой вознес трубу: он ждал, на меч склоненный,
Он в солнце был одет и в радуге стоял;
И две его ноги – две огненных колонны,
Одной – моря, другой он земли попирал.
И книгу развернув, предстал он в грозной силе.
Как шум от многих вод, как рев степного льва,
Звучали ангела могучие слова,
И тысячи громов в ответ проговорили.
Тогда мне голос был: «Я – Альфа и Омега,
Начало и конец, я в мир гряду! аминь».
Гряди, о Господи! Как воск, как хлопья снега,
Растает пред Тобой гранит немых твердынь.
Как женщина в родах, Природа среди пыток
В последний час полна смертельною тоской,
И небо свернуто в один огромный свиток,
И звезды падают, как осенью избыток
Плодов, роняемых оливою густой.

Так жизнь ничтожеством страшна,
И даже не борьбой, не мукой,
А только бесконечной скукой
И тихим ужасом полна,
Что кажется - я не живу,
И сердце перестало биться,
И это только наяву
Мне все одно и то же снится.
И если там, где буду я,
Господь меня, как здесь, накажет,-
То будет смерть, как жизнь моя,
И смерть мне нового не скажет.

О темный ангел одиночества,
     Ты веешь вновь,
И шепчешь вновь свои пророчества:
     "Не верь в любовь.

Узнал ли голос мой таинственный?
     О, милый мой,
Я – ангел детства, друг единственный,
     Всегда – с тобой.

Мой взор глубок, хотя не радостен,
     Но не горюй:
Он будет холоден и сладостен,
     Мой поцелуй.

Он веет вечною разлукою,-
     И в тишине
Тебя, как мать, я убаюкаю:
     Ко мне, ко мне!"

И совершаются пророчества:
     Темно вокруг.
О, страшный ангел одиночества,
     Последний друг,

Полны могильной безмятежностью
     Твои шаги.
Кого люблю с бессмертной нежностью,
     И те – враги!

Дремлют сумрачные залы, 
Зеленеет влажный мох, 
Слышен в термах Каракаллы 
Ветра жалобного вздох. 
Меж аркад синеют тучи, 
Сохнет мертвый и колючий 
Лист терновника в пыли, 
Там, где прежде, в сладкой тени, 
Мозаичные ступени 
К баням мраморным вели; 
Где сенаторы-вельможи, 
Главы царственных семей 
Императору на ложе 
Приводили дочерей; 
Жертвы слышалось стенанье 
И во мгле, как поцелуй, 
Сладкогласное журчанье 
В мрамор падающих струй; 
Где лукаво-благосклонный, 
Нежный лик склоняя вниз, 
Улыбался Адонис, 
Солнцем юга озаренный; 
Где смотрели с высоты, 
Как послушные рабыни, 
Олимпийские богини 
В обаянье красоты... 
А теперь пугают взгляды 
В блеске солнечных лучей 
Только пыльные громады 
Обнаженных кирпичей. 
Всё погибло невозвратно... 
Голубые небеса 
Меж развалин, -- мне понятна 
Ваша вечная краса! 
Мир кругом, и рядом с тленьем 
Сердцу кажется живой, 
Полной вечным вдохновеньем 
Песня птички полевой!.. 

Тибур, Тибур, зеленый, многоструйный, 
Священные руины, водопады, 
Ревущие в скалах волною буйной, 
Нептунов грот, исполненный прохлады, 
И радуги на солнце -- в легкой пыли 
Шумящих вод, дыханье белых лилий 
И сосен южных плоские вершины, 
А там вдали, в сияющем просторе -- 
Великий Рим и светлые равнины, 
Волнистые, похожие на море... 

О древнее жилище Мецената, 
Как жалобной мелодией, невольно 
О прежних днях душа тоской объята!.. 
Мне Рима жаль, мне радостно и больно... 
В раздумии пред виллой Марка Брута 
Стою в тиши заветного приюта, 
Где горевал о гибнущем народе, 
О древности великой и свободе 
Убийца твой, о Цезарь всемогущий!.. 
А рядом здесь, под миртовою кущей, 
Еще звучит, полна любовной неги, 
Гармония Тибулловых элегий... 

Благослови, о странник, эти воды 
И влажные, таинственные своды, 
Жилище нимф и Рима прах священный... 
Тибур, Тибур, о край благословенный!.. 

(К мраморам Пергамского жертвенника)

Обида! Обида!
Мы - первые боги,
Мы - древние дети
Праматери-Геи,-
Великой Земли!
Изменою братьев,
Богов Олимпийцев,
Низринуты в Тартар,
Отвыкли от солнца,
Оглохли, ослепли
Во мраке подземном,
Но все еще помним
И любим лазурь.
Обуглены крылья,
И ног змеевидных
Раздавлены кольца,
Тройными цепями
Обвиты тела,-
Но все еще дышим,
И наше дыханье
Колеблет громаду
Дымящейся Этны,
И землю, и небо,
И храмы богов.
А боги смеются,
Высоко над нами,
И люди страдают,
И время летит.
Но здесь мы не дремлем:
Мы мщенье готовим,
И землю копаем,
И гложем, и роем
Когтями, зубами,
И нет нам покоя,
И смерти нам нет.
Источим, пророем
Глубокие корни
Хребтов неподвижных
И вырвемся к солнцу,-
И боги воскликнут,
Бледнея, как воры:
"Титаны! Титаны!"
И выронят кубки,
И будет ужасней
Громов Олимпийских,
И землю разрушит
И небо - наш смех.

Томимый грустью непонятной, 
Всегда чужой в толпе людей, 
Лишь там, в природе благодатной, 
Я сердцем чище и добрей. 
Мне счастья, Господи, не надо! 
Но я пришел, чтоб здесь дышать 
Твоих лесов живой прохладой 
И листьям шепчущим внимать. 
Пусть росы падают на землю 
Слезами чистыми зари... 
Твоим глаголам, Боже, внемлю: 
Открыто сердце, -- говори!

Под землею слышен ропот,
Тихий шелест, шорох, шепот.
Слышен в небе трубный глас:
- Брат, вставай же, будят нас.
- Нет, темно еще повсюду,
Спать хочу и спать я буду,
Не мешай же мне, молчи,
В стену гроба не стучи.
- Не заснешь теперь, уж поздно.
Зов раздался слишком грозно,
И встают вблизи, вдали,
Из разверзшейся земли,
Как из матерней утробы,
Мертвецы, покинув гробы.
- Не могу и не хочу,
Я закрыл глаза, молчу,
Не поверю я обману,
Я не встану, я не встану.
Брат, мне стыдно - весь я пыль,
Пыль и тлен, и смрад, и гниль.
- Брат, мы Бога не обманем,
Все проснемся, все мы встанем,
Все пойдем на Страшный суд.
Вот, престол уже несут
Херувимы, серафимы.
Вот наш царь дориносимый *.
О, вставай же,- рад не рад,
Все равно, ты встанешь, брат.

* Дориносимый - носимый на копьях. Образ заимствован
из древнеримской истории: подобно тому, как дружина
поднимала на копьях стоящего на щите царя, небесное
воинство несет на копьях Господа Сил небесных.

Ты ушла, но поздно:
Нам не разлюбить.
Будем вечно розно,
Вечно вместе жить.

Как же мне, и зная,
Что не буду твой,
Сделать, чтоб родная
Не была родной?

    Из Альфреда Мюссэ

Ты, бледная звезда, вечернее светило,
     В дворце лазуревом своем,
Как вестница встаешь на своде голубом.
Зачем же к нам с небес ты смотришь так уныло?
Гроза умчалася, и ветра шум затих,
Кудрявый лес блестит росою, как слезами,
     Над благовонными лугами
Порхает мотылек на крыльях золотых.
Чего же ищет здесь, звезда, твой луч дрожащий?..
Но ты склоняешься, ты гаснешь — вижу я —
С улыбкою бежишь, потупив взор блестящий,
     Подруга кроткая моя!
Слезинка ясная на синей ризе ночи,
К холму зеленому сходящая звезда,
Пастух, к тебе подняв заботливые очи,
     Ведет послушные стада.
Куда ж стремишься ты в просторе необъятном?
На берег ли реки, чтоб в камышах уснуть,
Иль к морю дальнему направишь ты свой путь
     В затишье ночи благодатном,
Чтоб пышным жемчугом к волне упасть на грудь?
О, если умереть должна ты, потухая,
И кудри светлые сокрыть в морских струях,—
     Звезда любви, молю тебя я:
Перед разлукою, последний луч роняя,
На миг остановись, помедли в небесах!

Сквозь тучи солнце жжет, и душно пред грозой. 
Тяжелый запах трав серебряно-зеленых 
Смешался в воздухе со свежестью морской, 
      С дыханьем волн соленых. 
И шепчет грозные, невнятные слова 
   Сердитый вал, с гранитом споря... 
Зловещей бледностью покрылась синева 
      Разгневанного моря. 
О мощный Океан, прекрасен и угрюм, 
Как плач непонятый великого поэта, -- 
Останется навек твой беспредельный шум 
   Вопросом без ответа!

Ужель мою святыню
Ты не поймешь вовек,
И я люблю рабыню,
Свободный человек?

Ужели тщетны муки,—
Цепей не разорвать,
И скованные руки
Могу ли целовать?

Уснуть бы мне навек, в траве, как в колыбели,
  Как я ребенком спал в те солнечные дни,
    Когда в лучах полуденных звенели
      Веселых жаворонков трели
        И пели мне они:
          "Усни, усни!"

И крылья пестрых мух с причудливой окраской
  На венчиках цветов дрожали, как огни.
    И шум дерев казался чудной сказкой.
      Мой сон лелея, с тихой лаской
        Баюкали они:
          "Усни, усни!"

  И убегая вдаль, как волны золотые,
Давали мне приют в задумчивой тени,
  Под кущей верб, поля мои родные,
    Склонив колосья наливные,
      Шептали мне они:
        "Усни, усни!"

Успокоенные Тени,
Те, что любящими были,
Бродят жалобной толпой
Там, где волны полны лени,
Там, над урной мертвой пыли,
Там, над Летой гробовой.

Успокоенные Тучи,
Те, что днем, в дыханьи бури,
Были мраком и огнем,-
Там, вдали, где лес дремучий,
Спят в безжизненной лазури
В слабом отблеске ночном.

Успокоенные Думы,
Те, что прежде были страстью,
Возмущеньем и борьбой,-
Стали кротки и угрюмы,
Не стремятся больше к счастью,
Полны мертвой тишиной.

Порой чета голубок над полями
Меж черных туч мелькнет перед грозою,
Во мгле сияя белыми крылами;

Так в царстве вечной тьмы передо мною
Сверкнули две обнявшиеся тени,
Озарены печальной красотою.

И в их чертах был прежний след мучений,
И в их очах был прежний страх разлуки,
И в грации медлительных движений,

В том, как они друг другу жали руки,
Лицом к лицу поникнув с грустью нежной,
Былой любви высказывались муки.

И волновалась грудь моя мятежно,
И я спросил их, тронутый участьем,
О чем они тоскуют безнадежно,

И был ответ: «С жестоким самовластьем
Любовь, одна любовь нас погубила,
Не дав упиться мимолетным счастьем;

Но смерть — ничто, ничто для нас — могила,
И нам не жаль потерянного рая,
И муки в рай любовь преобразила,

Завидуют нам ангелы, взирая
С лазури в темный ад на наши слезы,
И плачут втайне, без любви скучая.

О, пусть Творец нам шлет свои угрозы,
Все эти муки — слаще поцелуя,
Все угли ада искрятся, как розы!»

«Но где и как,— страдальцам говорю я,—
Впервый меж вами пламень страстной жажды
Преграды сверг, на цепи негодуя?»

И был ответ: «Читали мы однажды
Наедине о страсти Ланчелотта,
Но о своей лишь страсти думал каждый.

Я помню книгу, бархат переплета,
Я даже помню, как в заре румяной
Заглавных букв мерцала позолота.

Открыты были окна, и туманный
Нагретый воздух в комнату струился;
Ронял цветы жасмин благоуханный.

И мы прочли, как Ланчелотт склонился
И, поцелуем скрыв улыбку милой,
Уста к устам, в руках ее забылся.

Увы! нас это место погубило,
И в этот день мы больше не читали.
Но сколько счастья солнце озарило!..»
И тень умолкла, полная печали.

"Христос воскрес" - поют во храме;
Но грустно мне... Душа молчит:
Мир полов кровью и слезами,
И этот гими пред алтарями
Так оскорбительно звучит.
Когда б он был меж вас и видел,
Чего достиг ваш славный век:
Как брата брат возненавидел,
Как опозорен человек,
И если б здесь в блестящем храмо
"Христос воскрес" он услыхал,
Какими б горькими слезами
Перед толпой ов зарыдал!
      
Пусть на земле не будет, братья.
Ни властелинов, ни рабов,
Умолкнут стоны и проклятья
И стук мечей, и звон оков,-
О лишь тогда, хак гимн свободы,
Пусть загремит: "Христос воскрес"
И нам ответят все народы:
"Христос воистину воскрес!"

Что ты можешь? В безумной борьбе
Человек не достигнет свободы:
Покорись же, о, дух мой, судьбе
И неведомым силам природы!

Если надо,- смирись и живи!
Об одном только помни, страдая:
Ненадолго - страданья твои,
Ненадолго - и радость земная.

Если надо,- покорно вернись,
Умирая, к небесной отчизне,
И у смерти, у жизни учись -
Не бояться ни смерти, ни жизни!

Нам и родина — чужбина,
Всюду путь и всюду цель.
Нам безвестная долина —
Как родная колыбель.
Шепчут горы, лаской полны:
«Спи спокойно, кончен путь!»
Шепчут медленные волны:
«Отдохни и позабудь!»

Рад забыть, да не забуду;
Рад уснуть, да не усну.
Не любя, любить я буду
И, прокляв, не прокляну:
Эти бледные березы,
И дождя ночные слезы,
И унылые поля...
О, проклятая, святая,
О, чужая и родная
Мать и мачеха земля!

Молнию в тучах Эрот захватил, пролетая;
Так же легко, как порой дети ломают тростник,
В розовых пальцах сломал он, играя, стрелу Громовержца:
«Мною Зевес побежден!» — дерзкий шалун закричал,
Взоры к Олимпу подняв, с вызовом в гордой улыбке.

Сердце наше огрубело.
Хоть к свободе не привык,
Но кощунствует он смело,
Лживый, рабский наш язык.
      
Мы смиренны, бог свидетель!
Скучен подвиг, скучен грех.
Трусость - наша добродетель,
Наша мудрость - жалкий смех.
      
Но, смеясь над целым миром,
Только сильных мира чтим,
Перед мерзостным кумиром
На коленях мы стоим.
      
Мы послушны, мы незлобны...
Что же нет награды нам?
Наши празднества подобны
Погребальным торжествам.
      
Не хотим или не смеем?
Почему так скучно жить?
Или, мертвые, умеем
Только мертвых хоронить?
      
Кто был счастлив? Кто был молод?
Где веселье? Где любовь?
Вечный мрак и вечный холод...
Влага Леты - наша кровь.
      
Братьев гибнущих мы видим,
Сами гибнем без борьбы.
Мы друг друга ненавидим
И боимся, как рабы.
      
Пред таким позорным веком
И среди таких людей -
Стыдно быть мне человеком,
Сыном родины моей!

Я всех любил, и всех забыли
Мои неверные мечты.
Всегда я спрашивал: не ты ли?
И отвечал всегда: не ты.

Так дольних роз благоуханье,
Увядших в краткий миг земной,
Не есть ли мне напоминанье
О вечной Розе, об Одной?

Я никогда так не был одинок,
Как на груди твоей благоуханной,
Где я постиг невольно и нежданно,
Как наш удел насмешливо-жесток:
Уста к устам, в блаженстве поцелуя,
Ко груди грудь мы негою полны,
А между тем, по-прежнему тоскуя,
Как у врагов, сердца разлучены.
Мы далеки, мы чужды друг для друга:
Душе с душой не слиться никогда,
И наш восторг, как смутный жар недуга,
Как жгучий бред, исчезнет без следа.
Мне за тебя невыразимо грустно,
Ты тихо взор склонила предо мной,
И, нашу боль скрывая неискусно,
Мой бедный друг, как жалки мы с тобой..

Всего стихотворений: 142