Михаил Ларионович Михайлов (1829-1865)

• Биография Михаила Михайлова
• Стихотворения Михаила Михайлова по темам

Все стихотворения Михаила Михайлова на одной странице

- Оглавление -

Настает пора уплат кровавых,
Настает день Страшного суда,
Кара злым и торжество для правых -
Лейся кровь, пылайте города!


Dies Irae - День гнева, день Страшного суда (лат.)

Акация цветы душистые роняет,
И роза аромат с листов мне посылает...
По тихим берегам хожу в раздумье я;
В водах спит лебедей пугливая семья,-
И тихо все кругом... Лишь редко пронесется
Зефир по тростникам, и нежно раздается
В них песня дивная, - и лебедь, пробудясь,
Взмахнет крылом и вновь уснет, в волну глядясь.

Он любил плющом ползучим
Кудри белые венчать
И при звоне чаш глубоких
В час полночный пировать...
Наполняя светлый кубок,
Пел он негу и вино,
И, при звуках флейты звонкой,
Осушалось в чашах дно.
Незакрытая амфора
Аромат вокруг лила,-
И вакханка к ложу неги
Старца юного влекла...
Как ее пылали щеки,
Кровью жертв не смочены!
Как уста полуоткрыты
Были трепета полны!
И когда вкруг шеи старца
Ручка нежная вилась,
Громко струны трепетали,
Песня чудная лилась...
Нам оставил он кифару
С этой песнию живой...
Над далекою могилой
Долго вился плющ густой;
Долго Грации на камень
Приносили по венку,-
Девы, юноши ходили
На могилу к старику.-
И теперь, когда порою
Веселится тесный круг,-
В песне старой, вечно юной
Песнопевца веет дух...

Апостолы носят ученье Христа
   По свету стопой неустанной;
Идет и в славянские наши места
   Апостол Андрей Первозванный.
По северным дебрям, холмам и топям
Забрел он к туманным ильменским водам.

Пустынное озеро в сизых волнах;
   Ни паруса нет в отдаленье.
Но люди тут есть: на его берегах
   Местами темнеют селенья.
"Каков-то, - подумал апостол, - народ,
Что в этих убогих лачугах живет?"

И шаг ускорил он, идя к берегам.
   Вот к первым избушкам подходит.
Навстречу народ к нему выбежал сам;
   Кричит и руками разводит...
Ни слова пришельцу сказать не дает
И за руки к озеру прямо влечет.

В их криках нельзя разобрать ничего:
   Привет ли то, или угрозы?
Но вот притащили на берег его:
   Горой тут навалены лозы.
"Не казнь ли какая?" - подумал Андрей.
Но мимо влекут его, с воплем: "Скорей!"

Стоит деревянная дальше изба.
   Обуглены срубы, - и паром
Все щели дымятся; а сбоку труба
   Погибельным дышит угаром.
В избе все клокочет, шипит и бурлит,
И дымная туча над кровлей висит.

Зияет, как пасть, почерневшая дверь,
   Вся мокрою сажей одета.
Подумал апостол: "Погибну теперь!"
   Но верой душа в нем согрета.
"Спасся Даниил и от хищных зверей.
Изми меня, боже, из рук дикарей!"

Все ближе толпа подступает к нему,
   С обоих боков нажимает,
Теснит его к двери - ив грозную тьму
   Как жертву с собой увлекает.
Зловонным и знойным туманом объят,
Апостол подумал, что ввергнулся в ад.

На миг у него помутилось в глазах,
   И дух захватило от жара.
Хотел закричать он, - ни звука в устах!
   И видит сквозь облако пара:
Стоит раскаленная печь, и при ней
Хлопочет толпа обнаженных людей.

Растрескались красные камни жерла,
   И искры дождем с него прыщут;
В потемках угара два страшных котла
   Шипят и клокочут и свищут.
Припомнил Андрей вавилонскую печь
(В которой трех отроков думали сжечь)

Он хочет спросить о вине их своей.
   Все разом кричат, не внимая.
Опять обступили. "Скорее, скорей!"
   Толпятся, его раздевая...
По скользкому полу волочат к печи. -
В жерло ей плеснули водой палачи.

Пары над каменьями шумно встают
   Удушливой белою тучей.
Андрей содрогнулся: его обдают
   Ушатами влаги кипучей.
Едва удержаться он мог на ногах...
И видит - у всех уже пруты в руках.

Запрыгали лозы по мокрым спинам:
   Все сами себя они хлещут.
Смеясь, и апостола бьют по бокам;
   Смеясь, в него щелоком плещут
От скорби великой лишался сил,
Отчаянным голосом он возопил:

"Скажите, пред кем я из вас виноват?
   За что мне такое мученье?"
Те хлещут и плещут, хохочут, кричат:
   "Какое мученье! мовенье".
Тут замертво на пол апостол упал
И, как его вынесли вон, не слыхал.

Но вот окатили студеной водой:
   Он ожил. Толпа суетится,
Его одевая, - и снова с собой
   Зовет; но зовет подкрепиться.
Хотел из них каждый его угостить, -
И начал апостол по избам ходить.

Отведав их хлеба и соли, Андрей
   На холм из села удалился;
Прилег там и нравам славянских людей
   Смущенной душою дивился.
И думал о том он, что в будущем ждет
И сторону эту, и этот народ.

"Казалось бы, - молвил он, - славно им жить;
   У всех есть и хлеб и свобода.
Откуда ж привычка самих себя бить
   Явилася здесь у народа.
Никто их не мучит, никто их не бьет,
Так сами придумали. Странный народ!

Да, любит побои, пристрастен к битью!
   Пожалуй, народу такому
Захочется спину подставить свою
   Под розги и палки другому".
Но, баней славянской вконец истомлен,
Андрей погрузился в дремоту - ив сои.

И снится ему, что его уж давно
   В Патрасе распяли как надо,
Что мир обновился, и всюду одно
   Христово покорное стадо,
Что там, где стояла в болотах вода,
У русских воздвиглись везде города;

Что вот миновал и семнадцатый век,
   Как умер он крестной кончиной, -
Великий у русских парит человек,
   И ходит повсюду с дубиной;
И орден апостолу в честь создает
Для тех, кто народу с ним больше побьет.

От ужаса вмиг пробудился Андрей,
   Немедля собрался в дорогу
И дальше пошел от ильменских зыбей,
   Смиряя молитвой тревогу.
"О господи! всякого в жизни земной
Избавь от невольных и вольных побои!"

...Перед ним лежал
Уже наточенный кинжал, -
И молвил он, вздохнув невольно:
"А расставаться с жизнью больно".

Горда, прекрасна и бледна,
Стояла перед ним жена.
Вдруг ярче, радостней, смелее
Зажегся взор у ней. Она
Одной рукой у белой шеи
Застежку платья сорвала, -
На мужа, на кинжал взглянула
И верх туники распахнула:

Свежа, полна, как снег бела,
Раскрылась грудь... Еще мгновенье,
И перед мужем со стола
Она без страха, без волненья
Другой рукой кинжал взяла.
Как луч, блеснул удар кинжала...
Кровь брызнула и струйкой алой
По белой груди потекла.

На ложе Аррия склонилась.
Последней судорогой билось
В ней сердце; взор оделся мглой...
Жизнь уходила молодая.
Но, холодеющей рукой
Кинжал из раны вынимая,
Она сказала, умирая:
"Не больно вовсе, милый мой!"

Что за странным беспокойством
Обуяло вдруг всю Русь?
С этим новым нашим свойством
Я никак не примирюсь.
Сверху, снизу, слева, справа
Беспокойны все и вся;
Как хотите, эдак, право,
Скоро будет жить нельзя!
Беспокойство и в столице,
Беспокойство и в глуши;
Беспокойны царь с царицей,
Беспокойны голыши.
Беспокоен губернатор,
Частный пристав, откупщик,
Поп, фотограф, регистратор,
Мещанин, купец, мужик,
Сыщик, доктор, сочинитель,
Типографщик, журналист,
Архирей, студент, учитель,
Академик, гимназист,
Старый воин, юный воин,
Новобранец, инвалид...
Разве тот один спокоен,
Кто уж в крепости сидит!

Долго на бороды длилось гоненье, но сняли опалу.
   Всем теперь ясно, куда либерализм этот вел.
Слышатся толки везде о земских соборах и думах.
   Как же, "уставя брады", в них без бород заседать?

Бывало, в беседке
Зеленой и темной
Читал я соседке,
Плаксивой и томной,
И плакал я с нею
Над песнями Гейне,
Звал милой своею
(Du Holde, du Meine {*}).
Немецкие грезы
Давно мной забылись,
И глупые слезы
Давно истощились...
Она ж вспоминает
Меня на свободе
И Гейне читает
В моем переводе.

* Ты милая, ты моя {нем.).

   Бывают дни - и дней таких немало, -
   Когда душа печальна, холодна;
Клянешь и жизнь, и все, чем сердце трепетало,
   И будущность так кажется темна.

   Бывают дни - но дней таких немного, -
   Когда в душе и ясно и тепло,
Когда за жизнь свою благодаришь ты бога,
   И в будущем так кажется светло.

В молчанье грустном мы стояли
Над погасающей рекой.
Две тучки по небу бежали
Жемчужно-белою чертой...
Разливом берег затопляя,
Неслась широкая река,-
И где-то, тихо замирая,
Звучала песня рыбака.

   В тоскливой думе, головою
   Поникла ты, и две струи
   Горячих слез текли рекою
   На щеки бледные твои...
   Но молчаливыми устами
   К твоим щекам я не припал;
   Ни поцелуем, ни словами
   Я дум твоих не возмущал.

И ты сказала мне, рыдая:
"Далек наш путь, река шумна...
Но наша воля молодая
Тут не натешится сполна.
Дорога наша раздвоится,-
И по неведомым волнам
Всё розно будем мы носиться,
Не приставая к берегам!"

            I

Темной ночью в двор Вадима
Вече тайное сходилось.
Тут голов не много было,
Да зато голов всё вольных.

Да, голов не много было,
Но за каждой головою
Рать сомкнулась и пошла бы
Все равно в огонь и воду.

"Запирай, Вадим, ворота,
Запирай избу и сени.
Говори! Мы за советом", -
Говорили новгородцы.

И сказал, тряхнув кудрями,
Им Вадим: "Один лишь только
У меня совет. Другого
Я не знаю. Каждый слушай!

Завтра к ночи наточите
Вы ножи свои острее,
Завтра к ночи соберите
Каждый верную дружину.

Завтра ночью с вражьей силой
Нам сходиться на расправу.
Если головы мы сложим,
Так за волю и за славу.

Завтра к ночи в княжий терем
Все на пир они сберутся:
Вея родня сберется княжья,
Вся их чадь и вся дружина.

Все на пир они сберутся,
Станут пить и есть беспечно,
А напьются, наедятся -
Станут хвастаться, наверно.

Многим хвастаться им можно,
Как из жалких проходимцев
Стали вдруг они князьями
Над народом смелым, вольным.

Кто то видел? кто то слышал?
Чтоб в семье на ссору звали
Рассудить чужих, соседей.
Иль наскучила нам воля?

А заморские бродяги
Рады - тотчас прикатили,
Навели с собою рати,
Словно вороны на падаль.

Не было у нас наряду!
Заведут наряд тюремный.
Видите теперь и сами,
Есть ли где наряд без воли?

Пировать недаром будут:
Княжья сволочь разбирает
Наши волости родные
По рукам своим голодным.

По селеньям нашим рыщут,
Словно зверь какой, варяги,
Грабят, дани собирают,
Наших дочерей позорят.

Грабежу их и насилью
Нет суда и нет расправы.
Не от княжных рук дождаться, -
На расправу встанем сами!

Как расхвастаются очень
На пиру своем варяги,
Тут-то пир другой с врагами
Заварим мы, новгородцы!

Тут-то мы князьям покажем,
Что не все у нас холопы
И что вольные остались
В Новегороде граждане.

Их дубовые столы мы
Опрокинем, вместо меда
Обольем их черной кровью
Все их скатерти цветные.

Завтра ночью пир нам будет!
А не сломим эту силу,
Сами ляжем головами,
Но на воле, - не рабами.

Пусть погибнем, - наше дело
Не умрет и, рано ль, поздно,
Отзовется; восстановим
Новгородскую свободу".

            II

Но коварная измена
В терем княжеский прокралась,
И уже к двору Вадима
Собиралась вражья сила.

У ворот и у заборов,
У плетней и у калиток,
Утаясь во мраке ночи,
Соглядатаи засели.

И как вече расходилось,
Безоружно, потаенно,
В груди всех гостей Вадима
Нож варяжский очутился.

Что борьбы, сопротивленья
Было, скрыла ночь во мраке;
Под ее ж туманом Волхов
Нес волнами десять трупов.

И поутру двор Вадима
Пуст стоял и заперт. К ночи
В княжьем тереме варяги
Пировали и хвалились.

Но лилось не много меду,
Похвальба была скромнее,
И порою шепот страха
Пробегал по всей палате.

Старый княжеский приспешник
Говорил: "С таким народом
Справиться не скоро можно,
Нам не жить здесь безопасно.

Ночью тайной и изменой
Все они побиты нами;
Нынче пали, завтра станут
Помыкать, владеть князьями".

Вам смешно, что часто
Так мечтаем мы:
Что наш мир не создан
Для беды и тьмы.

Что и нам засветит
Здесь из темных туч
Счастья и довольства
Для народа луч.

Что мы все, как братья,
Будем общий пир
Праздновать, вкушая
Беспредельный мир.

Вам бы - чтобы вечно
Был везде раздор,
Чтоб с тюремной двери
Не сходил запор.

Чтобы ворон жадный
Голубей клевал,
Чтобы над землею
Вечный мрак лежал.

Наши грезы светлы,
В них для бедняка
Светит будто счастье -
Хоть издалека.

Ведь только строчка лишь одна,
   Узнать, что ты жива,
Что ты здорова и ясна;
   Всего лишь слова два, -

И все вокруг меня светло,
   И счастлив я опять,
И все, что бременем легло,
   Могу я презирать.

Вечерний ветер встал и по ущельям стонет;
По скатам голых гор ложится гуще тень;
Глухая ночь идет... Придет и похоронит
   Еще один пустой, бесплодный день.

Ты просишь радости, любви, борьбы, свободы?
Угомонись, засни и не гляди вперед!
Что день? так провожать тебе придется годы
   И говорить: еще бесплодный год!

А там и смерть придет, как эта ночь, - и канет
Одним бесплодным днем вся жизнь во мрак немой...
И разве лишь одна душа вдали помянет
   Бесплодный век бесплодною слезой.

Вечером душным, под черными тучами нас похоронят.
Молния вспыхнет, заропщет река, и дубрава застонет.
Ночь будет бурная. Необоримою властью могучи,
Громом, огнем и дождем разразятся угрюмые тучи.
И над могилами нашими, радостный день предвещая,
Радугу утро раскинет но небу от края до края.

Каторгу даже и казнь именуют указы взысканьем:
    Взыскан (так понимай!) царскою милостью ты.

Всегда, везде ты, друг, со мной,
   Пока гляжу на свет.
В моей душе любви к одной
   Тебе утраты нет!

Все, чем живу, что есть в душе
   Святых и чистых грез,
Не ты ли, светлый гений мой,
   Для жизни мне привад!

Давно тебя знал я: ребенок
Была ты веселый, живой;
Был голос твой детский так звонок,
Так ярок твой глаз голубой.
Мы часто с тобою играли...
(Я сам был ребенок тогда!)
Мы вместе резвились. Умчали
И детство и юность года.
И встретил тебя я печально,
Мне горько тебя узнавать...
Я вспомнил и угол мой дальний,
Отца и покойницу мать;
Я вспомнил про игры с тобою,
Я вспомнил о давних годах...
Все ожило вдруг предо мною
В роскошных и светлых мечтах.
Да! многого вовсе не стало,
Другое же стало не тем,
Чего мое сердце желало,
Во что уповало... Зачем
Тебя еще раз я встречаю
На жизненном темном пути?
Мне было легко, уповая,
По грустной дороге идти...
Неужто и всем упованьям
Такая ж судьба суждена?
Убитая тяжким страданьем,
И ты не была спасена.
Как много я думал, бывало,
О счастье грядущем твоем...
Все светлую жизнь обещало,
Сияло приветливым днем.
Душа твоя, полная силы,
И в трудной житейской борьбе,
Казалось, до самой могилы,
Всю жизнь - не уступит судьбе.
Удары ль ее беспощадно
Сгубили всю силу твою,
Иль только мечтою отрадной
Лелеяла душу мою
Надежда... не знаю; но встрече
С тобою теперь я не рад...
Так пусты короткие речи,
Так грустен мой сумрачный взгляд.
И ты избегаешь со мною
Свиданий тяжелых, и я... -
Я встреч избегаю с тобою...
Душа изнывает моя!
Тебя не узнаешь... Ты стала
Бледна и худа и больна,
Ты рано и скоро увяла,
. . . . . . . . . . . . .
И только одним сожаленьем
Могу я тебя подарить,
Я беден и сам, я с терпеньем
Обязан мой путь проходить...
Но образ твой грустный и бледный
Все будет мечта представлять,
И буду я - счастием бедный -
Молиться, терпеть, уповать!..

Вышел срок тюремный:
По горам броди;
Со штыком солдата
Нет уж позади.

Воли больше; что же
Стены этих гор
Пуще стен тюремных
Мне теснят простор?

Там под темным сводом
Тяжело дышать:
Сердце уставало
Биться и желать.

Здесь над головою
Под лазурный свод
Жаворонок вьется
И поет, зовет.

"За фракийскими горами,-
Говорил элидский грек,-
Над безвестными морями
Не прошел астреин век.

Есть счастливое там племя:
Дольше жизнь его идет;
В сладкой неге мчится время;
Все невинностью цветет.

Не несет крыло Борея
Вздоха к нам из той страны:
Не мрачат гиперборея
Ни вражда, ни зло войны.

Выпив чашу наслажденья,
Чашу смерти он берет
у - Равнодушно, без волненья, -
И друзей на пир зовет.

И когда сойдутся братья
К берегам в единый круг,
К морю синему в объятья
Сам кидается их друг.

Хоть еще никто на свете
Не видал тех чудных стран,
Но твердят: счастливцы эти
Будут предки россиян".

Орхоменский гость почтенный
Так элидцу отвечал:
"В этот край благословенный
С кораблем я раз попал.

Да, в блаженстве и покое
Там для всех катятся дни!
Есть и племя там такое -
Под названьем "тюлени".

Говорят, весна пришла,
Ярки дни, и ночь тепла;
Луг зеленый весь в цветах,
Соловьи поют в лесах.
Я хожу среди лугов,
Я ищу твоих следов;
В чаще слушаю лесной,
Не раздастся ль голос твой.

Где ж весна, и где цветы?
Их срывать не ходишь ты.
Где же песня соловья?
Не слышна мне речь твоя...
Не пришла еще весна.
День угрюм, ночь холодна.
Поле иней куют,
Птицы плачут, не поют.

   О юноша вечный! ты мчишься
Из мрака ущелий...
Не зрело смертного око
Твоей колыбели, могучий!
И ухо ничье не внимало
Великого детскому лепету
В шумном потоке.

   О, как ты прекрасен в кудрях серебристых!
Как страшен в громе отзывном
Окрестных скал!

   Трепещет сосна пред тобою,-
И сосну ты повергаешь
С главой и корнями.
Боятся утесы тебя, -
Ты рушишь утесы -
И с смехом, как легкие камни, их катишь.

   Солнце тебя одевает
Славы лучами,-
Оно покрывает красками радуги
Волны твои.

   Зачем ты спешишь к зеленому озеру?..
Разве не любо тебе
Вблизи у небес?
Не любо в отзывных скалах?
Не любо в висячих дубовых кустах?

   О, не спеши так к злачному озеру!..
Юноша! еще как бог ты могуч, -
Свободен как бог!

  Тебе улыбается там тишина
И зыбь молчаливая струй -
То серебристых при лунном мерцанье,
То золотых и пурпурных
В лучах заката!..

   О юноша! что в шелковом покое,
В улыбке доброго месяца,-
В золоте, в пурпуре солнца вечернего -
Тому, кто в рабских цепях.

   По зову сердца
Ты вольно стремишься теперь;
А там часто царствует ветер изменчивый
Или смертная тишь...

   О, не спеши так к злачному озеру!..
Юноша! еще как бог ты могуч,-
Свободен как бог!

Горя, шуму и досады
   Много день принес.
Как хотел бы я отрады
   Сна без всяких грез!

Ночь; и немо все и глухо,
   Скованное сном.
Как ни вслушивайся ухо,
   Звука нет кругом.

Я лежу, закрывши вежды,
   И в тиши немой
Мне как будто весть надежды
   Шепчет голос твой.

Во Францию два гренадера
Из русского плена брели,
И оба душой приуныли,
Дойдя до немецкой земли.

Придется им - слышат - увидеть
В позоре родную страну...
И храброе войско разбито,
И сам император в плену!

Печальные слушая вести,
Один из них вымолвил: "Брат!
Болит мое скорбное сердце,
И старые раны горят!"

Другой отвечает: "Товарищ!
И мне умереть бы пора;
Но дома жена, малолетки:
У них ни кола ни двора.

Да что мне? просить христа-ради
Пущу и детей и жену...
Иная на сердце забота:
В плену император! в плену!

Исполни завет мой: коль здесь я
Окончу солдатские дни,
Возьми мое тело, товарищ,
Во Францию! там схорони!

Ты орден на ленточке красной
Положишь на сердце мое,
И шпагой меня опояшешь,
И в руки мне вложишь ружье.

И смирно и чутко я буду
Лежать, как на страже, в гробу...
Заслышу я конское ржанье,
И пушечный гром, и трубу.

То Он над могилою едет!
Знамена победно шумят...
Тут выйдет к тебе, император,
Из гроба твой верный солдат!"

Снег засыпает окошко.
С треском лучина горит...
Дремлет старик на полатях,
С пряжей старуха сидит.

Вяло жужжит у старухи
Веретено под рукой...
В теплой печурке свернувшись,
Кот распевает седой.

А у окна молодица
Тихо, сгорюнясь, сидит,
В белую вьюгу все смотрит...
Слезка глаза ей мутит.

Воле послушна отцовской
Она, бедняжка, была -
И за немилого замуж
Не прекословя пошла...

С Ваней ее разлучили:
Ваню любила она...
Вот и теперь все об милом
Плачет она у окна.

Жалко ей Ваню... Бедняжка,
Как повезли под венец
Грунюшку, больно крушился -
Да и ушел наконец...

С той поры в ихней деревне
Нету вестей от него.
"Воля родимых, сгубила
Милого ты моего".

Грусть ко мне в сердце назойливей просится...
Будто я к доле своей не привык.
Громкие песни в мой угол доносятся -
Будто бы ожил рудник.

Пусть сегодня трущобы бездонные,
Где при мерцанье свечей
Видны лишь лица одни истомленные,
Слышно бряцанье цепей.

Песни доносятся в мрачное здание,
Где за решеткой за строем штыков
Собрано нации целой страдание.
Братья поляки! ваш праздник каков!

Над головою проносится каждого
Воспоминание радостных дней.
Воли опять ненасытною жаждою
Сердце налилось полней;

Там, на далекой отчизне подавленной, -
Праздник весны там праздником слез.
Много на почве их там окровавленной.
Много на почве, спаленной от гроз.

Плачет там мать, и жена, и милая
Плачет сестра, не осушая глаз.
Плачет и вся отчизна унылая,
Плачет по вас

Плачь, о страдалица, плачь над могилами
Мертвых своих и живых сыновей.
Каждая слезка там новыми силами
Отродится на почве кровавой твоей.

Снова сошла ты во гроб искупления;
Но не смерть же тебе суждена.
Праздник воскресения, праздник обновления
Всем принесет иная весна.

Резец истории тебе, ханжа лукавый,
Глубоко начертит на гробовой плите:
"Он знаменье креста творил рукою правой,
А левой распинал народы на кресте".

Долиной пышной шли мы рядом,
   Блаженных дум полны.
Кругом весь мир цветущим садом
   Сиял в лучах весны.

Казалось, радостным полянам
   Из века в век цвести,
И к ним ни бурям, ни туманам
   Не отыскать пути.

Мы как во сне остановились
   У быстрого ручья.
Как чудно в нем лучи дробились!
   Как искрилась струя!

Ты пела мне: "К угрюмой дали
   Журча бежит ручей,
Там всё страданья да печали;
   Темна там жизнь людей.

Пойдем - осушим Горю слезы
   Счастливою рукой;
Снесем им радость, песни, розы,
   Свободу, свет, покой!"

Мы шли, соединясь руками
   Над синей быстриной;
Ручей играл, сверкал меж нами
   Веселою волной.

Мы поцелуем обменяться
   Через него могли;
Нам было любо петь, смеяться...
   Мы в чудных грезах шли.

Но вдруг рассеял наши грезы
   Зловещий шум ручья:
Вздымалась в нем, полна угрозы,
   Померкшая струя.

Он шире стал, - и наши руки
   Невольно разлучил.
Темнела даль, - и грома звуки
   К нам ветер доносил.

Чрез миг завыла непогода...
   Ручей влился в поток.
Искать мы стали перехода...
   Волна срывала с ног.

Мы оглянулись... И за нами
   Разливы бурных вод
Клубились по полям волнами...
   Поток шумел: "Вперед!"

И мы пошли... Катилась с ревом
   Меж нас уже река.
Мы только обменяться словом
   Могли издалека.

Нам не сомкнуть уста и руки...
   Река все шире, злей...
И милых слов родные звуки
   Доносятся слабей.

Их заглушают злобной силой
   И гром и вой реки.
Лишь виден мне твой образ милый
   И знак твоей руки.

Но волны выше; тьма густая
   Чернеет, свет губя...
Мне не видать тебя, родная!
   Мне не видать тебя!

Зову... Во мраке исчезает
   Бесследно крик тоски.
Лишь ураган мне отвечает
   Один из-за реки.

И вот передо мною море:
   В него влилась река...
И я один... со мной лишь горе,
   Тревога и тоска.

Напрасно вопли посылаю
   Я с темных берегов...
Ни мой тебе, ни твой, я знаю,
   Мне не услышать зов.

Вдали лишь молнии трепещут
   Среди зловещей мглы,
Вблизи же злобно в берег хлещут
   Студеные валы.

Черными ветвями
Машет мне сосна,
Тусклыми лучами
Светит мне луна,

И как вихрь несется
Тройка через лес...
Сердце тихо бьется...
Мрачен свод небес,

Вторит отклик дальний
Песне ямщика, -
Будто вздох печальный
Мне звучит она.

Колокол унылый!
Сон напел ты мне,
И край, сердцу милый,
Вижу я во сне.

Вижу дом знакомый,
Вижу круг родной,
Вижу, будто дома
Отдан мне покой;

И в саду заветном
Я опять брожу,
Вновь в речах приветных
Радость пахожу...

Но недолго тешил
Меня чудный сон;
Скоро все умчалось, -
И я пробужден...

Темная дорога
П_о_ лесу бежит,
Под дугой уныло
Колокол звенит,

Мрачно ель кивает
Мне издалека...
Сердце замирает,
Душу рвет тоска.

Друг мой! мне довольно полуслова.
Друг мой! мне довольно полувзгляда.
Верить и любить душа готова;
И любви она и вере рада.

Друг мой! уверений мне не надо:
Это счастье так свежо и ново!
Друг мой! мне довольно полувзгляда
Друг мой! мне довольно полуслова.

Ее он безмолвно, но страстно любил:
И редко и холодно с ней говорил;
А в сердце его все была лишь она,
И ум занимала об ней мысль одна...
Но детской и резвой своею душой
Любви не постигла она той святой.-
Он вечно был мрачен, в печаль погружен,
А взор ее ясный к другим обращен...
Но вот уж расстались они, - и далеко
Живет он, но любит ее, одинокой;
А те, что встречали взор девы живой,
Об ней позабыли холодной душой...

Если б я вас снова встретил,
Что бы было между нами? -
Я бы вам одно заметил:
Что умнеем мы с годами;
Что во мгле туманно-бледный
Лик луны, и листьев шепот,
И ландшафт полночный бедный,
И пруда немолчный ропот, -
Много детской нашей страстью
Управляли в стары годы;
Что любовь теперь, к несчастью,
Не зависит от погоды, -
Ни от бледного мерцанья
Звезд небесных, молчаливых,
Ни от глупого мечтанья
И стишков пустых, слезливых...
Я сказал бы вам при встрече,
Если вы умнее стали:
"Переменим эти речи,
Чтобы нас не осмеяли!"

Еще в школе он был,
А стишки уж кроил, -
   И частенько
Книги в сторону клал, -
Хоть уроков не знал
   Хорошенько...

Запирали его,
И секали его...
   Мало прока!..
Страсть была велика:
Не касалась рука
   До урока.

Школу бросив потом,
Он сердитым пером
   Размахался...
Не признал его свет, -
И великий поэт
   Стушевался.

Нынче, в мирной тиши,
Он в уездной глуши
   Процветает:
Служит - все о делах
Да про восемь в червях
   Рассуждает...

Завелся он женой,
Есть пяточек-другой
   И ребяток...
Средь семейных отрад
Счастлив он... и богат...
   (Не от взяток!)

Помона щедрая так пышно убрала
Златою жатвою широкие поляны
И в частые ряды колосьев заплела
Лазурноглавые, прелестные пианы.
Оделась ризою богатою земля:
Как море злачное, волнуются поля,
И спеет наливной, под лаской солнца, колос...
Вечернею порой под кровлей поселян
Звучнее песни: всяк, кто лишь имеет голос,
Поет богине гимн за пышный вид полян.

Зарею обновленья
В моей ночи взошла любовь твоя,
В ней стали ясны мне и мир, и жизнь моя,
Их смысл, и сила, и значенье.

В ней, как в сиянье дня,
Я увидал, что истинно, что ложно,
Что жизненно, что призрачно, ничтожно
Во мне и вне меня.

Когда я сердцем ощутил биенье,
Которым сердце билося твое,
В нем мира целого вместилось бытие,
Все радости людей, тревоги и стремленья.

О свет всевоскрешающей любви!
Ты дал на дело мне и на страданье силы.
Веди меня сквозь мрак моей живой могилы
И к делу жизни вновь могучим призови!

         I

Что нам весна с соловьями, с цветущею рощей! На что нам
Пышный венок из цветов и горячее солнце полудня?
Если со мной ты, дитя, й зима мне милее весенней
Теплой поры. Разложивши огонь, сижу я с тобою
Так же, как в солнечный день. Твоя резвая песня мне тот же
Звонкий напев соловья. А цветущая роща... Зачем мне
Рощу!.. И здесь, в мягком кресле, я счастлив, как
        в чаще дубовой
На душистой траве.- Вместо ярких долины цветов
Есть незабудки в глазах у тебя, на щеках твоих розы;
Шея и грудь твоя - те же лилеи; а светлые волны
Русых кудрей благовонней, чем воздух расцветшего сада.

         II

Сивка по полю бежит,
Снег под санками скрипит;
Солнце светит высоко...
Так отрадно и легко!

Щечки свежие в мороз
Расцвели алее роз...
Не озябла ль ты, дитя?
Дома сядем у огня.

Сивка по полю бежит,
Снег под санками скрипит...
Поседели в злой мороз
Кудри шелковых волос!

Вьется дым невдалеке...
В нашем теплом уголке
Печка весело горит,
Кресло мягкое стоит.

Там согреешься шутя,
Мое доброе дитя...
Будут греть уста мои
Ручки мерзлые твои.

Солнце ярко в небесах,
Поле все горит в звездах.
Сивка, ну!.. лети стрелой...
Стой! приехали домой!..

        III

Ярко и с треском огонь разгорелся... Уж поздно!..
Надо ли свечи зажечь?.. Для чего! В полумраке
Будем сидеть и болтать... да о чем же? - О всем мы
Переболтали с тобою вечерней порой.
Что говорить... Поцелуй меня лучше, малютка!
Лучше всех толков моих поцелуй твой один.

         IV

Вечером поздно уляжешься ты на кушетке. Сижу я,
   Лампа горит на столе, быстро вожу я пером.
Только задумаюсь, только перо отведу от бумаги,
   Тотчас ты мне говоришь: "Рифмы не можешь найти?
Что за слово? скажи!.. Я найду тебе тотчас отзвучье...
   Разве не знаешь, что я рифмы люблю прибирать?"
Знаю, дитя: ты прекрасный поэт, и уста твои звучно
   К каждой ласке моей в рифму целуют меня!

Зимние вьюги завыли
В наших пустынях глухих,
Саваном снега накрыли
Мертвых они и живых.

Гроб - моя темная келья,
Крыша тяжелая - свод;
Ветер полночный в ущелье
Мне панихиду поет.

Знаю, что ты память
Ко мне сбережешь;
Но с другим, быть может,
Счастье ты найдешь.

О, пришли ко другу
Весть о счастье том.
Эта весть мне будет
Светлым дня лучом.

От моих страданий,
От тоски моей
На твоем я счастье
Отдохну скорей.

И за стеной тюрьмы - тюремное молчанье,
И за стеной тюрьмы - тюремный звон цепей;
Ни мысли движущей, ни смелого воззванья,
Ни дела бодрого в родной стране моей!

Идет за годом год. Порою весть приходит;
А что несет та весть в глухие норы к нам?
Все тот же произвол людей в оковах водит,
Все тот же молот бьет по рабским головам.

Иль все ты вымерло, о молодое племя?
Иль немочь старчества осилила тебя?
Иль на священный бой не призывает время?
Иль в жалком рабстве сгнить - ты бережешь себя?

А кажется, давно ль, о юноши, я видел
В вас доблесть мужества и благородный пыл?
Не каждый ли из вас глубоко ненавидел?
Не каждый ли из вас боролся и любил?

Что ж изменило вас? Иль напугали казни?
Иль нет уж общего и давнего врага?
Иль стал вам другом он, внушив вам дрожь боязни?
Иль не скользит теперь в крови его нога?

Давно ли он дрожал, - уступками, и лестью,
И обещаньями вам отводил глаза?
Иль вы поверили? Иль, правосудной местью
Не разразясь над ним, рассеется гроза?

Иль жизненный поток улегся в мирном ложе?
Иль стало зло добром, надев его наряд?
Иль позабыли вы: змея и в новой коже -
Все прежняя змея и в ней все тот же яд?

Иль длинный ряд веков не прояснил вам зренье?
Иль можете, слепцы, надежду вы питать,
Чтоб то, что было век орудьем угнетенья,
Могло орудием любви и блага стать?

Иль на одни слова у вас хватило силы?
Иль крик ваш криком был бессильного раба?
Не плюйте на отцов бесславные могилы!
Чем лучше сами вы? где ж дело? где борьба?

Иль истощились вы в своем словесном пренье
И вместо смелых дел вам сладок жалкий сон?
Иль рады, что на вас надели в утешенье
Каких-то мнимых прав заплатанный хитон?

О горе! о позор! Где ж, гордые любовью,
Свидетельства любви вы показали нам?
Опять у вас в глазах исходит Польша кровью...
А вы? Поете гимн державным палачам?

Иль в жертвах и крови геройского народа,
В его святой борьбе понять вы не могли,
Что из-за вечных прав ведет тот бой свобода,
А не минутный спор из-за клочка земли?

Иль ход истории достиг тоге предела,
Где племя юное уж не несет с собой
Ни свежих доблестей, ни свежих сил на дело
И вслед тупым отцам идет тупой толпой?

Иль тех, кто миру нес святое вдохновенье,
Ведет одна корысть и мелочный расчет?
Кто с песнью шел на смерть и возбуждал движенье,
В мишурное ярмо покорно сам идет?

И за стеной тюрьмы - тюремное молчанье,
И за стеной тюрьмы - тюремный звон цепей;
Ни мысли движущей, ни смелого воззванья,
Ни дела бодрого в родной стране моей!

Так часто думаю, в своей глуши тоскуя,
И жду, настанет ли святой, великий миг,
Когда ты, молодость, восстанешь, негодуя,
И бросишь мне в лицо названье: клеветник!

Идут года, но все сильней любовь;
И думаешь - пора угомониться.
Но сердце любит с прежней страстью
И хочет воротить всю негу,
Которая одним воспоминаньем
Все сердце жжет.

Некий гость на Валааме,
Поклонясь мощам во храме,
В келью к иноку зашел.
Постной пищи там вкушая,
Молвил: "Жизнь у вас святая:
Труд, молитва, скудный стол!
Говорят - игумен новый
Не велит вам и коровой
Заводиться..." - "Враг силен -
Искушал на шалость братии!" -
Досказал отец Савватий,
Как бы некий антифон.
"Я читал у Муравьева
(Боголюбец начал снова),
Что оленя к вам весной
Занесло сюда на льдине -
И у вас он жил в пустыне...
Скоро стал совсем ручной,
Полюбил вас круторогий;
Но ворчал игумен строгий -
И олень был выгнан вон..." -
"Искусивши грешных братии", -
Досказал отец Савватий,
Как бы некий антифон.

Шенье! твоих стихов мелодия живая
Влечет мои мечты в чудесный древний мир -
Мир красоты и воли. Забывая
Наш грустный век, я строю древних лир

В твоих строфах пластических внимаю.
Как наша жизнь бедна в сравненье с той,
Которую тогда в мечтах переживаю:
Как дышит эта жизнь свободой, красотой!

У двери скрыпучей
Красуется елка...
За дверью той речи
Не знают умолка.

Тяжелое ль горе
На сердце заляжет,
Аль лапушка слово
Немилое скажет,

Аль денег к оброку
В мошне не хватает,
Аль староста рыжий
За леность ругает, -

К той елке зеленой
Своротит детина...
Как выпита чарка -
Пропала кручина!

Да если и счастлив,
Кипит ретивое,
И с Машей шептался
Всю ночь за рекою,

Оброк весь заплачен,
Сам староста любит...
И радость, как горе,
Кабак приголубит.

Под елкой зеленой
Лей чарку полнее!..
Там горькое горе
Пройдет поскорее.

Под елкой зеленой
Лей чарку полнее...
Коль весело, - будет
Еще веселее!..

Как долгой ночью ждет утра
   Больной, томясь в бреду,
Так в этой безрассветной тьме
   Я милой вести жду.

День бесконечен... грудь полна
   Невыплаканных слез.
Наступит ночь - ко мне бегут
   Рои зловещих грез.

О, только б знать, что над тобой
   Без туч восходит день,
Что, ясная, встречаешь ты
   Без слез ночную тень!.

Как стало бы светло, тепло
   В холодной этой тьме!
Пусть воли нет... Пока придет,
   Есть счастье и в тюрьме!

Но дни и месяцы идут...
   Я жду, - напрасно жду...
Так в ночь бессонную утра
   Не ждет больной в бреду.

Как храм без жертв и без богов,
Душа угрюмо сиротеет;
Над нею время тяготеет
С суровым опытом годов.

Кумиры старые во прахе,
Погас бесплодный фимиам...
Но близок миг - и, в вещем страхе,
Иного бога чует храм!

Когда ж минует испытанье?
Когда из лона черных туч,
Тебя, колосс, осветит луч
Животворящего сознанья?
Ты гордо голову вознес,
Дивя испуганное око;
Но безглаголен ты, колосс!
Когда же луч сойдет с востока
И под святым его огнем
Твоих речей раздастся гром?
Ведь, говорят, во время оно
И неподвижный столб Мемнона
Гудел под солнечным лучом.

Он с юных лет был угнетен судьбою,
Своей семьей он не был оценен...
Несытый ум томился; но борьбою
С холодной жизнью не был сокрушен.

Его душа любовию святою
Любила все, чем был он окружен...
И песнь его нам кажется родною:
Весь мир души в ней завещал нам он.

Степной разгул, крутую силу воли,
Упорную борьбу с лихой судьбой,
И эту долю, сумрачную долю,
В которой жизнь он проклинал порой,
И грусть свою, порою плач неволи -
Все высказал он в песне огневой.

Тошно из уст его слышать и самое слово свобода.
   Точно как будто кастрат стал о любви рассуждать.

Крепко, дружно вас в объятья
Всех бы, братья, заключил
И надежды и проклятья
С вами, братья, разделил.

Но тупая сила злобы
Вон из братского кружка
Гонит в снежные сугробы,
В тьму и холод рудника.

Но и там, назло гоненью,
Веру лучшую мою
В молодое поколенье
Свято в сердце сохраню.

В безотрадной мгле изгнанья
Твердо буду света ждать
И души одно желанье,
Как молитву, повторять:

Будь борьба успешней ваша,
Встреть в бою победа вас,
И минуй вас эта чаша,
Отравляющая нас.

Месяц в тумане вставал,
Стлался туман по земле...
Кто-то манил меня, звал,
Чей-то мне голос звучал,
Чей-то мне образ мелькал,
Смутно теряясь во мгле...
Месяц в тумане вставал,
Стлался туман по земле.

Минуты горького сомненья,
Когда слабел средь битвы я,
Минуты скорби и паденья
Не помяните мне, друзья.

Все, в чем пред правдой я в ответе,
За что я сам себя корил,
Желайте, чтоб минуты эти
Годами горя искупил.

И если . . . . . . . .
Дождаться нам святого дня,
Пусть лучшим, скорбью обновленным
Ваш круг приветствует меня.

Мне жаль тебя... Семья жестоко
Тебя замучила, и ты
Постыдно пала - и глубоко
Погрязла в тине пустоты.
Но мне не больно было б это,
Когда б не знал я, что в тебе
Была душа, и ум поэта,
И сила - устоять в борьбе.

Мой нежный друг, мой чистый гений,
   Я одинок, я одинок...
Ни песен нет, ни вдохновений!..
   Мой свет далек, мой свет далек.

Мой нежный друг, мой чистый гений,
   Я одного себе молю:
Молю я слез, молю мучений...
   Зачем так грустно я люблю?

Что бы просил ты у Зевса, великого бога вселенной,
   Если б из урны судеб жребий выбрать ты мог?
Дар сладких песен просил бы и сильно разящее слово:
   Словом порок поражать, песнью сердца умилять.

Рано в тенистой дубраве являлась мне чудная дева,
Рано учила ребенка играть на свирели. Сломивши
Гибкий тростник у потока, в стволе я отверстия делал -
И, приложивши к устам, играл нестройные песни.
Муза, довольная мною, меня целовала в награду,-
И с младенчества я полюбил ее поцелуи.
Часто я играю с тех пор на звонкой свирели,
Часто на жарких устах моих веет дыханье богини.

За туманами потух
Свет зари вечерней;
Раздражительнее слух,
Сердце суеверней.

Мне грозит мой путь глухой
Злою встречей, битвой...
Но душа полна тобой,
Как святой молитвой.

Предо мной лежит
Степь печальная.
Все мне слышится
Речь прощальная.

Все мне видятся
Взоры милые,
Все твержу "прости"
Через силу я.

И все та ж в ответ
Речь прощальная...
Но молчит кругом
Степь печальная.

По улице шел я... Мерцали
В тумане кой-где фонари...
Пуста была улица; встретил
Я пары четыре иль три
Прохожих. Но вдруг я увидел,
Навстречу мне девушка шла;
На ней была белая шляпка,
И плечи ей шаль облегла.

Когда я был близко к ней, ярко
Фонарь подле нас засверкал,
Знакомый я образ увидел, -
И за руку бедную взял...
И с тайною грустью взглянул я
На вянущий этот цветок.
Она крепко руку мне сжала,
Сронив с своей шеи платок...

Хоть много сказать мне хотелось,
Молчали упорно уста;
Она мне твердила: "Что, разве
Я хуже теперь, чем была?"
И взором печальным я долго
С тоскою глядел на нее...
"Нет, Надя! Тебя не узнал я:
Лицо изменилось твое.

В глазах твоих черных нет блеска,
И бледность видна на щеках;
Искусствен их яркий румянец,
Притворна улыбка в устах!"
Печально она улыбнулась...
Я много во взоре прочел -
И проповедь бросил - и с нею
Вдоль улицы молча пошел.

Ее до квартиры довел я
И молча ей руку пожал....
Она мне сказала: "Зайдите!"
Но я отвечал: "Я устал!"
И грустно своею дорогой
Побрел я... Туман все густел,
И крупными каплями дождик
По темным плитам зашумел...

Когда на западе горит заря пожаром
И грудь моя дрожит, пылая тайным жаром, -
Иду на берег вод и, распростершись там,
Устами теплыми к холодным льну волнам.

И из зеленых вод наяда молодая,
Устами влажными мои уста лобзая,
В моей груди тогда желаний гасит жар,
Как гасит мрак ночной на западе пожар.

Много у нас толковали в журналах о прессе свободной.
   Публика так поняла: гни нас свободно под пресс!

Еще обилен мир бедами,
Невежеством, корыстью, злом;
Печалью, горькими слезами
И неоплаченным трудом.

Еще немало уцелело
Порядку старому опор.
Еще не кончен тьмы и света,
Добра и зла давнишний спор.

Но с каждым днем все крепнут боле
Добро и свет,
Им уступают поневоле
И тьма и зло.

Свой свет разносит в массах знанье,
Свое добро любовь несет,
И всюду упованье
В сердцах проснувшихся растет.

Счастливых более, чем было;
И счастье стало их прочней.
Но новую ему даст силу
Благополучье всех людей.

О мой призрак далекий,
Неземной, светлоокий!
Мрак безмесячной ночи
Застилает мне очи.
О! пошли мне луч света!
Золотого привета
Сердце ждет не дождется;
Оно ноет и рвется;
Мрак безмесячной ночи
Ослепит мои очи.
Где ты, призрак далекий,
Неземной, светлоокий?

О сердце скорбное народа!
Среди твоих кромешных мук
Не жди, чтоб счастье и свобода
К тебе сошли из царских рук.

Не эти ль руки заковали
Тебя в неволю и позор?
Они и плахи воздвигали,
И двигали топор.

Не царь ли век в твоей отчизне
Губил повсюду жизнь сплеча?
Иль ты забыл, что дара жизни
Не ждут от палача?

Не верь коварным обещаньям!
Дар царский - подкуп и обман.
Он, равный нищенским даяньям
Их не введет в изъян.

Оставь напрасные надежды,
Само себе защитой будь!
На их привет закрой ты вежды,
Их злодеяний не забудь!

Ты сильно! Дремлющие силы
В глуби болящей воскреси!
Тысячелетние могилы
О гнете вековом спроси!

И все, что прожито страданий,
Что в настоящем горя есть,
Весь трепет будущих желаний
Соедини в святую месть.

О, помни! чистый дар свободы
Назначен смелым лишь сердцам.
Ее берут себе народы;
И царь не даст ее рабам.

О, помни! не без боя злого
Твердыню зла шатнет твой клик.
Восстань из рабства векового,
Восстань свободен и велик!

Волнистой чертой отделились
От поздней зари облака
И грозно, как горы, столпились...
И светит заря, как река.
С тоской безотчетною взоры
Глядят на разлив той реки,
На эти воздушные горы...
И мысли мои далеки.
И снится река мне иная,
Угрюмые горы над ней,
На береге роща большая
С роскошною тенью ветвей,
Деревья за рощею темной,
Там церковь с крестом золотым
И дом одинокий, огромный,
Закутанный садом густым.
По-прежнему церковь белеет
И бедные избы стоят,
Но дом опустелый дряхлеет -
И глохнет заброшенный сад.
В том доме, где людно так было,
Теперь, как в гробу, тишина...
В разбитые окна уныло
Вечерняя светит луна!
В саду заросла та дорожка,
Где часто, как спрячется день,
Бродила прекрасная ножка
И белая виделась тень.

Опять в ночной тиши напрасно сон зову я:
Мне не дает заснуть бессонная мечта.
С безумной негою и страстью поцелуя
Мерещатся твои мне бледные уста.
Передо мной во тьме горят и светят глазки,
И кудри мягкие льют нежный аромат;
Блаженством жгут меня твои живые ласки,
И тихие слова любовно мне звучат...
Но мертвый сон кругом и мертвое молчанье;
Все спит; не спит одна бессонная мечта...
В глубокой тишине любимое названье
Лепечут лишь мои горячие уста!

Опять налетают роями
Знакомые сердцу виденья,-
И снова объят я мечтами
И полон любви и томленья...
То милый доносится шепот,
То видятся светлые очи;
То слышен немолкнущий ропот
Далекого моря; то ночи
Темнеют туманом осенним,
То дни лучезарные блещут;
То в тихом мерцанье весеннем
Знакомые руки трепещут;
То поле, - широкое поле,
Белеет, как саваном, снегом;
То лодка гуляет на воле;
То быстрым проносятся бегом
Родные, любимые лица,-
И все мне поют про былое...
Вот вся пронеслась вереница -
И смотрит лицо молодое...
Далекая! светлая! ты ли?
Тебя ли мой глаз различает?
Твоей ли обманчивой были
Опять мое ухо внимает?..
Широко волшебною тканью
Чарующих снов я окутан...
Я весь поддался обаянью,
Я негой и страстью опутан.
То ласки, то песни, то слезы...
Во мне и тоска и отрада!
Безумные, дикие грезы,
Чего же от сердца вам надо?

Вечный враг всего живого,
Тупоумен, дик и зол,
Нашу жизнь за мысль и слово
Топчет произвол.

И чем жизнь честней и чище,
Тем нещаднее судьба;
Раздвигайся ты, кладбище, -
Принимай гроба!

Гроб вчера и гроб сегодня,
Завтра гроб... А мы стоим
Средь могил и... "власть господня",
Как рабы, твердим.

Вот и твой смолк голос честный,
И смежился честный взгляд,
И уложен в гроб ты тесный,
Отстрадавший брат.

Жаждой правды изнывая,
В темном царстве лжи и зла
Жизнь зачахла молодая,
Гнета не снесла.

Ты умолк, но нам из гроба
Скорбный лик твой говорит:
"Что ж молчит в вас, братья, злоба?
Что любовь молчит?

Иль в любви у вас лишь слезы
Есть для ваших кровных бед?
Или сил и для угрозы
В вашей злобе нет?

Братья, пусть любовь вас тесно
Сдвинет в дружный ратный строй,
Пусть ведет вас злоба в честный
И открытый бой!"

Мы стоим, не слыша зова, -
И ликуя, зверски зол,
Тризну мысли, тризну слова
Правит произвол.

Труден был путь мой. Холодная мгла
   Не расступалась кругом,
С севера туча за тучею шла
   С крупным и частым дождем...

Капал он с мокрых одежд и волос;
   Жутко мне было идти:
Много суровых я вытерпел гроз,
   Больше их ждал впереди.

Липкую грязь отряхнуть бы мне с ног
   И от ходьбы отдохнуть!..
Вдруг мне в сторонке блеснул огонек...
   Дрогнула радостью грудь...

Боже, каким перепутьем меня,
   Странника, ты наградил!
Боже, какого дождался я дня!
   Сколько прибавилось сил!

Небо в тучах, страшно море...
Как мне хочется быть дома!
Волны воют на просторе,
Небо в тучах, страшно море...
Сам пытал беду и горе!..
Даль темна и незнакома,
Небо в тучах, страшно море...
Как мне хочется быть дома!

Когда-то и я в Петербурге живал,
Писателей всех у себя принимал
И с гордой улыбкой являлся на б_а_лах...
Стихи мои очень хвалили в журналах:
Я в них и свободу и истину пел;
Но многих представить в ценсуру не смел.

Эй, Ванька! Скорее собак собирай!
Эй, Сенька! Живее мне лошадь седлай!

Политикой также заняться любил, - -
В кондитерских все я журналы следил...
Читал и философов... Сам рассужденье
Писал о народном у нас просвещенье...
Потом за границей я долго блуждал,
Палаты, Жорж Санда, Гизо посещал.

Эй, Ванька! Скорее собак собирай!
Эй, Сенька! Живее мне лошадь седлай!

В чужбине о родине я сожалел,
Скорей воротиться домой все хотел -
H начал трактат (не окончил его я)
О том, как нам дорого вчуже родное.
Два года я рыскал по странам чужим:
Все видел - Париж, Вену, Лондон и Рим.

Эй, Ванька! Скорее собак собирай!
Эй, Сенька! Живее мне лошадь седлай!

Приехавши в Питер, соскучился я...
Казна истощилась порядком моя.
Поехал в деревню поправить делишки,
Да все разорились мои мужичишки!..
Сначала в деревне я очень скучал -
И все перебраться в столицу желал.

Эй, Ванька! Скорее собак собирай!
Эй, Сенька! Живее мне лошадь седлай!

А нынче так, право, меня калачом
Туда не заманишь. И славный здесь дом,
И повар обед мне готовит прекрасный;
Дуняшке наделал я платьев атласных.
Пойдешь погулять - вкруг мальчишки бегут...
(Пострелы! Они меня тятей зовут.)

Эй, Ванька! Скорее собак собирай!
Эй, Сенька! Живее мне лошадь седлай!

С соседями езжу я зайцев травить;
Сойдемся ль - за карты, а после попить...
Прекрасные люди мои все соседи, -
Хоть прежде твердил я с презреньем: "Медведи!"
Политику бросил - и только "Пчелу"
Читаю от скуки всегда поутру.

Эй, Ванька! Скорее собак собирай!
Эй, Сенька! Живее мне лошадь седлай!

Однажды я как-то письмо получил:
Писал мне приятель мой, славянофил,
Чтоб ехал скорее к нему я в столицу -
Тащить меня вздумал опять за границу...
Но я отвечал ему: "Милый мой друг!
В себе воскресил я народный наш дух!"

Эй, Ванька! Скорее собак собирай!
Эй, Сенька! Живее мне лошадь седлай!

"Мне ладно в деревне: здесь сладко я сплю,
Гоняться с собаками в поле люблю.
С житьем не расстануся патриархальным,
Дышу теперь духом я национальным!..
Ко мне, братец, лучше сюда приезжай:
Народность в деревне моей изучай!"

Что ж, Ванька-каналья! Чего же ты ждешь?
Да скоро ль ты, Сенька, Гнедка приведешь?

С тех пор мой приятель ко мне не писал...
А слышал я, нынче известен он стал
Своими трудами. Знакомцы другие -
Все люди теперь тоже очень большие...
А все отчего? - нет деревни своей:
А то бы гонялись за зайцами в ней!!

Мерзавцы! Уж сколько я вам говорю!..
Постойте! Ужо я вам спину вспорю.

Помню я рощу зеленую,
Помню я пруд голубой,
Помню я речи свободные -
Речи вечерней порой;

Помню я взгляды любимые,
Щечку с румянцем живым,
Помню уста твои влажные
С их поцелуем немым;

Помню я трепет руки твоей -
Детской, прекрасной руки...
Помню... но сердцу не жалко их -
Дней этой глупой тоски!

   На ваш приветливый и милый,
Хотя и незнакомый, зов,
Что скажет вам мой стих унылый
Из-за решеток и замков?..

   Под гнетом каменного свода
Твердишь и думаешь одно:
"Свобода... скоро ли свобода?.."
А впереди - темно, темно!..

   Но верю я, что я вас встречу,
Как выйду вновь на вольный свет,
И вольной песнью вам отвечу
На добрый, ласковый привет.

   А здесь - и стих мой не клеится,
И в сердце - жалобы одне...
Я не балованная птица,
А не поется в клетке мне!..

                I

Праздник весны. Наше небо холодное
Хмурится меньше; с темнеющих гор
Катятся с шумом струи многоводные,
Рвется река из оков на простор.

Не напрасно ли ранней надеждою,
Радостью жизни себя обольщать?
Может быть, зимней холодной одеждою
Вьюга закутает все здесь опять?

Горы опять побелеют; под холодом
Снова застынут ручьи;
Небо грозить станет снова лишь голодом
Бедному жителю грустной земли.

Все здесь обманчиво - дни безненастные,
Небо, замерзшая почва, весна.
Вы же, надежды отрадные, ясные,
Изменчивость вам здесь больше всего суждена.

                II

Праздник весны, воскресения,
Братства, сверженья цепей,
Всех воскресения, всех обновления
Грустно мне встретить в глуши своей.

Пусть к тебе мыслью я полон неверия.
Знаю, что все в тебе ложь;
Знаю, что в маске одной лицемерия
Ты нам обман лишь несёшь.

Знаю я, ложны все эти объятия
Слабого с сильным, с богачом бедняка;
Знаю, что ты не снимаешь проклятия
С жизни и цепь ее так же тяжка.

Знаю, но памятью детства далекого
Часто мне твой отраден обман.
День лишь забвенья средь горя глубокого -
Ладно и то, - и он в тебе дан.

Бедный поет, забывая страдания,
Темного завтра как будто и нет.
Нет ожидания, воспоминания,
Только и виден, что праздничный свет.

Помню, мне в детстве казались так радостны
Эти веселые, ясные дни.
Звон раздавался, широкий и благостный,
Были мне видны улыбки одни.

В доме у нас будто все обновленное:
Тьма исчезала с лица.
Светлело у матери лицо огорченное,
Были похожи на ласки - ласки отца.

Бедные люди казались счастливыми,
Все улыбалось кругом;
Веяло всюду лишь жизни призывами,
Все было полно неведомым звом.

Преданность вечно была в характере русского люда.
   Кто же не предан теперь? Ни одного не найдешь.
Каждый, кто глуп или подл, наверное, предан престолу;
   Каждый, кто честен, умен, предан, наверно, суду.

Мы встречались часто, говорили
Много всякой безотрадной гили;
А о том, как сердце наше ныло,
Как рвалось, как бешено любило,
Никогда словца не проронили.

Мы прощались тихо, без рыданий,
Без излишних нежных излияний;
При пожатье не дрожали руки...
А меж тем душа рвалась от муки,
Сердце замирало от страданий.

   Над вашими телами наругавшись,
В безвестную могилу их зарыли,
И над могилой выровняли землю,
Чтоб не было ни знака, ни отметы,
Где тлеют ваши кости без гробов, -
Чтоб самый след прекрасной жизни вашей
Изгладился, чтоб ваши имена
На смену вам идущим поколеньям
С могильного креста не говорили,
Как вы любили правду и свободу,
Как из-за них боролись и страдали,
Как шли на смерть с лицом спокойно-ясным
И с упованьем, что пора придет -
И вами смело начатое дело
Великою победой завершится.

   Пора та близко. Пусть могила ваша
Незнаема, пусть царственная зависть
Старается стереть повсюду память
О вашем деле, ваших именах, -
В глуби живых сердец она живет!
И с каждым днем таких сердец все больше:
Самоотверженных, могучих, смелых
И любящих.

          Близ места вашей казни
Есть пышный храм. Там гордыми рядами
Стоят великолепные гробницы,
Блестя резьбой и золотом. Над ними
Курится ладан, теплятся лампады,
И каждый день священство в черных ризах
Поет заупокойные обедни.
Гробницы эти прочны; имена
Их мертвецов угодливой рукою
Глубоко в камень врезаны. Напрасно!
От одного дыхания Свободы
Потухнет ладан и елей в лампадах,
Наемный клир навеки онемеет,
И прахом распадется твердый мрамор,
Последняя их память на земле.

   Пора близка. Уже на головах,
Обремененных ложью, и коварством,
И преступленьем, шевелится волосе
Под первым дуновеньем близкой бури, -
И слышатся, как дальний рокот грома,
Врагам народа ваши имена,
Рылеев, Пестель, Муравьев-Апостол,
Бестужев и Каховский! Буря грянет.
Под этой бурей дело ваших внуков
Вам памятник создаст несокрушимый.
Не золото стирающихся букв
Предаст святые ваши имена.
Далекому потомству - песнь народа
Свободного; а песнь не умирает!
Не хрупкие гробницы сохранят
Святую вашу память, а сердца
Грядущих просветленных поколений, -
И в тех сердцах народная любовь
Из рода в род вам будет неизменно
Гореть неугасимою лампадой.

Смело, друзья! Не теряйте
Бодрость в неравном бою,
Родину-мать защищайте,
Честь и свободу свою!
Пусть нас по тюрьмам сажают,
Пусть нас пытают огнем,
Пусть в рудники посылают,
Пусть мы все казни пройдем!
Если погибнуть придется
В тюрьмах и шахтах сырых, -
Дело, друзья, отзовется
На поколеньях живых.

Стонет и тяжко вздыхает
Бедный забитый народ;
Руки он к нам простирает,
Нас он на помощь зовет.
Час обновленья настанет -
Воли добьется народ,
Добрым нас словом помянет,
К нам на могилу придет.
Если погибнуть придется
В тюрьмах и шахтах сырых, -
Дело, друзья, отзовется
На поколеньях живых.

Она смеется,- но когда б случайно
Взглянул кто в глубь души ее больной,
Увидев все, что там сокрыто тайно
От глупости людей, от их насмешки злой,
Как слышались тогда ему бы внятно
В веселом смехе слезы!.. Все, что есть
Страданий, горя в жизни, так понятно
В ее улыбке мог бы он прочесть.

Снова дней весенних
Дождалися мы:
Ласточки щебечут
Над окном тюрьмы.

Между гор зеленых
Темной полосой
Вьется вдаль дорога
К стороне родной.

Юноша поджарый,
Кудри по плечам...
Сюртучишко старый
Расползся по швам...

Рыжая шляпенка,
Стеклышко в глазу,
Завит очень тонко, -
Угорь на носу.

Сморщен лоб широкий,
Ямы вместо щек,
И в гладах глубокий
Светится упрек...

Скверная сигара
У него в зубах...
Говорит он с жаром,
Прогрессивно страх.

Весь в дугу согнулся,
Словно пуд несет...
Слушайте! Надулся, -
Речь он поведет:

"Манекены-люди,
Вам ли нас понять?
Камень - ваши груди...
Вам ли мысль приять?

- Избраны веками
Для чреды иной,
Высимся над вами
Целой мы главой.

Суета мирская
Занимает вас, -
Ноша мировая
На плечах у нас".

Юноша умолкнул,
Грозно брови сжал,
Языком прищелкнул
И сигару взял.

Речи не внимая,
Все шумит народ,
И толпа пустая
Мимо вдаль идет.

Тому давно... Я был почти ребенок;
Она была прекрасна, молода;
Ее волнистый волос был так тонок,
А голосок так серебрист и звонок...
Прошли давно те ясные года.

В большом саду плющовую беседку
Как будто вижу я перед собой...
Раздвинувши ветвей густую сетку,
Бывало жду красавицу соседку
И рву листок дрожащею рукой.

Придет она... Глаза горят так ярко,
И пышут щеки нежные огнем...
И с ней вдвоем (Лаура и Петрарка!)
Мы говорим так долго и так жарко...
О чем?.. Да так! Бог ведает о чем!

Рука моя так радостно сжимала
Ее ручонку детскую. Меня
Она порой тихонько целовала
И, наклонясь, мне на ухо шептала...
А что?.. Все это позабыл уж я.

И уж давно я с нею не видался...
Я слышал, замужем теперь она...
А я с тех пор все по свету скитался,-
И чувством что-то очень издержался,
И стала мне смешна та старина.

А все иной порою, и нередко,
Случается, придет на память мне:
Цела ли та плющовая беседка?
Меня забыла ль милая соседка?
Иль так, как я, смеется старине?

            I

      Темнеет... Влажные туманы
      Над сонным озером встают,
      И бледных тучек караваны
      Лениво по небу идут.

      Не запылится путь пустынный...
      Ни зверь по нем не пробежит,
      Ни стая птиц чертою длинной
      Над ним, шумя, не пролетит.

      Как тяжкий гнет над ровной степью
      Лежит глубокий, смертный сон.
      Тоскою смутной, словно цепью,
      Окован путник... Ищет он

      В тумане дали непроглядной
      Приветной искры огонька;
      Но тот же мрак всё безотрадный,
      Дорога так же далека!

                  II

Был темен путь мой, бесприютен, глух.
Я шел один, бездомный странник. Сзади
Я не оставил ни родного крова,
Ни сердца матери: давно разрушен
Был дом отцовский; любящее сердце
Моей родной давно в могиле тлело.
Я шел вперед; но силы молодые
Все больше, больше иссякали, тяжкий
Смертельный сон крылами бил мне в очи.
Передо мной седой туман клубился
И застилал унылую дорогу.
Глухая тишь была кругом меня, -
И голос мой, бесплодно замирая,
Ждал отклика напрасно. Долго так
Тянулся этот безотрадный путь,-
И не хватало сил влачиться дальше.
Но вдруг, среди могильной тишины,
Раздался голос сладкий и певучий:
Меня он назвал именем моим...
И разглядел я среди мрака образ
Прекрасный. Много было в нем родного
Моей душе. Казалось, так же мрачно
И перед ним шел бесконечный путь,
Туманом затканный; казалось, так же
Искал и он ночлега или сердца
Знакомого - и так же, как и я,
Не находил ни отклика, ни крова.
Мы протянули друг ко другу руки,
Готовы были оба на распутье
Остановиться... Но опять туманом
Все заволок угрюмый мрак, и дикий
Нас вихрь помчал вперед, своей дорогой
Отдельно каждого... Зачем же посох
Из слабых рук моих тогда не выпал?
Не оковал последний сон очей?

                 III

     Сердцу трудно, оку больно...
        Тяжко мне идти.
     Где же отдых ждет привольный?
        Где конец пути?

     Шаг за шагом... Да куда же?
        Где же мой приют?
     "Близок он... Твой путь туда же,
        Куда все идут".

Те же все унылые картины,
Те же все унылые места:
Черный лес да белые равнины,
По селеньям голь и нищета.
А кругом все будто стоном стонет...
И вопрос тоскливый сердце жмет:
Лес ли то со стоном сосны клонит,
Или вьюга твой мне стон несет,
Изнемогший в вековом томленьи,
Искушенный в вековом терпеньи,
Мой родной, несчастный мой народ?

Только помыслишь о воле порой,
Словно повеет откуда весной.

Сердце охватит могучая дрожь;
Полною жизнью опять заживешь.

Мир пред тобою широкий открыт;
Солнце надежды над далью горит.

Ждет тебя дело великое вновь,
Счастье, тревога, борьба и любовь.

Снова идешь на родные поля,
Труд и надежды с народом деля.

Пусть будет снова боренье со злом,
Пусть и падешь ты, не сладив с врагом,

Пусть будут гибель, страданья, беда, -
Только б не эта глухая чреда.

Она пред налоем стояла,
Бледна и поникнув головкой, -
Вдоль щек у ней следка сбегала
И билася грудь под шнуровкой.
Жених старичок был почтенный:
Увешана грудь орденами...
И с важностию неизменной
Вокруг поводил он глазами.

И вот обвенчалася пара...
У них беспрестанно пируют,
Средь бального часто разгара
Жена и бледна и тоскует.
?a картами мужу не время
Заметить, как чахнет супруга;
Уж в грудь ей заброшено семя
Ужасного, злого недуга.

И скоро болезнь и несчастье
Цветок этот нежный сломили...
"Как мало жила она в счастье!" -
Так в свете об ней говорили,
Супруг же по-прежнему любит
Сытнее в обед нагрузиться,
Здоровья страстями не губит...
И чаще за карты садится.

Как часто я тоскующей душою
Безумно рвусь в твой чудный древний мир,
Святая Греция! Как часто я мечтаю,
Молюсь тебе, низвергнутый кумир!..
Ты снишься мне с свободою святою;
Я вижу твой роскошно вольный пир,
Твоих богов и женщин светлооких
С смолой кудрей на их грудях высоких...

Твоих певцов я слышу песнопенья:
Звучит как гром свободная их речь;
Мне видятся твоих сынов сраженья,
Я зрю в мечтах их всеразящий меч.
Виденьями сменяются виденья...
Передо мной, средь мира и средь сеч,
Несется жизнь пирующей Эллады.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мне твой стих надоедает,
Ты писал его с трудом...
Сальной свечкой он воняет,
Сильно пахнет табаком.

Я видел во сне человечка
С косым и зеленым лицом.
Он глупо смотрел, улыбался
И тотчас же плакал потом.

Ко мне подошел он, и руку
Мне крепко и дружески сжал,
И долго качал головою,
И мне наконец прошептал:

"Меня вы не знаете, друг мой,
Да я-то вас знаю давно.
Ну что? исцелилось ли сердце,
Иль так же болит все оно?

Зачем вы в лицо мне глядите?
Ну что вы увидите тут?
Хоть цвет его - краска надежды,
Да нашей надежде - капут.

Как вы, я надеялся долго,
И зелен с надежды я стал,
Как вы, я все плакал да грезил,
Стишонки писал и вздыхал.

Пора нам, ей-богу, оставить
Так глупо страдать и любить,
Пора нам от грез пробудиться
И жизнью действительной жить".

Со мною он тут распрощался,
Отвесив неловкий поклон,
И все-то смеялся да плакал...
Какой безалаберный сон!

Всего стихотворений: 88