• Список стихотворений про Крым
• Рейтинг стихотворений про Крым

Стихотворения русских поэтов про Крым на одной странице

Ай-Петри (Андрей Павлович Колтоновский)

Море беснуется, стонет,
Волны, как горы, вздымает,
С ревом их гонит и с грохотом бьет о гранит,
Гложет утес и шатает,
Жадно обломки хоронит,
Вновь набегает и диким проклятьем гремит…
Черные тучи несутся,
Дышат зловеще бедою,
Ринуться в битву, как демонов сонмы, спешат…
Птицы над бездной морскою
В хищном предчувствии вьются…
Заревом адским пылает багровый закат…
Только испытанный в споре,
Гор своих витязь могучий,
Смотрит Ай-Петри спокойно и гордо с высот, —
Знает: рассеются тучи,
Стихнет бессильное море,
И в ореоле победное солнце взойдет.

<1901>


Ай-Петри (Александр Степанович Рославлев)

Мы поднималась на Ай-Петри.
Катились камни из-под ног.
Стремясь, играя, между сосен
     Кипел поток.

Сиял закат червонно-алый,
Румяня густо облака,
И, золотясь, шумело море
     Издалека.

Как будто отлитый из бронзы
Вознесши строгие зубцы,
Глядел Ай-Петри величаво,
     Вниз на дворцы.

Смолою пахло. Из лощины
Тянулся медленно туман.
Нам повстречался равнодушный
     Худой чабан.

Шуршали ящерицы быстро,
Спасаясь в трещины камней,
Чернели муравьи на кучах
     У прелых пней.

Тропа вилась все круче, круче,
Все боле ширился простор
И упивался высотою
     Блуждавший взор.

«Вестник Европы» № 3, 1912


Алушта днем (Владимир Григорьевич Бенедиктов)

Гора с своих плеч уже сбросила пышный 
     халат,  
В полях зашептали колосья: читают 
     намазы;  
И молится лес - и в кудрях его майских 
     блестят,  
Как в четках калифа, рубины, гранаты, 
     топазы.  
  
Цветами осыпан весь луг; из летучих 
     цветков 
Висит балдахин: это рой золотых 
     мотыльков!  
Сдается, что радуга купол небес 
     обогнула!  
А там - саранча свой крылатый кортеж 
     потянула.  
  
Там злится вода, отбиваясь от лысой 
     скалы;  
Отбитые, снова штурмуют утес тот валы;  
Как в тигра глазах, ходят искры в 
     бушующем море:  
  
Скалистым прибрежьям они предвещают 
     грозу,  
Но влага морская колышется где-то 
     внизу:  
Там лебеди плавают, зыблется флот на 
     просторе. 

1860


Аюдаг (Сергей Федорович Дуров)

               (с польского)

Люблю, облокотясь на скалу Аюдага,
Глядеть, как борется волна с седой волной,
Как, вдребезги летя, бунтующая влага
Горит алмазами и радугой живой, -

Как с илистого дна встает китов ватага
И силится разбить оплот береговой;
Но после, уходя, роняет, вместо стяга,
Кораллы яркие и жемчуг дорогой.

Не так ли в грудь твою горячую, певец,
Невзгоды тайные и бури набегают,
Но арфу ты берешь, и горестям конец.

Они, тревожные, мгновенно исчезают
И песни дивные в побеге оставляют,
Из коих для тебя века плетут венец.

Аюдаг (Константин Дмитриевич Бальмонт)

Синеет ширь морская, чернеет Аюдаг. 
Теснится из-за Моря, растет, густеет мрак. 
Холодный ветер веет, туманы поднялись, 
И звезды между тучек чуть видные зажглись. 

Неслышно Ночь ступает, вступает в этот мир, 
И таинство свершает, и шествует на пир. 
Безмолвие ей шепчет, что дню пришел конец, 
И звезды ей сплетают серебряный венец. 

И все полней молчанье, и все чернее мрак. 
Застыл, как изваянье, тяжелый Аюдаг. 
И Ночь, смеясь, покрыла весь мир своим крылом, 
Чтоб тот,  кто настрадался,  вздохнул пред  новым
                                            злом.

Байдарские ворота (Василий Васильевич Казин)

Автомобиль рванул,- и за спиной,
С полусемейной флотской стариной,
Отбитый пылью, скрылся Севастополь.
И взор - нетерпеливою струной:
Скорей бы море вскинуло волной,
Чтоб осрамить пред пышною страной
Всей оглушительною вышиной
И кипарис и тополь!
Летим - и словно Крым зачах,
Летим - и, словно в обручах,
Мы в кряжах кружим ожиданье:
Да скоро ль прянет волн качанье?
Летим - и прямо на плечах
Громады скал... Коснись - и трах!
Летим, поддразнивая страх,-
То под горами, то на горах,-
И хоть бы моря дальнее мерцанье!
Уже готово Крыму порицанье...
Летим, летим... Резвится пыльный прах.
Летим, летим - и впопыхах
В пролет ворот и - ой! И - ах!
Ах! - И в распахнутых глазах
Пространств блистательный размах,
Пространств морское восклицанье!

1926


Бахчисарай (Владимир Григорьевич Бенедиктов)

Настала ночь. Утих базар.
Теснины улиц глухи, немы.
Луна, лелея сон татар,
Роняет луч сквозь тонкий пар
На сладострастные гаремы.

Врата раскрыл передо мной
Дворец. Под ризою ночной
Объяты говором фонтанов
Мечеть, гарем, гробницы ханов -
Молитва, нега и покой.

Здесь жизнь земных владык витала,
Кипела воля, сила, страсть,
Здесь власть когда-то пировала
И гром окрест и страх метала -
И все прошло; исчезла власть.

Теперь все полно тишиною,
Как сей увенчанный луною,
Глубокий яхонтовый свод.
Все пусто - башни и киоски,
Лишь чьей - то тени виден ход,
Да слышны в звонком плеске вод
Стихов волшебных отголоски.

Вот тот фонтан!.. Когда о нем,
Гремя, вещал орган России,
Сей мрамор плакал в честь Марии,
Он бил слезами в водоем -
И их уж нет! - Судьба свершилась.
Ее последняя гроза
Над вдохновленным разразилась. -
И смолк фонтан, - остановилась,
Заглохла в мраморе слеза.

Близ берегов (Владимир Григорьевич Бенедиктов)

В широком пурпуре Авроры
Восходит солнце. Предо мной
Тавриды радужные горы
Волшебной строятся стеной. 
Плывём. Всё ближе берег чудной
И ряд заоблачных вершин - 
Всё ближе. У кормы дельфин
Волной играет изумрудной
И прыщет искрами вокруг. 
Вот пристань! - Зноем дышит юг. 

Здесь жарко - сладок воздух чистый, 
Огнём и негой разведён. 
И как напиток золотистый
Из чаши неба пролит он. 
Там - в раззолоченном уборе, 
Границ не знающее море
С небесной твердью сведено, 
А тут - к брегам прижаться радо, 
И только именем черно, 
Слилось лазурное оно
С зелёным морем винограда. 
К громадам скал приник залив, 
И воды трепетные млеют, 
И рощи лавров отразив, 
Густые волны зеленеют.

В горах. Сонет 150. Крымские горы (Владимир Александрович Шуф)

Вершины гор в прекрасном Курузене 
Чуть видны там, где солнечный Восток... 
Я к берегу причалил мой челнок, 
С камней волна сбегает в легкой пене. 

Уходят гор синеющие тени 
И очерк их так смутен, так далек... 
Он в светлый край мечты мои увлек, 
За небосклон, в туманы отдалений. 

Что ждет меня, и что я там найду? 
Моей души непризнанное горе, 
Моей любви погасшую звезду? 

Пусть гребни волн играют в шумном споре. 
Я парус свой направлю снова в море. 
Что б ни было, -- я верую, я жду!

В горах. Сонет 152. Бахчисарай (Владимир Александрович Шуф)

  A.H. Витмеру

Под рокот струн мне пели сазандары 
Про старину и тот роскошный край, 
Где власть Гиреев помнили татары. 
"Дворец садов, велик Бахчисарай!" 

Там юных роз цветет душистый рай, 
И кипарис, гарема евнух старый, 
Хранит их сна пленительные чары. 
"Дворец садов, велик Бахчисарай!" 

Но в час, когда над белым минаретом 
Взойдет луна вечернею порой, 
Пробуждены цветы волшебным светом. 

Рой алых роз, -- не жен ли ханских рой! 
Скользят они, окутаны чадрой, 
В гареме, тьмой прозрачною одетом.

В Гурзуфе (Арсений Аркадьевич Голенищев-Кутузов)

        Посвящается памяти Пушкина

Он был когда-то здесь; на склоне этих гор
Стоял он в царственном раздумьи; это море
Влекло его мечты в неведомый простор
И отражалося в подъятом к солнцу взоре.
На этом берегу, в соседстве диких скал,
Беглец толпы людской, лишь волн внимая шуму,
Свою великую в тиши он думал думу
И песни вольные в мечтаньях создавал.
Те песни разнеслись по свету, и доныне
В сердцах избранников они звучат... а он,
Певец земли родной, погиб, людской гордыней,
Отравой клеветы и завистью сражен.
В холодном сумраке безвременной могилы
На дальнем севере, под снежной пеленой,
Лежит он - и доднесь презренные зоилы
Святыню имени его сквернят хулой.
Но сердцу верится, что в царстве вечной ночи
Певцу невнятен шум житейской суеты;
Что, сквозь могильный сон, души бессмертной очи
Доступны лишь лучам бессмертной красоты;
Что, может быть, сюда, на этот склон оврага,
Где верные ему платан и кипарис
Под небом голубым и солнцем разрослись,
Где дремлют старые утесы Аю-дага, -
Певца святая тень приносится порой
Вдали земных сует, страстей, обид и горя,
Как некогда, смотреть в простор безбрежный моря,
С волнами говорить и слушать их прибой.

<1894>


В Крым (К.Р. (Константин Романов))

                Княгине З. Н. Юсуповой

Навстречу птицам перелетным
На дальний юг стремились мы
Из царства северной зимы
К весны пределам беззаботным.

Небес полдневных глубины
Чем дальше, тем ясней синели;
Алмазней звезды пламенели
Среди полночной тишины.

И все обильнее цветами,
Благоуханьем и теплом
Весна дарила с каждым днем,
Лаская нежными лучами.

Пустынных гор последний кряж
Нас отделял еще от цели;
Вдали ворота зачернели,
Все ближе, ближе... О, когда ж!

Мы трепетно переступали
Порог скалистый... Наконец!..
В нас сердце замерло... Творец!
Не сон ли это, не мечта ли?

У наших ног обрыв крутой,
А впереди - неизмеримый,
Безбережный, необозримый,
Лазоревый простор морской.

Неописуемое море,
Лицом к лицу перед тобой,
Пред этой дивной красотой
Не всякое ль забудешь горе!

Кореиз, 27 апреля 1911


В Крымских степях (Иван Алексеевич Бунин)

Синеет снеговой простор,
Померкла степь. Белее снега
Мерцает девственная Вега
Над дальним станом крымских гор.

Уж сумрак пал, как пепел сизый,
Как дым угасшего костра:
Лишь светится багряной ризой
Престол аллы - Шатер-Гора.

В пути из Крыма (Алексей Владимирович Каменский (Липецкий))

Волшебный край, где лирой гения
Источник слез, фонтан забвения
К бессмертью призван был от сна,
Где встарь молилась Ифигения,
А ныне жрица пресыщения
Хлысту татарина верна;
Страна красы неописуемой,
Как бы мелькнувшая в бреду,
На берег твой, волной чаруемый,
Увы, я больше не приду;
Не потону в сиянье мысленно,
Где небеса с сапфиром струй,
Так ярко, так глубокомысленно,
Длят свой счастливый поцелуй,
Но в память огненными нотами
Я моря музыку впишу,
Чтоб вновь загрезить мог высотами,
Когда придется над болотами
Внимать сухому камышу.
В мечтах заранее безволия,
Я весь — как солнечный прибой.
Недаром лепестки магнолии
Везу на север я с собой.

«Пробуждение» № 16, 1914


В Ялте (Алексей Фёдорович Иванов-Классик)

Под лазурным знойным небом,
Торжествуя с тихим югом,
Разлеглась красотка Ялта
Чудным пестрым полукругом.
Дружно сдвинулись над морем
С трех сторон седые горы,
В синем бархатном тумане
Так отрадно тонут взоры.
Дремлют лавры, кипарисы

Средь садов в дали окружной,
И, шумя, на берег волны
Брызжут пеною жемчужной.
По заоблачным вершинам
Ходят солнца переливы;
Но глядят еще роскошней
Эти скалы и обрывы
Под таинственной вечерней
Фиолетовой окраской,
Возникая перед вами

Фантастическою сказкой.
Что за дивная картина!
Но томит хандрой несносной
Простодушного туриста
Элемент ее наносный,
Этих чопорных и модных
Светских дам карикатуры,
Этих глупых джентельменов
Долговязые фигуры.
Эти прелести кокетства

И бездушного жеманства,
Эти милые альфонсы
С видом наглого цыганства…
А кругом по горным скатам
Прихотливей и богаче
В пышной зелени белеют
Бельведеры, виллы, дачи
И виды на дальних высях
Поэтических развалин…

Мимо знатных магазинов,
Ресторанов и купален,
Вдоль по гладкому прибрежью
Быстро мчатся фаэтоны,
Целый день в глазах пестреют
Шляпы, фески и погоны,
Кителя, турнюры, трены,
Азиатские наряды…
С звонким топотом несутся
На прогулки кавалькады.
Взгляньте, как к услугам дамским
Ловок, мил, фамилиарен
Для пути в теснинах горных
Проводник, лихой татарин.
Поглядите, как привычно,
Не торгуяся, без гнева,
Здесь за всё бросают деньги
И направо, и налево.
Здесь дышал бы полной грудью
Чудной прелестью природы,
Если б не было налетной
Безрассудной этой моды!

Воспоминания о Крыме (Дмитрий Борисович Кедрин)

Не ночь, не звезды, не морская пена, -
Нет, в памяти доныне, как живой,
Мышастый ослик шествует степенно
По раскаленной крымской мостовой.

Давно смирен его упрямый норов:
Автомобиль прижал его к стене,
И рдеет горка спелых помидоров
В худой плетенке на его спине.

А впереди, слегка раскос и черен,
В одних штанишках, рваных на заду,
Бритоголовый толстый татарчонок,
Спеша, ведет осленка в поводу.

Между домов поблескивает море,
Слепя горячей синькою глаза.
На каменном побеленном заборе
Гуляет бородатая коза.

Песок внизу каймою пены вышит,
Алмазом блещет мокрое весло,
И валуны лежат на низких крышах,
Чтоб в море крыши ветром не снесло.

А татарчонку хочется напиться.
Что Крым ему во всей его красе?
И круглый след ослиного копытца
Оттиснут на асфальтовом шоссе.

1943


Гекзаметры. Утро. 6. Форос (Владимир Александрович Шуф)

Дремлет волшебный дворец, 
   бледный свет упадает на стены. 
В окна на лунный венец, 
   как живые, глядят гобелены. 
Кубков серебряных ряд 
   блещет в сумраке, шепчут портьеры. 
И в тишине шелестят 
   над альковом цветным мустикеры, -- 
Белые призраки сна. 
   Смокли залы, темна галерея, 
И по зеркалам луна, 
   словно смотрится, бродит, белея. 
Роз ароматных трельяж 
   обвивает вдоль лестниц колонны, 
Где одинокий, как страж, 
   чуть мерцает фонарь отдаленный. 
Золото, бронза, эмаль, 
   ряд чертогов, приют наслаждений... 
Мнится, восточный сераль 
   Алладину построил здесь гений. 
Чтобы, как южный цветок, 
   пышно вырос дворец тот, блистая, 
Слал караваны Восток 
   из далеких пределов Китая. 
Что это? -- вздох, поцелуй 
   или шепот фонтана цистерны, -- 
Лепет обманчивых струй? 
   Звуки ночи лукавой неверны. 
Дремлет обитель утех, 
   ждет дворец полуночного часа. 
Где-то звенит женский смех... 
   Осветилась огнями терраса. 
Ужин веселый, цветы, 
   и форосским сверкают стаканы. 
Блеском своей красоты 
   дамы спорят с мерцаньем Дианы. 
Но всех прекрасней одна, 
   крымских роз молодая подруга. 
Не итальянка ль она? 
   В ней черты благодатного юга. 
Черный пушок над губой, 
   ночь в глазах... Хороша, смуглолица, 
Всех увлекает собой 
   лучезарного пира царица. 
Звезды в бокалы глядят, 
   у огней вьется бабочек стая, 
И засыпающий сад 
   Дышит миртами, страстно мечтая. 
Море сияет вдали, 
   в звездном блеске растаяли тучи, 
И вдоль небес до земли 
   метеор пробегает летучий. 
Где золотой его прах? 
   Но лучи его вновь засверкали 
В чьих-то прекрасных глазах, 
   в чьем-то полном рубинов бокале. 
О, для кого этот взор? 
   для кого светят очи царицы? 
Но промелькнул метеор 
   и опять опустились ресницы. 
Как упоительна ночь! 
   На земле и на небе все чудно. 
Но отчего превозмочь 
   не могу я тоски безрассудной? 
Бросив веселый кружок 
   и бокал отодвинув пурпурный, 
Я отошел, одинок, 
   в даль террасы. В плюще были урны. 
Спал кипарис у дворца, 
   смутно высились горы Тавриды, 
И в небесах без конца 
   упадали, сверкая, болиды. 
Целых миров бытие 
   разрушалось... Казалось так мало 
Бедное сердце мое, 
   но, как звезды, оно умирало. 

Горы близ Симферополя (Владимир Александрович Шуф)

  Из цикла "Крымские стихотворения"

Здесь, с холма пустынной степи, 
Снова горы вижу я, 
Их синеющие цепи 
И туманные края. 

Узнаю из отдаленья 
Их черты... их тень легка, 
И проходят, как виденья, 
Над хребтом их облака. 

А за ними на просторе 
В голубой его дали, 
Без границ мне снится море, 
Небеса и корабли. 

Гурзуф (Николай Алексеевич Заболоцкий)

В большом полукружии горных пород,
Где, темные ноги разув,
В лазурную чашу сияющих вод
Спускается сонный Гурзуф,
Где скалы, вступая в зеркальный затон,
Стоят по колено в воде,
Где море поет, подперев небосклон,
И зеркалом служит звезде,—
Лишь здесь я познал превосходство морей
Над нашею тесной землей,
Услышал медлительный ход кораблей
И отзвук равнины морской.
Есть таинство отзвуков. Может быть, нас
Затем и волнует оно,
Что каждое сердце предчувствует час,
Когда оно канет на дно.
О, что бы я только не отдал взамен
За то, чтобы даль донесла
И стон Персефоны, и пенье сирен,
И звон боевого весла!

Гурзуф ночью (Николай Алексеевич Заболоцкий)

Для северных песен ненадобен юг:
Родились они средь туманов и вьюг,
Качанию лиственниц вторя.
Они - чужестранцы на этой земле,
На этой покрытой цветами скале,
В сиянии южного моря.

В Гурзуфе всю ночь голосят петухи.
Здесь улица - род коридора.
Здесь спит парикмахер, любитель ухи,
Который стрижет Черномора.
Царапая кузов о камни крыльца,
Здесь утром автобус гудит без конца,
Таща ротозеев из Ялты.
Здесь толпы лихих санаторных гуляк
Несут за собой аромат кулебяк,
Как будто в харчевню попал ты.

Наплававшись по морю, стая парней
Здесь бродит с заезжей сиреной.
Питомцы Нептуна блаженствуют с ней,
Гитарой бренча несравненной.
Здесь две затонувшие в море скалы,
К которым стремился и Плиний,
Вздымают из влаги тупые углы
Своих переломанных линий.

А ночь, как царица на троне из туч,
Колеблет прожектора медленный луч,
И море шумит до рассвета,
И, слушая, как голосят петухи,
Внизу у калитки толпятся стихи -
Свидетели южного лета.
Толпятся без страха и тычут свой нос
В кувшинчики еле открывшихся роз,
И пьют их дыханье, и странно,
Что, спавшие где-то на севере, вдруг
Они залетели на пламенный юг -
Холодные дети тумана.

1956


Демерджи (Николай Владимирович Недоброво)

Не бойся; подойди; дай руку; стань у края.
Как сдавливает грудь от чувства высоты.
Как этих острых скал причудливы черты!
Их розоватые уступы облетая,

Вон, глубоко внизу, орлов кружится стая,
Какая мощь и дичь под дымкой красоты!
И тишина кругом; но в ветре слышишь ты
Обрывки смятые то скрипа арб, то лая?

А дальше, складками, долины и леса
Дрожат, подернуты струеньем зыбким зноя,
И море кажется исполненным покоя:

Синеет, ровное, блестит - что небеса...
Но глянь: по берегу белеет полоса;
То пена грозного неслышного - прибоя.

Дорога на Ялту (Ярослав Васильевич Смеляков)

Померк за спиною вагонный пейзаж.
В сиянье лучей золотящих
заправлен автобус,
запрятан багаж
в пыльный багажный ящик.

Пошире теперь раскрывай глаза.
Здесь все для тебя:
от земли до небес.
Справа - почти одни чудеса,
слева - никак не меньше чудес.

Ручьи,
виноградники,
петли дороги,
увитые снегом крутые отроги,
пустынные склоны,
отлогие скаты -
все без исключения,
честное слово!-
частью - до отвращения лилово,
а частью - так себе, лиловато.

За поворотом - другой поворот.
Стоят деревья различных пород.
А мы вот - неутомимо,
сначала под солнцем,
потом в полумгле -
летим по кремнистой крымской земле,
стремнин и строений мимо.

И, как завершенье, внизу, в глубине,
под звездным небом апреля,
по берегу моря -
вечерних огней
рассыпанное ожерелье.

Никак не пойму, хоть велик интерес,
сущность явления:
вроде
звезды на землю сошли с небес,
а может,-
огни в небеса уходят.

Меж дивных красот - оглушенный - качу,
да быстро приелась фантазия:
хочу от искусства, от жизни хочу
побольше разнообразия.

А впрочем - и так хорошо в Крыму:
апрельская ночь в голубом дыму,
гора - в ледяной короне.
Таким величием он велик,
что я бы совсем перед ним поник,
да выручила ирония.

Евпатория (Владимир Владимирович Маяковский)

Чуть вздыхает волна,
и, вторя ей,
ветерок
над Евпаторией.
Ветерки эти самые
рыскают,
гладят
щеку евпаторийскую.
Ляжем
пляжем
в песочке рыться мы
бронзовыми
евпаторийцами.
Скрип уключин,
всплески
и крики -
развлекаются
евпаторийки.
В дым черны,
в тюбетейках ярких
караимы
евпаторьяки.
И сравнясь,
загорают рьяней
москвичи -
евпаторьяне.
Всюду розы
на ножках тонких.
Радуются
евпаторёнки.
Все болезни
выжмут
горячие
грязи
евпаторячьи.
Пуд за лето
с любого толстого
соскребет
евпаторство.
Очень жаль мне
тех,
которые
не бывали
в Евпатории.

Земля наша обильна (Владимир Владимирович Маяковский)

Я езжу
по южному
берегу Крыма, -
не Крым,
а копия
древнего рая!
Какая фауна,
флора
и климат!
Пою,
восторгаясь
и озирая.
Огромное
синее
Черное море.
Часы
и дни
берегами едем,
слезай,
освежайся,
ездой уморен.
Простите, товарищ,
купаться негде.
Окурки
с бутылками
градом упали -
здесь
даже
корове
лежать не годится,
а сядешь в кабинку -
тебе
из купален
вопьется
заноза-змея
в ягодицу.
Огромны
сады
в раю симферопольском, -
пудами
плодов
обвисают к лету.
Иду
по ларькам
Евпатории
обыском, -
хоть четверть персика! -
Персиков нету.
Побегал,
хоть версты
меряй на счетчике!
А персик
мой
на базаре и во поле,
слезой
обливая
пушистые щечки,
за час езды
гниет в Симферополе,
Громада
дворцов
отдыхающим нравится.
Прилег
и вскочил от кусачей тоски ты,
и крик
содрогает
спокойствие здравницы:
- Спасите,
на помощь,
съели москиты! -
Но вас
успокоят
разумностью критики,
тревожа
свечой
паутину и пыль:
"Какие же ж
это,
товарищ,
москитики,
они же ж,
товарищ,
просто клопы!"
В душе
сомнений
переполох.
Контрасты -
черт задери их!
Страна абрикосов,
дюшесов
и блох,
здоровья
и
дизентерии.
Республику
нашу
не спрятать под ноготь,
шестая
мира
покроется ею.
О,
до чего же
всего у нас много,
и до чего же ж
мало умеют!

Зимним вечером в Ялте (Иосиф Александрович Бродский)

Сухое левантинское лицо,
упрятанное оспинками в бачки,
когда он ищет сигарету в пачке,
на безымянном тусклое кольцо
внезапно преломляет двести ватт,
и мой хрусталик вспышки не выносит;
я жмурюсь — и тогда он произносит,
глотая дым при этом, «виноват».

Январь в Крыму. На черноморский брег
зима приходит как бы для забавы:
не в состояньи удержаться снег
на лезвиях и остриях атавы.
Пустуют ресторации. Дымят
ихтиозавры грязные на рейде,
и прелых лавров слышен аромат.
«Налить вам этой мерзости?» «Налейте».

Итак — улыбка, сумерки, графин.
Вдали буфетчик, стискивая руки,
даёт круги, как молодой дельфин
вокруг хамсой заполненной фелюки.
Квадрат окна. В горшках — желтофиоль.
Снежинки, проносящиеся мимо.
Остановись, мгновенье! Ты не столь
прекрасно, сколько ты неповторимо.

Январь 1969


Из Симеиза в Алупку (Василий Васильевич Каменский)

      М.В. Ильинской

Из Симеиза с поляны Кипарисовой
Я люблю пешком гулять в Алупку
Чтоб на даче утренне ирисовой
На балконе встретить
Снежную голубку.

Я — Поэт. Но с нею незнаком я.
И она боится — странная — людей.
Ах она не знает
Что во мне таится
Стая трепетная лебедей.

И она не знает
Что рожден я
В горах уральских среди озер
И что я — нечаянно прославленный
Самый отчаянный фантазер.

Я только — Возле.
Я только — Мимо.
Я около Истины
И любви.
Мне все — чудесно
Что все — творимо
Что все — любимо
В любой крови.

<1916>


Карадаг (Максимилиан Александрович Волошин)

              Из цикла «Киммерийская весна»

I

Преградой волнам и ветрам
Стена размытого вулкана,
Как воздымающийся храм,
Встаёт из сизого тумана.
По зыбям меркнущих равнин,
Томимым неуёмной дрожью,
Направь ладью к её подножью
Пустынным вечером — один.
И над живыми зеркалами
Возникнет тёмная гора,
Как разметавшееся пламя
Окаменелого костра.
Из недр изверженным порывом,
Трагическим и горделивым,
Взметнулись вихри древних сил —
Так в буре складок, в свисте крыл,
В водоворотах снов и бреда,
Прорвавшись сквозь упор веков,
Клубится мрамор всех ветров —
Самофракийская Победа!


II

Над чёрно-золотым стеклом
Струистым бередя веслом
Узоры зыбкого молчанья,
Беззвучно оплыви кругом
Сторожевые изваянья,
Войди под стрельчатый намёт,
И пусть душа твоя поймёт
Безвыходность слепых усилий
Титанов, скованных в гробу,
И бред распятых шестикрылий
Окаменелых Керубу.
Спустись в базальтовые гроты,
Вглядись в провалы и пустоты,
Похожие на вход в Аид…
Прислушайся, как шелестит
В них голос моря — безысходней,
Чем плач теней… И над кормой
Склонись, тревожный и немой,
Перед богами преисподней…
…Потом плыви скорее прочь.
Ты завтра вспомнишь только ночь,
Столпы базальтовых гигантов,
Однообразный голос вод
И радугами бриллиантов
Переливающийся свод.

Коктебель (Иннокентий Александрович Оксёнов)

В лиловой дымке пепельные горы -- 
Пустынный Юг, бесплодный Карадаг. 
Здесь были Вы. И в дальние просторы 
Ваш теплоход ушёл. Пусть будет так! 
Сияла осень солнечно-сухая, 
И наставал вечерний лунный час. 
Морской прибой, медлительно вздыхая, 
Со мною вместе тосковал о Вас. 
Кто пил вино любовного прощанья, 
Хоть будь оно из самых сладких лоз, 
Тому горька печаль воспоминанья, 
Что навсегда с собою он унёс. 
Но если в сердце, скованном годами, 
Отдастся плеском давняя волна, 
В сознании мгновенно вспыхнет пламя: 
Как жизнь скупа -- и как щедра она!

1936-1938


Коктебель (Максимилиан Александрович Волошин)

Как в раковине малой — Океана
Великое дыхание гудит,
Как плоть ее мерцает и горит
Отливами и серебром тумана,
А выгибы ее повторены
В движении и завитке волны, —
Так вся душа моя в твоих заливах,
О, Киммерии темная страна,
Заключена и преображена.

С тех пор как отроком у молчаливых
Торжественно-пустынных берегов
Очнулся я — душа моя разъялась,
И мысль росла, лепилась и ваялась
По складкам гор, по выгибам холмов,
Огнь древних недр и дождевая влага
Двойным резцом ваяли облик твой, —
И сих холмов однообразный строй,
И напряженный пафос Карадага,
Сосредоточенность и теснота
Зубчатых скал, а рядом широта
Степных равнин и мреющие дали

Стиху — разбег, а мысли — меру дали.
Моей мечтой с тех пор напоены
Предгорий героические сны
И Коктебеля каменная грива;
Его полынь хмельна моей тоской,
Мой стих поет в волнах его прилива,
И на скале, замкнувшей зыбь залива,
Судьбой и ветрами изваян профиль мой.

6 июня 1918


Коктебель (Мария Сергеевна Петровых)

Когда я буду, умирая,
Вцепляться пальцами в постель,
Верни меня в предгорье рая,
Скажи мне тихо: Коктебель.

Я слабым слухом, мертвым взором
Всей горестью, любовью всей
Узнаю берег, на котором
Бродил усталый Одиссей.

Великой Мстительницы милость
Он верным сердцем призывал,
И дева светлая спустилась
На голубые глыбы скал.

Она отплыть ему велела,
Враждебный ветер укротив,
И парус он направил смело
В послушно голубой залив.

Она ж стояла здесь, блистая
Смерчем бессмертной красоты.
Кустов испуганная стая
Металась у ее пяты,

Змеенышем обвивши чресла,
Подъяв копье, щитом звеня,
Вдруг белым облаком исчезла...
Ты помнишь, Коктебель, меня...

О самом раннем знают скалы,
О бурных судоргах земли,
Когда огромные кораллы
В нее невидимо вросли,

Неукротимы, непрестанны -
Шел, верно, родовой раздор,-
В нее врубались ураганы
И там остались до сих пор.

Она собой отобразила
Как бы побоище богов,
Ее таинственная сила
Похожа на беззвучный зов,

На черновик забытый... это
Недаром кажется таким:
Сюда бог музыки и света
Огнем вписал внезапный гимн.

Как верный друг, мой спутник верный,
Как прежде нежно (помнишь как?),
Чтоб вытравились ветром скверны,
Внеси меня на Карадаг.

И перед демоном безглавым
На камни тихо положи,
Да будет вид сраженной славы
Полезен для моей души.

Но отойдем теперь скорее,
Чтоб я запомнить не могла,
Как, по лиловым дебрям рея,
Меня манила тень орла.

Я покорюсь, горя и стыня,
Что гордость наша? Скудно с ней!
Пахнула библией пустыня,
Все та ж, но жарче и древней.

О, палестинская долина,
Ответствуй мне, не по тебе ль
Шла так недавно Магдалина...
Меня ты помнишь, Коктебель?

Но мне роднее крови - море.
Дрожит мирьядами сердец
И, разгораясь в грозном споре,
Швыряет берегу венец.

Золотосиние! Поверьте,
Я вас люблю до тьмы, до дна,
Но надо мною знамя смерти,
Вода ж к умершим холодна.

В слова слагаясь еле-еле,
Шли волны голосом твоим:
Кто был однажды в Коктебеле,
Всегда томиться будет им.

1930


Коктебель (Игорь Северянин)

Подходят ночи в сомбреро синих,
Созвездья взоров поют звезде,
Поют в пещерах, поют в пустынях,
Поют на море, поют везде.

Остынет отзвук денного гуда, -
И вьюгу звуков вскрутит закат...
Подходят ночи - зачем? откуда? -
К моей избушке на горный скат.

Как много чувства в их взмахах теплых!
Как много тайны в их ласк волшбе!
Весь ум - в извивах, все сердце - в воплях.
Мечта поэта! пою тебе...

Крым (Владимир Владимирович Набоков)

Назло неистовым тревогам,
ты, дикий и душистый край,
как роза, данная мне Богом,
во храме памяти сверкай!..
Тебя покинул я во мраке:
качаясь, огненные знаки
в туманном небе спор вели
над гулом берегов коварных.
Кругом, на столбиках янтарных,
стояли в бухте корабли.

В краю неласковом скучая,
все помню -- плавные поля,
пучки густые молочая,
вкус теплых ягод кизиля;
я любовался мотыльками
степными -- с красными глазками
на темных крылышках... Текла
от тени к тени золотистой,
подобна музыке волнистой,
неизъяснимая яйла!

О, тиховейные долины,
полдневный трепет над травой,
и холм -- залет перепелиный...
О, странный отблеск меловой
расщелин древних, где у края
цветут пионы, обагряя
чертополоха чешую,
и лиловеет орхидея...
О, рощи буковые, где я
подслушал, Пан, свирель твою!

Воображаю грань крутую
и прихотливую яйлы,
и там -- таинственную тую,
а у подножия скалы --
сосновый лес... С вершины острой
так ясно виден берег пестрый,
хоть наклонись да подбери!
Там я не раз, весною дальней,
встречал, как счастье, луч начальный
и ветер сладостный зари...

Там, ночью звездной, я порою
о крыльях грезил... Вдалеке,
меж гулким морем и горою,
огни в знакомом городке,
как горсть алмазных ожерелий,
небрежно брошенных, горели
сквозь дымку зыбкую, и шум
далеких волн и шорох бора
мне посылали без разбора
за роем рой нестройных дум!

Любил я странствовать по Крыму...
Бахчисарая тополя
встают навстречу пилигриму,
слегка верхами шевеля;
в кофейне маленькой, туманной,
эстампы английские странно
со стен засаленных глядят.
лет полтораста им -- и боле:
бои былые -- тучи, поле
и куртки красные солдат.

И посетил я по дороге
чертог увядший. Лунный луч
белел на каменном пороге
В сенях воздушных капал ключ
очарованья, ключ печали,
и сказки вечные журчали
в ночной прозрачной тишине,
и звезды сыпались над садом.
Вдруг Пушкин встал со мною рядом
и ясно улыбнулся мне...

О, греза, где мы ни бродили!
Там дни сменялись, как стихи...
Баюкал ветер, а будили
в цветущих селах петухи.
Я видел мертвый город: ямы
былых темниц, глухие храмы.
безмолвный холм Чуфуткалэ...
Небес я видел блеск блаженный,
кремнистый путь, и скит смиренный,
и кельи древние в скале.

На перевале отдаленном
приют -- старик полуслепой
мне предложил, с поклоном сонным.
Я утомлен был. Над тропой
сгущались душные потемки;
в плечо впивался мне котомки
линючий, узкий ремешок;
к тому ж над лысиною горной
повисла туча, словно черный,
набухший, бархатный мешок.

И тучу, полную жемчужин,
проткнула с хохотом гроза,
и был уютен малый ужин
в татарской хижине: буза,
черешни, пресный сыр овечий...
Темнело. Тающие свечи
на круглом низеньком столе,
покрытом пестрой скатереткой,
мерцали ласково и кротко
в пахучей, теплой полумгле.

И синим утром я обратно
спустился к морю по пятам
своей же тени. Неопрятно
цвели на кручах, тут и там,
деревья тусклые Иуды,
на камнях млели изумруды
дремотных ящериц, тропа
вилась меж садиков веселых;
пел ручеек, на частоколах
белели козьи черепа.

О, заколдованный, о, дальний
воспоминаний уголок!
Внизу, над морем, цвет миндальный,
как нежно-розовый дымок,
и за поляною поляна,
и кедры мощные Ливана,
аллей пленительная мгла
(приют любви моей туманной!),
и кипарис благоуханный,
и восковая мушмула...

Меня те рощи позабыли...
В душе остался мне от них
лишь тонкий слой цветочной пыли...
К закату листья дум моих
при первом ветре обратятся,
но если Богом мне простятся
мечты ночей, ошибки дня,
и буду я в раю небесном,
он чем-то издавна известным
повеет, верно, на меня!

30 июня 1920


Крым (Дмитрий Борисович Кедрин)

Старинный друг, поговорим,
Старинный друг, ты помнишь Крым?
Вообразим, что мы сидим
Под буком темным и густым.
Медуз и крабов на мели
Босые школьники нашли,
За волнорезом залегли
В глубоком штиле корабли.
А море, как веселый пес,
Лежит у отмелей и кос
И быстрым языком волны
Облизывает валуны.
Звезда похожа на слезу,
А кипарисы там, внизу, -
Как две зеленые свечи
В сандалом пахнущей ночи.
Ты закурил и говоришь:
- Как пахнет ночь! Какая тишь!
Я тут уже однажды был,
Но край, который я любил,
Но Крым, который так мне мил,
Я трехдюймовками громил.
Тогда, в двадцатом, тут кругом
Нам каждый камень был врагом,
И каждый дом, и каждый куст...
Какая перемена чувств!
Ведь я теперь на берегу
Окурка видеть не могу,
Я веточке не дам упасть,
Я камешка не дам украсть.
Не потому ль, что рея земля, -
От Крыма Я до стен Кремля,
Вся до последнего ручья -
Теперь ничья, теперь моя?
Пусть в ливадийских розах есть
Кровь тех, кто не успел расцвесть,
Пусть наливает виноград
Та жизнь, что двадцать лет назад
Пришла, чтоб в эту землю лечь, -
Клянусь, что праздник стоит свеч!
Смотри! Сюда со связкой нот
В пижаме шелковой идет
И поднимает скрипку тот,
Кто грыз подсолнух у ворот.
Тропинкой, города правей,
В чадры укрыты до бровей
Уже татарки не идут:
Они играют в теннис тут.
Легки, круглы и горячи,
Летят над сеткою мячи,
Их отбивают москвичи -
Парашютистки и врачи...
Наш летний отдых весел, но,
Играя в мяч, идя в кино,
На утлом ялике гребя,
Борясь, работая, любя, -
Как трудно дался этот край,
Не забывай, не забывай!..
Ты смолк. В потемках наших глаз
Звезда крылатая зажглась.
А море, как веселый пес,
Лежит у отмелей и кос,
Звезда похожа на слезу,
А кипарисы там, внизу,
Нам светят, будто две свечи,
В сандалом пахнущей ночи...
Тогда мы выпили до дна
Бокал мускатного вина,
Бокал за родину свою,
За счастье жить в таком краю,
За то, что Кремль, за то, что Крым
Мы никому не отдадим.

1935


Крым (Владимир Михайлович Волькенштейн)

Там, на скалах, над морем вознесенный,
Тянулся к небесам цветущий сад.
Там кто-то пел вдали, всходя на склоны,
И доносились крики горных стад.

Я счастлив был в то пламенное лето!
Внизу шипел сверкающий прибой…
Змеились блестки солнечного света
В кустах, в песке, на влаге голубой.

В лучах пылали каменные глыбы
Мой взгляд окреп в ликующем огне,
Следя береговой черты изгибы
И облака на синей вышине.

Струился пар из глубины ущелий,
Бежали тени, быстры и легки;
И чайки на волнах едва белели,
Как сорванные бурей лепестки.

1910


Крым (Владимир Владимирович Маяковский)

Хожу,
   гляжу в окно ли я
цветы
    да небо синее,
то в нос тебе магнолия,
то в глаз тебе
           глициния.
На молоко
      сменил
           чаи
в сиянье
       лунных чар.
И днем
     и ночью
          на Чаир
вода
   бежит, рыча.
Под страшной
          стражей
              волн-борцов
глубины вод гноят
повыброшенных
         из дворцов
тритонов и наяд.
А во дворцах
         другая жизнь:
насытясь
      водной блажью,
иди, рабочий,
        и ложись
в кровать
великокняжью.
Пылают горы-горны,
и море синеблузится.
Людей
   ремонт ускоренный
в огромной
      крымской кузнице.

1927


Крымская картинка (Константин Дмитриевич Бальмонт)

Все сильнее горя,
Молодая заря
На цветы уронила росу.
Гул в лесу пробежал,
Горный лес задрожал,
Зашумел между скал водопад Учан-Су.
И горяч, и могуч,
Вспыхнул солнечный луч,
Протянулся, дрожит, и целует росу,
Поцелуй его жгуч,
Он сверкает в лесу,
Там, где гул так певуч,
Он целует росу,
А меж сосен шумит и журчит Учан-Су.

Крымская ночь (Леонид Петрович Бельский)

На прибрежье росистое
Смотрят звёзды лучистые,
Кипарисы спокойные
Дышат негою знойною,
Из фонтана прохладная
Бьётся струйка отрадная,
И Яйлы очертания
Спят, полны обаяния.

Дремлет лес невидимкою
Под туманною дымкою,
Напоён ароматами;
Замирая над скатами,
Тихо дремлют усталые
Облачка запоздалые,
И луной озарённое
Плещет море бессонное...

Крымский полдень (Владимир Владимирович Набоков)

Черешни, осы - на лотках;
и, точно отсвет моря синий,
на знойно-каменных стенах
горят, горят глаза глициний.

Белы до боли облака,
ручей звездой в овраге высох,
и, как на бархате мука,
седеет пыль на кипарисах.

Крымское (Велимир (Виктор Владимирович) Хлебников)

Записи сердца. Вольный размер

Турки
Вырея блестящего и щеголя всегда - окурки
Валяются на берегу.
Берегу
Своих рыбок
В ладонях
Сослоненных.
Своих улыбок
Не могут сдержать белокурые
Турки.
Иногда балагурят.
Я тоже роняю окурок...
Море в этом заливе совсем засыпает.
Засыпают
Рыбаки в море невод.
Небо
Слева... в женщине
Вы найдете тень синей?
Рыбаки не умеют:
Наклонясь, сети сеют.
Рабочий спрашивает: "А чи я бачил?"
Перекати-полем катится собачка.
И, наклонясь взять камешек,
Чувствую, что нужно протянуть руку прямо еще.
Под руководством маменьки
Барышня учится в воду камень кинуть.
На бегучие сини
Ветер сладостно сеет
Запахом маслины,
Цветок Одиссея.
И, пока расцветает, смеясь, семья прибауток,
Из ручонки
Мальчонки
Сыпется, виясь, дождь в уплывающих уток.
Море щедрою мерой
Веет полуденным золотом.
Ах! Об эту пору все мы верим,
Все мы молоды.
И начинает казаться, что нет ничего
                 невообразимого,
Что в этот час
Море гуляет среди нас,
Надев голубые невыразимые.
День, как срубленное дерево, точит свой сок.
Жарок песок.
Дорога пролегла песками.
Во взорах - пес, камень.
Возгласы: "Мамаша, мамаша!"
Кто-то ручкой машет.
Жар меня морит.
Морит и море.
Блистает "сотки" донце...
Птица
Крутится,
Летя. Круги...
Ах, други!
Я устал по песку таскаться!
А дитя,
Увидев солнце,
Закричало: "Цаца!"
И этот вечный по песку хруст ног!
Мне грустно.
О, этот туч в сеть мигов лов!
И крик невидимых орлов!
Отсюда далеко все видно в воде.
Где глазами бесплотных тучи прошли,
Я черчу "В" и "Д".
Чьи? Не мои.
Мои: "В" и "И".
По устенью
Ящерица
Тащится
Тенью,
Вся нежная от линьки.
Отсюда море кажется
Выполощенным мозолистыми руками в синьке.
День! Ты вновь стал передо мной, как
                       карапузик-мальчик,
Засунув кулачки в карманы.
Но вихрь уносит песень дальше
И ясны горные туманы.
Все молчит. Ни о чем не говорят.
Белокурости турок канули в закат.
О, этот ясный закат!
Своими красными красками кат!
И его печальные жертвы -
Я и краски утра мертвыя.
В эти пашни,
Где времена роняли свой сев,
Смотрятся башни,
Назад не присев!
Где было место богов и земных дев виру,
Там в лавочке - продают сыру.
Где шествовал бог - не сделанный, а настоящий,
Там сложены пустые ящики.
И обращаясь к тучам,
И снимая шляпу,
И отставив ногу
Немного,
Лепечу - я с ними не знаком -
Коснеющим, детским, несмелым языком:
"Если мое скромное допущение справедливо,
Что золото, которое вы тянули,
Когда, смеясь, рассказывали о любви,
Есть обычное украшение вашей семьи,
То не верю, чтоб вы мне не сообщили,
Любите ли вы "тянули",
Птичку "сплю",
А также в предмете "русский язык"
Прошли ли
Спряжение глагола "люблю"? И сливы?"
Ветер, песни сея,
Улетел в свои края.
Лишь бессмертновею
Я.
Только.
"И, кроме того, ставит ли вам учитель двойки?"
Старое воспоминание жалит.
Тени бежали.
И старая власть жива,
И грустны кружева.
И прежняя грусть
Вливает свой сон в слово "Русь"...
"И любите ли вы высунуть язык?" *

Примечания: Вырей -
южные страны. Устенье - камни
около стены. "Тянули" - лакомство,
распространенное в средней России.
"Сплю" - небольшая совка,
водящаяся в Крыму. Турки нередко бывают
белокурыми. "Цаца" - слово из
детского языка, зн[ачит] "игрушка,
забава".- Комментарий В. Хлебникова.

Конец 1908


"Кто видел край, где роскошью природы" (Александр Сергеевич Пушкин)

Кто видел край, где роскошью природы
Оживлены дубравы и луга,
Где весело шумят и блещут воды
И мирные ласкают берега,
Где на холмы под лавровые своды
Не смеют лечь угрюмые снега?
Скажите мне: кто видел край прелестный,
Где я любил, изгнанник неизвестный?

Златой предел! любимый край Эльвины,
К тебе летят желания мои!
Я помню скал прибрежные стремнины,
Я помню вод веселые струи,
И тень, и шум, и красные долины,
Где в тишине простых татар семьи
Среди забот и с дружбою взаимной
Под кровлею живут гостеприимной.

Все живо там, все там очей отрада,
Сады татар, селенья, города;
Отражена волнами скал громада,
В морской дали теряются суда,
Янтарь висит на лозах винограда;
В лугах шумят бродящие стада…
И зрит пловец — могила Митридата
Озарена сиянием заката.

И там, где мирт шумит над падшей урной,
Увижу ль вновь сквозь темные леса
И своды скал, и моря блеск лазурный,
И ясные, как радость, небеса?
Утихнет ли волненье жизни бурной?
Минувших лет воскреснет ли краса?
Приду ли вновь под сладостные тени
Душой уснуть на лоне мирной лени?

Моряк в Крыму (Иосиф Павлович Уткин)

Моряк вступил на крымский берег -
Легко и весело ему!
Как рад моряк! Он ждал, он верил
И вот дождался: он в Крыму!

В лицо ему пахнуло мятой,
Победой воздух напоен.
И жадно грудью полосатой,
Глаза зажмурив, дышит он.

А южный ветер треплет пряди
Волос, похожих на волну,
И преждевременную гладит
Кудрей моряцких седину.

Как много видел он, как ведом
Ему боев двухлетний гул!
Но свежим воздухом победы
Сегодня он в Крыму вздохнул.

И автомат, как знамя, вскинув,
Моряк бросается вперед.
- Туда, где флотская святыня!
- Где бой!
- Где Севастополь ждет!!

Апрель 1944


На южном берегу Крыма (Дмитрий Сергеевич Мережковский)

Немая вилла спит под пенье волн мятежных... 
Здесь грустью дышит всё -- и небо, и земля, 
И сень плакучих ив, и маргариток нежных 
   Безмолвные поля... 
Сквозь сон журчат струи в тени кустов лавровых, 
И стаи пчел гудят в заросших цветниках, 
И острый кипарис над кущей роз пунцовых 
   Чернеет в небесах... 
Зато, незримые, цветут пышнее розы, 
Таинственнее льет фонтан в тени ветвей 
   Невидимые слезы, 
   И плачет соловей... 
Его уже давно, давно никто не слышит, 
И окна ставнями закрыты много лет... 
Меж тем как всё кругом глубоким счастьем дышит, 
   Счастливых нет! 
Зато в тени аллей живет воспоминанье 
И сладостная грусть умчавшихся годов, -- 
   Как чайной розы теплое дыханье, 
      Как музыка валов...

1889, Мисгор


Над морем (Николай Алексеевич Заболоцкий)

Лишь запах чабреца, сухой и горьковатый,
Повеял на меня — и этот сонный Крым,
И этот кипарис, и этот дом, прижатый
К поверхности горы, слились навеки с ним.

Здесь море — дирижер, а резонатор — дали,
Концерт высоких волн здесь ясен наперед.
Здесь звук, задев скалу, скользит по вертикали,
И эхо средь камней танцует и поет.

Акустика вверху настроила ловушек,
Приблизила к ушам далекий ропот струй.
И стал здесь грохот бурь подобен грому пушек,
И, как цветок, расцвел девичий поцелуй.

Скопление синиц здесь свищет на рассвете,
Тяжелый виноград прозрачен здесь и ал.
Здесь время не спешит, здесь собирают дети
Чабрец, траву степей, у неподвижных скал.

"Над Феодосией угас" (Марина Ивановна Цветаева)

Над Феодосией угас
Навеки этот день весенний,
И всюду удлиняет тени
Прелестный предвечерний час.

Захлебываясь от тоски,
Иду одна, без всякой мысли,
И опустились и повисли
Две тоненьких моих руки.

Иду вдоль генуэзских стен,
Встречая ветра поцелуи,
И платья шелковые струи
Колеблются вокруг колен.

И скромен ободок кольца,
И трогательно мал и жалок
Букет из нескольких фиалок
Почти у самого лица.

Иду вдоль крепостных валов,
В тоске вечерней и весенней.
И вечер удлиняет тени,
И безнадежность ищет слов.

Нереида (Александр Сергеевич Пушкин)

Среди зеленых волн, лобзающих Тавриду,
На утренней заре я видел нереиду.
Сокрытый меж дерев, едва я смел дохнуть:
Над ясной влагою полубогиня грудь
Младую, белую как лебедь, воздымала
И пену из власов струею выжимала.

1820


Ночь в Гаспре (Георгий Иванович Чулков)

Какая тишина! И птицы,
И люди - всё молчит кругом!
Лишь звёзд лохматые ресницы...
И запах роз... И мы вдвоём...

И чем больней воспоминанье
О суетных и грешных днях,
Тем властней странное желанье
На неизведанных путях.

И кажется, что злые муки -
Весь этот бред, и этот ад,
Твои лишь крошечные руки
Прикосновеньем исцелят.

4 ноября 1924


Октябрь в Крыму (Юлия Владимировна Друнина)

Октябрь в Крыму —
Как юности возврат.
Прозрачен воздух,
Небо густо-сине.
Как будто в мае
Дружный хор цикад,
И только утром
Их пугает иней.

Я осень
Перепутала с весной.
Лишь мне понятно,
Кто тому виной…

Пасха в Крыму (Владимир Александрович Шуф)

Как весенняя ночь и тепла, и ясна 
На прибрежье далекого Крыма! 
Между гор и долин тихо дремлет она, 
Сладким сном, чудной грезой томима. 
Загорелась звезда, распустился цветок... 
Кто грустит здесь -- тот робок и жалок! 
Чу! Журчит в тишине серебристый поток, 
Дышит сад ароматом фиалок. 
И кистями душистых глициний обвит, 
Посреди кипарисовой сени, 
Белый храм возле синего моря стоит 
И в волнах омывает ступени. 
Чуть мерцая во тьме золоченой главой, 
Ропот волн заглушив недовольный, 
С гулом моря сливает он благовест свой, 
Звон торжественный, гул колокольный. 

И в пасхальную ночь мириадом огней 
Озарился тот храм над скалою. 
Мрамор белых колонн обозначен ясней, 
Блещет купол и спорит со мглою. 
Синих, красных лучей ослепительный ряд 
Отражается в бурной стихии, -- 
Самоцветные ль камни блестят и горят, 
Не цветы ли цветут огневые? 

Как лазурна полночных небес высота! 
Фимиамы цветов и курений... 
Вот во храме широко раскрылись врата, 
Слышен радостный гимн песнопений. 
То идет и поет возглашающий клир, 
И хоругви блестят в крестном ходе... 
Воскресенье Христа торжествует весь мир 
И весны возрожденье в природе.

Пререкание с Крымом (Белла Ахатовна Ахмадулина)

Перед тем, как ступить на балкон,
я велю тебе, богово чудо:
пребывай в отчужденье благом!
Не ищи моего пересуда.

Не вперяй в меня рай голубой,
постыдись этой детской уловки.
Я-то знаю твой кроткий разбой,
добывающий слово из глотки.

Мне случалось с тобой говорить,
проболтавшийся баловень пыток,
смертным выдохом ран горловых
я тебе поставляла эпитет.

Но довольно! Всесветлый объем
не таращь и предайся блаженству.
Хватит рыскать в рассудке моем
похвалы твоему совершенству.

Не упорствуй, не шарь в пустоте,
выпит мед из таинственных амфор.
И по чину ль твоей красоте
примерять украшенье метафор?

Знает тот, кто в семь дней сотворил
семицветие белого света,
как голодным тщеславьем твоим
клянчишь ты подаяний поэта?

Прогоняю, стращаю, кляну,
выхожу на балкон. Озираюсь.
Вижу дерево, море, луну,
их беспамятство и безымянность.

Плачу, бедствую, гибну почти,
говорю: о, даруй мне пощаду, —
погуби меня, только прости!
И откуда-то слышу: — Прощаю…

"Растянулся на просторе" (Алексей Константинович Толстой)

Растянулся на просторе
И на сонных берегах,
Окунувши морду в море,
Косо смотрит Аюдаг(*).

Обогнуть его мне надо,
Но холмов волнистый рой,
Как разбросанное стадо,
Все толпится предо мной.

Добрый конь мой, долго шел ты,
Терпеливо ношу нес;
Видишь там лилово-желтый,
Солнцем тронутый утес?

Добрый конь мой, ободрися,
Ускори ленивый бег,
Там под сенью кипариса
Ждет нас ужин и ночлег!

Вот уж час, как в ожиданье
Конь удваивает шаг,
Но на прежнем расстоянье
Косо смотрит Аюдаг.

Тучи море затянули,
Звезды блещут в небесах,
Но не знаю, обогну ли
Я до утра Аюдаг?


(*)  Аюдаг - Медведь-гора.

Лето 1856


Салгир (Владимир Александрович Шуф)

  Из цикла "Крымские стихотворения"

Душен полдень. Дальний, трудный, 
Утомителен мой путь, 
И в садах, весь изумрудный, 
Берег манит отдохнуть. 

Здесь Салгир так сладкозвучен 
И струится веселей 
По каменьям вдоль излучин, 
Меж зеленых тополей. 

Пьет мой конь, копытом плещет, 
Опустил я повода, 
И на солнце в брызгах блещет 
Серебристая вода. 

Только там, в струе зеркальной, 
Где прозрачнее река, 
Точно тень, мечтой печальной 
Проплывают облака. 

Примечание

Салгир - самая длинная река Крыма, 
но не самая полноводная

Старый Крым (Юлия Владимировна Друнина)

Куры, яблони, белые хаты —
Старый Крым на деревню похож.
Неужели он звался Солхатом
И ввергал неприятеля в дрожь?

Современнику кажется странным,
Что когда-то, в былые года,
Здесь бессчетные шли караваны,
Золотая гуляла Орда.

Воспевали тот город поэты,
И с Багдадом соперничал он.
Где же храмы, дворцы, минареты?—
Погрузились в истории сон…

Куры, вишни, славянские лица,
Скромность белых украинских хат.
Где ж ты, ханов надменных столица —
Неприступный и пышный Солхат?

Где ты, где ты?— ответа не слышу.
За веками проходят века.
Так над степью и над Агармышем
Равнодушно плывут облака…

Старый Крым (Осип Эмильевич Мандельштам)

Холодная весна. Голодный Старый Крым,
Как был при Врангеле – такой же виноватый.
Овчарки на дворе,– на рубищах заплаты,
Такой же серенький, кусающийся дым.

Все так же хороша рассеянная даль –
Деревья, почками набухшие на малость,
Стоят, как пришлые, и возбуждает жалость
Апрельской глупостью украшенный миндаль.

Природа своего не узнает лица,
А тени страшные – Украины, Кубани…
На войлочной земле голодные крестьяне
Калитку стерегут, не трогая кольца.

Степной Крым (Юлия Владимировна Друнина)

Есть особая грусть
В этой древней земле —
Там, где маки в пыли,
Словно искры в золе,
И где крокусов синие огоньки
Не боятся ещё человечьей руки.

Вековая, степная, высокая грусть!
Ничего не забыла великая Русь.
О, шеломы курганов,
Каски в ржавой пыли! —
Здесь Мамая и Гитлера
Орды прошли…

Таврида (Константин Николаевич Батюшков)

Друг милый, ангел мой! сокроемся туда,
Где волны кроткие Тавриду омывают,
И Фебовы лучи с любовью озаряют
Им древней Греции священные места.
Мы там, отверженные роком,
Равны несчастием, любовию равны,
Под небом сладостным полуденной страны
Забудем слезы лить о жребии жестоком:
Забудем имена Фортуны и честей.
В прохладе ясеней, шумящих над лугами,
Где кони дикие стремятся табунами
На шум студеных струй, кипящих под землей,
Где путник с радостью от зноя отдыхает
Под говором древес, пустынных птиц и вод,-
Там, там нас хижина простая ожидает,
Домашний ключ, цветы и сельский огород.
Последние дары Фортуны благосклонной,
Вас пламенны сердца приветствуют стократ!
Вы краше для любви и мраморных палат
Пальмиры севера огромной!
Весна ли красная блистает средь полей,
Иль лето знойное палит иссохши злаки,
Иль урну хладную вращая водолей,
Валит шумящий дождь, седый туман и мраки,-
О, радость! ты со мной встречаешь солнца свет
И, ложе счастия с денницей покидая,
Румяна и свежа, как роза полевая,
Со мною делишь труд, заботы и обед.
Со мной в час вечера, под кровом тихой ночи
Со мной, всегда со мной: твои прелестны очи
Я вижу, голос твой я слышу, и рука
В твоей покоится всечасно
Я с жаждою ловлю дыханье сладострастно
Румяных уст, и если хоть слегка
Летающий Зефир власы твои развеет
И взору обнажит снегам подобну грудь,
Твой друг не смеет и вздохнуть:
Потупя взор стоит, дивится и немеет.

Таврида (Андрей Николаевич Муравьев)

Земли улыбка, радость неба,
Рай Черноморских берегов,
Где луч благотворящий Феба
Льет изобилие плодов,
Где вместе с розою весенней
Румянец осени горит,
Тебе - край светлых впечатлений,
Таврида, - песнь моя гремит!

Природа на твои долины
Обильных не щадит даров,
Ты выплываешь из пучины
Под покрывалом облаков,
Как в полдень нимфа молодая
Выходит из седых валов,
Рукой стыдливой облекая
Красу в завистливый покров.

Кто впечатление живое
В горящих выразит речах,
Когда в нас чувство неземное
Горит, как солнце в небесах,
Когда невольно все желанья
Слились в один немой восторг
И самые воспоминанья
Сей миг из сердца нам исторг!

Ах! чувства сладкого отраду
Я сердцем пламенным вкушал,
Когда в тени олив прохладу
Под небом крымским я впивал,
Когда я черпал жизни сладость
В гармонии небес, земли
И очарованному радость
Природы прелести несли!

Передо мной шумели волны
И заливали небосклон.
И я, отрадной думы полный,
Следил неизмеримость волн -
Они сливались с небесами.
Так наша жизнь бежит от нас
И упивается годами,
Доколе с небом не слилась!

1825-1826


Учан-Су (Иван Алексеевич Бунин)

Свежее, слаще воздух горный.
Невнятный шум идет в лесу:
Поет веселый и проворный,
Со скал летящий учан-Су!
Глядишь – и, точно застывая,
Но в то же время ропот свой,
Свой легкий бег не прерывая, —
Прозрачной пылью снеговой
Несется вниз струя живая,
Как тонкий флер, сквозит огнем,
Скользит со скал фатой венчальной
И вдруг, и пеной, и дождем
Свергаясь в черный водоем,
Бушует влагою хрустальной…
А горы в синей вышине!
А южный бор и сосен шепот!
Под этот шум и влажный ропот
Стоишь, как в светлом полусне.

Феодосия (Осип Эмильевич Мандельштам)

Окружена высокими холмами,
Овечьим стадом ты с горы сбегаешь
И розовыми, белыми камнями
В сухом прозрачном воздухе сверкаешь.
Качаются разбойничьи фелюги,
Горят в порту турецких флагов маки,
Тростинки мачт, хрусталь волны упругий
И на канатах лодочки-гамаки.

На все лады, оплаканное всеми,
С утра до ночи «яблочко» поется.
Уносит ветер золотое семя, —
Оно пропало — больше не вернется.
А в переулочках, чуть свечерело,
Пиликают, согнувшись, музыканты,
По двое и по трое, неумело,
Невероятные свои варьянты.

О, горбоносых странников фигурки!
О, средиземный радостный зверинец!
Расхаживают в полотенцах турки,
Как петухи у маленьких гостиниц.
Везут собак в тюрьмоподобной фуре,
Сухая пыль по улицам несется,
И хладнокровен средь базарных фурий
Монументальный повар с броненосца.

Идем туда, где разные науки
И ремесло — шашлык и чебуреки,
Где вывеска, изображая брюки,
Дает понятье нам о человеке.
Мужской сюртук — без головы стремленье,
Цирюльника летающая скрипка
И месмерический утюг — явленье
Небесных прачек — тяжести улыбка.

Здесь девушки стареющие в челках
Обдумывают странные наряды
И адмиралы в твердых треуголках
Припоминают сон Шехерезады.
Прозрачна даль. Немного винограда.
И неизменно дует ветер свежий.
Недалеко до Смирны и Багдада,
Но трудно плыть, а звезды всюду те же.

1919 (1919—1920?)


Феодосия (Максимилиан Александрович Волошин)

          Из цикла «Личины»

Сей древний град — богоспасаем
(Ему же имя «Богом дан») —
В те дни был социальным раем.
Из дальних черноморских стран
Солдаты навезли товару
И бойко продавали тут
Орехи — сто рублей за пуд,
Турчанок — пятьдесят за пару —
На том же рынке, где рабов
Славянских продавал татарин.
Наш мир культурой не состарен,
И торг рабами вечно нов.
Хмельные от лихой свободы
В те дни спасались здесь народы:
Затравленные пароходы
Врывались в порт, тушили свет,
Толкались в пристань, швартовались,
Спускали сходни, разгружались
И шли захватывать «Совет».
Мелькали бурки и халаты,
И пулемёты и штыки,
Румынские большевики
И трапезундские солдаты,
«Семёрки», «Тройки», «Румчерод»,
И «Центрослух», и «Центрофлот»,
Толпы одесских анархистов,
И анархистов-коммунистов,
И анархистов-террористов:
Специалистов из громил.
В те дни понятья так смешались,
Что Господа буржуй молил,
Чтобы у власти продержались
Остатки большевицких сил.
В те дни пришёл сюда посольством
Турецкий крейсер, и Совет
С широким русским хлебосольством
Дал политический банкет.
Сменял оратора оратор.
Красноречивый агитатор
Приветствовал, как брата брат,
Турецкий пролетариат,
И каждый с пафосом трибуна
Свой тост эффектно заключал:
— «Итак: да здравствует Коммуна
И Третий Интернационал!»
Оратор клал на стол окурок…
Тогда вставал почтенный турок —
В мундире, в феске, в орденах —
И отвечал в таких словах:
— «Я вижу… слышу… помнить стану…
И обо всём, что видел, — сам
С отменным чувством передам
Его Величеству — Султану».

Фонтану Бахчисарайского дворца (Александр Сергеевич Пушкин)

Фонтан любви, фонтан живой!
Принес я в дар тебе две розы.
Люблю немолчный говор твой
И поэтические слезы.

Твоя серебряная пыль
Меня кропит росою хладной:
Ах, лейся, лейся, ключ отрадный!
Журчи, журчи свою мне быль...

Фонтан любви, фонтан печальный!
И я твой мрамор вопрошал:
Хвалу стране прочел я дальной;
Но о Марии ты молчал...

Светило бледное гарема!
И здесь ужель забвенно ты?
Или Мария и Зарема
Одни счастливые мечты?

Иль только сон воображенья
В пустынной мгле нарисовал
Свои минутные виденья,
Души неясный идеал?

1824


Чатырдаг (Владимир Александрович Шуф)

  Из цикла "Крымские стихотворения"

Видишь там среди тумана, 
Сквозь ночную тьму, 
Чатырдага-великана 
Белую чалму? 

На груди его могучей 
Ветер, дух небес, 
Словно бороду, дремучий 
Колыхает лес. 

И склонив на землю око 
С мрачной высоты, 
Сторожить он одиноко 
Горные хребты. 

И один орел могучий 
Взмахами крыла 
Черных дум свевает тучи 
С грозного чела! 

Примечание

Чатырдаг - горный массив (яйла), 
расположенный в южной части Крымского полуострова, 
в 10 км от моря, пятый по высоте в Крыму. 

Чатырдаг (Владимир Григорьевич Бенедиктов)

Он здесь! - В средину цепи горной
Вступил, и, дав ему простор,
Вокруг почтительно, покорно
Раздвинулись громады гор.

Своим величьем им неравный,
Он стал - один и, в небосклон
Вперя свой взор полудержавный,
Сановник гор - из Крыма он,

Как из роскошного чертога,
Оставив мир дремать в пыли,
Приподнялся - и в царство бога
Пошел посланником земли.

Зеленый плащ вкруг плеч расправил
И, выся темя наголо,
Под гром и молнию подставил
Свое открытое чело.

И там, воинственный, могучий,
За Крым он растет с грозой,
Под мышцы схватывает тучи
И блещет светлой головой.

И вот я стою на холодной вершине.
Все тихо, все глухо и темно в долине.
Лежит подо мною во мраке земля,
А с солнцем давно переведался я, -

Мне первому луч его утренний выпал,
И выказал пурпур, и злато рассыпал.
Таврида-красавица вся предо мной.
Стыдливо крадется к ней луч золотой

И гонит слегка ее сон чародейный,
Завесу тумана, как полог кисейный,
Отдернул и перлы восточные ей
Роняет на пряди зеленых кудрей.

Вздохнула, проснулась прелестница мира,
Свой стан опоясала лентой Салгира,
Цветами украсилась, грудь подняла
И в зеркало моря глядится: мила!

Роскошна! Полна красотою и благом!
И смотрит невестой!.. А мы с Чатырдагом
Глядим на красу из отчизны громов
И держим над нею венец облаков.

Чатырдаг - горный массив (яйла), расположенный в южной части Крымского полуострова, в 10 км от моря, пятый по высоте в Крыму

Черное море (Михаил Павлович Розенгейм)

Зубчатый Ай-Петри синеет во мгле. 
Один я стою на прибрежной скале. 
Далеко, широко, в раздольном просторе, 
Лежишь предо мною, ты, Черное море! 
Как полог лазурный, навис над тобой 
Безбрежнаго неба покров голубой. 
Облитое солнцем, как зеркало, гладко, 
Ты, кажется, дремлешь так тихо, так сладко. 
Стою и любуюсь лазурью твоей! - 
За что же ты черным слывешь у людей?... 
Нет, грозное имя ты носишь напрасно, 
Черно ты в день черный, в день ясный ты ясно. 
Ты бурно, ты страшно тогда лишь, когда 
Борьбы с ураганом придет череда; 
Когда, весь одетый в громовыя тучи, 
Он дерзко нарушит покой твой могучий... 

Элегия (На скалы, на холмы глядеть без нагляденья) (Василий Иванович Туманский)

На скалы, на холмы глядеть без нагляденья;
Под каждым деревом искать успокоенья;
Питать бездействием задумчивость свою;
Подслушивать в горах журчащую струю
Иль звонкое о брег плесканье океана;
Под зыбкой пеленой вечернего тумана
Взирать на облака, разбросанны кругом
В узорах и в цветах и в блеске золотом, -
Вот жизнь моя в стране, где кипарисны сени,
Средь лавров возрастя, приманивают к лени,
Где хижины татар венчает виноград,
Где роща каждая есть благовонный сад.

1824 Алупка


"Я иду дорогой скорбной в мой безрадостный Коктебель... " (Максимилиан Александрович Волошин)

Я иду дорогой скорбной в мой безрадостный Коктебель...
По нагорьям терн узорный и кустарники в серебре.
По долинам тонким дымом розовеет внизу миндаль,
И лежит земля страстная в черных ризах и орарях.

Припаду я к острым щебням, к серым срывам размытых гор,
Причащусь я горькой соли задыхающейся волны,
Обовью я чобром, мятой и полынью седой чело.
Здравствуй, ты, в весне распятый, мой торжественный Коктебель!

1907, Коктебель


Ялта (Андрей Николаевич Муравьев)

Из-за утесов Аю-Дага,
Бледнея, восстает луна,
Как легкий челн, носимый влагой,
Плывет по воздуху она
И, углубляясь в мрак востока,
Унылый проясняет лик,
Доколь над бездною широкой
Столб серебристый не возник.

Всё тихо! Звуков нет в эфире,
И на земле движенья нет.
Казалось, в усыпленном мире
Исчез последний жизни след!
Но сладкой тишины мгновенье
Такую негу льет в сердца,
Такие чувства упоенья,
Каких не выразят уста!

Так, если арфы вдохновенной
Последний, мощный, дивный звук
Умолк и голос отдаленный
Звук повторил и вновь потух, -
Рука заснула над струнами,
И тихо всё! Но песнь живет,
Лелея сладкими мечтами,
И эхо - новых звуков ждет!

И никогда в часы смятений,
Когда в груди страстей война
И бунт неистовых волнений, -
Так безмятежно не полна
Душа высокая, младая,
Как в тихий ночи час, когда,
Как чаша полная до края,
Она полна собой... Тогда,

Тогда высокою мечтою
Еще восторг, еще один
Вдохни - и смертной пеленою
Полет воздушный нестесним!
Она разорвала оковы,
Ее жилище - в небесах,
И, смерти памятник суровый,
Остался бездыханный прах!

Покрылся мрачной синевою
Необозримый свод небес;
На нем несметною толпою
Светила ночи - сонм чудес -
Горят, как в первый день созданья,
Всем блеском юного лица.
Они горят огнем желанья
И, мнится, мания творца

Еще однажды ожидают,
Чтобы с гармонией вступить
В полночный путь! Их отражают
Кристаллы вод, но возмутить
Небес торжественной картины,
Играя, не дерзнет волна,
И неподвижные пучины
Лежат одной громадой сна!

Над молчаливыми брегами
Роскошно восстают холмы
Аутки, полные дарами
Румяной осени, весны.
На скате легких возвышений
Отдельно хижины стоят,
И, свежие раскинув сени,
Над ними дерева висят!

Но неприметно исчезает
Холмов отлогий, легкий скат,
У их подошвы развивает
Долина Ялты новый сад.
Эдема свежая картина,
И той же прелестью полна, -
Сия волшебная долина
Лучом луны озарена.

Вокруг нее - ночные горы
Стоят завистливой стеной,
Невольно возвращая взоры
На дно долины золотой.
Она глубоко в отдаленьи
Втеснилась в сердце мрачных гор, -
Как первой страсти впечатленье,
Как первый совести укор!

И моря светлые пучины,
Касаясь низких берегов,
Как продолжение долины,
Бегут до дальних облаков.
Молчанье волн, утесы, горы
И свод полунощных небес
Пленяют, восхищают взоры
Гармонией своих чудес!

1825 или 1826

Всего стихотворений: 66

Количество обращений к теме стихотворений: 62204