Стихотворения русских поэтов про города Италии на одной странице

Слабеет моря гул прощальный, 
Как сонный шепот Нереид, 
Напев далекий и печальный -- 
"Addio, Napoli" звучит... 

Как тихий жертвенник, дымится 
Везувий в светлой вышине, 
Огонь краснеет при луне, 
И белый дым над ним клубится... 

Мне бесконечно дорога 
Земля твоих цветущих склонов, 
Сорренто с рощами лимонов, 
О, золотые берега!.. 

Прохлада гротов -- в полдень жаркий, 
Где голубым огнем горит 
Волна, кидая на гранит 
Дрожащей влаги отблеск яркий, 

Где камни скрыл подводный мох, 
Где днем и ночью Океана 
В глубокой бездне слышен вздох, 
Подобный музыке органа. 

И в том, как шепчется трава, 
И в том, как плачет непогода, 
Хотел подслушать я, Природа, 
Твои сердечные слова! 

Искал я в ропоте потоков, 
Искал в тиши твоих ночей 
Еще не понятых намеков, 
Твоей души, твоих речей... 

Теперь ты кажешься мне сказкой, 
Сорренто! Север впереди... 
Но шепчет Юг с последней лаской: 
"Не уходи, не уходи!" 

Слабеет моря гул прощальный, 
Как сонный шепот Нереид, 
Напев далекий и печальный: 
"Addio, Napoli" звучит...

Нет воды вкуснее, чем в Романье,
Нет прекрасней женщин, чем в Болонье,
В лунной мгле разносятся признанья,
От цветов струится благовонье.

Лишь фонарь идущего вельможи
На мгновенье выхватит из мрака
Между кружев розоватость кожи,
Длинный ус, что крутит забияка.

И его скорей проносят мимо,
А любовь глядит и торжествует.
О, как пахнут волосы любимой,
Как дрожит она, когда целует.

Но вино, чем слаще, тем хмельнее,
Дама, чем красивей, тем лукавей,
Вот уже уходят ротозеи
В тишине мечтать о высшей славе.

И они придут, придут до света
С мудрой думой о Юстиниане
К темной двери университета,
Векового логовища знаний.

Старый доктор сгорблен в красной тоге,
Он законов ищет в беззаконьи,
Но и он порой волочит ноги
По веселым улицам Болоньи.

        (Из путевых эскизов)

...Вот он, угрюмый, почерневший дом;
Здесь жил когда-то гордый Капулетти.
Там - наверху - три темные окошка
Над узенькою лентою балкона...
То комната Джульетты. А сюда,
Вот в этот сад, - преданье говорит, -
По вечерам, когда спала Верона
И воды Эча месяц серебрил,
Плывя в лазури неба многозвездной, -
Сюда Ромео юный приходил
И поднимался к милому окну.
Она к нему склонялася - и тихо
Во мгле звучали робкие признанья.
А там - за цепью сумрачных домов -
Ее могила... Пусть всё это сказка, -
Ты, гордая действительность, давно
Не зажигала сладкого волненья...
Над мраморного урной я стоял,
И чудилось - передо мной вставала
Тень кроткая избранницы Ромео,
Тревожная вставала - и звала...
И слышались мне звуки слов забытых,
Печальные, как жалоба...
     "Уж если,
Signore, кто в Верону попадет, -
Сейчас сюда, к гробнице. А и то:
Быть может, здесь, под этой урной, нет
Джульетты Капулетти, да и вряд ли
Жила она на свете..."
  И несносно
Забормотал упрямый чичероне,
Что есть у них, в Вероне, и дворцы,
И монументы пышные - не то что
Простая, одинокая могила...

          (Из путевых эскизов)

Вот он, мертвый город. По руинам пыльным
Бродят жадно взоры. Жутко... Мысль немеет...
Воскресают тени сумрачные; веет
От домов пустынных холодом могильным.
Мы идем гурьбою; с чичероне рядом
Англичанка - с книжкой, с недовольным взглядом,
С желтыми кудрями, строгою осанкой,
С зонтиком и мопсом; а за англичанкой
Тучных два монаха с алыми губами,
С темными, как вишни, влажными глазами,
Развлекаясь чинно тихим разговором,
Созерцают форум благосклонным взором.
Нет, скорее к морю! Лучше одиноко
Завтра поброжу здесь, вызывая тени...
Вот уж и ворота, серые ступени,
Узкая дорожка - и уж видит око,
Как смеются, пенясь, голубые воды,
Как в ответ смеются блещущие своды
Радостного неба...
 В золотом загаре,
Улыбаясь морю, спит Кастелламаре,
А направо - слабо различают взоры -
За пустыней влаги, тихой и прозрачной,
Радостный Неаполь, зелень рощ и горы,
И усталый мститель, сам Везувий мрачный...

Спит он, но всё ближе грозные мгновенья:
Отдохнет он, старый, - из могучей груди
Рев глухой раздастся... Миг один смятенья -
И застынут в лаве пестрые селенья,
Где беспечно ныне копошатся люди...
Гаснет день лучистый. Песен слышны звуки...
Я присел на камень. На песчаном склоне,
Разметав широко бронзовые руки,
Полуобнаженный, дремлет ладзарони,
Дремлет, сладко нежась да на солнце млея...
Что ему Везувий! Что ему Помпея!..

        Фантазия

                        П.А. Плетневу

Ночь весенняя дышала
Светло-южною красой;
Тихо Брента - протекала,
Серебримая луной;
Отражен волной огнистой
Блеск прозрачных облаков,
И восходит пар душистый
От зеленых берегов.

Свод лазурный, томный ропот
Чуть дробимыя волны,
Померанцев, миртов шепот
И любовный свет луны,
Упоенья аромата
И цветов и свежих трав,
И вдали напев Торквата
Гармонических октав -

Всё вливает тайно радость,
Чувствам снится дивный мир,
Сердце бьется, мчится младость
На любви весенний пир;
По водам скользят гондолы,
Искры брызжут под веслом,
Звуки нежной баркаролы
Веют легким ветерком.

Что же, что не видно боле
Над игривою рекой
В светло-убранной гондоле
Той красавицы младой,
Чья улыбка, образ милый
Волновали все сердца
И пленяли дух унылый
Исступленного певца?

Нет ее: она тоскою
В замок свой удалена;
Там живет одна с мечтою,
Тороплива и мрачна.
Не мила ей прелесть ночи,
Не манит сребристый ток,
И задумчивые очи
Смотрят томно на восток.

Но густее тень ночная;
И красот цветущий рой,
В неге страстной утопая,
Покидает пир ночной.
Стихли пышные забавы,
Всё спокойно на реке,
Лишь Торкватовы октавы
Раздаются вдалеке.

Вот прекрасная выходит
На чугунное крыльцо;
Месяц бледно луч наводит
На печальное лицо;
В русых локонах небрежных
Рисовался легкий стан,
И на персях белоснежных
Изумрудный талисман!

Уж в гондоле одинокой
К той скале она плывет,
Где под башнею высокой
Море бурное ревет.
Там певца воспоминанье
В сердце пламенном живей,
Там любви очарованье
С отголоском прежних дней.

И в мечтах она внимала,
Как полночный вещий бой
Медь гудящая сливала
С вечно-шумною волной.
Не мила ей прелесть ночи,
Душен свежий ветерок,
И задумчивые очи
Смотрят томно на восток.

Тучи тянутся грядою,
Затмевается луна;
Ясный свод оделся мглою;
Тма внезапная страшна.
Вдруг гондола осветилась,
И звезда на высоте
По востоку покатилась
И пропала в темноте.

И во тме с востока веет
Тихогласный ветерок;
Факел дальний пламенеет, -
Мчится по морю челнок.
В нем уныло молодая
Тень знакомая сидит,
Подле арфа золотая,
Меч под факелом блестит.

Не играйте, не звучите,
Струны дерзкие мои:
Славной тени не гневите!..
О! свободы и любви
Где же, где певец чудесный?
Иль его не сыщет взор?
Иль угас огонь небесный,
Как блестящий метеор?

   1

В развалинах забытого дворца
Водили нас две нищие старухи,
И речи их лилися без конца.
"Синьоры, словно дождь среди засухи,
Нам дорог ваш визит; мы стары, глухи
И не пленим вас нежностью лица,
Но радуйтесь тому, что нас узнали:
Ведь мы с сестрой последние Микьяли.

    2

Вы слышите: Микьяли... Как звучит!
Об нас не раз, конечно, вы читали,
Поэт о наших предках говорит,
Историк их занес в свои скрижали,
И вы по всей Италии едва ли
Найдете род, чтоб был так знаменит.
Так не были богаты и могучи
Ни Пезаро, ни Фоскари, ни Пучи...

    3

Ну, а теперь наш древний блеск угас.
И кто же разорил нас в пух? - Ребенок!
Племянник Гаэтано был у нас,
Он поручен нам был почти с пеленок;
И вырос он красавцем: строен, тонок...
Как было не прощать его проказ!
А жить он начал уже слишком рано...
Всему виной племянник Гаэтано.

   4

Анконские поместья он спустил,
Палаццо продал с статуями вместе,
Картины пропил, вазы перебил,
Брильянты взял, чтоб подарить невесте,
А проиграл их шулерам в Триесте.
А впрочем, он прекрасный малый был,
Характера в нем только было мало...
Мы плакали, когда его не стало.

    5

Смотрите, вот висит его портрет
С задумчивой, кудрявой головою:
А вот над ним - тому уж много лет,-
С букетами в руках и мы с сестрою.
Тогда мы обе славились красою,
Теперь, увы... давно пропал и след
От прошлого... А думается: все же
На нас теперь хоть несколько похоже.

    6

А вот Франческо... С этим не шути,
В его глазах не сыщешь состраданья:
Он заседал в Совете десяти,
Ловил, казнил, вымучивал признанья,
За то и сам под старость, в наказанье,
Он должен был тяжелый крест нести:
Три сына было у него,- все трое
Убиты в роковом Лепантском бое.

    7

Вот в мантии старик, с лицом сухим:
Антонио... Мы им гордиться можем:
За доброту он всеми был любим,
Сенатором был долго, после дожем,
Но, ревностью, как демоном, тревожим,
К жене своей он был неумолим!
Вот и она, красавица Тереза:
Портрет ее - работы Веронеза -

    8

Так, кажется, и дышит с полотна...
Она была из рода Морозини...
Смотрите, что за плечи, как стройна,
Улыбка ангела, глаза богини,
И хоть молва нещадна,- как святыни,
Терезы не касалася она.
Ей о любви никто б не заикнулся,
Но тут король, к несчастью, подвернулся.

    9

Король тот Генрих Третий был. О нем
В семействе нашем памятно преданье,
Его портрет мы свято бережем.
О Франции храня воспоминанье,
Он в Кракове скучал как бы в изгнаньи
И не хотел быть польским королем.
По смерти брата, чуя трон побольше,
Решился он в Париж бежать из Польши.

    10

Дорогой к нам Господь его привел.
Июльской ночью плыл он меж дворцами,
Народ кричал из тысячи гондол,
Сливался пушек гром с колоколами,
Венеция блистала вся огнями.
В палаццо Фоскарини он вошел...
Все плакали: мужчины, дамы, дети...
Великий государь был Генрих Третий!

    11

Республика давала бал гостям...
Король с Терезой встретился на бале.
Что было дальше - неизвестно нам,
Но только мужу что-то насказали,
И он, Терезу утопив в канале,
Венчался снова в церкви Фрари, там,
Где памятник великого Кановы...
Но старику был брак несчастлив новый".

    12

И длился об Антонио рассказ,
О бедствиях его второго брака...
Но начало тянуть на воздух нас
Из душных стен, из плесени и мрака...
Старухи были нищие,- однако
От денег отказались и не раз
Нам на прощанье гордо повторяли:
"Да, да,- ведь мы последние Микьяли!"

    13

Я бросился в гондолу и велел
Куда-нибудь подальше плыть. Смеркалось...
Канал в лучах заката чуть блестел,
Дул ветерок, и туча надвигалась.
Навстречу к нам гондола приближалась,
Под звук гитары звучный тенор пел,
И громко раздавались над волнами
Заветные слова: dimmi che m'ami. {*}

    14

Венеция! Кто счастлив и любим,
Чья жизнь лучом сочувствия согрета,
Тот, подойдя к развалинам твоим,
В них не найдет желанного привета.
Ты на призыв не дашь ему ответа,
Ему покой твой слишком недвижим,
Твой долгий сон без жалоб и без шума
Его смутит, как тягостная дума.

    15

Но кто устал, кто бурей жизни смят,
Кому стремиться и спешить напрасно,
Кого вопросы дня не шевелят,
Чье сердце спит бессильно и безгласно,
Кто в каждом дне грядущем видит ясно
Один бесцельный повторений ряд,-
Того с тобой обрадует свиданье...
И ты пришла! И ты - воспоминанье!..

    16

Когда больная мысль начнет вникать
В твою судьбу былую глубже, шире,
Она не дожа будет представлять,
Плывущего в короне и порфире,
А пытки, казни, мост Dei Sospiri -
Все, все, на чем страдания печать...
Какие тайны горя и измены
Хранят безмолвно мраморные стены!..

    17

Как был людьми глубоко оскорблен,
Какую должен был понесть потерю,
Кто написал, в темнице заключен
Без окон и дверей, подобно зверю:
"Спаси Господь от тех, кому я верю,-
От тех, кому не верю, я спасен!"
Он, может быть, великим был поэтом,-
История твоя в двустишьи этом!

    18

Страданья чашу выпивши до дна,
Ты снова жить, страдать не захотела,
В объятьях заколдованного сна,
В минувшем блеске ты окаменела:
Твой дож пропал, твой Марк давно без дела
Твой лев не страшен, площадь не нужна,
В твоих дворцах пустынных дышит тленье...
Везде покой, могила, разрушенье...

    19

Могила!.. да! но отчего ж порой
Ты хороша, пленительна, могила?
Зачем она увядшей красотой
Забытых снов так много воскресила,
Душе напомнив, что в ней прежде жило?
Ужель обманчив так ее покой?
Ужели сердцу суждено стремиться,
Пока оно не перестанет биться?..

    20

Мы долго плыли... Вот зажглась звезда,
Луна нас обдала потоком света;
От прежней тучи нет теперь следа,
Как ризой, небо звездами одето.
"Джузеппе! Пеппо!" - прозвучало где-то..
Все замерло: и воздух и вода.
Гондола наша двигалась без шума,
Налево берег Лидо спал угрюмо.

    21

О, никогда на родине моей
В года любви и страстного волненья
Не мучили души моей сильней
Тоска по жизни, жажда увлеченья!
Хотелося забыться на мгновенье,
Стряхнуть былое, высказать скорей
Кому-нибудь, что душу наполняло...
Я был один, и все кругом молчало...

    22

А издали, луной озарена,
Венеция, средь темных вод белея,
Вся в серебро и мрамор убрана,
Являлась мне как сказочная фея.
Спускалась ночь, теплом и счастьем вея;
Едва катилась сонная волна,
Дрожало сердце, тайной грустью сжато,
И тенор пел вдали "О, sol beato"... {**}

* Скажи мне, что любишь меня (ит.)
** О, прекрасное солнце (ит.)

Венеция — сказка. Старинные зданья
Горят перламутром в отливах тумана.
На всём бесконечная грусть увяданья
Осенних тонов Тициана.

Дож Венеции свободной
Средь лазоревых зыбей,
Как жених порфирородный,
Достославно, всенародно
Обручался ежегодно
С Адриатикой своей.

И недаром в эти воды
Он кольцо свое бросал:
Веки целые, не годы
(Дивовалися народы),
Чудный перстень воеводы
Их вязал и чаровал...

И чета в любви и мире
Много славы нажила —
Века три или четыре,
Все могучее и шире,
Разрасталась в целом мире
Тень от львиного крыла.

А теперь?
     В волнах забвенья
Сколько брошенных колец!..
Миновались поколенья,—
Эти кольца обрученья,
Эти кольца стали звенья
Тяжкой цепи наконец!..

        Анне Алексеевне Кудрявцевой

Дул южный ветерок теплом и ароматом
   Благословенных нив;
Полуденных лучей облитый ярким златом,
   Спал голубой залив.

Как лебедь, распустив свой парус розоватый,
   Летел наш пароход;
И лентою вдали виднелась полосатой
   Венеция из вод.

Огнями всех цветов над ними разрисован,
   Был тепел небосклон;
Картиной южною впервые околдован,
   Я погружался в сон.

И всё, что от новелл мне память сохраняла
   С ребяческих годов,
В волшебных образах неслось и оживало:
   И ревность и любовь,

Подкупленный кинжал и неподкупной ласки
   Весь женский, южный взрыв;
И ночи, и луна, и факелы и маски, -
   Риальто и залив.

Вот, вот послышалась призывная гитара.
   Условный встречи час!
Чу! скрыпнуло окно, и засветилась пара
   Во мраке черных глаз.

Вот, ручкой выброшен проворной из окошка
   В гондолу, шнур повис;
И цепкая по нем венецианки ножка
   Бежит по петлям вниз.

О, как, баюкаем всё грезою прекрасной,
   Хотел тогда скорей
Я как любовницу узреть любовник страстный
   Красавицу морей.

Дул снова ветерок теплом и ароматом
   Благословенных нив;
Полуденных лучей облитый ярким златом,
   Опять дремал залив.

Летели мы; едва лишь чайка успевала
   За легкою кормой;
Венеция вдали за нами исчезала,
   Мне снился сон иной:

Я слышал звук цепей, и ига бич упорно
   Свистал, смущая слух,
И мнилось: да ужель ты умер здесь позорно
   Навек, народа дух!

И девам не сплетать венков из листьев лавра!
   И не придет Тезей,
Который выхватит из пасти минотавра
   Красавицу морей!

Золотая голубятня у воды,
Ласковой и млеюще зеленой;
Заметает ветерок соленый
Черных лодок узкие следы.

Сколько нежных, странных лиц в толпе.
В каждой лавке яркие игрушки:
С книгой лев на вышитой подушке,
С книгой лев на мраморном столбе.

Как на древнем, выцветшем холсте,
Стынет небо тускло-голубое,
Но не тесно в этой тесноте
И не душно в сырости и зное.

Паров исчезло покрывало,-
Плывем.- Еще ли не видна?
Над ровною чертою вала
Там словно что-то засияло,
Нырнув из моря.- Вот она!

Зыбь вкруг нее играет ярко;
Земли далеки берега;
К нам грузная подходит барка,
Вот куполы святого Марка,
Риальта чудная дуга.

И гордые прокурации
Стоят, как будто б корабли
Властителям блажной стихии
И ныне дани Византии
Толпой усердною несли.

Свой горький жребий забывая,
Царица пленная морей,
Облитая лучами мая,
Глядится, женщина прямая,
В волне сверкающей своей.

          1

Поверхностью морей отражена,
Богатая Венеция почила,
Сырой туман дымился, и луна
Высокие твердыни осребрила.
Чуть виден бег далекого ветрила,
Студеная вечерняя волна
Едва шумит вод веслами гондолы
И повторяет звуки баркаролы.

          2

Мне чудится, что это ночи стон,
Как мы, своим покоем недовольной,
Но снова песнь! и вновь гитары звон!
О, бойтеся, мужья, сей песни вольной.
Советую, хотя мне это больно,
Не выпускать красавиц ваших, жен;
Но если вы в сей миг неверны сами,
Тогда, друзья! да будет мир меж вами!

          3

И мир с тобой, прекрасный Чичизбей,
И мир с тобой, лукавая Мелина.
Неситеся по прихоти морей,
Любовь нередко бережет пучина;
Хоть и над морем царствует судьбина,
Гонитель вечный счастливых людей,
Но талисман пустынного лобзанья
Уводит сердца темные мечтанья.

          4

Рука с рукой, свободу дав очам,
Сидят в ладье и шепчут меж собою;
Она вверяет месячным лучам
Младую грудь с пленительной рукою,
Укрытые досель под епанчою,
Чтоб юношу сильней прижать к устам;
Меж тем вдали, то грустный, то веселый,
Раздался звук обычной баркаролы:

     Как в дальнем море ветерок,
     Свободен вечно мой челнок;
     Как речки быстрое русло,
     Не устает мое весло.

     Гондола по воде скользит,
     А время по любви летит;
     Опять сравняется вода,
     Страсть не воскреснет никогда.

Поздно. Гиганты на башне
Гулко ударили три.
Сердце ночами бесстрашней.
Путник, молчи и смотри.

Город, как голос наяды,
В призрачно-светлом былом,
Кружев узорней аркады,
Воды застыли стеклом.

Верно, скрывают колдуний
Завесы черных гондол
Там, где огни на лагуне —
Тысячи огненных пчел.

Лев на колонне, и ярко
Львиные очи горят,
Держит Евангелье Марка,
Как серафимы, крылат.

А на высотах собора,
Где от мозаики блеск,
Чу, голубиного хора
Вздох, воркованье и плеск.

Может быть, это лишь шутка,
Скал и воды колдовство,
Марево? Путнику жутко,
Вдруг... никого, ничего?

Крикнул. Его не слыхали,
Он, оборвавшись, упал
В зыбкие, бледные дали
Венецианских зеркал.

Почему под солнцем юга в ярких красках и цветах,
В формах выпукло-прекрасных представал пред взором прах?

Здесь - пришлец я, но когда-то здесь душа моя жила.
Это понял я, припомнив гондол черные тела.
Это понял, повторяя Юга полные слова,
Это понял, лишь увидел моего святого Льва!

От условий повседневных жизнь свою освободив,
Человек здесь стал прекрасен и как солнце горделив.
Он воздвиг дворцы в лагуне, сделал дожем рыбака,
И к Венеции безвестной поползли, дрожа, века.

И доныне неизменно все хранит здесь явный след
Прежней дерзости и мощи, над которой смерти нет.

    Посвящается С. Н. Р.

Прощай, Венеция! Твой Ангел блещет ярко
На башне городской, и отдаленный звон
Колоколов Святого Марка
Несется по воде, как чей-то тихий стон.
Люблю твой золотой, твой мраморный собор,
На сон, на волшебство, на вымысел похожий,
Народной площади величье и простор
И сумрак галерей в палаццо древних Дожей,
Каналы узкие под арками мостов
И ночью в улице порою звук несмелый
Ускоренных шагов;
Люблю я мрамор почернелый
Твоих покинутых дворцов,
Мадонны образок с лампадой одинокой
Над сваями, в немых лагунах Маломокко,
Где легче воздуха прозрачная вода:
Она живет, горит, и дышит, и синеет,
И, словно птица, в ней гондола, без следа,
Без звука, – черная, таинственная реет.

                 I
      
         Надпись к картине
      
С какою кроткостью и скорбью нежной
Пречистая взирает с полотна!
Грядущий час печали неизбежной
     Как бы предчувствует Она!
      
К груди Она Младенца прижимает
И Им любуется, о Нем грустя...
Как Бог, Он взором вечность проницает
     И беззаботен, как дитя!
      
Гмунден
20 мая 1882
      
                 II
      
             Баркарола
      
      Плыви, моя гондола,
           Озарена луной,
      Раздайся, баркарола,
           Над сонною волной.
      Настроена гитара:
           О, друг, я в честь твою
      Всего земного шара
           Все песни пропою!
      Смотри, уж на Пьяццетте
           Потушены огни,
      При ярком лунном свете
           С тобою мы одни.
      Замолкли серенады,
           И ставни заперты, -
      Среди ночной прохлады
           Не спим лишь я да ты.
      До Лидо не далеко,
           Мы быстро доплывем;
      Там море так широко
           Раскинулось кругом;
      Там месяц волны любит:
           Смотри, как с вышины
      Лучами он голубит
           Морские глубины.
      Там, в голубом просторе,
           В лазоревой дали
      Забудем мы и горе,
           И бедствия земли.
      Пусть звуки поцелуя
           Подслушает волна,
      И, как тебя люблю я,
           Пусть подглядит луна!
      
      Гмунден
      24 мая 1882
      
      
                III
      
            Мост вздохов
      
      Под мостом вздохов проплывала
   Гондола позднею порой,
   И в бледном сумраке канала
   Раздумье овладело мной.
   Зачем таинственною сенью
   Навис так мрачно этот свод?
   Зачем такой зловещей тенью
   Под этим мостом обдает?
   Как много вздохов и стенаний,
   Должно быть, в прежние года
   Слыхали стены этих зданий
   И эта мутная вода!
   Могли б поведать эти своды,
   Как в дни жестокой старины,
   Бывало, оглашались воды
   Паденьем тела с вышины;
   И волн, и времени теченье
   Спешило тело унести:
   То были жертвы отомщенья
   Совета Трех и Десяти...
   Но не болтливы стен каменья,
   Не разговорчива вода,
   И лишь в одном воображенье
   Встают минувшие года.
   Безмолвна мраморная арка,
   Безмолвен сумрачный канал...
   Крылатый лев Святого Марка
   Сном вековечным задремал.
      
   Штутгарт
   4 июня 1882
      
      
                 IV
      
  Скользила гондола моя над волной
       Морского широкого лона.
  Заката малиновый луч надо мной
       Румянил лазурь небосклона.
      
  Жемчужные сверху ряды облаков
       Гляделись в спокойное море,
  И слышался бой отдаленный часов,
       Теряясь в безбрежном просторе.
      
  Желанием сладостным, нежной тоской
       Душа изнывала и млела:
  Хотелося слиться с волной голубой,
       Лететь выше неба предела;
      
  Хотелось угаснуть, как луч золотой,
       Застыть, как те звуки в просторе, -
  Хотелось объять ненасытной душой
       Все небо и целое море!
      
  Стрельна
  12 июля 1882
      
      
                 V
      
         Помнишь, порою ночною
      Наша гондола плыла,
      Мы любовались луною,
      Всплескам внимая весла.
      
      Помнишь, безмолвно дремала
      Тихим Венеция сном,
      В сонные воды канала
      Звезды гляделись кругом.
      
      Мимо палаццо мы дожей,
      Мимо Пьяццетты колонн
      Плыли с тобою... О, Боже,
      Что за чарующий сон!
      
      Искрились волны лагуны...
      Где-то в дали голубой
      Плакали нежные струны, -
      Пел гондольер молодой;
      
      Пел он про месяц и море,
      Про голубую волну,
      Пел про блаженство и горе.
      Пел про любовь и весну.
      
      Дивная песнь навевала
      Грезы блаженной любви,
      В душу она проникала,
      Страсть разжигала в крови...
      
         Помнишь, порою ночною
      Тихо гондола плыла,
      Мы любовались луною...
      О, что за ночь то была!
      
      Красное Село
      28 июля 1882
      
      
                 VI
      
     На площади Святого Марка,
     Где вьются стаи голубей,
Где меж бесчисленных колонн за аркой арка
Пленяют взор каймой узорчатой своей,
Остановился я... Уж угасал, бледнея,
        Тревожный, суетливый день;
С безоблачных небес, таинственно синея,
На землю сонную спускалась ночи тень;
     И колокола благовест унылый
     Сзывал к вечерне христиан. Меня
          Влекло неведомою силой
     К старинному собору, чтобы дня
          Забыть и шум, и утомленье.
        Благоговейного исполнен умиленья,
     Переступил святыни я порог...
Лампады теплились, дымилися кадила,
И сумрачная мгла, казалось, говорила:
          Здесь соприсутствует нам Бог! -
И стал молиться я спокойный и безмолвный.
Орган откуда-то с незримой вышины
Звучал торжественно, и стройных звуков волны
     Лилися среди мертвой тишины.
     В них слышались и слезы, и стенанья,
     Скорбь за утраченные небеса,
        И неземные воздыханья,
        И райских песен голоса.
Прозрачный, легкий дым каждений благовонных,
        Струясь вкруг мраморных столбов,
Скользя по плитам стен, вдоль сводов закопченных,
     Вился и таял в мраке куполов,
     Молитвой и веками освященных.
И лики строгие угодников святых
        Со злата греческой мусии
     Глядели на меня... И о родных
        Иконах матушки России
        Невольно вспомнил я тогда;
     Моя душа крылатою мечтою
     Перенеслась на родину, туда,
На север, где теперь, согретая весною,
     Душистая черемуха цветет,
     Благоухают пышные сирени,
        И песни соловей поет...
     В уме столпилось столько впечатлений!..
        И вздохом я вздохнул таким,
     Каким вздохнуть один лишь Русский может,
Когда его тоска по родине изгложет
        Недугом тягостным своим.

Я был разбужен спозаранку
Щелчком оконного стекла.
Размокшей каменной баранкой
В воде Венеция плыла.

Все было тихо, и, однако,
Во сне я слышал крик, и он
Подобьем смолкнувшего знака
Еще тревожил небосклон.

Он вис трезубцем Скорпиона
Над гладью стихших мандолин
И женщиною оскорбленной,
Быть может, издан был вдали.

Теперь он стих и черной вилкой
Торчал по черенок во мгле.
Большой канал с косой ухмылкой
Оглядывался, как беглец.

Туда, голодные, противясь,
Шли волны, шлендая с тоски,
И гондолы* рубили привязь,
Точа о пристань тесаки.

Вдали за лодочной стоянкой
В остатках сна рождалась явь.
Венеция венецианкой
Бросалась с набережных вплавь.

* В отступление от обычая
восстанавливаю итальянское ударение - П.

Восемь лет в Венеции я не был...
Всякий раз, когда вокзал минуешь
И на пристань выйдешь, удивляет
Тишина Венеции, пьянеешь
От морского воздуха каналов.
Эти лодки, барки, маслянистый
Блеск воды, огнями озаренной,
А за нею низкий ряд фасадов
Как бы из слоновой грязной кости,
А над ними синий южный вечер,
Мокрый и ненастный, но налитый
Синевою мягкою, лиловой, -
Радостно все это было видеть!
Восемь лет... Я спал в давно знакомой
Низкой, старой комнате, под белым
Потолком, расписанным цветами.
Утром слышу, - колокол: и звонко
И певуче, но не к нам взывает
Этот чистый одинокий голос,
Голос давней жизни, от которой
Только красота одна осталась!
Утром косо розовое солнце
Заглянуло в узкий переулок,
Озаряя отблеском от дома,
От стены напротив - и опять я
Радостную близость моря, воли
Ощутил, увидевши над крышей,
Над бельем, что по ветру трепалось,
Облаков сиреневые клочья
В жидком, влажно-бирюзовом небе.
А потом на крышу прибежала
И белье снимала, напевая,
Девушка с раскрытой головою,
Стройная и тонкая... Я вспомнил
Капри, Грациэллу Ламартина...
Восемь лет назад я был моложе,
Но не сердцем, нет, совсем не сердцем!
В полдень, возле Марка, что казался
Патриархом Сирии и Смирны,
Солнце, улыбаясь в светлой дымке,
Перламутром розовым слепило.
Солнце пригревало стены Дожей,
Площадь и воркующих, кипящих
Сизых голубей, клевавших зерна
Под ногами щедрых форестьеров.
Все блестело - шляпы, обувь, трости,
Щурились глаза, сверкали зубы,
Женщины, весну напоминая
Светлыми нарядами, раскрыли
Шелковые зонтики, чтоб шелком
Озаряло лица... В галерее
Я сидел, спросил газету, кофе
И о чем-то думал... Тот, кто молод,
Знает, что он любит. Мы не знаем -
Целый мир мы любим... И далеко,
За каналы, за лежавший плоско
И сиявший в тусклом блеске город,
За лагуны Адрии зеленой,
В голубой простор глядел крылатый
Лев с колонны. В ясную погоду
Он на юге видит Апеннины,
А на сизом севере - тройные
Волны Альп, мерцающих над синью
Платиной горбов своих ледяных...

Вечером - туман, молочно-серый,
Дымный, непроглядный. И пушисто
Зеленеют в нем огни, столбами
Фонари отбрасывают тени.
Траурно Большой канал чернеет
В россыпи огней, туманно-красных,
Марк тяжел и древен. В переулках -
Слякоть, грязь. Идут посередине, -
В опере как будто. Сладко пахнут
Крепкие сигары. И уютно
В светлых галереях - ярко блещут
Их кафе, витрины. Англичане
Покупают кружево и книжки
С толстыми шершавыми листами,
В переплетах с золоченой вязью,
С грубыми застежками... За мною
Девочка пристряла - все касалась
До плеча рукою, улыбаясь
Жалостно и робко: «Mi d'un soldo!»*
Долго я сидел потом в таверне,
Долго вспоминал ее прелестный
Жаркий взгляд, лучистые ресницы
И лохмотья... Может быть, арабка?

Ночью, в час, я вышел. Очень сыро,
Но тепло и мягко. На пьяцетте
Камни мокры. Нежно пахнет морем,
Холодно и сыро вонью скользких
Темных переулков, от канала -
Свежестью арбуза. В светлом небе
Над пьяцеттой, против папских статуй
На фасаде церкви - бледный месяц:
То сияет, то за дымом тает,
За осенней мглой, бегущей с моря.
«Не заснул, Энрико?» - Он беззвучно,
Медленно на лунный свет выводит
Длинный черный катафалк гондолы,
Чуть склоняет стан - и вырастает,
Стоя на корме ее... Мы долго
Плыли в узких коридорах улиц,
Между стен высоких и тяжелых...

В этих коридорах - баржи с лесом,
Барки с солью: стали и ночуют.
Под стенами - сваи и ступени,
В плесени и слизи. Сверху - небо,
Лента неба в мелких бледных звездах...
В полночь спит Венеция, - быть может,
Лишь в притонах для воров и пьяниц,
За вокзалом, светят щели в ставнях,
И за ними глухо слышны крики,
Буйный хохот, споры и удары
По столам и столикам, залитым
Марсалой и вермутом... Есть прелесть
В этой поздней, в этой чадной жизни
Пьяниц, проституток и матросов!
«Но amato, amo, Desdemona»,** -
Говорит Энрико, напевая,
И, быть может, слышит эту песню
Кто-нибудь вот в этом темном доме -
Та душа, что любит... За оградой
Вижу садик; в чистом небосклоне -
Голые, прозрачные деревья,
И стеклом блестят они, и пахнет
Сад вином и медом... Этот винный
Запах листьев тоньше, чем весенний!
Молодость груба, жадна, ревнива,
Молодость не знает счастья - видеть
Слезы на ресницах Дездемоны,
Любящей другого...
Вот и светлый
Выход в небо, в лунный блеск и воды!
Здравствуй, небо, здравствуй, ясный месяц,
Перелив зеркальных вод и тонкий
Голубой туман, в котором сказкой
Кажутся вдали дома и церкви!
Здравствуйте, полночные просторы
Золотого млеющего взморья
И огни чуть видного экспресса,
Золотой бегущие цепочкой
По лагунам к югу!

* Дай мне сольдо! (итал.).
** Я любил, люблю, Дездемона (итал.). 

Колоколов средневековый
Певучий зов, печаль времен,
И счастье жизни вечно новой,
И о былом счастливый сон.

И чья-то кротость, всепрощенье
И утешенье: все пройдет!
И золотые отраженья
Дворцов в лазурном глянце вод.

И дымка млечного опала,
И солнце, смешанное с ним,
И встречный взор, и опахало,
И ожерелье из коралла
Под катафалком водяным.

Веницейской жизни, мрачной и бесплодной,
Для меня значение светло.
Вот она глядит с улыбкою холодной
В голубое дряхлое стекло.

Тонкий воздух кожи, синие прожилки,
Белый снег, зеленая парча.
Всех кладут на кипарисные носилки,
Сонных, теплых вынимают из плаща.

И горят, горят в корзинах свечи,
Словно голубь залетел в ковчег.
На театре и на праздном вече
Умирает человек.

Ибо нет спасенья от любви и страха,
Тяжелее платины Сатурново кольцо,
Черным бархатом завешенная плаха
И прекрасное лицо.

Тяжелы твои, Венеция, уборы,
В кипарисных рамах зеркала.
Воздух твой граненый. В спальне тают горы
Голубого дряхлого стекла.

Только в пальцах - роза или склянка,
Адриатика зеленая, прости!
Что же ты молчишь, скажи, венецианка,
Как от этой смерти праздничной уйти?

Черный Веспер в зеркале мерцает,
Все проходит, истина темна.
Человек родится, жемчуг умирает,
И Сусанна старцев ждать должна.

В Генуе, в палаццо дожей
Есть старинные картины,
На которых странно схожи
С лебедями бригантины.

Возле них, сойдясь гурьбою,
Моряки и арматоры
Все ведут между собою
Вековые разговоры,

С блеском глаз, с усмешкой важной,
Как живые, неживые…
От залива ветер влажный
Спутал бороды седые.

Миг один, и будет чудо;
Вот один из них, смелея,
Опросит: — «Вы синьор, откуда,
Из Ливорно иль Пирея?

«Если будете в Брабанте,
Там мой брат торгует летом,
Отвезите бочку кьянти
От меня ему с приветом».

По улицам Венеции, в вечерний
Неверный час, блуждал я меж толпы,
И сердце трепетало суеверней.

Каналы, как громадные тропы,
Манили в вечность; в переменах тени
Казались дивны строгие столпы,

И ряд оживших призрачных строений
Являл очам, чего уж больше нет,
Что было для минувших поколений.

И, словно унесенный в лунный свет,
Я упивался невозможным чудом,
Но тяжек был мне дружеский привет...

В тот вечер улицы кишели людом,
Во мгле свободно веселился грех,
И был весь город дьявольским сосудом.

Бесстыдно раздавался женский смех,
И зверские мелькали мимо лица...
И помыслы разгадывал я всех.

Но вдруг среди позорной вереницы
Угрюмый облик предо мной возник.
Так иногда с утеса глянут птицы,-

То был суровый, опаленный лик.
Не мертвый лик, но просветленно-страстный.
Без возраста - не мальчик, не старик.

И жалким нашим нуждам не причастный,
Случайный отблеск будущих веков,
Он сквозь толпу и шум прошел, как властный.

Мгновенно замер говор голосов,
Как будто в вечность приоткрылись двери,
И я спросил, дрожа, кто он таков.

Но тотчас понял: Данте Алигьери.

И ты предстала мне, Флоренция,
   Как многогрешная вдова,
Сжимающая индульгенцию,
   Закутанная в кружева.
                       
Его костер как будто курится!
   Как будто серая зола
Все эти своды, эти улицы,
   Все эти камни обмела.
                       
Звеня узорными уздечками
   По ним спускался и сверкал,
Дразня бесстыдными словечками,
   Неугомонный карнавал.
                       
И будто здесь Саванаролою
   Навеки радость проклята...
Над мертвою Прокридой голою
   Дрожат молитвенно уста!

В старинном городе, чужом и странно близком,
Успокоение мечтой пленило ум.
Не думая о временном и низком,
По узким улицам плетешься наобум...

В картинных галереях — в вялом теле
Проснулись все мелодии чудес,
И у мадонн чужого Боттичелли,
Не веря, служишь столько тихих месс...

Перед Давидом Микельанджело так жутко
Следить, забыв века, в тревожной вере
За выраженьем сильного лица!

О, как привыкнуть вновь к туманным суткам,
К растлениям, самоубийствам и холере,
К болотному терпенью без конца?..

Колокольный звон над Римом
кажется почти что зримым,-
он плывет, пушист и густ,
он растет, как пышный куст.

Колокольный звон над Римом
смешан с копотью и дымом
и с латинской синевой,-
он клубится, как живой.

Как река, сорвав запруду,
проникает он повсюду,
заливает, глушит, топит
судьбы, участи и опыт,
волю, действия и думы,
человеческие шумы
и захлестывает Рим
медным паводком своим.

Колокольный звон над Римом
кажется неутомимым,-
все неистовей прилив
волн, идущих на прорыв.
Но внезапно миг настанет.
Он иссякнет, он устанет,
остановится, остынет,
как вода, куда-то схлынет,
и откатится куда-то
гул последнего раската,-
в землю или в небеса?

И возникнут из потопа
Рим, Италия, Европа,
малые пространства суши —
человеческие души,
их движения, их трепет,
женский плач и детский лепет,
рев машин и шаг на месте,
шум воды и скрежет жести,
птичья ярмарка предместий,
милой жизни голоса.

Как эмаль, сверкает море,
И багряные закаты
На готическом соборе,
Словно гарпии, крылаты;
Но какой античной грязью
Полон город, и не вдруг
К золотому безобразью
Нас приучит буйный юг.

Пахнет рыбой и лимоном,
И духами парижанки,
Что под зонтиком зеленым
И несет креветок в банке;
А за кучею навоза
Два косматых старика
Режут хлеб… Сальватор Роза
Их провидел сквозь века.

Здесь не жарко, с моря веют
Белобрысые туманы,
Все хотят и все не смеют
Выйти в полночь на поляны,
Где седые, грозовые
Скалы высятся венцом,
Где засела малярия
С желтым бешеным лицом.

И, как птица с трубкой в клюве,
Поднимает острый гребень,
Сладко нежится Везувий,
Расплескавшись в сонном небе.
Бьются облачные кони,
Поднимаясь на зенит,
Но, как истый лаццарони,
Все дымит он и храпит.

На палубе в утренний час я стояла,-
Мы к южной неслися роскошной стране;
В раздольной, шумливой морской ширине
Смирялися брызги задорные вала.

Мы быстро неслись; отбегала светло
С боков парохода струистая пена;
Ждала я,- в залив выдавалась Мизена,
Везувия тихо дымилось жерло.

И с левой руки расстилаясь и с правой,
Виднелись брега благодатной земли;
И взором я града искала вдали,
Облитого морем, мощенного лавой.

И там, где эфирный сияющий свод
Касался с любовью земного предела,-
Неаполь блеснул и раскинулся бело
Меж яхонтом неба и яхонтом вод.

  На­та­лии Гон­ча­ро­вой.

Под сво­да­ми огром­но­го со­бо­ра,
В тем­ни­це дра­го­цен­но­го ор­га­на,
Хор го­ло­сов про­тяж­но пел хвалы.
И бури пол­но­звуч­но­го на­по­ра
При­под­ни­ма­ли гул­кие валы.
И раз­вер­за­лись недра оке­а­на.

Пять суток ог­не­вых вихрь от Сахар
Втор­гал­ся, опа­лял пес­ча­ной сушью
И оглу­шал, и пре­да­вал уду­шью,
Вне­зап­ным хо­ло­дом сме­няя жар!
Ко­лю­чих скал и как­ту­сов гро­ма­да,
Бли­ста­тель­ных Се­ми­тов пад­ший трон,
Су­ро­вый, край­ний Юг!.. Но ты, от­ра­да,
Про­ве­я­ла! Бла­го­ухал лимон.
И ехали в ко­ляс­ках, по­лу­ле­жа,
Из улиц к морю, мед­лен­но, в закат,
Гра­фи­ни ис­том­лён­ные, тре­во­жа
Бред ме­лан­хо­лии. Во­сточ­ный лад,
Глаз са­ра­цин­ский! Древ­ние за­га­ры
На пире смуг­ло-ма­то­вом цвели.

И море им от­кры­лось после кары,
И ве­ли­ча­во стыли ко­раб­ли…
Но горь­ко пре­дан­ный одной хи­ме­ре,
Я нес себе без­жа­лост­ный закон.
И было здесь от­ча­я­нье по­те­ри
Прав на гар­мо­нию. Тю­рем­ный сон!

Бла­го­уха­ний и кру­ше­ний слава,
Ве­ли­ко­ле­пья древ­няя ос­но­ва,
Пав­ли­ны мо­за­ик и пальм сады!
Я весь был ярость гроз­но­го уста­ва,
Я дал обет мол­ча­нья и враж­ды.
И жгло, ду­ши­ло, как си­рок­ко, Слово!

Сицилианцы в бархатных костюмах,
Сицилианки в мусульманских шалях,
Монахи-греки в тенях риз угрюмых,
Корабль на парусах в закатных далях!

Сменяясь, все молились здесь в мечети,
Арабы и отцы-иеремиты,
В горячем воздухе, в надменном свете
Боролись племена и были слиты.

Да, я родной Тирренским славным водам
И фиолетовым палящим скалам,
Владыкам пальм, арабам-мореходам
И этим старцам гордым и усталым!

Солнце жжет высокие стены,
Крыши, площади и базары.
О, янтарный мрамор Сиены
И молочно-белый Каррары!

Все спокойно под небом ясным;
Вот, окончив псалом последний,
Возвращаются дети в красном
По домам от поздней обедни.

Где ж они, суровые громы
Золотой тосканской равнины,
Ненасытная страсть Содомы
И голодный вопль Уголино?

Ах, и мукам счет и усладам
Не веками ведут — годами!
Гибеллины и гвельфы рядом
Задремади в гробах с гербами.

Все проходит, как тень, но время
Остается, как прежде, мстящим,
И былое, темное бремя
Продолжает жить в настоящем.

Сатана в нестерпимом блеске,
Оторвавшись от старой фрески,
Наклонился с тоской всегдашней
Над кривого пизанской башней.

          В. Н. Орлову

Венеция уходит. Не тревожь
Венеции дождей и старых дожей,
Смущавшей оборванцев и вельмож
Осанкою и золотистой кожей.

Венеция уходит в глубину,
Венеция скрывается из виду,
Перечеркнув старинную вину
И позабыв последнюю обиду.

Венеция уходит навсегда.
Уходят тротуары и подмостки.
И куполом смыкается вода
Над рыжим завихрением прически.

Там в изумрудном забытьи воды
Ее кольцо колышется неярко,
И медленно смываются следы
Моей любви с камней святого Марка.

Венеция! Уходит страсть и стать.
Сестра моя, а мне куда податься!
Венеции положено блистать,
Венеция устала торговаться.

Венеция уходит. На канал
От железнодорожного вокзала
Оплакивать последний карнавал
Последняя гондола опоздала.

Парада нет, и пушки не палят.
Обманутая временем жестоко,
Венеция уходит в Китеж-град,
Как женщина, легко и одиноко.

Горит ее пленительная прядь,
Прочесанная солнцем над волною.
...О чем ты призадумалась? Присядь.
Когда мы снова встретимся с тобою?

Волчица с пастью кровавой
На белом, белом столбе,
Тебе, увенчанной славой,
По праву привет тебе.

С тобой младенцы, два брата,
К сосцам стремятся припасть.
Они не люди, волчата,
У них звериная масть.

Не правда ль, ты их любила,
Как маленьких, встарь, когда,
Рыча от бранного пыла,
Сжигали они города?

Когда же в царство покоя
Они умчались, как вздох,
Ты, долго и страшно воя,
Могилу рыла для трех.

Волчица, твой город тот же
У той же быстрой реки
Что мрамор высоких лоджий,
Колонн его завитки,

И лик Мадонн вдохновенный,
И храм святого Петра,
Покуда здесь неизменно
Зияет твоя нора,

Покуда жесткие травы
Растут из дряхлых камней
И смотрит месяц кровавый
Железных римских ночей?!

И город цезарей дивных,
Святых и великих пап,
Он крепок следом призывных,
Косматых звериных лап.

Мы едем поляною голой,
Не встретясь с живою душой;
Вдали, из-под тучи тяжелой,
Виднеется город большой.

И, будто б его называя,
Чрез мертвой пустыни предел
От неба стемневшего края
Отрывистый гром прогремел.

Кругом все сурово и дико;
Один он в пространстве немом
Стоит, многогрешный владыка,
Развенчанный божьим судом.

Стоит беззащитный, недужный,
И смотрит седой исполин
Угрюмо в угрюмый окружный
Простор молчаливых равнин:

Где вести, и казнь, и законы
Гонцы его миру несли,
Где тесные шли легионы,
Где били челом короли.

Он смотрит, как ветер поляны
Песок по пустыни метет,
И серые всходят туманы
Из топи тлетворных болот.

1.

Рим Фабия и Рим Нерона
И ты, столица наших дней,
Под той же сенью небосклона,
Ты сколько видела людей?

Ты сколько видела страданий,
Ненужных войн, забытых ссор —
Судьба к Teбе простёрла длани
И изрекла свой приговор.

Она сказала: Рим сената,
Ты был велик ещё вчера,
Умри теперь, пришла пора,
Пусть ныне крест в лучах заката
Горит на куполе Петра.

И умер Рим и умер форум,
И в прахе пали алтари
И вспыхнул крест в лучах зари,
Воздетый царственным собором.

2.

Люблю бродить среди могил
Былого форума и Рима,
Здесь кто-то верил и любил,
В руках судьбы неумолимой.

В пахучей высохшей траве
С шуршаньем ящерица мчится,
А в беспредельной синеве
Парят и утопают птицы.

И вьётся узкая тропа,
Здесь Цезарь проходил когда-то,
Здесь с кликом двигалась толпа
К дверям гранитного сената.

Ты спишь, о славных днях скорбя,
Могучий Рим, могучий форум,
Лишь путник ныне на тебя
Посмотрит любопытным взором.

А римлянин пройдёт кругом,
Не остановится, не взглянет —
Что рыться в прахе вековом?
Ведь Цезарь спит могильным сном
И легион его не встанет.

3.

Под синей мглою небосклона
В зоологическом саду,
Сидишь ты, русская ворона,
Среди роскошных какаду.

О, ты должна собой гордиться,
Чем стала ты и чем была,
Не ты ль оборванною птицей
Отбросы в булочных крала?

Не за тобой ли гнались кошки,
По переулкам и дворам,
Не ты ли мёрзла на окошке
В крещенский холод по ночам.

Не ты ли при лучах заката
Справляла свадьбу в небесах,
Когда на дремлющих лугах
Туман стелился синеватый.

Nul n’est prоfect dans sons pays
Ты это ясно доказала,
Чем ты была и чем ты стала
И где теперь друзья твои?

Они, как прежде, по заборам
Кричат и скачут без забот.
И разве только сонный кот
Их провожает злобным взором. 

Рим! всемогущее, таинственное слово!
И вековечно ты, и завсегда ты ново!
Уже во тьме времен, почивших мертвым сном,
Звучало славой ты на языке земном.
Народы от тебя, волнуясь, трепетали,
Тобой исписаны всемирные скрижали;
И человечества след каждый, каждый шаг
Стезей трудов, и жертв, и опытов, и благ,
И доблесть каждую, и каждое стремленье,
Мысль светлую облечь в высокое служенье,
Все, что есть жизнь ума, все, что души есть
                                     страсть -
Искусство, мужество, победа, слава, власть,-
Все выражало ты живым своим глаголом,
И было ты всего великого символом.
Мир древний и его младая красота,
И возмужавший мир под знаменем креста,
С красою строгою и нравственным порядком,
Не на тебе ль слились нетленным отпечатком?
Державства твоего свершились времена;
Другие за тобой слова и имена,
Мирского промысла орудья и загадки,
И волновали мир, и мир волнуют шаткий.
Уж не таишь в себе, как в урне роковой,
Ты жребиев земли, покорной пред тобой,
И человечеству, в его стремленьи новом,
Звучишь преданьем ты, а не насущным словом,
В тени полузакрыт всемирный великан:
И форум твой замолк, и дремлет Ватикан.
Но избранным душам, поэзией обильным,
И ныне ты еще взываешь гласом сильным.
Нельзя - хоть между слов тебя упомянуть,
Хоть мыслью по тебе рассеянно скользнуть,
Чтоб думой скорбною, высокой и спокойной
Не обдало души, понять тебя достойной.

Где лягушки фонтанов, расквакавшись
И разбрызгавшись, больше не спят
И, однажды проснувшись, расплакавшись,
Во всю мочь своих глоток и раковин
Город, любящий сильным поддакивать,
Земноводной водою кропят,—

Древность легкая, летняя, наглая,
С жадным взглядом и плоской ступней,
Словно мост ненарушенный Ангела
В плоскоступье над желтой водой,—

Голубой, онелепленный, пепельный,
В барабанном наросте домов,
Город, ласточкой купола лепленный
Из проулков и из сквозняков,—
Превратили в убийства питомник
Вы, коричневой крови наемники,
Италийские чернорубашечники,
Мертвых цезарей злые щенки...

Все твои, Микель Анджело, сироты,
Облеченные в камень и стыд,—
Ночь, сырая от слез, и невинный
Молодой, легконогий Давид,
И постель, на которой несдвинутый
Моисей водопадом лежит,—
Мощь свободная и мера львиная
В усыпленьи и в рабстве молчит.

И морщинистых лестниц уступки —
В площадь льющихся лестничных рек,—
Чтоб звучали шаги, как поступки,
Поднял медленный Рим-человек,
А не для искалеченных нег,
Как морские ленивые губки.

Ямы Форума заново вырыты
И открыты ворота для Ирода,
И над Римом диктатора-выродка
Подбородок тяжелый висит.

Поговорим о Риме — дивный град!
Он утвердился купола победой.
Послушаем апостольское credo:
Несется пыль, и радуги висят.

На Авентине вечно ждут царя —
Двунадесятых праздников кануны, —
И строго-канонические луны —
Двенадцать слуг его календаря.

На дольный мир глядит сквозь облак хмурый
Над Форумом огромная луна,
И голова моя обнажена —
О, холод католической тонзуры!

В ночи лазурной почивает Рим.
Взошла луна и овладела им,
И спящий град, безлюдно-величавый,
Наполнила своей безмолвной славой...

Как сладко дремлет Рим в ее лучах!
Как с ней сроднился Рима вечный прах!..
Как будто лунный мир и град почивший —
Всё тот же мир, волшебный, но отживший!..

О, Помпея далекая, рощи лимонные. 
Очертанья Везувия легкие, чистые, 
В темнолистых поникших ветвях золотистые, 
Разогретые солнцем, плоды благовонные!.. 
О Сорренто, великого моря дыхание, -- 
   Это всё обаяние 
Возвращает меня к моей первой любви... 
Не ревнуй и природу чужой не зови, 
И не бойся, что я предаюсь ее нежности, 
   Что забуду тебя я в безбрежности 
Тихо спящего моря, вдали от людей, 
Что сравню с красотою мгновенной твоей 
   Красоту эту вечную... 

   Милая, душу живую твою 
Здесь я в природе еще беззаветней люблю, 
   Душу твою бесконечную!

Веками тканая величия одежда!
     О каменная летопись времен!
С благоговением, как набожный невежда,
     Вникаю в смысл твоих немых письмен.
Великой буквою мне зрится всяк обломок,
     В нем речи прерванной ищу следов...
Здесь все таинственно - и каждый камень громок
     Отзывами отгрянувших веков.

Каррарского мрамора белые блоки.
И мышцы в намеке, и лица в намеке.

Мятежная сила невольников Рима
Рождается в камне, могуча и зрима.

По воле резца непонятной, чудесной
Молчанье гремит торжествующей песней.

Гимн варварской мощи, дерзанью, работе
Поет Микельанджело Буонаротти.

У белого камня, у мраморной груды
Стоим, созерцая великое чудо.

И видим, как времени власть побеждая,
Ликуя в экстазе, любя и страдая,

Сквозь годы исканий, сквозь путы сомнений
Из холода глыб прорывается гений.

О сердце, ты неблагодарно!
Тебе — и розовый миндаль,
И горы, вставшие над Арно,
И запах трав, и в блеске даль.

Но, тайновидец дней минувших,
Твой взор мучительно следит
Ряды в бездонном потонувших,
Тебе завещанных обид.

Тебе нужны слова иные.
Иная, страшная пора.
…Вот грозно стала Синьория,
И перед нею два костра.

Один, как шкура леопарда,
Разнообразен, вечно нов.
Там гибнет «Леда» Леонардо
Средь благовоний и шелков.

Другой, зловещий и тяжелый,
Как подобравшийся дракон,
Шипит: «Вотще Савонароллой
Мой дом державный потрясен».

Они ликуют, эти звери,
А между них, потупя взгляд,
Изгнанник бедный, Алигьери,
Стопой неспешной сходит в Ад.

Всего стихотворений: 42

Количество обращений к теме стихотворений: 2463