Стихотворения русских поэтов про Италию на одной странице

Слабеет моря гул прощальный, 
Как сонный шепот Нереид, 
Напев далекий и печальный -- 
"Addio, Napoli" звучит... 

Как тихий жертвенник, дымится 
Везувий в светлой вышине, 
Огонь краснеет при луне, 
И белый дым над ним клубится... 

Мне бесконечно дорога 
Земля твоих цветущих склонов, 
Сорренто с рощами лимонов, 
О, золотые берега!.. 

Прохлада гротов -- в полдень жаркий, 
Где голубым огнем горит 
Волна, кидая на гранит 
Дрожащей влаги отблеск яркий, 

Где камни скрыл подводный мох, 
Где днем и ночью Океана 
В глубокой бездне слышен вздох, 
Подобный музыке органа. 

И в том, как шепчется трава, 
И в том, как плачет непогода, 
Хотел подслушать я, Природа, 
Твои сердечные слова! 

Искал я в ропоте потоков, 
Искал в тиши твоих ночей 
Еще не понятых намеков, 
Твоей души, твоих речей... 

Теперь ты кажешься мне сказкой, 
Сорренто! Север впереди... 
Но шепчет Юг с последней лаской: 
"Не уходи, не уходи!" 

Слабеет моря гул прощальный, 
Как сонный шепот Нереид, 
Напев далекий и печальный: 
"Addio, Napoli" звучит...

Нет воды вкуснее, чем в Романье,
Нет прекрасней женщин, чем в Болонье,
В лунной мгле разносятся признанья,
От цветов струится благовонье.

Лишь фонарь идущего вельможи
На мгновенье выхватит из мрака
Между кружев розоватость кожи,
Длинный ус, что крутит забияка.

И его скорей проносят мимо,
А любовь глядит и торжествует.
О, как пахнут волосы любимой,
Как дрожит она, когда целует.

Но вино, чем слаще, тем хмельнее,
Дама, чем красивей, тем лукавей,
Вот уже уходят ротозеи
В тишине мечтать о высшей славе.

И они придут, придут до света
С мудрой думой о Юстиниане
К темной двери университета,
Векового логовища знаний.

Старый доктор сгорблен в красной тоге,
Он законов ищет в беззаконьи,
Но и он порой волочит ноги
По веселым улицам Болоньи.

       Great is their love, who love
               in sin and fear.
                               Byron

       Велика тех любовь, кто любят
              во грехе и страхе.
                              Байрон

День влажнокудрый досиял,
Меж туч огонь вечерний сея.
Вкруг помрачался, вкруг зиял
Недвижный хаос Колизея.

Глядели из стихийной тьмы
Судеб безвременные очи...
День бурь истомных к прагу ночи,
День алчный провожали мы -

Меж глыб, чья вечность роковая
В грехе святилась и крови,
Дух безнадежный предавая
Преступным терниям любви,

Стеснясь, как два листа, что мчит,
Безвольных, жадный плен свободы,
Доколь их слившей непогоды
Вновь легкий вздох не разлучит...

Если ждет твое сердце любви - поспешай
В тот излюбленный солнцем, пленительный край,
Где у склонов цветущих прибрежий и гор
Расстилается моря лазурный простор,
Где красу юных пальм сторожит кипарис,
Где с землей небеса в томной неге слились.

Там недвижной теплынью окутанный день
Будет нежить мечтаний беспечную лень;
А крылатая, черная южная ночь
Обоймет... обольстит... и умчит тебя прочь
От забот и боязни, сомнений и слез
В звездный мир воплощенья несбыточных грез.

Этот мир... он - порыв, он - безумье, он - бред!
Ни минувшего в нем, ни грядущего нет!
Он, лобзая, молчит, потому что нет слов,
Чтобы выразить зной его пламенных снов;
К жизни робкого сердца, объятого тьмой,
Он прильнет лишь на миг... Но тот миг - будет твой!

Монастыри в предгориях глухих,
Наследие разбойников морских,
Обители забытые, пустые,-
Моя душа жила когда-то в них:
Люблю, люблю вас, келии простые,
Дворы в стенах тяжелых и нагих,
Валы и рвы, от плесени седые,
Под башнями кустарники густые
И глыбы скользких пепельных камней,
Загромоздивших скаты побережий,
Где сквозь маслины кажется синей
Вода у скал, где крепко треплет свежий,
Соленый ветер листьями маслин
И на ветру благоухает тмин!

Глубоко тонут ноги в теплом пепле, 
И ослепительно, как будто солнцем 
Озарена, желтеет сера. К бездне 
Я подошел и в кратер заглянул: 
Горячий пар клубами вырывался... 
Послышались тяжелые удары, 
Подземный гром и гул, и клокотанье... 
Сверкнул огонь!.. 
Привет тебе, о древний, 
Великий Хаос, Праотец вселенной! 
Я счастлив тем, что нет в душе смиренья 
Перед тобой, слепая власть природы!.. 
Меня стереть с лица земли ты можешь, 
Но всё твое могущество -- ничто 
Перед одной непобедимой искрой, 
Назло богам зажженной Прометеем 
В моем свободном сердце!.. 
Я здесь стою, никем не побежденный, 
И, к небесам подняв чело, 
Тебя ногами попираю, 
О древний Хаос, Праотец вселенной! 

        Фантазия

                        П.А. Плетневу

Ночь весенняя дышала
Светло-южною красой;
Тихо Брента - протекала,
Серебримая луной;
Отражен волной огнистой
Блеск прозрачных облаков,
И восходит пар душистый
От зеленых берегов.

Свод лазурный, томный ропот
Чуть дробимыя волны,
Померанцев, миртов шепот
И любовный свет луны,
Упоенья аромата
И цветов и свежих трав,
И вдали напев Торквата
Гармонических октав -

Всё вливает тайно радость,
Чувствам снится дивный мир,
Сердце бьется, мчится младость
На любви весенний пир;
По водам скользят гондолы,
Искры брызжут под веслом,
Звуки нежной баркаролы
Веют легким ветерком.

Что же, что не видно боле
Над игривою рекой
В светло-убранной гондоле
Той красавицы младой,
Чья улыбка, образ милый
Волновали все сердца
И пленяли дух унылый
Исступленного певца?

Нет ее: она тоскою
В замок свой удалена;
Там живет одна с мечтою,
Тороплива и мрачна.
Не мила ей прелесть ночи,
Не манит сребристый ток,
И задумчивые очи
Смотрят томно на восток.

Но густее тень ночная;
И красот цветущий рой,
В неге страстной утопая,
Покидает пир ночной.
Стихли пышные забавы,
Всё спокойно на реке,
Лишь Торкватовы октавы
Раздаются вдалеке.

Вот прекрасная выходит
На чугунное крыльцо;
Месяц бледно луч наводит
На печальное лицо;
В русых локонах небрежных
Рисовался легкий стан,
И на персях белоснежных
Изумрудный талисман!

Уж в гондоле одинокой
К той скале она плывет,
Где под башнею высокой
Море бурное ревет.
Там певца воспоминанье
В сердце пламенном живей,
Там любви очарованье
С отголоском прежних дней.

И в мечтах она внимала,
Как полночный вещий бой
Медь гудящая сливала
С вечно-шумною волной.
Не мила ей прелесть ночи,
Душен свежий ветерок,
И задумчивые очи
Смотрят томно на восток.

Тучи тянутся грядою,
Затмевается луна;
Ясный свод оделся мглою;
Тма внезапная страшна.
Вдруг гондола осветилась,
И звезда на высоте
По востоку покатилась
И пропала в темноте.

И во тме с востока веет
Тихогласный ветерок;
Факел дальний пламенеет, -
Мчится по морю челнок.
В нем уныло молодая
Тень знакомая сидит,
Подле арфа золотая,
Меч под факелом блестит.

Не играйте, не звучите,
Струны дерзкие мои:
Славной тени не гневите!..
О! свободы и любви
Где же, где певец чудесный?
Иль его не сыщет взор?
Иль угас огонь небесный,
Как блестящий метеор?

   1

В развалинах забытого дворца
Водили нас две нищие старухи,
И речи их лилися без конца.
"Синьоры, словно дождь среди засухи,
Нам дорог ваш визит; мы стары, глухи
И не пленим вас нежностью лица,
Но радуйтесь тому, что нас узнали:
Ведь мы с сестрой последние Микьяли.

    2

Вы слышите: Микьяли... Как звучит!
Об нас не раз, конечно, вы читали,
Поэт о наших предках говорит,
Историк их занес в свои скрижали,
И вы по всей Италии едва ли
Найдете род, чтоб был так знаменит.
Так не были богаты и могучи
Ни Пезаро, ни Фоскари, ни Пучи...

    3

Ну, а теперь наш древний блеск угас.
И кто же разорил нас в пух? - Ребенок!
Племянник Гаэтано был у нас,
Он поручен нам был почти с пеленок;
И вырос он красавцем: строен, тонок...
Как было не прощать его проказ!
А жить он начал уже слишком рано...
Всему виной племянник Гаэтано.

   4

Анконские поместья он спустил,
Палаццо продал с статуями вместе,
Картины пропил, вазы перебил,
Брильянты взял, чтоб подарить невесте,
А проиграл их шулерам в Триесте.
А впрочем, он прекрасный малый был,
Характера в нем только было мало...
Мы плакали, когда его не стало.

    5

Смотрите, вот висит его портрет
С задумчивой, кудрявой головою:
А вот над ним - тому уж много лет,-
С букетами в руках и мы с сестрою.
Тогда мы обе славились красою,
Теперь, увы... давно пропал и след
От прошлого... А думается: все же
На нас теперь хоть несколько похоже.

    6

А вот Франческо... С этим не шути,
В его глазах не сыщешь состраданья:
Он заседал в Совете десяти,
Ловил, казнил, вымучивал признанья,
За то и сам под старость, в наказанье,
Он должен был тяжелый крест нести:
Три сына было у него,- все трое
Убиты в роковом Лепантском бое.

    7

Вот в мантии старик, с лицом сухим:
Антонио... Мы им гордиться можем:
За доброту он всеми был любим,
Сенатором был долго, после дожем,
Но, ревностью, как демоном, тревожим,
К жене своей он был неумолим!
Вот и она, красавица Тереза:
Портрет ее - работы Веронеза -

    8

Так, кажется, и дышит с полотна...
Она была из рода Морозини...
Смотрите, что за плечи, как стройна,
Улыбка ангела, глаза богини,
И хоть молва нещадна,- как святыни,
Терезы не касалася она.
Ей о любви никто б не заикнулся,
Но тут король, к несчастью, подвернулся.

    9

Король тот Генрих Третий был. О нем
В семействе нашем памятно преданье,
Его портрет мы свято бережем.
О Франции храня воспоминанье,
Он в Кракове скучал как бы в изгнаньи
И не хотел быть польским королем.
По смерти брата, чуя трон побольше,
Решился он в Париж бежать из Польши.

    10

Дорогой к нам Господь его привел.
Июльской ночью плыл он меж дворцами,
Народ кричал из тысячи гондол,
Сливался пушек гром с колоколами,
Венеция блистала вся огнями.
В палаццо Фоскарини он вошел...
Все плакали: мужчины, дамы, дети...
Великий государь был Генрих Третий!

    11

Республика давала бал гостям...
Король с Терезой встретился на бале.
Что было дальше - неизвестно нам,
Но только мужу что-то насказали,
И он, Терезу утопив в канале,
Венчался снова в церкви Фрари, там,
Где памятник великого Кановы...
Но старику был брак несчастлив новый".

    12

И длился об Антонио рассказ,
О бедствиях его второго брака...
Но начало тянуть на воздух нас
Из душных стен, из плесени и мрака...
Старухи были нищие,- однако
От денег отказались и не раз
Нам на прощанье гордо повторяли:
"Да, да,- ведь мы последние Микьяли!"

    13

Я бросился в гондолу и велел
Куда-нибудь подальше плыть. Смеркалось...
Канал в лучах заката чуть блестел,
Дул ветерок, и туча надвигалась.
Навстречу к нам гондола приближалась,
Под звук гитары звучный тенор пел,
И громко раздавались над волнами
Заветные слова: dimmi che m'ami. {*}

    14

Венеция! Кто счастлив и любим,
Чья жизнь лучом сочувствия согрета,
Тот, подойдя к развалинам твоим,
В них не найдет желанного привета.
Ты на призыв не дашь ему ответа,
Ему покой твой слишком недвижим,
Твой долгий сон без жалоб и без шума
Его смутит, как тягостная дума.

    15

Но кто устал, кто бурей жизни смят,
Кому стремиться и спешить напрасно,
Кого вопросы дня не шевелят,
Чье сердце спит бессильно и безгласно,
Кто в каждом дне грядущем видит ясно
Один бесцельный повторений ряд,-
Того с тобой обрадует свиданье...
И ты пришла! И ты - воспоминанье!..

    16

Когда больная мысль начнет вникать
В твою судьбу былую глубже, шире,
Она не дожа будет представлять,
Плывущего в короне и порфире,
А пытки, казни, мост Dei Sospiri -
Все, все, на чем страдания печать...
Какие тайны горя и измены
Хранят безмолвно мраморные стены!..

    17

Как был людьми глубоко оскорблен,
Какую должен был понесть потерю,
Кто написал, в темнице заключен
Без окон и дверей, подобно зверю:
"Спаси Господь от тех, кому я верю,-
От тех, кому не верю, я спасен!"
Он, может быть, великим был поэтом,-
История твоя в двустишьи этом!

    18

Страданья чашу выпивши до дна,
Ты снова жить, страдать не захотела,
В объятьях заколдованного сна,
В минувшем блеске ты окаменела:
Твой дож пропал, твой Марк давно без дела
Твой лев не страшен, площадь не нужна,
В твоих дворцах пустынных дышит тленье...
Везде покой, могила, разрушенье...

    19

Могила!.. да! но отчего ж порой
Ты хороша, пленительна, могила?
Зачем она увядшей красотой
Забытых снов так много воскресила,
Душе напомнив, что в ней прежде жило?
Ужель обманчив так ее покой?
Ужели сердцу суждено стремиться,
Пока оно не перестанет биться?..

    20

Мы долго плыли... Вот зажглась звезда,
Луна нас обдала потоком света;
От прежней тучи нет теперь следа,
Как ризой, небо звездами одето.
"Джузеппе! Пеппо!" - прозвучало где-то..
Все замерло: и воздух и вода.
Гондола наша двигалась без шума,
Налево берег Лидо спал угрюмо.

    21

О, никогда на родине моей
В года любви и страстного волненья
Не мучили души моей сильней
Тоска по жизни, жажда увлеченья!
Хотелося забыться на мгновенье,
Стряхнуть былое, высказать скорей
Кому-нибудь, что душу наполняло...
Я был один, и все кругом молчало...

    22

А издали, луной озарена,
Венеция, средь темных вод белея,
Вся в серебро и мрамор убрана,
Являлась мне как сказочная фея.
Спускалась ночь, теплом и счастьем вея;
Едва катилась сонная волна,
Дрожало сердце, тайной грустью сжато,
И тенор пел вдали "О, sol beato"... {**}

* Скажи мне, что любишь меня (ит.)
** О, прекрасное солнце (ит.)

Венеция — сказка. Старинные зданья
Горят перламутром в отливах тумана.
На всём бесконечная грусть увяданья
Осенних тонов Тициана.

Дож Венеции свободной
Средь лазоревых зыбей,
Как жених порфирородный,
Достославно, всенародно
Обручался ежегодно
С Адриатикой своей.

И недаром в эти воды
Он кольцо свое бросал:
Веки целые, не годы
(Дивовалися народы),
Чудный перстень воеводы
Их вязал и чаровал...

И чета в любви и мире
Много славы нажила —
Века три или четыре,
Все могучее и шире,
Разрасталась в целом мире
Тень от львиного крыла.

А теперь?
     В волнах забвенья
Сколько брошенных колец!..
Миновались поколенья,—
Эти кольца обрученья,
Эти кольца стали звенья
Тяжкой цепи наконец!..

Золотая голубятня у воды,
Ласковой и млеюще зеленой;
Заметает ветерок соленый
Черных лодок узкие следы.

Сколько нежных, странных лиц в толпе.
В каждой лавке яркие игрушки:
С книгой лев на вышитой подушке,
С книгой лев на мраморном столбе.

Как на древнем, выцветшем холсте,
Стынет небо тускло-голубое,
Но не тесно в этой тесноте
И не душно в сырости и зное.

Паров исчезло покрывало,-
Плывем.- Еще ли не видна?
Над ровною чертою вала
Там словно что-то засияло,
Нырнув из моря.- Вот она!

Зыбь вкруг нее играет ярко;
Земли далеки берега;
К нам грузная подходит барка,
Вот куполы святого Марка,
Риальта чудная дуга.

И гордые прокурации
Стоят, как будто б корабли
Властителям блажной стихии
И ныне дани Византии
Толпой усердною несли.

Свой горький жребий забывая,
Царица пленная морей,
Облитая лучами мая,
Глядится, женщина прямая,
В волне сверкающей своей.

          1

Поверхностью морей отражена,
Богатая Венеция почила,
Сырой туман дымился, и луна
Высокие твердыни осребрила.
Чуть виден бег далекого ветрила,
Студеная вечерняя волна
Едва шумит вод веслами гондолы
И повторяет звуки баркаролы.

          2

Мне чудится, что это ночи стон,
Как мы, своим покоем недовольной,
Но снова песнь! и вновь гитары звон!
О, бойтеся, мужья, сей песни вольной.
Советую, хотя мне это больно,
Не выпускать красавиц ваших, жен;
Но если вы в сей миг неверны сами,
Тогда, друзья! да будет мир меж вами!

          3

И мир с тобой, прекрасный Чичизбей,
И мир с тобой, лукавая Мелина.
Неситеся по прихоти морей,
Любовь нередко бережет пучина;
Хоть и над морем царствует судьбина,
Гонитель вечный счастливых людей,
Но талисман пустынного лобзанья
Уводит сердца темные мечтанья.

          4

Рука с рукой, свободу дав очам,
Сидят в ладье и шепчут меж собою;
Она вверяет месячным лучам
Младую грудь с пленительной рукою,
Укрытые досель под епанчою,
Чтоб юношу сильней прижать к устам;
Меж тем вдали, то грустный, то веселый,
Раздался звук обычной баркаролы:

     Как в дальнем море ветерок,
     Свободен вечно мой челнок;
     Как речки быстрое русло,
     Не устает мое весло.

     Гондола по воде скользит,
     А время по любви летит;
     Опять сравняется вода,
     Страсть не воскреснет никогда.

Поздно. Гиганты на башне
Гулко ударили три.
Сердце ночами бесстрашней.
Путник, молчи и смотри.

Город, как голос наяды,
В призрачно-светлом былом,
Кружев узорней аркады,
Воды застыли стеклом.

Верно, скрывают колдуний
Завесы черных гондол
Там, где огни на лагуне —
Тысячи огненных пчел.

Лев на колонне, и ярко
Львиные очи горят,
Держит Евангелье Марка,
Как серафимы, крылат.

А на высотах собора,
Где от мозаики блеск,
Чу, голубиного хора
Вздох, воркованье и плеск.

Может быть, это лишь шутка,
Скал и воды колдовство,
Марево? Путнику жутко,
Вдруг... никого, ничего?

Крикнул. Его не слыхали,
Он, оборвавшись, упал
В зыбкие, бледные дали
Венецианских зеркал.

Почему под солнцем юга в ярких красках и цветах,
В формах выпукло-прекрасных представал пред взором прах?

Здесь - пришлец я, но когда-то здесь душа моя жила.
Это понял я, припомнив гондол черные тела.
Это понял, повторяя Юга полные слова,
Это понял, лишь увидел моего святого Льва!

От условий повседневных жизнь свою освободив,
Человек здесь стал прекрасен и как солнце горделив.
Он воздвиг дворцы в лагуне, сделал дожем рыбака,
И к Венеции безвестной поползли, дрожа, века.

И доныне неизменно все хранит здесь явный след
Прежней дерзости и мощи, над которой смерти нет.

                 I
      
         Надпись к картине
      
С какою кроткостью и скорбью нежной
Пречистая взирает с полотна!
Грядущий час печали неизбежной
     Как бы предчувствует Она!
      
К груди Она Младенца прижимает
И Им любуется, о Нем грустя...
Как Бог, Он взором вечность проницает
     И беззаботен, как дитя!
      
Гмунден
20 мая 1882
      
                 II
      
             Баркарола
      
      Плыви, моя гондола,
           Озарена луной,
      Раздайся, баркарола,
           Над сонною волной.
      Настроена гитара:
           О, друг, я в честь твою
      Всего земного шара
           Все песни пропою!
      Смотри, уж на Пьяццетте
           Потушены огни,
      При ярком лунном свете
           С тобою мы одни.
      Замолкли серенады,
           И ставни заперты, -
      Среди ночной прохлады
           Не спим лишь я да ты.
      До Лидо не далеко,
           Мы быстро доплывем;
      Там море так широко
           Раскинулось кругом;
      Там месяц волны любит:
           Смотри, как с вышины
      Лучами он голубит
           Морские глубины.
      Там, в голубом просторе,
           В лазоревой дали
      Забудем мы и горе,
           И бедствия земли.
      Пусть звуки поцелуя
           Подслушает волна,
      И, как тебя люблю я,
           Пусть подглядит луна!
      
      Гмунден
      24 мая 1882
      
      
                III
      
            Мост вздохов
      
      Под мостом вздохов проплывала
   Гондола позднею порой,
   И в бледном сумраке канала
   Раздумье овладело мной.
   Зачем таинственною сенью
   Навис так мрачно этот свод?
   Зачем такой зловещей тенью
   Под этим мостом обдает?
   Как много вздохов и стенаний,
   Должно быть, в прежние года
   Слыхали стены этих зданий
   И эта мутная вода!
   Могли б поведать эти своды,
   Как в дни жестокой старины,
   Бывало, оглашались воды
   Паденьем тела с вышины;
   И волн, и времени теченье
   Спешило тело унести:
   То были жертвы отомщенья
   Совета Трех и Десяти...
   Но не болтливы стен каменья,
   Не разговорчива вода,
   И лишь в одном воображенье
   Встают минувшие года.
   Безмолвна мраморная арка,
   Безмолвен сумрачный канал...
   Крылатый лев Святого Марка
   Сном вековечным задремал.
      
   Штутгарт
   4 июня 1882
      
      
                 IV
      
  Скользила гондола моя над волной
       Морского широкого лона.
  Заката малиновый луч надо мной
       Румянил лазурь небосклона.
      
  Жемчужные сверху ряды облаков
       Гляделись в спокойное море,
  И слышался бой отдаленный часов,
       Теряясь в безбрежном просторе.
      
  Желанием сладостным, нежной тоской
       Душа изнывала и млела:
  Хотелося слиться с волной голубой,
       Лететь выше неба предела;
      
  Хотелось угаснуть, как луч золотой,
       Застыть, как те звуки в просторе, -
  Хотелось объять ненасытной душой
       Все небо и целое море!
      
  Стрельна
  12 июля 1882
      
      
                 V
      
         Помнишь, порою ночною
      Наша гондола плыла,
      Мы любовались луною,
      Всплескам внимая весла.
      
      Помнишь, безмолвно дремала
      Тихим Венеция сном,
      В сонные воды канала
      Звезды гляделись кругом.
      
      Мимо палаццо мы дожей,
      Мимо Пьяццетты колонн
      Плыли с тобою... О, Боже,
      Что за чарующий сон!
      
      Искрились волны лагуны...
      Где-то в дали голубой
      Плакали нежные струны, -
      Пел гондольер молодой;
      
      Пел он про месяц и море,
      Про голубую волну,
      Пел про блаженство и горе.
      Пел про любовь и весну.
      
      Дивная песнь навевала
      Грезы блаженной любви,
      В душу она проникала,
      Страсть разжигала в крови...
      
         Помнишь, порою ночною
      Тихо гондола плыла,
      Мы любовались луною...
      О, что за ночь то была!
      
      Красное Село
      28 июля 1882
      
      
                 VI
      
     На площади Святого Марка,
     Где вьются стаи голубей,
Где меж бесчисленных колонн за аркой арка
Пленяют взор каймой узорчатой своей,
Остановился я... Уж угасал, бледнея,
        Тревожный, суетливый день;
С безоблачных небес, таинственно синея,
На землю сонную спускалась ночи тень;
     И колокола благовест унылый
     Сзывал к вечерне христиан. Меня
          Влекло неведомою силой
     К старинному собору, чтобы дня
          Забыть и шум, и утомленье.
        Благоговейного исполнен умиленья,
     Переступил святыни я порог...
Лампады теплились, дымилися кадила,
И сумрачная мгла, казалось, говорила:
          Здесь соприсутствует нам Бог! -
И стал молиться я спокойный и безмолвный.
Орган откуда-то с незримой вышины
Звучал торжественно, и стройных звуков волны
     Лилися среди мертвой тишины.
     В них слышались и слезы, и стенанья,
     Скорбь за утраченные небеса,
        И неземные воздыханья,
        И райских песен голоса.
Прозрачный, легкий дым каждений благовонных,
        Струясь вкруг мраморных столбов,
Скользя по плитам стен, вдоль сводов закопченных,
     Вился и таял в мраке куполов,
     Молитвой и веками освященных.
И лики строгие угодников святых
        Со злата греческой мусии
     Глядели на меня... И о родных
        Иконах матушки России
        Невольно вспомнил я тогда;
     Моя душа крылатою мечтою
     Перенеслась на родину, туда,
На север, где теперь, согретая весною,
     Душистая черемуха цветет,
     Благоухают пышные сирени,
        И песни соловей поет...
     В уме столпилось столько впечатлений!..
        И вздохом я вздохнул таким,
     Каким вздохнуть один лишь Русский может,
Когда его тоска по родине изгложет
        Недугом тягостным своим.

Я был разбужен спозаранку
Щелчком оконного стекла.
Размокшей каменной баранкой
В воде Венеция плыла.

Все было тихо, и, однако,
Во сне я слышал крик, и он
Подобьем смолкнувшего знака
Еще тревожил небосклон.

Он вис трезубцем Скорпиона
Над гладью стихших мандолин
И женщиною оскорбленной,
Быть может, издан был вдали.

Теперь он стих и черной вилкой
Торчал по черенок во мгле.
Большой канал с косой ухмылкой
Оглядывался, как беглец.

Туда, голодные, противясь,
Шли волны, шлендая с тоски,
И гондолы* рубили привязь,
Точа о пристань тесаки.

Вдали за лодочной стоянкой
В остатках сна рождалась явь.
Венеция венецианкой
Бросалась с набережных вплавь.

* В отступление от обычая
восстанавливаю итальянское ударение - П.

Восемь лет в Венеции я не был...
Всякий раз, когда вокзал минуешь
И на пристань выйдешь, удивляет
Тишина Венеции, пьянеешь
От морского воздуха каналов.
Эти лодки, барки, маслянистый
Блеск воды, огнями озаренной,
А за нею низкий ряд фасадов
Как бы из слоновой грязной кости,
А над ними синий южный вечер,
Мокрый и ненастный, но налитый
Синевою мягкою, лиловой, -
Радостно все это было видеть!
Восемь лет... Я спал в давно знакомой
Низкой, старой комнате, под белым
Потолком, расписанным цветами.
Утром слышу, - колокол: и звонко
И певуче, но не к нам взывает
Этот чистый одинокий голос,
Голос давней жизни, от которой
Только красота одна осталась!
Утром косо розовое солнце
Заглянуло в узкий переулок,
Озаряя отблеском от дома,
От стены напротив - и опять я
Радостную близость моря, воли
Ощутил, увидевши над крышей,
Над бельем, что по ветру трепалось,
Облаков сиреневые клочья
В жидком, влажно-бирюзовом небе.
А потом на крышу прибежала
И белье снимала, напевая,
Девушка с раскрытой головою,
Стройная и тонкая... Я вспомнил
Капри, Грациэллу Ламартина...
Восемь лет назад я был моложе,
Но не сердцем, нет, совсем не сердцем!
В полдень, возле Марка, что казался
Патриархом Сирии и Смирны,
Солнце, улыбаясь в светлой дымке,
Перламутром розовым слепило.
Солнце пригревало стены Дожей,
Площадь и воркующих, кипящих
Сизых голубей, клевавших зерна
Под ногами щедрых форестьеров.
Все блестело - шляпы, обувь, трости,
Щурились глаза, сверкали зубы,
Женщины, весну напоминая
Светлыми нарядами, раскрыли
Шелковые зонтики, чтоб шелком
Озаряло лица... В галерее
Я сидел, спросил газету, кофе
И о чем-то думал... Тот, кто молод,
Знает, что он любит. Мы не знаем -
Целый мир мы любим... И далеко,
За каналы, за лежавший плоско
И сиявший в тусклом блеске город,
За лагуны Адрии зеленой,
В голубой простор глядел крылатый
Лев с колонны. В ясную погоду
Он на юге видит Апеннины,
А на сизом севере - тройные
Волны Альп, мерцающих над синью
Платиной горбов своих ледяных...

Вечером - туман, молочно-серый,
Дымный, непроглядный. И пушисто
Зеленеют в нем огни, столбами
Фонари отбрасывают тени.
Траурно Большой канал чернеет
В россыпи огней, туманно-красных,
Марк тяжел и древен. В переулках -
Слякоть, грязь. Идут посередине, -
В опере как будто. Сладко пахнут
Крепкие сигары. И уютно
В светлых галереях - ярко блещут
Их кафе, витрины. Англичане
Покупают кружево и книжки
С толстыми шершавыми листами,
В переплетах с золоченой вязью,
С грубыми застежками... За мною
Девочка пристряла - все касалась
До плеча рукою, улыбаясь
Жалостно и робко: «Mi d'un soldo!»*
Долго я сидел потом в таверне,
Долго вспоминал ее прелестный
Жаркий взгляд, лучистые ресницы
И лохмотья... Может быть, арабка?

Ночью, в час, я вышел. Очень сыро,
Но тепло и мягко. На пьяцетте
Камни мокры. Нежно пахнет морем,
Холодно и сыро вонью скользких
Темных переулков, от канала -
Свежестью арбуза. В светлом небе
Над пьяцеттой, против папских статуй
На фасаде церкви - бледный месяц:
То сияет, то за дымом тает,
За осенней мглой, бегущей с моря.
«Не заснул, Энрико?» - Он беззвучно,
Медленно на лунный свет выводит
Длинный черный катафалк гондолы,
Чуть склоняет стан - и вырастает,
Стоя на корме ее... Мы долго
Плыли в узких коридорах улиц,
Между стен высоких и тяжелых...

В этих коридорах - баржи с лесом,
Барки с солью: стали и ночуют.
Под стенами - сваи и ступени,
В плесени и слизи. Сверху - небо,
Лента неба в мелких бледных звездах...
В полночь спит Венеция, - быть может,
Лишь в притонах для воров и пьяниц,
За вокзалом, светят щели в ставнях,
И за ними глухо слышны крики,
Буйный хохот, споры и удары
По столам и столикам, залитым
Марсалой и вермутом... Есть прелесть
В этой поздней, в этой чадной жизни
Пьяниц, проституток и матросов!
«Но amato, amo, Desdemona»,** -
Говорит Энрико, напевая,
И, быть может, слышит эту песню
Кто-нибудь вот в этом темном доме -
Та душа, что любит... За оградой
Вижу садик; в чистом небосклоне -
Голые, прозрачные деревья,
И стеклом блестят они, и пахнет
Сад вином и медом... Этот винный
Запах листьев тоньше, чем весенний!
Молодость груба, жадна, ревнива,
Молодость не знает счастья - видеть
Слезы на ресницах Дездемоны,
Любящей другого...
Вот и светлый
Выход в небо, в лунный блеск и воды!
Здравствуй, небо, здравствуй, ясный месяц,
Перелив зеркальных вод и тонкий
Голубой туман, в котором сказкой
Кажутся вдали дома и церкви!
Здравствуйте, полночные просторы
Золотого млеющего взморья
И огни чуть видного экспресса,
Золотой бегущие цепочкой
По лагунам к югу!

* Дай мне сольдо! (итал.).
** Я любил, люблю, Дездемона (итал.). 

Колоколов средневековый
Певучий зов, печаль времен,
И счастье жизни вечно новой,
И о былом счастливый сон.

И чья-то кротость, всепрощенье
И утешенье: все пройдет!
И золотые отраженья
Дворцов в лазурном глянце вод.

И дымка млечного опала,
И солнце, смешанное с ним,
И встречный взор, и опахало,
И ожерелье из коралла
Под катафалком водяным.

В Генуе, в палаццо дожей
Есть старинные картины,
На которых странно схожи
С лебедями бригантины.

Возле них, сойдясь гурьбою,
Моряки и арматоры
Все ведут между собою
Вековые разговоры,

С блеском глаз, с усмешкой важной,
Как живые, неживые…
От залива ветер влажный
Спутал бороды седые.

Миг один, и будет чудо;
Вот один из них, смелея,
Опросит: — «Вы синьор, откуда,
Из Ливорно иль Пирея?

«Если будете в Брабанте,
Там мой брат торгует летом,
Отвезите бочку кьянти
От меня ему с приветом».

В старинном городе, чужом и странно близком,
Успокоение мечтой пленило ум.
Не думая о временном и низком,
По узким улицам плетешься наобум...

В картинных галереях — в вялом теле
Проснулись все мелодии чудес,
И у мадонн чужого Боттичелли,
Не веря, служишь столько тихих месс...

Перед Давидом Микельанджело так жутко
Следить, забыв века, в тревожной вере
За выраженьем сильного лица!

О, как привыкнуть вновь к туманным суткам,
К растлениям, самоубийствам и холере,
К болотному терпенью без конца?..

Есть дивный край: художник внемлет
Его призыв и рвется в путь.
Там небо с жадностью объемлет
Земли изнеженную грудь.
Могущества и страсти полны,
Нося по безднам корабли,
Кругом, дробясь, лобзают волны
Брега роскошной сей земли,
К ней мчатся в бешенных порывах;
Она ж, в венце хлопот стыдливых,
Их ласки тихо приняла
И морю место в двух заливах
У жарких плеч своих дала.
С одной руки - громадной стройной
Подъемлясь, Генуя спокойно
Глядит на зеркальный раздол;
С другой - в водах своих играя,
Лежит Венеция златая
И машет веслами гондол.
Страна любви! Сребристой пены
Живой каймой обведена
Поет, и голосом сирены
Чарует внемлющих она.
Красавица! - Вот волны Бренты:
У ней на персях дан им бег;
По этим персям вьются ленты
Игриво сыплющихся рек.
Волшебный стан! - Змееобразным
Он Тибра поясом обвит,
И вечный Рим замком алмазным
На этом поясе горит;
А здесь - все юный и прекрасный,
Лежит в одежде древних стен
Неаполь, как любовник страстный,
У царственных ее колен;
С ним и соперник здесь опасный,
Везувий, пышит и бурлит,
Иль, кроя умысел ужасный,
Коварно тухнет и молчит.
А тут - к ногам богини чудной
Повержен остров изумрудной,
И, щедрых нив дарами полн,
Он жертвенным простерся храмом
С возженным Этны фимиамом
Над зыбью средиземных волн.

Заветный край! Тобою дышит
Сын вдохновенного труда,
И сердце зов приветный слышит -
Небесный зов: туда! туда!

Италия, отчизна вдохновенья!
Придет мой час, когда удастся мне
Любить тебя с восторгом наслажденья,
Как я люблю твой образ в светлом сне.
Без горя я с мечтами распрощаюсь,
И наяву, в кругу твоих чудес,
Под яхонтом сверкающих небес,
Младой душой по воле разыграюсь.
Там радостно я буду петь зарю
И поздравлять царя светил с восходом,
Там гордо я душою воспарю
Под пламенным необозримым сводом.
Как весело в нем утро золотое
И сладостна серебряная ночь!
О мир сует! тогда от мыслей прочь!
В объятьях нег и в творческом покое
Я буду жить в минувшем средь певцов,
Я вызову их сонмы из гробов!
Тогда, о Тасс! твой мирный сон нарушу,
И твой восторг, полуденный твой жар
Прольет и жизнь, и песней сладких дар
В холодный ум и в северную душу.

Италия, ты сердцу солгала!
Как долго я в душе тебя лелеял, -
Но не такой душа тебя нашла,
И не родным мне воздух твой повеял.

В твоих степях любимый образ мой
Не мог, опять воскреснувши, не вырость;
Сын севера, люблю я шум лесной
И зелени растительную сырость.

Твоих сынов паденье и позор
И нищету увидя, содрогаюсь;
Но иногда, суровый приговор
Забыв, опять с тобою примиряюсь.

В углах садов и старческих руин
Нередко жар я чувствую мгновенный
И слушаю - и кажется, один
Я слышу гимн Сивиллы вдохновенной.

В подобный миг чужие небеса
Неведомой мне в душу веют силой,
И я люблю, увядшая краса,
Твой долгий взор, надменный и унылый.

И ящериц, мелькающих кругом,
и негу их на нестерпимом зное,
И страстного кумира под плющом
Раскидистым увечье вековое.

Подобно крови, для того пролитой,
Чтоб песня родилась и не забылась,
Отчизна Данте и Филиппо Липпи,
Твое сладчайшее блаженно имя.
И вновь, тоскуя по родной чужбине,
На севере, где так коротко лето,
Что полюбить глаза не смеют солнце, —
Благословенную я вижу землю,
Где, недвижим, ласкает знойный воздух
Поющее и радостное тело
И где трепещут ангельские крылья —
А у счастливых то зовется ветром;
И золото ее садов я помню;
И краски мастеров ее святые
Или влюбленные; церквей прохладу
И тленный запах ладана и лилий.
И верю, там, как в старину, умеют
Лежать крестом пред статуей Мадонны,
Умеют чтить обряд гостеприимства
И умирать умеют от любви.

И для тебя настал свободы миг,
Раба своих тиранов и чужих!
И ты, цепей почувствовав обиду,
Зовешь на них народ и Немезиду!
О, кто тебе, красавица, из нас
Не скажет вслух: бог помочь! в добрый час!
Пошли тебе господь свой дар - свободу -
И за твою счастливую природу,
И за твои лазурны небеса,
За песен дар, за звонки голоса,
За чудеса небесных вдохновений,
Что навевал тебе искусства гений,
За жертвы все, за пролитую кровь,
За красоту, за веру, за любовь,
За славное от бога назначенье
Два раза дать народам просвещенье,
За то, что некогда в семье твоей
И пел твой Дант, и мыслил Галилей,
За то, что ты через века страданий
Спасла ковчег народных упований.

                   В.А. Жуковскому

Лети со мной к Италии прелестной,
Эфирный друг, фантазия моя!
Земля любви, гармонии чудесной,
Где радостей веселая семья
Взлелеяна улыбкою небесной,
Италия, Торкватова земля,
Ты не была, не будешь мною зрима,
Но как ты мной, прекрасная, любима!

Мне видятся полуденные розы,
Душистые лимонные леса,
Зеленый мирт и виноградны лозы,
И синие, как яхонт, небеса.
Я вижу их - и тихо льются слезы...
Италия, мила твоя краса,
Как первое любви младой мечтанье,
Как чистое младенчества дыханье.

С высот летят сияющие воды,
Жемчужные - над безднами горят;
Таинственных видений хороводы
Прозрачные - вкруг гор твоих кипят;
Твои моря, не зная непогоды,
Зеленые - струятся и шумят;
Воздушный пир - твой вечер благодатный
С прохладою и негой ароматной.

Луна взошла, а небосклон пылает
Последнею багряною зарей;
Высокий свод безоблачно сияет,
Весь радужной подернут пеленой;
И яркий луч, сверкая, рассыпает
Блеск розовый над сонною волной;
Но гаснет он под ризою ночною,
Залив горит, осеребрен луною.

И я несусь волшебными крилами
К развенчанной царице волн морских:
Там звук октав с любовью и мечтами
При сладостном мерцаньи звезд ночных;
Там Байрон пел; там бродит меж гробами
Тень грозная свободы дней былых;
Там в тишине как будто слышны стоны
Пленительной, невинной Десдемоны.

Но вдруг печаль, Италия, стеснила
Души восторг и светлые мечты;
Слезами ты и кровью искупила
Дар пагубный чудесной красоты;
Она к тебе рать буйную манила
Угрюмых гор с туманной высоты;
И враг - твой бич, и гордый избавитель -
Не мирный друг, но хищный притеснитель. {*}
{* Наполеон.}

А ты прими от сердца завещанье,
Певец, Орфей полуночной страны!
Ты будешь зреть тех волн очарованье
И нежный блеск над Брентою луны,
И вспомнишь ты дум пламенных мечтанье
И юных лет обманутые сны.
О, в сладкий час, душою посвященный
Друзьям живым и праху незабвенной,

Когда в пылу сердечных упоений
Ты звонких струн таинственной игрой
Сольешь, о друг, ряд северных видений
С небесною Италии красой,
И, может быть, в толпе родных явлений
Промчусь и я, как призрак, над тобой, -
Скажи земле певца Ерусалима,
Как мной была прекрасная любима!

Больше слов твоих ласковых, больше, чем всё, 
Успокоили бедное сердце мое 
Эти волны, к страданьям моим равнодушные, 
   И над радостным морем вдали, 
      В золотистой пыли, 
   Очертанья Капреи воздушные! 

Проносились над островом зимние шквалы и бури
То во мгле и дожде, то в сиянии влажной лазури,
И качались, качались цветы за стеклом,
За окном мастерской, в красных глиняных вазах, -
От дождя на стекле загорались рубины и алмазах
И свежее цветы расцветали на лоне морском.
Ветер в раме свистал, раздувал серый пепел в камине,
Градом сек по стеклу - и опить были ярки и сини
Средиземные зыби, глядевшие в дом,
А за тонким блестящим стеклом,
То на мгле дождевой, то на водной синевшей пустыне,
И золотой пустоте голубой высоты,
Все качались, качались дышавшие морем цветы.
Проносились февральские шквалы. Светлее и жарче сияли

Африканские дали,
И утихли ветры, зацвели
В каменистых садах миндали,
Появились туристы в панамах и белых ботинках
На обрывах, на козьих тропинках -
И к Сицилии, к Греции, к лилиям божьей земли.
К Палестине
Потянуло меня... И остался лини, пепел в камине
И опустевшей моей мастерской,
Где всю зиму качались цветы на синевшей пустыне мирской.

Вступаю при луне в арену Колизея. 
Полуразрушенный, великий и безмолвный, 
Неосвещенными громадами чернея, 
Он дремлет голубым, холодным светом полный. 
Здесь пахнет сыростью подземных галерей, 
Росы, могильных трав и мшистых кирпичей. 

Луна печальная покрылась облаками, 
Как духи прошлого, как светлые виденья, 
Они проносятся с воздушными краями 
Над царством тишины, и смерти, и забвенья. 
В дворце Калигулы заплакала сова... 
На камне шелестит могильная трава. 

Как будто бы скользят по месяцу не тучи, 
А тени бледные... сенаторские тоги... 
Проходят ликторы -- суровы и могучи, 
Проходят консулы -- задумчивы и строги... 
Не буря на полях к земле колосья гнет, 
Пред императором склоняется народ... 

И месяц выглянул, и тучи заблестели: 
Вот кроткий Антонин и Август величавый, 
Воинственный Траян и мудрый Марк Аврелий... 
В порфирах веющих, в мерцанье вечной славы 
Грядут, блаженные!.. И складки длинных риз -- 
Подобны облакам... И тени смотрят вниз 

На семихолмый Рим. Но в Риме -- смерть и тленье: 
Потухли алтари, и Форум спит глубоко, 
И в храме Юлиев колонна в отдаленье 
Обломков мраморных белеет одиноко. 
И стонет в тишине полночная сова, 
На камне шелестит могильная трава... 

И взоры Кесарей омрачены тоскою. 
Скрывается луна, безмолвствует природа... 
Я вспоминаю Рим, и веет надо мною 
Непобедимый дух великого народа!.. 
Мне больно за себя, за родину мою... 
О Тени прошлого, пред вами я стою, -- 

И горькой завистью душа моя томима!.. 
И, обратив назад из бесконечной дали 
Печальный взор на Рим, они всё мимо, мимо 
Проносятся, полны таинственной печали... 
И руки с жалобой я простираю к ним: 
О слава древних дней, о Рим, погибший Рим!..

Поросшие мхом, окаймленные плющем,
Развалины древнего зданья стоят,
Ничем не напомнят они о живущем,
О смерти на каждом шагу говорят.
Невольно сурово глядишь на руину
И думою сходствуешь с нею вполне.
Упавший обломок там вырыл стремнину,
Там сиро колонна приткнулась к стене,
Изрезало время морщинами темя,
А ветер-нахал их насквозь просверлил,
Карниз обвалился, как лишнее бремя,
Широкие двери буран растворил.
Изящные части загадочной грудой
Являются в целом смущенным очам,
Разрушено всё вековою причудой!
Но  - слава искусству и древним умам!-
Еще нам напомнить и каждый обломок
Способен об их исполинском труде,
И днесь устыдится правдивый потомок
Дерзнуть посмеяться его наготе.
Глаза не окинут огромной руины,
И в час не обскачет пугливый олень;
Во всем, как остаток великой картины,
Былого величья хранит она тень.
Угрюмое зданье! века пробежали,
Пока к разрушенью ты сделало шаг;
Ты крупная буква на темной скрижали
Прошедших столетий; ты им саркофаг.
Твой жребий чудесный невольно мечтами
Зажег вдохновенную душу мою;
Поведай мне, как ты боролось с веками,
Поведай прошедшую участь свою.
- Великим умом я задумано было,
И думу глубокую множество рук
В существенность тяжким трудом обратило,
В красе величавой восстало я вдруг.
Взглянуть на меня собирались отвсюду,
Мой вид был прекрасен, торжествен и нов,
Дивился весь мир рукотворному чуду.
В средине седьми величавых холмов
Я грозной и прочной стояло твердыней,
И Рим, мне бессмертную участь суля,
Меня, ослепленный мятежной гордыней,
Мерилом назвал своего бытия:
"Покуда ты живо, и я не исчезну,-
Мечтал он, - тогда лишь, как миру конец,
Мы вместе провалимся в хаоса бездну".
Торжественной славой горел мой венец...
Наказан за гордость надменный мечтатель,
Мне многим досталось его пережить;
Хоть время, и люди, и жребий-каратель
С тех пор сговорились меня погубить.
Судьба к разрушенью мне путь указала:
Сперва как старик к нему тихо я шло,
Потом словно юноша быстро бежало,
А было уж старо и седо чело.
Что день, то я новые знало потери:
Все люди считали меня за свое
И рвали в куски, как голодные звери,
Невежды, изящное тело мое.
И вот от всего, что пленяло, дивило,
Безмерно гордился чем целый народ,
Осталась былого величья могила,
Теперь я скелет, безобразный урод.
Любуйся чудовищем с грустью мятежной,
Смотри и грусти обо мне надо мной,
Обдумай судьбу мою думой прилежной:
Невольно блеснут твои очи слезой.
Печален мой жребий, ужасен упадок!..
Но нет, не жалей меня, юный певец,
Удел настоящий мой темен, но сладок,
Тягчил меня славы прошедшей венец.
Ужасных картин я свидетелем было.
В день первый изменчивой жизни моей
Кровавое зрелище взор мой смутило:
В стенах моих звери терзали людей.
В годину гоненья на чад христианства
Неистово злоба в них рыскала вновь,
Страдало добро, ликовало тиранство,
Реками лилась христианская кровь.
А я содрогалось от хохота черни,
На мне отражался народный позор.
О, лучше б забвенье мильонами терний
Тогда ж закидало скорбящий мой взор!
Жалеть ли прошедшего с гибельной славой?!
Нет, странник, забыть я стараюсь его.
Взгляни: надо мною теперь величаво
Крест высится, веры святой торжество.
Там льется молитва, где страшная миру
Носилась речь злобы, как дикий буран;
Там амбра курений восходит к эфиру,
Где прежде дымилася кровь христиан.
О, я благодарна премудрому богу!
Пусть сорван покров красоты с моих чресл,
Пускай, указуя к паденью дорогу,
Меня изуродовал времени жезл -
Зато мои темные дни не тревожны,
Давно не обрызгано кровью стою...
Нет, нет, ко мне милостив рок непреложный,
Он чужд укоризны за участь мою...
Чу! звон колокольный! иди на средину
Развалин печальных, к предвечному в храм,
И спой там не жалобный гимн на судьбину,-
Мой гимн благодарственный спой небесам...

Кому страдание знакомо,
Того ты сладко усыпишь,
Тому понятна будет, Комо,
Твоя безветренная тишь.

И по воде, из церкви дальной,
В селеньи бедных рыбаков,
Ave Maria - стон печальный,
Вечерний звон колоколов...

Здесь горы в зелени пушистой
Уютно заслонили даль,
Чтобы волной своей тенистой
Ты убаюкало печаль.

И обещанье так прекрасно,
Так мил обманчивый привет,
Что вот опять я жду напрасно,
Чего, я знаю, в мире нет.

Как эмаль, сверкает море,
И багряные закаты
На готическом соборе,
Словно гарпии, крылаты;
Но какой античной грязью
Полон город, и не вдруг
К золотому безобразью
Нас приучит буйный юг.

Пахнет рыбой и лимоном,
И духами парижанки,
Что под зонтиком зеленым
И несет креветок в банке;
А за кучею навоза
Два косматых старика
Режут хлеб… Сальватор Роза
Их провидел сквозь века.

Здесь не жарко, с моря веют
Белобрысые туманы,
Все хотят и все не смеют
Выйти в полночь на поляны,
Где седые, грозовые
Скалы высятся венцом,
Где засела малярия
С желтым бешеным лицом.

И, как птица с трубкой в клюве,
Поднимает острый гребень,
Сладко нежится Везувий,
Расплескавшись в сонном небе.
Бьются облачные кони,
Поднимаясь на зенит,
Но, как истый лаццарони,
Все дымит он и храпит.

На палубе в утренний час я стояла,-
Мы к южной неслися роскошной стране;
В раздольной, шумливой морской ширине
Смирялися брызги задорные вала.

Мы быстро неслись; отбегала светло
С боков парохода струистая пена;
Ждала я,- в залив выдавалась Мизена,
Везувия тихо дымилось жерло.

И с левой руки расстилаясь и с правой,
Виднелись брега благодатной земли;
И взором я града искала вдали,
Облитого морем, мощенного лавой.

И там, где эфирный сияющий свод
Касался с любовью земного предела,-
Неаполь блеснул и раскинулся бело
Меж яхонтом неба и яхонтом вод.

Солнце жжет высокие стены,
Крыши, площади и базары.
О, янтарный мрамор Сиены
И молочно-белый Каррары!

Все спокойно под небом ясным;
Вот, окончив псалом последний,
Возвращаются дети в красном
По домам от поздней обедни.

Где ж они, суровые громы
Золотой тосканской равнины,
Ненасытная страсть Содомы
И голодный вопль Уголино?

Ах, и мукам счет и усладам
Не веками ведут — годами!
Гибеллины и гвельфы рядом
Задремади в гробах с гербами.

Все проходит, как тень, но время
Остается, как прежде, мстящим,
И былое, темное бремя
Продолжает жить в настоящем.

Сатана в нестерпимом блеске,
Оторвавшись от старой фрески,
Наклонился с тоской всегдашней
Над кривого пизанской башней.

Волчица с пастью кровавой
На белом, белом столбе,
Тебе, увенчанной славой,
По праву привет тебе.

С тобой младенцы, два брата,
К сосцам стремятся припасть.
Они не люди, волчата,
У них звериная масть.

Не правда ль, ты их любила,
Как маленьких, встарь, когда,
Рыча от бранного пыла,
Сжигали они города?

Когда же в царство покоя
Они умчались, как вздох,
Ты, долго и страшно воя,
Могилу рыла для трех.

Волчица, твой город тот же
У той же быстрой реки
Что мрамор высоких лоджий,
Колонн его завитки,

И лик Мадонн вдохновенный,
И храм святого Петра,
Покуда здесь неизменно
Зияет твоя нора,

Покуда жесткие травы
Растут из дряхлых камней
И смотрит месяц кровавый
Железных римских ночей?!

И город цезарей дивных,
Святых и великих пап,
Он крепок следом призывных,
Косматых звериных лап.

Рим! всемогущее, таинственное слово!
И вековечно ты, и завсегда ты ново!
Уже во тьме времен, почивших мертвым сном,
Звучало славой ты на языке земном.
Народы от тебя, волнуясь, трепетали,
Тобой исписаны всемирные скрижали;
И человечества след каждый, каждый шаг
Стезей трудов, и жертв, и опытов, и благ,
И доблесть каждую, и каждое стремленье,
Мысль светлую облечь в высокое служенье,
Все, что есть жизнь ума, все, что души есть
                                     страсть -
Искусство, мужество, победа, слава, власть,-
Все выражало ты живым своим глаголом,
И было ты всего великого символом.
Мир древний и его младая красота,
И возмужавший мир под знаменем креста,
С красою строгою и нравственным порядком,
Не на тебе ль слились нетленным отпечатком?
Державства твоего свершились времена;
Другие за тобой слова и имена,
Мирского промысла орудья и загадки,
И волновали мир, и мир волнуют шаткий.
Уж не таишь в себе, как в урне роковой,
Ты жребиев земли, покорной пред тобой,
И человечеству, в его стремленьи новом,
Звучишь преданьем ты, а не насущным словом,
В тени полузакрыт всемирный великан:
И форум твой замолк, и дремлет Ватикан.
Но избранным душам, поэзией обильным,
И ныне ты еще взываешь гласом сильным.
Нельзя - хоть между слов тебя упомянуть,
Хоть мыслью по тебе рассеянно скользнуть,
Чтоб думой скорбною, высокой и спокойной
Не обдало души, понять тебя достойной.

Рим, самовластный бич народов и царей!
Где слава прежняя твоих цветущих дней?
Где гордые сыны и Брута и Камилла?
Ответствуй, грозного могущества могила!
Почто граждан твоих вольнолюбивый дух,
Столетья озарив, в столетиях потух?
Ужель завет судьбы рукою своенравной
Низверг сей колосс сил, свободный, но державный?
Нет, избранный народ, ты сам себя сразил:
Ты гибель с роскошью в отчизне водворил,
В сердцах изнеженных разлился яд разврата!..
Междоусобием и завистью Сената
Свобода скрылася, пренебрежен закон, -
И гордый человек шагнул за Рубикон,
Который средь шатров в безмолвном отдаленье
Давно Республики обдумывал паденье.
Уж хищник на чело корону возлагал, -
Но Брут был жив еще - и властолюбец пал.
Он пал - и Рим воскрес, и гордая свобода
Отозвалась в сердцах великого народа!..
Но быстро пролетел восторгов общий глас:
Потомок Ромула душою вновь угас!
Вот ставки бранные Антония, Лепида!
Уже смерть Цезаря друзьями позабыта;
Не Бруту пылкому они готовят месть, -
Нет, цель у них одна: отечество угнесть,
Под благородною мечтая скрыть личиной
Коварные сердца и бой несправедливый.

Уже Филиппополь сраженьем оглашен;
В нем Рим последнего римлянина лишен!
С тех пор иль золото, иль воинов пристрастье
Владели родиной...

Где лягушки фонтанов, расквакавшись
И разбрызгавшись, больше не спят
И, однажды проснувшись, расплакавшись,
Во всю мочь своих глоток и раковин
Город, любящий сильным поддакивать,
Земноводной водою кропят,—

Древность легкая, летняя, наглая,
С жадным взглядом и плоской ступней,
Словно мост ненарушенный Ангела
В плоскоступье над желтой водой,—

Голубой, онелепленный, пепельный,
В барабанном наросте домов,
Город, ласточкой купола лепленный
Из проулков и из сквозняков,—
Превратили в убийства питомник
Вы, коричневой крови наемники,
Италийские чернорубашечники,
Мертвых цезарей злые щенки...

Все твои, Микель Анджело, сироты,
Облеченные в камень и стыд,—
Ночь, сырая от слез, и невинный
Молодой, легконогий Давид,
И постель, на которой несдвинутый
Моисей водопадом лежит,—
Мощь свободная и мера львиная
В усыпленьи и в рабстве молчит.

И морщинистых лестниц уступки —
В площадь льющихся лестничных рек,—
Чтоб звучали шаги, как поступки,
Поднял медленный Рим-человек,
А не для искалеченных нег,
Как морские ленивые губки.

Ямы Форума заново вырыты
И открыты ворота для Ирода,
И над Римом диктатора-выродка
Подбородок тяжелый висит.

Поговорим о Риме — дивный град!
Он утвердился купола победой.
Послушаем апостольское credo:
Несется пыль, и радуги висят.

На Авентине вечно ждут царя —
Двунадесятых праздников кануны, —
И строго-канонические луны —
Двенадцать слуг его календаря.

На дольный мир глядит сквозь облак хмурый
Над Форумом огромная луна,
И голова моя обнажена —
О, холод католической тонзуры!

В ночи лазурной почивает Рим.
Взошла луна и овладела им,
И спящий град, безлюдно-величавый,
Наполнила своей безмолвной славой...

Как сладко дремлет Рим в ее лучах!
Как с ней сроднился Рима вечный прах!..
Как будто лунный мир и град почивший —
Всё тот же мир, волшебный, но отживший!..

О сердце, ты неблагодарно!
Тебе — и розовый миндаль,
И горы, вставшие над Арно,
И запах трав, и в блеске даль.

Но, тайновидец дней минувших,
Твой взор мучительно следит
Ряды в бездонном потонувших,
Тебе завещанных обид.

Тебе нужны слова иные.
Иная, страшная пора.
…Вот грозно стала Синьория,
И перед нею два костра.

Один, как шкура леопарда,
Разнообразен, вечно нов.
Там гибнет «Леда» Леонардо
Средь благовоний и шелков.

Другой, зловещий и тяжелый,
Как подобравшийся дракон,
Шипит: «Вотще Савонароллой
Мой дом державный потрясен».

Они ликуют, эти звери,
А между них, потупя взгляд,
Изгнанник бедный, Алигьери,
Стопой неспешной сходит в Ад.

Всего стихотворений: 42

Количество обращений к теме стихотворений: 18464